к, его
работы  издали  отделю  ной  книгой,  его  идеи  стали  предметом  научных
дискуссий. Идея  звезд-машин.  Идея  Лонгины.  Идея  первой  галактической
Передачи человечества - Передачи, которая состоится через неделю.
     Базиола усмехнулся, посмотрел на драматурга: сейчас, когда  Яворского
считают  героем-первооткрывателем,  трудно  убедить  Надеина  в  том,  что
настоящий Ким не был романтиком.
     - Я должен идти, - сказал Базиола.  -  Через  десять  минут  просмотр
программ. Ночью я кое-что вспомнил и записал. Вот капсула,  посмотрите.  Я
начал с дискуссии в институте, когда впервые увидел Кима.  Все  столики  в
зале были заняты, и я остановился на пороге...



                                    3

     Базиола вошел в зал и остановился на пороге. Все столики были заняты,
и ребята с навигационного сидели на полу в позах индусских факиров.
     -  Дискуссия  "Эффект   ускорения   света   Кедрина   и   возможности
межгалактических полетов", - провозгласил ведущий.
     Первым выступал, как и следовало ожидать, один из теоретиков. Базиола
узнал его - это был  Карлидзе  с  последнего  курса,  его  дипломная  была
посвящена частным  вопросам  эффекта  Кедрина.  Тихо  и  рассудительно  он
заговорил о том, что от увеличения скорости света можно еще ожидать многих
чудес. Речь ведь идет об изменении мировых постоянных, а то и всех законов
Вселенной. Именно этого хотят теоретики, однако они не собираются  впадать
в мистику, как некоторые контактисты,  и  утверждать,  что  черное  -  это
белое.
     - Почему  же?  -  тихо  сказал  голос  из  угла.  Карлидзе  запнулся,
посмотрел в сторону говорившего. - Почему же? - повторил голос, и  Базиола
увидел его обладателя. Из-за столика поднялся белобрысый паренек в вязаной
куртке  пилота.  -  Если  нужно  будет  доказать,  что  черное   и   белое
равносильны, теоретики это сделают.
     - Ну, Ким, - усмехнулся Карлидзе, - тебя занесло.
     Ким вышел к экрану, взял световую указку и попросил  притушить  свет.
Экран выплыл из полумрака  сиреневым  прямоугольником,  зал  затих.  Через
минуту дело было сделано: Ким в заключение соединил черное с  белым  тремя
черточками тождества.
     Вспыхнул свет, и Базиола  увидел  грузную  фигуру  академика  Басина,
декана теоретического факультета, там, откуда только что слышен был  голос
Кима. Сам же паренек пробирался к своему  месту,  его  хлопали  по  спине,
что-то кричали, смеялись, он вертел  головой,  отвечал  вполголоса,  мягко
улыбаясь.
     - Погодите, - сказал академик, и сразу стало тихо. - Почему я вас  не
знаю, молодой человек?
     Молодой человек остановился на полпути и  начал  краснеть.  Он  стоял
недалеко от Базиолы, и тому показалось, что  Ким  сейчас  с  удовольствием
залез бы под стол.
     - Это Яворский с навигационного, - пояснил Карлидзе. -  Второй  курс,
да. Верблюд?
     -  Верблюд,  -  добродушно  повторил  академик.  -  Преобразование  с
бинарными множителями - это  вы  хорошо  придумали,  свежая  идея.  Завтра
зайдите, пожалуйста, ко мне...


     Через несколько  дней  Базиола  увидел  Яворского  в  машинном  зале.
Белобрысый паренек стоял в дверях, загородив проход, и слушал, как Базиола
зачитывает машине лабораторную программу.
     - Войдите, - предложил Базиола.
     Яворский молча кивнул на световое табло "Не входить. Идут занятия".
     - Люблю нарушать инструкции, - сказал Базиола и погасил надпись.
     Ким нехотя подошел к пульту.
     - Вы были у Басина? - спросил Базиола.
     - Был, - коротко ответил Яворский.
     - Мне понравился ваш софизм, - заявил Базиола, -  я  с  трудом  нашел
ошибку. Что вам сказал Басин - не секрет?
     Яворский поморщился:
     - Предложил перейти на теоретический. В его группу.
     - Здорово! - свистнул Базиола.
     - Я отказался.
     Базиола удивленно  вскинул  брови.  Он  отказался!  Сам  Басин  хочет
работать с ним, а он, видите ли, отказался.
     - Почему?
     - У меня идеальное здоровье, -  сказал  Яворский,  полагая,  что  все
объяснил. - Не хочу мешать, -  продолжал  он,  не  давая  Базиоле  времени
задать новый вопрос. - У меня к вам дело. Вы на пятом? Хорошо. Вы свободны
сегодня после шести? Завтра я ухожу в тренировочный к  Венере,  а  мне  не
хочется терять время, поэтому...
     - В шесть у памятника Королеву, - предложил Базиола.
     Яворский кивнул и отступил в коридор. Сказал, посмотрев на табличку у
входа:
     - Надпись не гасите. Влетит.
     - Ким, - сказал Базиола, - ты хочешь, чтобы я посчитал?
     - Да, - Яворский смутился, - ну, хотя бы часть.
     - Не думаю, что выйдет даже часть, - признался Базиола. - Кедрину  на
Марсе понадобился "Демокрит" и семнадцать лет, чтобы доказать свой принцип
ускорения света.
     - Я ничего  не  хочу  доказывать,  только  проверить.  По-моему,  это
логично, В недрах очень плотных звезд - их  называют  нейтронными  -  силы
ядерного притяжения могут образовывать  из  элементарных  частиц  цепочки,
нейтронные молекулы. Так чем же плоха мысль: нейтронная молекула  способна
хранить записанную в ней информацию, во всяком случае, не хуже, чем ДНК. А
по-моему, даже лучше -  ведь  в  нейтронной  молекуле  больше  частиц  при
меньшем объеме! Ты видишь, Джу, нейтронную звезду можно  ЗАПРОГРАММИРОВАТЬ
как идеальную вычислительную машину  с  невероятной  памятью  и  скоростью
счета. Звезды - сами звезды - станут работать на  людей.  Понимаешь,  Джу?
Но... это ведь надо проверить...
     Яворский помолчал и неожиданно сказал просящим тоном:
     - Ты  посчитаешь?  Первичную  программу  я  составил,  а  завтра  мне
лететь...
     - Хорошо, - сказал Базиола. Безнадежная затея, но  Базиоле  нравилось
упрямство Верблюда.


     Через месяц после разговора у памятника Королеву  на  световом  табло
появилась надпись: "Второй курс. Завершен тренировочный  полет  эскадрильи
планетолетов "Гемма". Оценка - отлично".
     Сам Базиола не мог похвастать такой оценкой. Он получил замечание  от
куратора за то, что не сдал в срок  лабораторных  расчетов  и  зря  тратит
машинное время. Куратор был прав: ничего  путного  из  затеи  Верблюда  не
получалось, но Базиола просто не мог оставить расчет на середине. Он  даже
не мог сказать, что его увлекла идея звезд-машин, ему хотелось  докопаться
- не до идеи, а до самого Верблюда.
     Яворский пришел к Базиоле вечером, рассказал  о  полете,  о  штучках,
которые устраивал у Венеры куратор, о том, как  ему,  Яворскому,  пришлось
около двух недель  проболтаться  в  космосе  на  неисправном  корабле.  За
неисправность отвечали  техники  с  кораблей  сопровождения,  и  это  была
хорошая неисправность, Ким нашел ее только на тринадцатые сутки,  а  потом
двое суток исправлял.
     Верблюд ни словом не обмолвился  о  своей  просьбе,  и  Базиола  тоже
говорил на посторонние темы. Они ели виноград, болтали. Базиола  вспоминал
истории из студенческой жизни.
     - Ты хорошо знаешь Басина? - спрашивал он. - Умнейший человек.  Никто
не знает, сколько институтов он кончил. По одним сведениям семь, по другим
- одиннадцать.
     - В том-то и дело, - со вздохом сказал Верблюд. - Он  гений,  у  него
стальная воля, и он настоящий теоретик. Он ничего не делает наполовину.  А
у меня только здоровье идеальное. Все остальное  -  так  себе.  Я  и  тебя
заставил жечь машину зря. Ведь если бы что-то  вышло,  ты  бы  не  молчал,
верно?
     - Д-да, - нехотя сказал Базиола.
     - Вот видишь... А ты еще спрашивал, почему я не теоретик, -  заключил
Яворский.
     Базиола  промолчал.  Его  поразил   этот   неожиданный   переход   от
стопроцентной уверенности к полному самоуничижению. Ему  даже  расхотелось
доказывать, что рациональное зерно есть, но оно глубоко, до  него  нелегко
добраться,  ведь  речь  идет  о  звездах-машинах,  и  расчет,   даже   при
эвристических программах, мало чем поможет. Думать надо, думать и  думать.
Базиола молчал. Он видел, что думать об этом Яворский больше не станет.



                                    4

     - Дальше? - сказал Надеин.
     - Дальше... Вот вы, Андрей, говорите, что  смысл  жизни  Яворского  -
генерировать идеи. Это так, но все гораздо  сложнее.  Он  легко  выдумывал
новые  задачи,  если  старые  не  получались.  А  они  почти  никогда   не
получались, потому что Верблюд панически боялся неудач и не верил  в  свои
способности. При неудаче он и не пытался найти ошибку, он просто выдумывал
новую задачу и делал это удивительно легко.
     Верблюд выдумывал задачу за задачей и решал их сам, изредка обращался
за помощью к старшекурсникам, и никогда - к людям  поопытнее.  Выводы  его
были красивы, идеи интересны, хотя и несколько фантастичны, но он не знал,
что с ними делать. Иногда на страницах студенческого бюллетеня  появлялись
его заметки. Идея за идеей - без выводов и следствий. Ким всех  приучил  к
тому, что его  идеи  несерьезны,  мы  привыкли  относиться  к  ним  как  к
занимательному отдыху от  занятий,  практикумов,  тренировок.  Даже  когда
задержали отлет "Корсара", когда Яворский неожиданно стал классиком,  даже
тогда я не очень верил, что его идеи могут ожить...
     -  Любопытно...  -  протянул  Надеин.  -  Но  вы,  Джузеппе,   только
подтверждаете мою версию. Разлад между мыслью  и  делом.  Он  неизбежен  у
людей подобного типа. Однако  я  убежден,  что  мечтатель  всегда  человек
действия. Потенциально. Существует, к сожалению, предел  дальности  мечты.
Предел фантазии, переступив  который  мечтатель  лишает  себя  возможности
действовать. Он ведь втиснут в  рамки  общественного  поведения.  Общество
наше четко запрограммировано. Каждый из нас обладает  множеством  степеней
свободы, данных нам коммунизмом,  но  ведь  каждая  степень  нашей  личной
свободы ограничена. Вспомните Грина. Его мечтатели - тоже  люди  действия,
но это люди с практически неограниченной свободой поступков. Идеал в  этом
смысле - Батль из рассказа "Пришел  и  ушел".  Пришел  и  ушел,  Джузеппе.
Сказано очень точно. В вымышленной стране это возможно. На деле,  особенно
в наше время, нет. Вы сохраняете то, что  порождает  мечту,  -  идеи.  Все
остальное подспудно, потому что у вас есть долг  перед  людьми,  и  потому
жажда деятельности у мечтателей типа Яворского не может разрешиться так же
просто, как у Грина, - пришел и ушел.
     - Яворский не Батль, -  хмуро  сказал  Базиола.  -  Надо  было  знать
Верблюда...
     - А вы уверены, что знали его? - запальчиво  возразил  Надеин.  -  Вы
знали Яворского по институту,  а  потом?  Как  менялся  его  характер?  На
Росс-154 Яворский узнал  о  Лонгине.  Это,  заметьте,  первая  возможность
поверить в себя, в свою мечту. Первая,  а  может  быть,  и  последняя.  Вы
уверены, что Яворский не стал бы спешить, не захотел бы  стать  участником
экспедиции на "Корсаре"?
     - Я уже говорил вам... - начал Базиола.
     - Что он вряд ли успел бы к отлету, - перебил  драматург.  -  Это  не
существенно. Я пишу пьесу, и здесь важен характер, его эволюция.
     - А мне важен Верблюд, - возразил Базиола. - Я принял его гибель  как
нелепую случайность. Теперь я в этом не  уверен.  Из-за  вас,  Андрей.  Но
тогда давайте говорить серьезно. Я убежден, что Верблюд  не  пошел  бы  на
верную гибель, форсируя работу генераторов. В институте  его  осторожность
стала поговоркой. Мы и поругались из-за нее - в первый  и  последний  раз.
Это было, когда  я  защитил  дипломную  работу  и  попросился  на  дальнюю
станцию...



                                    5

     После защиты Базиола попросился куда-нибудь подальше от Земли, просто
потому, что раньше редко летал в дальний космос и теперь хотел побывать на
переднем крае - в звездной экспедиции. Но его оставили на  Луне  в  отделе
траекторных расчетов. Базиола был связан со  звездными  экспедициями  тем,
что рассчитывал для них оптимальные маршруты. До Земли было рукой  подать,
и Базиола ворчал. В те дни он впервые увидел. Что улыбка  Яворского  может
быть не только виноватой, но и снисходительной.
     - Не понимаю, чего ты хочешь, - заявил Верблюд. -  Ты  кибернетик,  а
искусственные мозги одинаковые везде - на звездолете и на  Базе.  Различна
лишь мера ответственности. Здесь ты отвечаешь за себя и за свою работу,  и
этого уже достаточно. В иных обстоятельствах тебе пришлось бы  отвечать  и
за других людей. Возрастает риск, возрастает  ответственность.  В  дальних
звездных ты выступаешь как представитель человечества. Ты готов  к  этому?
Ты можешь отвечать за всех?
     - А ты разве не хочешь пойти в звездную? - удивленно спросил Базиола.
Его не очень тронули рассуждения об ответственности, но  самый  факт,  что
пилот Яворский хочет похоронить себя на каботажных трассах, показался  ему
нелепым.
     - Нет, - ответил Яворский и улыбнулся.
     - Ты просто боишься, - безжалостно отрезал Базиола.
     Яворский пожал плечами, промолчал.
     - Да, - продолжал кибернетик, - и свою трусость  прикрываешь  словами
об ответственности. А твое увлечение теорией? Ты  и  теоретиком  стать  не
решаешься, потому что тогда твои идеи обрели  бы  плоть,  а  ты  этого  не
хочешь. Ты боишься, что они покажутся людям слишком мелкими,  недостойными
внимания. Ты даже себя боишься. Боишься, что настанет момент, и тебе,  как
любому из нас, придется нарушить инструкцию, сделать что-то свое, а ты  не
будешь готов. Ты никогда не будешь готов к этому, потому что ты Верблюд  и
тебе мешает твой горб, которым ты сам себя наградил,  и  тебе  плевать  на
все, что превышает меру твоей личной ответственности.
     - Я очень средний пилот и очень плохой теоретик, - тихо сказал Ким, и
в голосе его не было злости.
     Он замолчал, а Базиола уже пожалел о своей вспышке. Ему не  следовало
начинать разговор, не следовало горячиться. Базиола понимал этот разлад  в
Яворском. Он действительно неудачливый теоретик, и  он  не  очень  уважает
свою профессию пилота. Поэтому из каждого рейса он будет стремиться домой,
чтобы сесть к мнемографу и думать об очередной идее. И в каждом  рейсе  он
будет осторожничать, потому что будет думать только о возвращении.
     Базиола и Яворский сидели друг против друга  нахохлившись  и  никогда
еще не чувствовали себя более чужими.


     На следующий день, перед отлетом на Луну, Базиола зашел к  Яворскому.
Тот готовился к экзамену, и  разговор  не  клеился.  До  отлета  оставался
какой-нибудь час, отчуждение не исчезало. Базиола начал вспоминать  первые
месяцы учебы, первые идеи, и лишь тогда Верблюд оттаял, и Базиола узнал об
идее галактического прожектора.
     - Все просто,  -  небрежно  говорил  Ким.  -  Для  связи  с  далекими
цивилизациями  людям  не  хватает  мощности.  Лазерная  связь   с   трудом
осуществляется даже между  звездолетами.  Но  если  природа  сама  создала
естественный сверхмощный лазер - разве им не воспользуются?
     Представь себе, Джу, планету с плотной атмосферой из чистого азота  с
небольшой примесью инертных  газов,  скажем  неона.  Планета  находится  в
системе горячей звезды, излучение которой возбуждает молекулы  и  атомы  в
атмосфере.  Атмосфера  возбуждена,  она  заряжена  колоссальной  энергией.
Каждый ее атом - мина на взводе. Достаточно слабого по величине  импульса,
но обязательно на определенной частоте, и вся  атмосфера,  вся  эта  масса
газа как бы взорвется, почти мгновенно  выдаст  накопленную  энергию,  это
будет мощный лазерный всплеск, энергетический выход которого превысит все,
что сейчас доступно человечеству.  Нужно  отыскать  такую  планету,  нужно
подобрать  "затравочную  частоту",  и  главное  -  нужно  закодировать   в
"затравочном импульсе" как можно больше информации. "Затравочный  импульс"
не должен быть мощным, достаточно сигнала обычного корабельного лазера,  и
он, как первый нейтрон в цепной реакции, вызовет такую лавину, что вспышку
увидят во всей галактике, даже на самых далеких ее окраинах.
     Сигнал понесется к звездам со скоростью света, то есть  в  пятнадцать
раз  медленнее  сигнала  бортового  лазера,  работающего  на   генераторах
Кедрина. Но здесь важна не  скорость,  а  энергетика.  Отпадает,  наконец,
энергетическая  сложность  межзвездной  связи,  и  останется  лишь  задача
взаимопонимания разумов. Проблема, не решенная до сих пор.



                                    6

     Перед станцией  стоял  высеченный  в  скале  орел.  Птица  расправила
могучие крылья, высоко подняла клювастую  голову,  смотрела  на  восток  -
туда, где по утрам поднимался  в  бирюзовом  зареве  Альтаир.  Птица  была
символом [Альтаир  или  Ат-таир  (арабск.)  -  Летящий  Орел],  и  Надеину
объяснили, что она, может быть, уцелеет  во  время  Передачи,  потому  что
вырублена из сверхпрочных горных пород.
     В распоряжении Надеина был час. Потом нужно  вернуться  на  Базу,  на
этот  едва  заметный  светлячок  в  темном  предрассветном  небе  Лонгины.
Драматург жадно осмотрелся.  Плато  Устинова  было  невелико,  оно  больше
напоминало кратер потухшего  марсианского  вулкана  или  лунный  цирк.  Но
здесь, на Лонгине, все настолько покорежено, что любая мало-мальски ровная
площадка тут же получала громкое  название  плато.  Теоретики  подсчитали:
Альтаир полностью заряжает атмосферу Лонгины  за  два  с  половиной  года.
Потом - вспышка. Начнется Передача - и в одно мгновение потекут эти скалы,
на их месте вздыбятся другие, от плато останется лишь  название,  да  еще,
пожалуй, эта сугубо земная птица с сплавленными жаром  крыльями.  Так  уже
было лет шесть  назад,  когда  на  Лонгину  опустился  "Ахилл"  и  передал
сообщение об открытии.  Передача  погубила  звездолет,  но  сигнал  достиг
Земли, достиг гораздо раньше, чем сама вспышка,  -  ведь  скорость  света,
излучаемого бортовым лазером, в пятнадцать раз больше скорости, с  которой
мчится в пространстве "обычный" свет. Только через  десять  лет  на  Земле
увидят в созвездии Орла отсвет далекого пожара. Двадцать  тысяч  солнц  на
мгновение осветят земную ночь -  это  достигнет  Солнечной  системы  пламя
гибели  "Ахилла".  Подобное  должно  было  случиться  с   "Корсаром",   со
спасательной экспедицией.
     "Корсар" спас Яворский. И было бы нелогично,  нетеатрально  давать  в
пьесе гибель самого Кима как игру  случая.  Что  бы  ни  говорил  Базиола,
Яворский - герой. Он мог не успеть к отлету "Корсара", он почти  наверняка
не успел бы, но он не  мог  не  попытаться.  Ким  был  осторожен,  говорит
Базиола. Но тогда почему он стал пилотом? В любом, даже каботажном,  рейсе
возможны случайности, не предусмотренные никакими  инструкциями.  Железное
здоровье - отговорка, которой Верблюд прикрывал  свои  мечты,  свою  жажду
необычного. Он был осторожен. Верблюд, но он отлично знал:  идеи  остаются
пустыми словами, если нет  возможности  действовать,  нет  сил  достигнуть
цели. И когда такая  возможность  появилась,  мог  ли  Ким  устоять  перед
соблазном увидеть собственную мечту?
     Хорошо. Примем, что Яворский должен  был  действовать.  Как?  Покидая
Росс-154, капитан "Геркулеса" знал об открытии планеты-лазера,  знал  и  о
том, что может не успеть к старту "Корсара". Другие люди первыми опустятся
на поверхность угаданной им планеты, другие люди первыми... Другие люди...
     Надеин медленно пошел прочь от станции по неровной каменистой дороге.
Мысль еще не оформилась, и драматург не  знал,  какими  словами  объяснить
Базиоле свою догадку. Другие люди. Люди, которые не знают истинной причины
гибели "Ахилла". Люди,  уходящие  в  _о_ч_е_р_е_д_н_о_й_  звездный  поход.
Яворский должен был торопиться на Землю, должен был рисковать, обязан  был
вернуться на планету до старта "Корсара". Не  из-за  себя.  Из-за  других.
Именно так.
     - Осторожнее, Андрей, - услышал Надеин в наушниках голос  диспетчера.
- Справа глинистый провал.
     "Беспокоятся", - подумал Надеин. Его не хотели выпускать одного, он с
трудом настоял.  Это  была  последняя  возможность  побывать  на  Лонгине,
сегодня пробная Передача с отключе