ыло
написано  "раздевалка",  и  внутри  за  три  тысячи  рублей   можно   было
действительно переодеться из цивильного в спортивное, выдаваемое  напрокат
за дополнительную плату.
     Однажды, недели через три после репатриации, Ян зашел через  Спасские
ворота в  Кремль  и  здесь,  около  Архангелького  собора,  увидел  самого
господина  Марусеева,  российского  Президента,  который  шел  к  вечерней
молитве, сопровождаемый  телохранителями  и  членами  кабинета  министров,
среди  которых,  как  Яну  сказали,  был  и  министр  абсорбции   господин
Иванов-Крамской. Вот тогда-то Ян впервые  подумал  о  душе  и  понял,  что
непременно должен пойти в церковь, покаяться в  своем  безбожии  (подумать
только, в Израиле еще в  2005  году  религию  отделили  от  государства!),
принять святое причастие и непременно креститься. Возвратившись  на  землю
предков, необходимо вернуть себе и веру!
     К сожалению, благой процесс восхождения к истокам  пришлось  отложить
до лучших времен, поскольку, вернувшись домой, в Бирюлево, Ян был встречен
квартирным хозяином, требовавшим заплатить за полгода вперед. Откуда, черт
возьми, у репатрианта такие деньги?
     - Ты что, дурак? - раскричался хозяин на чистом русском языке,  и  Ян
смог воспринять  только  общий  смысл  фразы.  -  Возьми  ссуду  "Русского
агентства"! Иди работай - на стройках нужны рабочие  руки!  Почему  вместо
вас, репатриантов, должны вкалывать коренные россияне?
     Ян уже думал о ссуде, но ведь деньги нужно возвращать,  а  прежде  их
необходимо заработать. А прежде, чем заработать, нужно заплатить  хозяину.
Получался заколдованный круг, из которого Ян  не  видел  выхода.  Если  не
считать выходом наложение на себя  рук,  что  тоже  выходом  не  являлось,
поскольку христианская  церковь,  к  которой  Ян  себя  отныне  самозванно
причислил, запрещала самоубийства.


     Следующую неделю Ян провел на скамейке в сквере  Юрия  Долгорукого  -
перед красно-белым фасадом министерства абсорбции. С ним  вместе  коротали
короткие летние ночи пять новых репатриантов из стран Балтии: двое мужчин,
две женщины и ребенок, неизвестно кому из них принадлежавший.
     - Нужно кому-нибудь из нас пойти на самосожжение, - говорила одна  из
женщин, откликавшаяся на имя Нина. - Только тогда наш голос будет услышан.
     Предложение было дельным, но никто не желал сжигаться сам,  предлагая
для этой акции кого угодно,  и  чаще  всего  взгляды  обращались  на  Яна.
Испугавшись, что однажды,  когда  он  будет  спать,  репатрианты  вздумают
привести угрозу в исполнение, не спросив его  согласия,  Ян  тихо  покинул
сквер перед министерством, и следующую неделю провел в  ночлежке,  которая
носила гордое название "Центр реабилитации новых репатриантов".
     Попасть сюда Яну помог случай - удрав от скверных соседей  (точнее  -
от соседей  по  скверу),  Ян  зашел  в  министерство,  отстоял  очередь  к
социальному работнику, и здесь ему впервые повезло -  оказалось  свободное
место в "Центре", куда направляли новых  репатриантов  с  безнадежными,  в
общем, сдвигами в сознании. Например, тех, кто  воображал,  что  Москва  -
центр  галактической  цивилизации,  и  именно   в   Москве   располагается
галактическое  иммиграционное  агентство,  расселяющее  всех  желающих  по
планетам желтых солнц спектрального класса G5.
     В "Центре реабилитации" Яну было хорошо - он впервые после приезда на
историческую родину получил возможность полежать  и  попытаться  прочитать
газеты, издаваемые на "облегченном русском"  для  новых  репатриантов,  не
знающих язык.
     Во-первых, Ян с удовольствием узнал, что страна  семимильными  шагами
идет к рынку. Он просчитал в уме,  что  за  тридцать  лет  постперестройки
страна предков прошла к рынку уже двести десять миль и,  значит,  осталось
идти еще долго, ибо до Австрии или Германии, ближайших европейских стран с
налаженными  рыночными  отношениями,  Россию,  насколько  помнил   Ян   из
школьного курса географии, отделяли миль восемьсот с гаком.
     Во-вторых, Ян узнал, что интифада  народов  Кавказа  и  Средней  Азии
набирает силу, и непонятливые горцы с прочими казахами требуют  не  только
автономии, но и независимости.  "ЦАХАЛа  на  них  нет",  -  с  неожиданной
ностальгической тоской подумал Ян, но во-время вспомнил,  что  любимый  им
ЦАХАЛ, службе в котором он отдал три лучших года жизни,  так  и  не  сумел
предотвратить создание независимого государства Палестина.
     В-третьих, Ян с горечью узнал, что  все  репатрианты  -  наркоманы  и
проститутки, что они никогда не видели  приличного  стереовизора  японской
фирмы Sony, что они любят заниматься инцестом и моются один раз в году,  а
именно 31 декабря, когда совершают набеги на русские бани. О  себе  ничего
подобного  Ян,  конечно,  сказать  не  мог,  но  он  ведь  и  не  проводил
статистических исследований, а эти прибалты, которые чуть ли не сожгли его
у памятника основателю Москвы - они, пожалуй,  действительно  видели  баню
лишь в мечтах, а  что  до  инцеста,  так  ведь  они,  кажется,  так  и  не
разобрались, чьим сыном являлся пресловутый мальчик,  которого  одна  пара
называла Вася, а другая - Коля.
     В-четвертых, Ян с восторгом  узнал,  что  Президент  России  господин
Марусеев уважает все религии и государства, и не далее, как  на  прошедшем
заседании Думы высказался в том духе, что  неплохо  бы  по-братски  обнять
народ Израиля и поделить Иерусалим не на две части, как сейчас, а на  три,
отдав большую треть русской православной церкви. Ян  даже  помечтал  стать
проповедником и поехать в Израиль в составе христианской миссии, и  пройти
по улице Яффо в Иерусалиме в облачении священника, и...
     На этом  грезы  нового  репатрианта  были  прерваны,  поскольку  всех
обитателей "Центра реабилитации" направили на уборку московских улиц.  Это
дельное предложение было выдвинуто министром труда Светланой Мирной,  надо
полагать, исключительно в гуманных целях - не дать  репатриантам  изнывать
от безделья.
     - Но послушайте, - сказал Ян, когда ему дали в руки метлу  с  часовым
механизмом, - я ведь не дворник, а программист, и для России могу принести
пользу на...
     - Для России, - внушительно сказал чиновник и включил таймер на ручке
метлы, - ты принесешь пользу, если не будешь рыпаться. Программист, видишь
ли. Своих программистов девать некуда.
     Ян вынужден  был  прекратить  разговор,  поскольку  часовой  механизм
привел в действие моторчик, и метла в его руках задергалась как  лисица  в
капкане.
     - В час дня механизм отключится на полчаса, - сказал прораб, -  и  ты
сможешь пообедать. У вас там в Израиле, наверно, и нет  настоящего  борща,
а?
     В Израиле, может, и не было настоящего борща, в  кошерности  которого
Ян тихо сомневался, но зато в Израиле был такой вкусный фалафель... И Яном
овладела ностальгия, болезнь эмигрантов, а не репатриантов.
     - Поезжай в гости, - сказал знакомый репатриант, сбежавший  в  Москву
из Киргизии. - Верное лекарство от ностальгии. Я месяц назад съездил,  так
теперь даже на карту Средней Азии смотреть не могу - мутит.
     Ян  поехал  бы  (Господи,  пройтись  по  Алленби,  забежать  к   Жене
Лейбовичу, выпить банку "Маккаби" у Наума Рубина!), но  с  теми  деньгами,
что выдавали ему на бирже труда, он мог, в  лучшем  случае,  добраться  до
украинской границы, да и то, если ехать на извозчике.
     И тогда новый репатриант придумал: он отправился в Израиль  мысленно.
Представил себе тель-авивских служащих, плевать хотевших  на  посетителей,
вообразил, как  его  в  очередной  раз  надувает  подрядчик,  не  желающий
понимать разницу между бетоном и  гипсолитом,  вспомнил  соседа,  которого
зарезал житель независимого государства Палестина средь бела дня на  рынке
в Герцлии. Подумал о деньгах, которые остался должен приятелю.
     И остался в Москве.


     Весной 2028 года русский бизнесмен Ян Мирошник приехал в  Израиль  по
туристической путевке. Он купил туры по классическому маршруту  от  Гедеры
до Ашкелона. Хотел купить экскурсию по Иудее, но  независимое  государство
Палестина отказало ему во въездной визе.
     Русский бизнесмен Ян Мирошник с недовольным видом  сидел  на  террасе
ресторана "Максим" и пил жигулевское пиво.  А  я  внимательно  слушал  его
рассказ о первых годах репатриации.
     - Три года всегда трудны, - вещал господин Мирошник, - но нужно иметь
терпение, и все становится хорошо. Вы  у  себя  там  в  "Истории  Израиля"
напишите, что главное - это терпение. Савланут, если по-вашему.
     - Вы не знаете ли, -  спросил  я,  отвлекая  русского  бизнесмена  от
произнесения банальностей, - что стало с теми балтийцами,  с  которыми  вы
провели несколько ночей у памятника Долгорукому?
     - Понятия не имею, -  отмежевался  Ян  Мирошник.  -  Может,  им  дали
государственное жилье в Магадане.
     - Можно написать, что вы полностью абсорбировались? - спросил я.
     - Не люблю этого слова. Лучше сказать - интегрировался. Это - да. Мне
в России хорошо.
     Он сказал это с особым нажимом, и я все понял. Мой отец, приехавший с
волной алии-90, точно так же говорил "Мне в Израиле хорошо", сидя  у  окна
съемной квартиры в Кирьят-Яме и глядя почему-то не на близкое  Средиземное
море, а на видимые только его внутреннему взору Невский проспект  и  шпиль
Адмиралтейства.
     - А почему ваш президент, - перевел я разговор на другую тему,  -  не
хочет  ратифицировать  договор  о  запрещении  продажи  Зимбабве  ядерного
оружия?
     - А потому, - назидательно сказал Ян Мирошник,  -  что  России  нужны
деньги. И это наше дело, верно?
     Я не согласиться с такой постановкой проблемы, и мы заспорили. Но это
уже другой разговор, и к "Истории Израиля" он не имеет никакого отношения.





                                П.АМНУЭЛЬ

                            КОЗНИ ГЕОПАТОГЕНА




     - Не нравятся мне его методы, - сказал мой  друг  Шломо,  когда  Юрий
покинул, наконец,  квартиру,  ставшую  похожей  на  большую  казарму.  Все
кровати в количестве пяти штук были  расставлены  в  салоне,  причем  одна
загораживала собой входную дверь. В бывшей детской стояли теперь два стола
- один с кухни, другой из бывшего салона. А в  бывшей  спальне  сгрудились
все шкафы, какие нашлись в квартире, причем самый большой шкаф  невозможно
было открыть -  дверцы  упирались  в  секретер.  Хорошо,  хоть  работу  по
перетаскиванию мебели Юрий взял на себя и провернул операцию  за  неполных
два часа, не взяв со Шломо ни одной агоры в  дополнение  к  положенным  за
сеанс двумстам шекелям.
     - Мне тоже его методы не по душе, - согласился я. - Но  говорят,  что
экстрасенс он хороший.
     И тут Шломо  выдал  длинную  фразу,  которая  в  вольном  и  неточном
переводе с иврита звучала "говорят, что в Москве кур доят". Вместо Москвы,
правда, был использован Тель-Авив, а куры были  заменены  на  индюков,  но
смысл остался.
     Предстояло  решить,  как  привести  квартиру  в  жилое  состояние   с
минимальными потерями. И сделать это до возвращения Миры с  детьми  из  их
путешествия по Голанам. Я не уверен, что  наши  исправления,  внесенные  в
интуитивно расчерченную Юрием схему, были полезны для здоровья.  Мне  весь
вечер казалось, что я слышу звуки скандала и задушенный голос  Шломо:  "Он
же экстрасенс экстра-класса!" Не мог я ничего слышать  -  Шломо  живет  на
противоположном конце города.
     Юрий Штейн позвонил мне на  следующий  день  в  семь  утра  и  сказал
мрачно:
     - Хотел застать тебя, прежде чем  ты  уйдешь  на  работу.  Я  ошибся.
Кровать маленького Хаима должна была стоять головой на запад, а я поставил
головой на юг. Передай Шломо, чтобы переставил. И мои сожаления.
     Сожаления я передал с удовольствием.
     На работу, кстати, я по утрам не  хожу  -  единственное  преимущество
свободной профессии историка.


     Когда  знакомишься  с  человеком,  никогда  не  знаешь,  к  чему  это
приведет.   Вполне   тривиальная   истина,   которая   не   нуждается    в
доказательствах.  Поэтому  ограничусь  примерами.  Со  Шломо  Бен-Лулу   я
познакомился  в  туалете  на  Тель-Авивской  тахане  мерказит.  Выходя  из
кабинки, он неловко ткнул меня локтем в нос, следствием  чего  стал  обмен
дежурными любезностями, неожиданный ворох извинений и  приглашение  выпить
пива. Еще немного, и мы обменялись бы номерами страховок, будто речь шла о
дорожно-транспортном происшествии. В результате возникла  дружба,  которая
длится уже пять лет.
     С  Юрием  Штейном  мы  вообще  не  знакомились.  Если,  конечно,  под
процедурой знакомства иметь в виду называние имен и пожимание рук. К  Юрию
Штейну я привел на прием мою племянницу,  которая  дала  клятву  все  свои
болезни лечить только у экстрасенсов. У нее начался сильный кашель, мать -
сестра моя Лия  -  пыталась  отправить  Симу  к  семейному  врачу,  но  та
уперлась, и мне пришлось идти с девочкой к Штейну, поскольку на расстоянии
ближайших ста метров от их дома других экстрасенсов не наблюдалось.
     - Я не лечу кашель, - сказал  Юрий  Штейн,  -  я  специализируюсь  по
геопатогенным зонам. Завтра утром я к вам  приду  и  посмотрю,  что  можно
сделать. Стоить это будет двести шекелей.
     Он действительно пришел  и  сдвинул  Симину  кровать  ближе  к  окну.
Небольшой труд за такие деньги.
     Но кашель у девочки прошел в тот же день.
     Кстати, пусть вас не обманывает, что я называю Симу девочкой. Так  уж
привык. Ей как раз исполнилось двадцать два - возраст, близкий к состоянию
старой девы. Может, поэтому она отнеслась к работе Юрия так серьезно.


     Юрий, Сима и Шломо - герои истории,  о  которой  я  хочу  рассказать.
Главным был, естественно, Юрий, но и Шломо с Симой сыграли соответствующие
роли.
     Произошло это в 2024 году, шесть уже лет  назад.  Помню,  после  того
злополучного дня, когда Юрий занимался  перестановкой  мебели  в  квартире
моего друга Шломо Бен-Лулу, прошла неделя.  Мы  сидели  со  Шломо  в  кафе
"Визави" на Кинг Джордж. Шломо ел шварму, а я запивал пивом. Так  сказать,
разделение труда.
     - Мне его методы не нравятся, - в очередной раз повторил Шломо, -  но
результаты у твоего Юрия потрясающие, надо признать.
     Оказывается, Шломо удалось убедить свою Миру хотя бы сутки  пожить  в
казарме. За это время у сына  исправилось  косоглазие,  у  старшей  дочери
исчезли боли  в  колене,  жена  Мира  перестала  страдать  от  застарелого
геморроя, а сам Шломо излечился от радикулита. Ничего не произошло  только
с младшей  дочерью.  Наверно,  потому,  что  у  нее  никаких  болезней  не
наблюдалось со дня рождения.
     Несмотря  на  очевидный  лечебный  эффект,  жить   в   казарме   было
невозможно, и  Шломо  переставил  кровати  обратно  в  спальни,  сохранив,
по-возможности, установленную Юрием ориентацию относительно стран света.
     - Интересно, как он все это узнал, - продолжал  Шломо.  -  У  него  с
собой даже рамки не было.
     Честно говоря, я думал, что Юрий пользуется обычным методом  тыка,  а
все остальное - следствие  веры  клиента  в  авторитет  профессии.  Но  не
скажешь ведь верующему, что Бога нет.
     -  Интуиция,  -  сказал  я.   -   Рамка   -   это   для   дилетантов.
Профессионал-экстрасенс видит энергетические аномалии внутренним зрением.
     Шломо кивнул и продолжил военные  действия  по  уничтожению  огромной
горы салатов. Попивая пиво, я следил за изумительной блондинкой,  сидевшей
за  соседним  столиком  в  ожидании  кавалера,  просаживавшего  деньги   у
игрального автомата. Кавалер не  годился  ей  в  подметки.  Размышляя  над
капризами природы и человеческой психологии, я не  сразу  расслышал  слова
Шломо.
     - А ну-ка, повтори, - попросил я, ухватив последнюю часть фразы.
     - Я сказал, что, согласно теории  решения  творческих  задач,  подход
может  быть  двояким.  Можно  воздействовать  на  объект.  А  можно  -  на
окружающие параметры. Результат не меняется.
     - И что же?
     - Твой Юрий действует на окружающие параметры - переставляет  мебель,
чтобы пациент не спал в точках, энергетически опасных для здоровья. Почему
бы не действовать иначе?  Я  имею  в  виду  -  менять  расположение  самих
геопатогенных зон.
     Я не сказал, что Шломо  по  специальности  -  программист.  Составить
любую программу для него - тьфу. Но в физике он понимает, кажется,  меньше
меня. Так мне, во  всяком  случае,  показалось,  тем  более,  что  толстый
господин в спадающих шортах вернулся к своей  блондинке  и  чмокнул  ее  в
щеку.
     - Глупости, - сказал я раздраженно. - Геопатогенная зона - это  особо
расположенная структура в магнитном и энергетическом поле планеты. Как  ты
ее сдвинешь?
     - Она слишком худая, - сказал Шломо, проследив за моим взглядом, -  а
сдвинуть геопатоген можно элементарно. Берусь составить программу.
     Так вот и возникла идея операции "Мирный процесс".


     Через неделю пришлось рассказать обо всем моей племяннице Симе.  Дело
в том, что Юрий Штейн воспринимал Шломо лишь как клиента, не  выполнившего
указаний целителя.
     - Я вам мебель передвинул? - спросил он, когда мы со Шломо явились на
прием и изложили азы теории творчества вместе с азами теории катастроф.  -
Передвинул. Зачем вы поставили все на прежние места? Я не могу отвечать за
результат лечения, если клиент не подчиняется указаниям.
     - Меня лечить не надо, - вздохнул Шломо. -  Я  уже  вылечен  по  гроб
жизни.
     - Тогда я не понимаю...
     И Шломо начал все сначала, причем Юрий демонстративно смотрел на часы
- в приемной ждал очередной посетитель.
     Мы покинули целителя, ни в чем его не убедив.
     - Тупой народ,  -  бурчал  Шломо.  -  Ему  подсказываешь,  как  можно
прибрать к рукам весь мир, а он воображает, что это ему ни к чему.
     Вечером я отправился в гости к  моей  сестре  Лие  и,  слава  Творцу,
застал Симу дома, а не в творческом поиске.
     - Очередного кавалера прогнала, - сказала Лия. - Так и помрет  старой
девой.
     - У него биополе всего три сантиметра, - пожала плечами Сима. - Зачем
мне этот энергетический урод?
     - Ты это сама определила? - спросил я. - Или...
     - Или, - ответила Сима, и я облегченно вздохнул. -  Я  повела  его  к
Юре, и тот сказал сразу, как только мы порог переступили...
     Ну, это в характере господина Штейна -  резать  правду-матку.  Однако
какова Сима! "Повела к Юре". И бесплатно, конечно.
     - Симочка, - начал я. - У нас со Шломо очень важное дело. И только ты
сумеешь без смысловых потерь донести его  суть  до  загруженного  сознания
великого экстрасенса Юрия Штейна.


     Убедить в чем-то великого человека невозможно. Великие слушают только
еще более великих, каковых выбирают сами на  свой  великий  вкус.  Сломать
этот стереотип способны только женщины. Наверно, потому, что великие люди,
в основном, мужчины.
     Неделю спустя мы сидели в кафе "Визави" вчетвером. На этот  раз  Юрий
Штейн готов был внимательно слушать и воспринимать услышанное - такой была
установка, данная ему Симой. В  качестве  компенсации  господин  Штейн  не
сводил с Симы влюбленного взгляда, и слава  Богу,  что  разум  в  этом  не
участвовал.
     - Смотри-ка, - говорил Шломо, - вот карта геопатогенных зон в  районе
улицы Бен Иегуды. Я скопировал ее в Израильском обществе психологов. Карта
верная?
     Юрий на мгновение оторвался от созерцания Симиных плеч.
     - Верная, - коротко сказал он, - но грубая.
     - Пусть так. Теперь смотри. Что будет с  сеткой,  если  я  вот  здесь
поставлю большой электромагнит?
     Юрий даже и смотреть не стал.
     - На углу с  улицей  Соколов  возникнет  вспучивание  энергетического
поля, и в доме номер семнадцать положительные зоны  поменяются  местами  с
отрицательными.
     - Дошло, - констатировал Шломо.
     Он, конечно, ошибался. Дошло только до ушей, но  не  до  сознания.  Я
сделал знак Симе, и она приступила к боевым действиям.
     - Юрик, - сказала она. - Значит ли это,  что,  если