гда  камень
неожиданно начал светиться.  Хотелось  бы  сказать  "я  не  поверил  своим
глазам", но дело в том, что  глазам  своим  я  верил  всегда  и  не  хотел
отказываться от этой привычки. Камень стал желто-оранжевым и жарким, будто
раскалился под лучами светила, на  меня  дохнуло  горячим  воздухом,  и  я
отступил на несколько шагов, чтобы не  свариться  заживо.  Желто-оранжевый
цвет сменился ослепительно белым, и  мне  пришлось  перекатить  голову  на
противоположную сторону моей шейной тарелки, чтобы не ослепнуть.
     Чего только не создает природа!
     В следующую секунду я понял, что природа здесь не при чем, потому что
из камня послышался голос:
     - И говорю я тебе: вот заповеди мои для народа, избранного мной. Бери
слово мое и соблюдай все установления мои!
     Я подумал, что Шехтель мог бы избрать для своей деятельности и  менее
экзотический антураж. Возможно, он решил, что я поднимусь  на  вершину  не
один? Но где его глаза, в конце-то концов? Мог бы выйти и  поговорить  как
человек с человеком - знает же, как недостает мне общения!
     - Хорошо, хорошо, - сказал я, - это все понятно, не трать  слов  зря.
Выходи, не стесняйся.
     Камень ослепительно вспыхнул и сразу потускнел.  А  рядом  с  камнем,
там, где должен был бы  ждать  меня  Шехтель,  я  увидел  сваленные  кучей
металлические на вид полосы. Даже близорукий дальтоник мог бы  разглядеть,
что на каждой полосе выбит некий  текст  -  несколько  десятков  слов,  не
больше.
     Заповеди.
     Я подумал, что, вернувшись в институт,  задам  Шехтелю,  а  заодно  и
Рувинскому, трепку за нелепое, рассчитанное на невежественных  аборигенов,
представление, после чего собрал полосы в заплечный мешок и поспешил вниз,
чтобы успеть спуститься на равнину до наступления  местной  ночи  с  бурым
солнцем в зените.
     По  дороге,  впрочем,  меня  разобрало  любопытство,   и   я   сделал
пятиминутный привал. Достав из мешка металлические полосы, я разложил их в
порядке нумерации и узнал, что:
     - первой заповедью в этом мире, как и в нашем, было почитание Творца,
а второй стало указание не творить себе кумира  (логично:  если  верить  в
единого Бога, кумиры ни к чему);
     - третьей и четвертой заповедями оказались требования убивать  только
по приказу Творца, а прелюбодействовать только  по  обоюдному  согласию  с
тем,  кому  собираешься  наставить  рога  (тоже  логично,  хотя  в  нашем,
например, мире, трудно осуществимо);
     - пятая и прочие заповеди, до десятой включительно, в нашем мире были
бы  совершенно  неприменимы  -  что,  например,  мы  могли  бы  делать   с
настоятельным  требованием  не  снимать  голову  с  плечевой  тарелки   по
требованию врага и должника?
     Конечно, компьютерам института виднее, какие заповеди  нужны  местным
евреям, но мне показалось, честно говоря, что требование  любить  ближнего
не могло бы помешать. Погрузив пластины в мешок,  я  продолжил  спуск,  на
ходу обдумывая свои возражения в будущем споре с господами теоретиками.
     Народ ждал меня, но я не могу сказать, что мой рассказ  о  встрече  с
Создателем, явившимся из горящего камня,  привел  аборигенов  в  трепетный
восторг.  Пришлось  применить  силу  и  тумаками  доказать,   что   Творец
избрал-таки себе народ, и что он-таки  дал  именно  нам,  местным  евреям,
заповеди, и не для того  кормил  он  нас  манной  небесной  и  выводил  из
рабства, чтобы мы тут прохлаждались,  когда  нас  ждут  подвиги  в  земле,
текущей чем-то вкусным и тягучим.
     Первую заповедь народ начал исполнять сразу, устроив большой молебен.
В ту же ночь я исполнил и четвертую заповедь, показав народу пример  того,
как нужно совершать прелюбодеяния, чтобы не оскорбить нежной души Творца.
     А когда народ, утомленный первым в истории этой  планеты  исполнением
заповедей, уснул крепким сном, я решил, что моя миссия здесь выполнена,  и
пора возвращаться в институт.
     Что я и сделал, бросив свой народ на произвол судьбы.


     Несколько часов я приходил в себя - мне все время хотелось перекинуть
голову на другой край шейной тарелки и дернуть третьей ногой, что, как  вы
понимаете,  было  затруднительно.  Директор  Рувинский,  а  также  господа
Шехтель,  Моцкин,  Фрайман  и  Бельский  смотрели  на  мои  конвульсии   с
сочувствием. Их бы на мое место!
     Но, скажу честно, я был преисполнен гордости: по  сути,  никто  иной,
как я, подарил народу, живущему черт знает  в  какой  галактической  дали,
заповеди, создав тем самым новую цивилизацию.
     Отдохнув, я, естественно, немедленно предъявил свои претензии.
     - Послушай, Рон, - сказал я испытателю Шехтелю, - ты никак не мог без
фокусов? Я  был  на  вершине  один,  зачем  тебе  понадобилось  устраивать
спектакль и портить хороший камень? А вы,  господа,  -  сказал  я  молодым
гениям Фрайману и Бельскому, - могли бы лучше продумать  текст  заповедей,
особенно насчет прелюбодеяния...
     Господа переглянулись,  и  директор  Рувинский  прервал  мой  монолог
словами:
     - Песах, у  тебя,  видимо,  временной  сдвиг  в  сознании.  Ты  лучше
объясни, почему вернулся раньше срока!
     - О каком спектакле ты говоришь? - спросил доктор Фрайман.
     - И о каких заповедях? - добавило молодое дарование  Бельский.  -  Мы
еще не закончили обсуждать текст.
     В мою  душу  закралось  ужасное  подозрение  и,  помолчав  минуту,  я
спросил:
     - Не хотите ли вы сказать, что не  раскаляли  камня  на  вершине,  не
передавали мне металлических пластин  с  текстом  заповедей  и  не  вещали
голосом Творца для усиления впечатления?
     - Нет! - ответили хором все пятеро.
     И я понял, что совершенно зря сорок лет своей жизни был атеистом.


     - Альтернатива, собственно, одна, - сказал доктор Фрайман после того,
как мы потратили два часа, обсуждая варианты. - Либо Песах, действительно,
общался с Творцом, каким его представляют религиозные евреи во всех  мирах
Вселенной, либо  где-то  на  иной  планете  в  нашей  или  иной  галактике
существует  другой  институт,  подобный  нашему,  и  некие   инопланетяне,
надеюсь, тоже евреи, просто опередили нас в  этой  благородной  миссии  по
дарованию Торы.
     - Согласен, - сказал директор Рувинский,  помедлив.  -  Надеюсь,  все
присутствующие,  будучи  людьми  нерелигиозными,  склоняются  ко   второму
варианту.
     Мы  переглянулись  и  склонились.  Правда,  писатель-романист  Эльягу
Моцкин не преминул внести нотку сомнения.
     - Я все  время  думаю...  -  сказал  он.  -  Во  Вселенной  наверняка
множество планет, на которых развилась  разумная  жизнь.  И  на  множестве
планет аборигены уже пришли или еще придут  к  идее  единого  Бога-творца,
поскольку это необходимая ступень в эволюции любой цивилизации.  И  каждый
раз это племя, посвятившее себя служению единому Богу, должно  получить  в
свое распоряжение некий свод моральных принципов, без которых  цивилизация
не может успешно развиваться... Верно?
     - Ну, - сказал доктор Фрайман.
     - Вот мы с вами собрались осчастливить  евреев  на  бете  Козерога...
Произошла накладка, но об этом потом... А кто-то осчастливил нас,  подарив
Моше заповеди на горе Синай. Но подумайте, господа, о том  времени,  когда
во Вселенной возникла первая  цивилизация.  Самая  первая  после  Большого
взрыва. Там тоже были свои евреи,  и  именно  они,  выйдя  впоследствии  в
космос, начали помогать остальным... Но кто дал заповеди им, первым?
     - Сами и придумали, - буркнул испытатель  Рон  Шехтель,  доказав  тем
самым, что не силен в теории.
     - Рон, - сказал доктор Фрайман, -  даже  у  самых  первых  евреев  во
Вселенной должен был быть свой Синай, и свой огненный куст,  или  пылающий
камень, или что-то еще... Не забывай, ведь они верили  в  единого  Творца.
Именно Творец должен был дать им заповеди, иначе все предприятие не  имело
смысла. Разве мы, евреи, приняли бы что-то от  человека,  а  не  от  Бога?
Разве ты забыл, что два еврея это три мнения? Если бы  Моше  сам  придумал
заповеди, его племя до сих пор спорило бы  о  том,  какую  заповедь  нужно
принять, а какую исключить из списка! Не может быть  и  речи  о  том,  что
евреи в лице Моше придумали заповеди сами.
     Сказал как отрезал.
     - А если, - тихо сказал я, - допустить вмешательство  Творца  в  том,
самом первом, случае, то, используя метод математической  индукции,  нужно
признать, что и во всех прочих миллионах  случаев,  включая  наш,  земной,
именно Творец, и никто иной, давал евреям  заповеди.  И  сейчас,  на  бете
Козерога, я присутствовал при очередном, рутинном  уже  для  Творца,  акте
вручения заповедей евреям. И мы тут зря копья ломаем, ибо от нас ничего не
зависит.
     - Похоже, - ехидно сказало молодое  дарование  Шай  Бельский,  -  что
Песах завтра наденет кипу и запишется в ешиву. А как у тебя насчет седьмой
заповеди?
     - Тебя бы на мое место, - пробормотал я, вспомнив добела  раскаленный
камень и голос, густой и вязкий, и  металлические  пластины,  которые  мне
пришлось на своем горбу тащить по крутым склонам.
     - Думаю, что предложение Песаха  дельное,  и  его  нужно  принять,  -
заявил директор Рувинский.
     - Разве я что-то успел предложить? - удивился я.
     - Конечно. Ты предложил, чтобы следующий этап операции "Моше"  провел
Шай Бельский. Какая там планета на очереди? В какой системе?
     - Омега Эридана, - подсказал доктор Фрайман.
     - Ну вот, - удовлетворенно сказал Рувинский. -  Отправится  Бельский.
Шехтель, как и  прежде,  будет  обеспечивать  безопасность,  а  мы  начнем
конструировать  заповеди  для  евреев  той  планеты  по  мере  поступления
информации от Бельского. Либо мы успешно проведем операцию, либо нас опять
опередит кто-то другой. Тогда и будем разбираться - верить ли нам в Творца
или...
     Он пожал плечами, и Шехтель отправился налаживать аппаратуру.


     Должен признаться уважаемым читателям, что гораздо интереснее  самому
участвовать в операции, чем смотреть на происходящее со стороны, не всегда
понимая, как развиваются события. Тем более, если  речь  идет  о  мире,  в
котором разумны растения, а к идее единого Бога приходит трава  высотой  в
два человеческих роста.
     Я так и не понял,  что  тамошние  евреи  называют  пустыней.  На  мой
непросвещенный взгляд, пустыня - это место, где песок, скалы, горные козлы
и колючки, где не растут деревья и где нет трав и кустарников, пусть  даже
и разумных.
     Как бы то ни было, Шай Бельский очень удачно слился с пейзажем,  и  в
первые часы я вообще не мог отличить его стебель от прочих стеблей  -  все
были высокими, зелеными,  все  шевелились,  когда  дул  ветер,  все  бодро
шлепали корнями по мокрой  почве.  Наконец  я  понял:  Бельский  постоянно
вылезал на сухую землю, и соплеменники оттаскивали его обратно, а то  этот
новоявленный Моше мог бы усохнуть раньше срока.
     Деревья, кстати (а точнее - те племена,  кто  пока  не  приняли  идею
единого Бога), не обращали никакого видимого внимания на то, что вытворяла
трава. По крайней мере, они не пытались своими огромными  корнями  примять
еретиков и никак не  реагировали  на  то  обстоятельство,  что  трава  все
быстрее  и  быстрее  перемещалась  на  восток  -  туда,  где,   по   идее,
пропагандируемой Бельским, находилась исключительно плодородная  земля,  в
которой травы могли за один сезон вымахать до десятиметровой высоты.
     Вы когда-нибудь пытались вести растительный образ  жизни?  Даже  если
ваши корни  способны  перемещаться,  такая  жизнь  -  не  для  творческого
человека, я так считаю.  Могу  себе  представить,  какие  муки  испытывала
деятельная натура Шая Бельского, тем более, что, если для нас, сидевших  в
лаборатории института, проходил час  нашего  локального  времени,  в  мире
омеги Эридана успевали пробежать сутки.
     Телеметрия исправно информировала о состоянии дел, доктор  Фрайман  с
директором  Рувинским   обрабатывали   данные,   компьютеры   переваривали
информацию  и  создавали  предварительные  варианты  заповедей,  а  мы   с
писателем-романистом  Эльягу  Моцкином,  забравшись  в  киберпространство,
пытались ощутить весь процесс как бы изнутри.
     Шай Бельский старался, конечно, изо всех сил, но евреи роптали.
     - Если бы мы верили не в единого Бога, - подстрекали  провокаторы,  -
то смогли бы вырасти такими же большими, как вот эти племена, и нам  никто
не был бы страшен.
     - Глупости, - говорил Бельский, покачивая стеблем, - не нужно  путать
причину и следствие. Мы не потому стали травой,  что  поверили  в  единого
Бога, но наоборот, - нам пришлось  понять,  что  Бог  один  и  неповторим,
потому что мы трава, и врагов у нас больше, чем у кого бы то  ни  было,  и
только мысль о Творце всего сущего может сплотить нас и вывести  из  плена
этих огромных деревьев!
     Для  соплеменников  эти  слова  были  слишком  умны.   Бельский   еще
пользовался авторитетом, но терял его на глазах. Призрак золотого тельца и
многобожия уже маячил впереди. Только одно  могло  спасти  цивилизацию  на
омеге Эридана - немедленное вмешательство и дарование заповедей.
     Торопить Фраймана и Рувинского не имело смысла, они и так едва ли  не
опережали компьютер по скорости создания новых идей.
     В Тель-Авиве настала ночь, а на планете, где  Бельский  изображал  из
себя Моше, прошел месяц, когда трава  достигла  опушки  леса.  Это  я  так
говорю "опушка" - за неимением другого, столь  же  однозначного,  термина.
Огромные деревья, верившие  в  сонмы  богов,  остались  позади,  и  трава,
шагавшая на восток, вышла на крутой берег довольно широкой реки. Не думаю,
чтобы вода в реке обладала разумом - иначе  она  сумела  бы  пробить  себе
прямое русло, а не текла бы изгибами, будто змея. Для травы,  которую  вел
вперед Шай Бельский, даже эта преграда была непреодолима.
     Вполне возможно, что деревья только этого и ждали, потому  что  "лес"
неожиданно сдвинулся с места, и корни  огромных  деревьев  начали  сшибать
оставшиеся в  тылу  травинки  местного  еврейского  племени.  Как  говорил
великий Шекспир: "Когда в поход пошел Бирнамский лес..."  Все  знают,  чем
это кончилось для Макбета.  Конец  Шая  Бельского  оказался  бы  не  менее
плачевным.
     - Еще хотя бы час локального времени! - воскликнул доктор Фрайман.  -
Компьютер уже сконструировал восемь из десяти заповедей,  неужели  Шай  не
может потянуть время?
     Нет, времени больше не было. Высокий стебель, в котором  даже  я  уже
без труда мог признать Шая Бельского, отделился от общей травяной массы и,
шлепая  корнями,  полез  на  крутой  склон,  нависший  над  берегом  реки.
Нашел-таки Синай!
     - Сейчас, сейчас, - бормотал над моим  ухом  доктор  Фрайман,  -  уже
девятая заповедь готова, еще пять минут...
     - Я появлюсь там из-за того вот камня, - сказал  испытатель  Шехтель,
который уже наладил аппаратуру и ждал только приказа изобразить Создателя.
     - Барух ата,  Адонай...  -  неожиданно  забормотал  писатель-романист
Эльягу Моцкин,  чья  нервная  система,  видимо,  не  выдержала  напряжения
ожидания.
     - Тихо! - рявкнул я, ибо и мои нервы находились на пределе.
     Вот тогда-то все и случилось.


     На крутом берегу реки трава не росла, а деревья  -  подавно.  Видимо,
здесь не раз случались оползни, и растения, будучи  существами  разумными,
предпочитали пускать корни в более безопасном месте. Шай Бельский, видимо,
не успел полностью  свыкнуться  со  своим  телом  (да  и  кто  смог  бы  -
попробуйте-ка на досуге пошевелить корнями, растущими у  вас  из  коленных
суставов!), и движения его, если смотреть со стороны, выглядели угловатыми
и неуклюжими. Он едва не сорвался с обрыва в реку, и я едва успел удержать
за рукав Эльягу Моцкина, бросившегося на помощь.
     Так вот, когда Бельский  приблизился  к  самому  краю  обрыва,  песок
неожиданно засветился,  отрезав  новоявленному  Моше  обратный  путь.  Шай
отдернул  корни,  кончики  которых  попали  в  зону  свечения,  а  датчики
показали, Бельский испытал мгновенное ощущение сильнейшего ожога - почва и
песок оказались раскалены чуть ли не до температуры плавления.
     Из глубины, будто из какой-то подземной пещеры, раздался голос:
     - Вот заповеди мои для народа твоего, и вот  земля,  которую  я  дарю
вам, если народ выполнит все заповеди и  не  свернет  с  пути,  указанного
мной, я Господь Бог ваш.
     Несмотря на всю свою морально-политическую  подготовку,  Бельский  от
неожиданности на мгновение потерял сознание - выразилось это  в  том,  что
стебель стал быстро желтеть, корни  конвульсивно  завозились  в  песке,  и
хорошо, что как раз в этот момент наш спасатель Рош Шехтель  включил  свою
аппаратуру, и силовые поля поддержали обмякшее тело юного героя, иначе  он
точно свалился бы в реку, а у меня было такое  впечатление,  что  течет  в
реке не вода, а гораздо менее  приятная  для  осязания  жидкость.  Царская
водка, например.
     Обошлось.
     Стебель  выпрямился,  желтизна  исчезла,  уступив  место  нездоровому
румянцу, корни выпрямились, укрепляясь в земле.
     - Десятая заповедь  готова,  можно  запускать,  -  неожиданно  заявил
доктор Фрайман, который, будучи полностью поглощен работой, не видел того,
что  происходило  на  берегу  реки  за   много   парсеков   от   института
альтернативной истории.
     - Тихо! - потребовал Шехтель.
     Песок, отделявший  Бельского  от  его  травянистого  племени  местных
иудеев, остыл так же быстро,  как  нагрелся,  и  на  поверхности  остались
лежать несколько широких желтых листьев, которых не было здесь еще  минуту
назад. Жилки на  листьях  сплелись  в  какой-то  сложный  узор,  и  только
Бельский  мог  бы  сказать  точно,  были  это  просто  капилляры  или,   в
действительности, -  текст  неких  заповедей,  дарованных  евреям  системы
омикрона Эридана... кем?
     Стебель вытянул вперед один из своих корней и ловким движением (когда
это  Бельский  научился?)  подцепил  листья  с  заповедями.  Держать   дар
приходилось навесу, передвигаться с подобной ношей  было,  наверно,  очень
неудобно, и потому Бельский ковылял с обрыва почти час  -  для  нас-то,  в
режиме реального времени, прошли две минуты нервного ожидания развязки.
     Не сказал бы,  что  народ  с  восторгом  воспринял  слова,  сказанные
Бельским после того, как листья с заповедями были предъявлены и прочитаны.
     - И велел Творец, Господь наш, - сказал Бельский, совсем уж  войдя  в
роль Моше, - исполнять каждую заповедь неукоснительно, иначе не видать нам
Земли обетованной как своих корней.
     Не уверен, что в лексиконе местных евреев прежде  существовала  такая
идиома. К тому же, лично я  совершенно  не  понял  смысла  заповеди  номер
восемь - "не перепутывай корни свои перед закатом". С кем не перепутывать?
Почему перед закатом нельзя, а в полдень можно?
     - Возвращай, - устало сказал директор  Рувинский  Рону  Шехтелю,  тот
ввел в компьютер соответствующую команду, и Бельский вернулся.


     - Насколько заповеди, сконструированные тобой, - спросил Рувинский  у
доктора Фраймана, - отличаются от тех, кто на самом деле были получены  на
берегу реки?
     - Практически не отличаются, - объявил Фрайман.  -  Разве  что  стиль
чуть более напыщенный, я бы так не писал.
     Шай Бельский, вернувшись из экспедиции, не проронил ни единого  слова
- отчет представил в письменном виде, а на  вопросы  отвечал  покачиванием
головы  и  пожатием  плеч.  Мы  собрались  в  кабинете  директор  обсудить
результаты,  и  Бельский  немедленно  забился  в  угол,  будто   растение,
поставленное в кадку.
     - А ты что скажешь? - задал директор прямой вопрос  юному  дарованию,
совершенно выбитому из колеи. - Что это было?
     Вынужденный открыть рот, Бельский  долго  шевелил  губами  и  пытался
вывихнуть себе челюсть, но все же соизволил ответить:
     - Н-не думаю, - сказал он, - что это был Шехтель.
     - Замечательный вывод, - вздохнул Рувинский. - Значит, сам Творец.  И
если  Он,