р. Астрономы могут его обнаружить, если захотят, но
ведь ищут они не там, где нужно...
     Помните красивый метеорный дождь летом двадцать четвертого года?  Это
осколки Фортуны.
     Операция осталась в секрете: американцы вовсе не хотели ни  посвящать
Думу в свои планы, ни совершать  "метеоритный  обмен",  нужный  разве  что
лично Николаю Сергеевичу Орецкому. А вот к рекомендациям ЦРУ, а  точнее  -
Моссада, а еще точнее - израильского военного атташе в Москве, а  если  уж
быть совсем точным - то некоего Ефима Златкина, американская администрация
все же прислушалась.
     И сирийский диктатор пошел на уступки.  Знал  бы  он,  что  натальная
карта его изменилась в одночасье, а судьба сделала вираж из-за  того,  что
какой-то физик по имени Фима слишком шибко верил в принцип Маха и  слишком
сильно любил свою жену Наташу. Не говоря уж об исторической родине.


     Вы спросите, почему я нарушил слово, которое дал Ефиму. Я  ничего  не
нарушил. Вы смотрели вчера по сорок девятому каналу  передачу  из  Пекина?
Китайцы решили послать  ракету  к  астероиду  Юнона.  С  научными  целями,
конечно. И с тремя водородными бомбами - тоже, надо полагать,  для  пользы
науки. Теперь понимаете? Астрологи дают не очень-то благоприятный  прогноз
Китаю на ближайший век. Вот они и решили...
     А  если  господин  палестинский  президент  Раджаби   запустит   свою
единственную, хранимую как зеница ока, ядерную ракету к астероиду Паллада?
Одним астероидом меньше, и вот уже Израиль отдает Яффо и Ашкелон. Нравится
перспектива? Мне - нет.
     И что же делать? Вот что такое звездные войны - вы сбиваете с  орбиты
астероид, а принцип Маха вместе с принципом  относительности  заботятся  о
том, чтобы ваш враг запросил пощады.
     А если Штаты в ответ собьют  астероид  Весту?  А  русские...  Ну,  те
замахнутся и бабахнут по Луне...
     И все. Нет, мне не страшно. Потому что я знаю еще одно. Ефим  Златкин
вернулся из Техаса к своей Наташе. С чего бы это?





                                П.АМНУЭЛЬ

                              ДОЙТИ ДО ШХЕМА




     В блоках памяти компьютеров Штейнберговского  института  можно  найти
массу любопытного. Особенно для историка.  Сотрудники  очень  настороженно
относятся к посетителям, и они правы. Обычно сюда приходят  люди,  которые
хотят узнать, как могла бы повернуться их жизнь, если бы они в свое  время
не совершили поступка, который на самом деле совершили. Немногие  верят  в
то, что миры, в которых они поступили когда-то иначе, существуют  реально.
Им кажется, что все это - игра воображения. Но почему бы и не  поиграть  -
все кажется таким реальным!
     Праздных посетителей  отсеивает  автоматический  контроль  на  входе.
Элементарно, кстати - проверяют альфа-ритм. Есть зубец -  значит,  человек
подвержен влиянию поля Воскобойникова, нет - значит, нет. Я  вот  оказался
неспособен. Для историка это, кстати, неплохо, иначе я просто запутался бы
в альтернативах, которые сам же и успел создать во Вселенной  за  неполные
сорок лет пребывания в этом лучшем из миров.
     Михаэль  Ронинсон,   напротив,   обладал   ярко   выраженным   зубцом
Воскобойникова. Поэтому, когда он, пройдя обычный контроль, оказался перед
столом Доната Бродецки, у дежурного и тени сомнения не возникло в том, что
новый посетитель ничем не отличается от  десятков  прочих.  Впрочем,  одно
отличие было, причем бросалось в глаза: Ронинсон был одет в черный костюм,
белую рубашку, а на голове, несмотря на жару, сидела большая черная шляпа.
Под шляпой, несомненно,  находилась  черная  же  кипа,  но,  поскольку  на
протяжении всего разговора посетитель шляпу не  снял,  убедиться  в  своем
предположении Поллок не сумел.
     Хочу сразу предупредить - хотя многие из глав моей "Истории  Израиля"
написаны по материалам, не имеющим однозначного  подтверждения,  все,  что
связано с делом Михаэля Ронинсона, надежно  документировано,  и  потому  я
ручаюсь за каждое слово и каждый поступок, какими бы невероятными они  вам
ни показались.
     Итак,  посетитель  в  черной  шляпе  вошел  в   холл   Штейнбергского
института, миновал церебральный контроль, был фиксирован  компьютером  как
потенциальный реципиент, твердым шагом подошел  к  столу  регистрации,  за
которым сидел в тот день Донат Бродецки, и сказал:
     - Шалом у врача. Я требую закрыть этот ваш  институт,  поскольку  его
существование противоречит воле Творца.
     Бродецки, глядя на экран компьютера, где высвечивались данные "бдики"
нового посетителя, ответил стандартной фразой, поскольку смысл  сказанного
человеком в шляпе еще не дошел до сознания дежурного:
     - У вас, господин, отличный зубец Воскобойникова, думаю, вы  получите
все, за чем пришли.
     - Я рад, что вы со мной согласны, - радостно сказал посетитель,  -  и
если  вы  готовы  немедленно  закрыть  это  заведение,  то  нужно  сделать
сообщение для прессы.
     - Прошу прощения, господин,  -  удивился  Бродецки,  -  разве  вы  не
собираетесь подвергнуться тесту Штейнберга?
     Черная борода посетителя затряслась от возмущения:
     - Нет! Я сказал...
     - Я слышал, - прервал  его  Бродецки,  усомнившись  в  тот  момент  в
умственных способностях стоявшего  перед  ним  человека.  -  К  сожалению,
закрыть институт не в моей компетенции.
     - В таком случае я пройду к вашему начальству.
     Только в этот момент, переломный для  истории  Института  Штейнберга,
Бродецки осознал, что разговор с самого начала  велся  на  чистом  русском
языке. Это и определило его дальнейшее поведение.  Он  встал,  повесил  на
окошко табличку "сагур змани" и вышел из-за  стола.  Посетителей  в  такую
жару было мало, двое других дежурных скучали и читали газеты,  можно  было
позволить себе лично разобраться с чернобородым и, возможно, даже  научить
его манерам вести беседу.
     - Пойдемте вот сюда, под пальму, - сказал  Бродецки,  -  и  поговорим
спокойно.
     Место было действительно укромным, почти не просматривалось из холла,
два диванчика создавали уют, а шипящий бойлер обещал умеренное наслаждение
растворимым кофе или чаем "Высоцки".
     Через три минуты, в  течение  которых  Бродецки  вопросы  задавал,  а
посетитель отвечал, выяснилось следующее. Михаэль Ронинсон репатриировался
из Молдавии в 2023 году. В Бендерах работал на заводе, но было  ему  тошно
жить, и причину этого он понял, когда случайно  оказался  перед  пасхой  в
местной синагоге. Пришел купить мацу для старушки-соседки, послушал рави и
осознал свое истинное назначение. Не то, чтобы рави  обладал  красноречием
Цицерона или убедительностью  Рамбама  -  просто  слова  служителя  культа
оказались "в резонансе" с настроением Михаэля, который в свои тридцать два
никак не мог понять, для чего он живет на этом свете.
     Через год Ронинсон репатриировался  в  Израиль,  поскольку,  как  ему
казалось, в родных Бендерах не мог бы служить Творцу  с  тем  рвением,  на
какое оказался способен. Возможно, для иного  еврея  главное  -  соблюдать
заповеди самому и не вмешиваться в дела соседа.  Ронинсон  же  считал  для
себя обязательным втолковывать каждому встречному еврею  сущность  Торы  и
настаивать на том, что жить нужно не просто по совести, но  и  по  закону,
ибо закон суть причина, а совесть и все остальные положения морали -  лишь
следствия. Миссионерство противно иудаизму,  но  Михаэль  не  считал,  что
осуществляет миссию, ибо вовсе не гоям объяснял он законы Моше, а  евреям,
которые уже фактом своего рождения были  обязаны  соблюдать  все  шестьсот
тринадцать заповедей.
     Никаких родственников у Ронинсона не было, а жена ушла от него еще до
того, как Михаэль осознал свое призвание. Вероятно, поняла  во-время,  что
характером  муж  весь  пошел  в  пламенного  революционного  борца   Якова
Свердлова - был столь же нетерпим к чужому мнению и  столь  же  убежден  в
правильности своих поступков. Наверно, ей повезло.
     В Израиле Михаэль Ронинсон, естественно,  начал  обучение  с  азов  в
иерусалимской  ешиве  "Шалом"  и,  возможно,  провел  бы  в  стенах  этого
заведения всю жизнь, если бы однажды не  прочитал  в  газете  "Маарив"  об
открытии   Института   Штейнберга,   об   эффекте    Воскобойникова,    об
альтернативных мирах и сдвоенной реальности.
     В его голову пришла простая мысль, и он вынашивал ее, пока  не  решил
действовать, после чего, естественно, спросил совета и разрешения у своего
рави. Дискуссия между Михаэлем Ронинсоном и рави Бен Лулу -  единственное,
пожалуй, недокументированное место в этой истории, и потому не стану  даже
и  излагать  ее,  хотя  могу,  в  принципе,  реконструировать,   пользуясь
некоторыми намеками. Главное -  разрешение  действовать  Михаэль  получил.
После чего сел в автобус и отправился в Институт Штейнберга.


     Дежуривший в  тот  день  Донат  Бродецки  тоже  был  репатриантом  из
пределов бывшего СССР. Знал об этом, но жизнь свою  в  городе  Брянске  не
помнил, поскольку провел на доисторической родине всего год, из них восемь
с половиной месяцев - в материнской утробе. Но русский язык знал не  хуже,
чем те господа, что приезжали  с  последней,  постдемократической,  алией.
Родители Доната были  специалистами  по  славянской  культуре,  в  Израиль
поехали, будучи уверенными в том, что работать придется метлой и  шваброй,
но жить в стране, которая тихонько скатывалась назад - от рынка в  светлое
коммунистическое прошлое, - не имели желания.
     Известно, что в стране, текущей молоком и  медом,  случаются  изредка
чудеса  -  вскоре  после  приезда  супруги  Поллок  узнали  о   том,   что
Иерусалимскому университету позарез нужны слависты для работы с книгами по
антисемитизму, подаренными санкт-петербургской публичкой. Судьба сложилась
удачно.  Единственный  сын  тоже  нашел  свой  путь  -  стал   биофизиком,
участвовал  в  теоретическом  обосновании  только  что  открытого   метода
альтернатив, организации  Штейнберговского  института.  Здесь  и  работал,
принимая посетителей, жаждавших поглядеть на упущенные ими возможности.
     В  Бога  Бродецки  не  верил  -  бывает,  не  каждому  ведь  дано.  К
собственному недостатку он относился  с  пониманием,  но  и  людей,  свято
верящих в Творца, он понимал тоже. Единственное, чего Бродецки не  понимал
и не хотел принять - это неожиданные и не столь уж  редкие  случаи,  когда
взрослый уже оле хадаш ми Русия обращался к Богу  со  рвением,  казавшимся
Донату подозрительным. Он не любил людей,  старавшихся  быть  святее  Папы
римского. Фигурально, конечно же, не  при  иудеях,  будь  сказано.  Именно
поэтому после трех минут общения Бродецки проникся  к  Ронинсону  чувством
неприязни. Вовсе не черная шляпа и прочие атрибуты религиозности были тому
причиной, а исключительно факты из биографии посетителя.
     - Честно говоря,  -  сказал  Донат,  -  я  не  очень  понял,  что  вы
предлагаете.
     - Закрыть институт, ибо он неугоден Творцу.
     - Чтобы поставить точки над i, скажу, что я недостаточно  компетентен
и не могу  принимать  такое  решение.  А  начальства  сейчас  нет.  Но  я,
исключительно в познавательных целях,  хотел  бы  знать,  почему,  скажем,
завод по сборке атомных бомб Творцу угоден, а наш, сугубо мирный, институт
необходимо принести в жертву.
     - Не нужно иронизировать,  -  обиделся  Ронинсон.  -  Неужели  вы  не
понимаете, что  все  ваши  альтернативные  миры  не  имеют  к  реальности,
созданной Творцом, никакого отношения?
     - Объясните, - предложил Бродецки и поглядел на часы: до  обеда  было
еще сорок минут, посетителей сегодня не густо, почему бы  и  не  послушать
этого  Ронинсона?  В  конце  концов,  разве  не  входит  в  его,   Доната,
обязанности предоставлять в распоряжение посетителей Института кабину  для
погружения в альтернативный мир и присутствовать при этом,  чтобы  снимать
объективные показатели и остановить сеанс в случае опасности для здоровья?
И если Ронинсон желает провести отведенные ему по программе полчаса  не  в
кабине перемещений, а в холле под пальмой, то это его личное дело, не  так
ли?


     В сущности, аргумент Ронинсона был прозрачно ясен.  В  Торе  сказано,
что Творец избрал народ свой и дал ему землю Израиля в вечное пользование.
Один народ. Одну землю. Творец выбрал сам и не оставил людям  альтернатив.
Так?
     -  Так,  -  сказал  Бродецки,  вовсе  не  желавший  опровергать  волю
Господню, но уже понявший, куда клонит посетитель.
     - Теория Штейнберга утверждает, - продолжал Ронинсон, - что в мире во
все времена осуществлялись обе альтернативы: и та, что выбрали вы,  и  та,
что вы не выбрали. Значит ли это, что выбор Моше - войти в землю  Израиля,
- не единственный? И что в мире  реально  существует  иная  возможность  -
когда народ не послушался Моше и не  вошел  в  землю  Ханаанскую?  И  даже
возможность, когда сам Моше  отказался  от  своего  выбора,  нарушив  волю
Творца? И больше того: каждый из  людей,  осуществляя  выбор,  создает  во
Вселенной, как вы утверждаете, альтернативный мир, и в этом  мире  -  свой
Израиль? И в бесконечности альтернативных миров, созданных во Вселенной со
времен Авраама, существует бесконечное  число  Израилей?  Все  это  просто
нелепо! Ибо создавать миры может только  Он,  а  множество  Израилей  даже
помыслить нельзя, поскольку Творец дал нам землю эту в единственном числе!
     Подумав,   Бродецки   вынужден   был   признать,   что   противоречие
действительно существует. А что он мог делать?  Отнекиваться,  утверждать,
что не понял аргументацию? Донат был честным  человеком  и  признал:  если
прав Ронинсон, то все, что происходит в Институте Штейнберга суть не более
чем галлюцинации, что, кстати, тоже противно воле Творца. Короче говоря  -
либо Творец, либо наука, обычное дело.
     - Я даже и не знаю, что вам предложить,  -  пробормотал  Бродецки.  -
Даже если вы сами прошвырнетесь по вашим альтернативным  реальностям,  то,
вернувшись, будете утверждать, что это всего лишь галлюцинации...
     - Безусловно, - твердо сказал Ронинсон.
     - Боюсь, что наши позиции полярны, и общего языка нам не найти.
     - Поэтому я и требую закрытия Института, - кивнул Ронинсон, -  многое
можно простить  людям,  не  соблюдающим  мицвот,  но  когда  они  начинают
тиражировать землю Израиля...
     Бродецки  встал.  Ему  казалось,  что  разговор  окончен.   Аргументы
посетителя были ясны и любопытны, к общему знаменателю прийти не  удалось,
значит - до встречи в лучшем из миров. Ронинсон встал тоже.
     - Есть лишь один способ доказать вам, что вы неправы, - сказал он.
     - Какой? - рассеянно спросил Донат,  мысленно  уже  видевший  себя  в
кафетерии.  Потом  он  неоднократно  проклинал  себя   за   этот   вопрос,
сорвавшийся чисто механически - у него вовсе не  было  желания  продолжать
диалог.


     - Предположим, что  ваш  Штейнберг  не  ошибся.  Предположим,  что  в
мироздании, каким его задумал Творец, реально осуществляются все возможные
альтернативы. Как совместить это с совершенно очевидным фактом, что  земля
Израиля одна, и никакой альтернативы у нее нет?
     Ронинсон повторял  этот  вопрос  уже  четвертый  раз.  Они  сидели  в
институтском  кафетерии,  здесь  было  прохладно,  однако,  на   странного
посетителя все оборачивались.
     - Я думаю, что никак это не  совместить,  -  также  в  четвертый  раз
отвечал Бродецки. - Поймите, Михаил, вот я вам рисую... Видите, эта  линия
- наш мир. Вот в  этой  точке  вы  принимаете  какое-то  решение.  Скажем,
заказать или не заказать кофе. Заказать? Хорошо. Гверет, од паамаим  кафе,
бэсэдэр? Ну вот, решение принято, и линия раздвоилась. Вот на  этой  линии
мы с вами и с кофе. А вот на этой - мы с  вами,  но  без  кофе.  На  обеих
линиях мы с вами, и на обеих, естественно,  Израиль.  Но  это  уже  разные
миры, и развиваться они теперь будут по-разному.  Как  же  в  двух  разных
мирах может быть один и  тот  же  Израиль?  Да,  отличия  могут  оказаться
пренебрежимо малыми, но они есть. Как вы не хотите понять?
     - Я понимаю. Понять не хотите вы. Что бы вы ни  рисовали,  какое  это
имеет значение по сравнению с тем, что Творец дал нам одну  землю  и  один
раз?
     - О Господи...
     - Минутку, - сказал Ронинсон. - Я знаю, как нам решить этот спор. Все
очень просто. Допустим, я хочу уничтожить эту землю. Мою землю -  Израиль.
Я делаю это. Значит, образуются две линии - по-вашему.  На  одной  Израиль
есть, на другой его нет. Если это так, то правы  вы.  Но  поскольку  этого
просто не может быть, то такой  опыт  безусловно  докажет,  что  весь  ваш
Институт - чепуха.
     - Надеюсь, вы это не серьезно?
     - Что? Уничтожить Израиль? Почему нет? Я-то знаю: что бы ни  делал  я
или кто угодно, включая  любого  арабского  диктатора,  с  землей  Израиля
ничего случиться не может. С нами, евреями, да - такой  уж  мы  народ.  Не
стали менее жестоковыйными с тех давних времен. Но земля эта дана  Творцом
и...
     - Понял, понял... Теоретически согласен. Практически не получится. Вы
что - хотите взорвать здесь атомную  бомбу?  Сами  сделаете?  Я  прошу  не
забывать - ведь проверить вашу идею мы сможем только в том случае, если вы
лично займетесь уничтожением Израиля.  Эль  Заид  не  в  счет  -  это  его
альтернативы, а вы сможете побывать лишь в  тех  мирах,  которые  создаете
сами.
     -  Знаю,  -  сказал  Ронинсон.  Он  все  больше  воодушевлялся,  даже
улыбаться начал, растеряв мгновенно всю свою видимую суровость, и Бродецки
с   удивлением   обнаружил,   что   посетитель   становится    похож    на
студента-физика, которому неожиданно пришла в голову блестящая идея нового
эксперимента.
     - Ну, раз знаете, так что же мы тогда обсуждаем?  -  резонно  спросил
Донат.
     Вот этого вопроса задавать не  стоило.  Ронинсон  встал  и  сказал  с
церемонным поклоном:
     -  Очень  приятно  было   познакомиться.   Беседа   оказалась   очень
плодотворной. Теперь я знаю, что нужно делать.
     - Чтобы уничтожить Израиль? - спросил Бродецки.
     - Чтобы доказать, что это невозможно, - отрезал Ронинсон и вышел.


     В последующие две недели не  произошло  ровно  ничего.  Жара  немного
уменьшилась,  и  количество  посетителей  в   Институте,   соответственно,
возросло. Донат дежурил теперь по вечерам и занимался  обработкой  данных,
накопленных за  время  дневных  посещений.  Попадались  весьма  любопытные
случаи. Бригадный генерал из Соединенных Штатов, специально  приехавший  в
Израиль, чтобы побывать в Институте,  решил,  например,  посетить  мир,  в
котором не произошло американо-китайского конфликта.  Оказывается,  именно
он, в сущности, этот конфликт спровоцировал, когда был начальником военной
базы на Филиппинах. И хотел теперь знать, каким бы стал мир, если бы в  то
злосчастное утро 2018 года он не поднял по тревоге звено F-16 и не  бросил
на перехват китайского МИГа. Запись была четкой, генералу удалось  попасть
в желаемую альтернативу с первой попытки, и ничего хорошего для себя лично
он там не обнаружил: снятие с должности,  трибунал,  добровольный  уход  в
отставку, тихая ферма в Техасе, старость и  воспоминания  о  неслучившихся
победах. Генерал покинул Институт, уверенный в том, что решение  атаковать
было правильным. Зачем ему  тихая  сельская  старость?  А  зачем  тебе,  -
подумал Бродецки, - тринадцать тысяч погибших в этом конфликте,  вызванном
твоей уставной бдительностью? Для  них-то  уже  нет  и  не  будет  никаких
альтернатив, и почему, черт побери, тебе на это плевать?
     Впрочем, говорил Донат сам с собой, потому что генерал  давно  отбыл,
удовлетворенный тем, что живет в мире, где принял правильное решение.
     Перед уходом Бродецки машинально заглянул в свою  почтовую  ячейку  и
оба найденных там письма захватил  с  собой,  чтобы  прочитать  дома.  Но,
добравшись до квартиры, он о письмах, спрятанных в дипломат, успел забыть.
Посмотрел "Мабат"  (опять  на  территории  государства  Палестина  "мелкие
волнения", закончивш