бледным, дергающееся пятно на  щеке,  глаза  усталые,  без
надежды. Подумал,  что  этот  человек  ждал  тридцать  лет.  Подумал,  что
всемогущество, которое Астахов дает людям, требует и от людей чего-то  для
этого  человека,  у  которого  лишь  одно  желание  -  идти  по  Вселенной
невидимыми космическими  дорогами.  И  еще  подумал,  что  долго  тянет  с
ответом. На мгновение мелькнула мысль о жене, об Андрее и Наташе,  о  том,
что теперь он всегда будет с ними,  потому  что  в  космос  его,  конечно,
больше не пустят. И что в его размеренной жизни  останется  хотя  бы  одно
воспоминание о минуте, когда решение зависело от него.
     Игин молча встал и пошел к двери.



                               ЭКСПЕРИМЕНТ

     - Вот и все, Ким, - сказал Игин бесцветным голосом.  -  Судите  меня.
Никто не включал гравитаторов в одиннадцать тридцать две, потому  что  все
кончилось на час раньше,  когда  менялись  программы.  Гравитаторы  просто
убили бы... Нужно гораздо более сложное воздействие. Я покажу вам ленту, я
ее не уничтожил. Включение последовательно нескольких систем. И не  шестой
зоне, а  ближе  к  основанию  Спицы.  И  даже  на  самой  Спице.  Менялись
постоянная Планка и постоянная тяготения. Мы впервые дали на  Спицу  такую
большую мощность. Доказали, кроме всего  прочего,  что,  изменяя  условия,
можно менять и мировые постоянные... Законы  мышления  стали  иными...  Не
подумайте, что я бы молчал.  Я  ждал.  Ждал,  когда  Игорь  Константинович
позовет меня. Не знаю, как закончился опыт. Не знаю,  Ким,  вот  что  хуже
всего! Жду чего-то. Даже на звезды смотрю иначе. Недавно  прошел  странный
метеорный поток... Вольф дал необычное излучение. И я уже подумал... Я  не
оправдываю себя. Но вы, Ким... Что сделали бы вы? Кроме человечества, есть
ведь еще и человек. Человечество может подождать сто лет, а человек?


     Игин опоздал к завтраку. Огренич и Астахов  сидели  у  разных  концов
стола. Борис кивнул Игину. Астахов продолжал молча жевать. За два часа  до
опыта он был таким же, как обычно: в меру сосредоточен, в меру резок.
     Не доев, Игин убежал к себе в лабораторию. Только здесь, под жужжание
вычислителя, напоминавшее бесконечное  повторение  первых  тактов  "Лунной
сонаты", он немного успокоился. Ввел в машину новые данные  для  Огренича,
попробовал разобраться во  вчерашних  расчетах  Тюдора.  Включил  селектор
комнаты Астахова. Игорь Константинович махнул рукой, сказал:
     - Порядок, Стан. Код проверен, реле времени на десять двадцать шесть.
Прошу вас, проследите... Не паникуйте. Стан. Все в порядке.
     Игин впервые увидел, что Астахов может искренне и  широко  улыбаться.
Эта улыбка  будто  разрядила  в  нем  невидимые  аккумуляторы.  Игин  тоже
попробовал улыбнуться и представил, как это выглядит со стороны.
     - Я все понимаю, Игорь Константинович, - сказал он. - Желаю...
     - Не надо, -  быстро  сказал  Астахов.  -  Я,  если  хотите,  немного
суеверен. До встречи. Стан. Ждите вестей.
     Он отключил селектор, оставив Игина наедине с мыслями. Игин  сидел  и
представлял:  Астахов  ставит  запись,  прослушивает  ее  на  дешифраторе.
Сначала круговое упреждение, потом  подключение  трех  Планк-вариаторов  с
нижнего пояса Спицы. Мозг готовится  к  перестройке,  и  сразу  -  всплеск
Планка с резким уменьшением  постоянной  тяготения.  Три  микросекунды.  И
все... Лента в аппарате. Астахов включает реле - пора!
     Астахов выходит в коридор. Прозрачным  туннелем  -  Вольф  в  зените,
скалы желты, как золото, - переходит  в  лабораторный  корпус,  сейчас  он
пройдет мимо. Войдет или нет? Игин ждет и, не выдержав, распахивает дверь.
Он успевает увидеть спину  Астахова  почти  у  самого  поворота  коридора.
Захлопывает дверь, считает мысленно. Надет  скафандр.  Короткий  диалог  с
Тюдором. "Прошу выход". - "Цель и маршрут?" - "Снятие характеристик,  зона
шесть". - "Готовность?" - "Полная". - "Время выхода?" - "Девять двадцать".
- "Время возвращения?" - "Тринадцать ноль". - "Системы?" - "В порядке".  -
"Кислород?" - "Полная". - "Разрешаю". - "Принято".
     Дверь тамбура, короткая заминка, выход.
     Под каблуками шебуршится песок, шаги уверенные. Астахов лучше  других
ходит по Ресте, несмотря на легкую  хромоту.  Шаг,  еще  шаг.  Игин  почти
физически ощущает эти шаги, каждый из них вдавливает его в кресло.
     А ведь он счастлив, этот Астахов. Он идет в свое звездное странствие,
и совершенно неважно, возвратится он или нет.
     Рубиновый сигнал - конец нулевой зоны. В первой зоне все  покорежено,
оплавлено, здесь вгрызались в почву кроты, рыли трехкилометровые шахты для
подземных  Планк-вариаторов.  Камни  застыли  фантастическими  изваяниями.
Стартовая площадка. Куда? В будущее? В бесконечность? В бессмертие? Или  -
в небытие?
     У Игина стучит в висках, будто неслышный голос ведет обратный отсчет.
Сто. Девяносто девять. Есть время. Игин с ходу врубает  клавишу  селектора
пультовой. Тюдор сосредоточен, на вызов не отвечает, идет смена  программ,
ответственная операция.
     -  Рен!  -  кричит  Игин  беззвучно.  Что-то  надвигается,  холодное,
тяжелое, забирается в сердце, рвет, давит. Должно  быть,  так  чувствуется
чужая боль. Или радость. Астахов стоит,  подняв  руки  и  весь  он  -  как
звездолет на старте. Тридцать пять. Тридцать четыре...
     - Рен... - шепчет Игин и пугается. Он не должен. Сейчас прав Астахов.
Кто сказал это: "Правы не миллионы, а один, если он впереди"...  Не  тебе,
Станислав, мешать этому.
     Десять, девять...
     Программа сошла, идет контроль, в комнате Астахова  шуршит  лента  и,
притаившись, будто тигр перед броском, ждет своего мгновения реле времени.
     Восемь, семь...
     Странник уходит в свое странствие.
     Шесть, пять...
     Нужно ли человеку всемогущество?
     Четыре, три...
     Может, это - катастрофа?
     Два...
     Будут ли всемогущие любить?
     Один...
     Всемогущий Игин. Смешно.
     Ноль.
     Ничего не изменилось. Только волна боли прошла под сердцем. А  где-то
на полигоне ушел человек. Мир стал другим. Это он, Игин, изменил его.  "На
месте Астахова, - подумал он, - я полетел бы к Земле. Только  к  Земле..."
Он ждет, прислушиваясь. Тюдор с  Огреничем  -  что  заметят  они?  Тишина.
Может, аппаратура не сработала? Нелепая надежда - отсрочка операции.  Игин
встает и, тяжело ступая на ватных ногах, бредет в комнату Астахова  менять
ленту.
     Только здесь он понимает, что опыт прошел. Лента, свернутая, лежит  в
приемном пакете, реле отключилось. Все. Он стоит и повторяет:  "Все".  Мир
изменился. Что бы ни случилось, Игин никогда не сможет относиться к  людям
по-старому. Будет смотреть на человека и думать: "Он всемогущ. Что сделает
он со своей силой?"



                                 СТРАННИК

     Мы сидели и молчали. Нет - разговаривали, не вслух, но глазами.  Игин
рассказывал, как трудно ему  было  эти  две  недели,  все  время  ждал  он
чего-то, и хорошо, что конец смены, работы по горло, иначе было бы  совсем
плохо. Я понимающе улыбался. Я не спрашивал его, что делал он в тот  день,
приняв от Тюдора смену и оставшись один в пультовой. Я и сам знал это.
     Тревога. Тюдор бежит. Кар, взревывая на виражах, мчится к Спице. Игин
один - ждет, слушает радио с кара, но  все  молчат,  и  Игин  не  решается
спрашивать. Он знает, что они ничего не найдут.  И  экспертиза  ничего  не
покажет. Так и исчезнет Астахов - бесследно, будто  и  не  было  человека.
Даже если он действительно ушел к звездам, что оставил он  в  памяти  этих
людей - Тюдора, Патанэ, Огренича? Нерешенную загадку? Нечто мистическое  -
таинственное исчезновение сотрудника Полигона?
     Кар возвращается, слышен голос Тюдора, и Игин, не размышляя, бьет  по
клавише возврата ленты. Шурша, перематывается назад широкая лента,  вся  в
оспинах  команд.  Где?  Не  все  ли  равно?  Пусть  здесь.  Игин  включает
перфоратор,  и  на  отметке  времени  11:32  рождается  сигнал:  включение
гравитаторов зоны номер шесть. Лента течет в обратном направлении, и Игин,
неожиданно успокоившись, ждет, когда вернется Тюдор...
     А впрочем, я плохой психолог. Все могло быть иначе. Может быть,  Игин
думал в тот момент о своем спокойствии, а не о спокойствии товарищей? Если
появится уверенность, что гибель Астахова - случайность, флуктуация, никто
не станет копаться в архиве, а на Земле откроется дорога к  всемогуществу,
и трагедия на  Ресте  -  а  подсознательно  Игин  убежден,  что  произошла
трагедия, - отойдет на второй план. И вовсе не в том дело, что его, Игина,
обвинят. Он обвиняет себя сам - в том, что согласился. И  теперь,  убеждая
всех, что произошла случайность, он как бы снимает с себя часть вины, дает
отсрочку.
     А может, и не об этом думал Игин. Я никогда не спрошу его...
     Я  вызвал  лабораторию  связи.  Игин  следил  за  мной  настороженно,
предупреждал: не время рассказывать. Патанэ оглянулся на нас из-за  своего
Кедрин-генератора, взглядом спросил: что случилось?
     - Евгений, - сказал я. - Передайте на Землю, вне программы: "Методика
есть". Только два слова. Хорошо?
     Патанэ внимательно смотрел на нас - не понял или  не  поверил.  Будто
что-то толкнуло меня:
     - Евгений, - сказал я. - Хотите стать всемогущим?
     Патанэ опешил. "Шутите?" - говорил его взгляд. Я молчал, Игин  пыхтел
за моей спиной.
     - Спросите о чем-нибудь полегче,  -  сказал  Патанэ.  -  Например,  о
третьей вариации постоянной Больцмана с модулированным профилем. Что?
     - Ничего, - я вздохнул и отключил селектор.
     "Видите, - сказал мне Игин глазами, - люди не готовы к этому. И я  не
готов. Потому и сигнал ложный поставил. Пусть будет случайность. Пусть все
идет постепенно. Пусть люди - сами. Пусть останется методика без  этого...
последнего".


     Вольф зашел, наконец. Пустыня только этого и ждала - тусклое солнышко
отнимало у нее  единственную  меру  самостоятельности.  Камни  засветились
зеленоватым светом. Будто фотопластинка, проявилась дорога к космодрому, а
за черной чашей ССЛ, обрамленной сигнальными розовыми  шнурами,  забегали,
засуетились огоньки на невидимой Спице, словно светящиеся  насекомые  вели
свою многотрудную ночную работу.
     Я поднялся в обсерваторию. Свет здесь был  погашен,  и  все  казалось
знакомым, как на поисковом корабле: небо, звезды, и ты среди них выбираешь
свой маршрут, ищешь свою звезду. Я внимательно оглядел небо, не  знаю  уж,
каких перемен я искал. Просто я знал: мир  изменился.  И  если  бы  сейчас
взметнулось пламя, разверзлась земля и предстало передо мной диво  дивное,
я бы не удивился.
     Игин, должно быть, ворочается  сейчас  в  своей  постели,  думает  об
Астахове, о всемогуществе, о себе. Правильно ли он  поступил?  Я  проводил
его, прежде чем подняться к звездам. У порога сказал:
     - Одна ошибка.  Стан.  Вы  были  уверены,  что  это  последняя  смена
Астахова... Думаю,  нет.  Иначе  вряд  ли  мне  разрешили  бы  полет.  Мог
дождаться его на Земле, верно?
     Игин поднял брови, пожал плечами, ничего не ответил. "Какая  разница,
- казалось, говорил он, - все кончилось".
     - И еще,  -  поставил  я  точку.  -  Экипаж...  Игорь  Константинович
говорил: лишнее колесо... Неверно. Группа формировалась с учетом,  что  на
Ресте ее ждал домовой, как  говорит  Евгений  -  фамильное  привидение.  С
тяжелым характером. Со странными идеями. Отборочная комиссия  должна  была
это учитывать. Не будь здесь Астахова, может, и вас. Стан, не послали бы?
     Я так и думал, что Игин вскинется. Он  молчал,  но  весь  подобрался,
обдумывая эту мысль. "А ведь этот пухленький мягкий человек не вернется  в
свою  тихую  лабораторию,  -  подумал  я.  -  Планета-скиталец  вышла   на
стационарную орбиту".
     Я думал об этом, стоя под звездами. Немигающие глаза становились  все
ближе, будто шар неба сжимался, как лопнувший мяч. Я ждал сигнала.  Звезды
смотрели спокойно и рассудительно - они тоже ждали.
     Где-то своим путем идет странник. Впереди крутые  дороги,  высочайшие
вершины, глубочайшие пропасти. Странник - первый из всемогущих  -  идет  к
звездам.
     "Зачем людям всемогущество?"  -  сказал  Игин.  Патанэ:  "Спросите  о
чем-нибудь полегче..."
     А зачем полегче?  Мир  изменился,  и  легче  вопросов  не  будет.  Во
всемогущество нужно поверить, и  это  трудно.  Всемогущими  нам  предстоит
стать - это еще труднее. И самое трудное - распорядиться своим  даром.  Мы
сможем все: остановим галактики, зажжем  вселенные,  волей  своей  изменим
законы природы.
     Одного мы не сможем никогда: чтобы было легче.
     И захотим ли?





                                П.АМНУЭЛЬ

                              ЛЕТЯЩИЙ ОРЕЛ




                                    1

     "Геркулес" не вернулся на Землю.
     Рейс был нетрудным - Яворский летел к  оранжевому  карлику  Росс-154,
чтобы заменить устаревшее оборудование наблюдательной станции. Он выполнил
задание и стартовал к Земле, но где-то в пути,  когда  звездолет  вошел  в
сверхсветовой режим, отказали генераторы Кедрина.
     Это была чистая случайность -  один  шанс  из  миллиона,  и  Базиола,
знавший Яворского много лет, не мог примириться  с  его  нелепой  гибелью.
Одним из первых кибернетик прилетел на Лонгину  -  планету,  существование
которой Яворский предсказал задолго до своего последнего рейса.
     Базиола программировал Передачу. А вчера с последним рейсом  на  Базе
появился Надеин.
     Базиола быстро ходил по комнате,  от  окна  к  окну  -  от  голубого,
смягченного фильтрами пламени Альтаира к зеленому ковшу Лонгины.  Пожалуй,
он слишком самоуверен, этот  драматург,  этот  Андрей  Надеин,  знаменитый
автор "Диогена" и "Столетия крестов". Он, видите ли, написал новую  пьесу.
Пьесу о Яворском, о Киме, и он хочет, чтобы Базиола посмотрел запись. Ведь
Базиола близко  знал  капитана  "Геркулеса".  Помилуйте,  обсуждать  пьесу
сейчас, за неделю  до  Передачи!  Но  драматург  был  настойчив,  он  умел
убеждать.
     Базиола  посмотрел  пьесу.  Кибернетик  раздражен,   он   злится   на
драматурга, выбравшего для обсуждения такое горячее  время,  и  злится  на
себя, потому что Яворский в пьесе ему нравится. Это  не  Ким,  это  другой
человек, символ, герой. Но есть в нем своя логика, его  гибель  неожиданно
приобрела смысл. Надеин не  верил  в  случайности  и  убеждал  всей  силой
писательского мастерства: капитан "Геркулеса" непризнанный гений, люди  не
понимали его, потому что его идеи казались не то чтобы слишком смелыми, но
просто ненужными современной науке. Яворский у Надеина и сам  относился  к
своим идеям очень беспечно. Нравился ему лишь процесс движения мысли, а не
результат.
     Ким не был  таким,  и  последнюю  картину  пьесы  Базиола  смотрел  с
нараставшим раздражением. Он видел космонавта,  совершавшего  подвиг  ради
своей мечты, но Яворский, живой Яворский, которого знал  Базиола,  не  мог
быть этим космонавтом.


     "Геркулес" приземлился в долине неподалеку  от  станции.  На  планете
была  вечная  зима,  и  драматург  намеренно  сгустил  краски:  в   районе
приземления не прекращались ураганы. В просветы туч Яворский  редко  видел
солнце - тусклую багровую звезду в пятнах.
     Смена оборудования была делом не очень сложным. Работа приближалась к
концу, когда с Земли поступила сводка новостей - ежемесячный бюллетень для
внеземных станций. Приемники "Геркулеса"  записали  лазерную  передачу,  и
Яворский посмотрел ее после утомительного дня. Экспедиция  к  Альтаиру  на
звездолете "Ахилл", говорилось в сводке, достигла  цели.  Открыта  большая
планета, на которой корабль и совершил посадку. Планету назвали  Лонгиной,
по имени  астронома  экспедиции.  Состав  атмосферы  -  азот  с  небольшой
примесью инертных газов. Лонгина оказалась безжизненной  -  только  скалы,
горы, пропасти...
     Передача с "Ахилла" обрывалась на середине фразы и не была повторена.
Что-то произошло в системе Альтаира, решили  на  Земле.  Готовится  вторая
экспедиция, она стартует через тринадцать месяцев на звездолете "Корсар".
     Яворский ходил по каюте, смотрел в слепой от пурги иллюминатор, еще и
еще раз слушал сообщение "Ахилла".  Он  понял,  что  случилось  в  системе
Альтаира. В начале передачи,  когда  сообщили  состав  атмосферы  Лонгины,
Яворскому стало ясно, что "Ахилл" погибнет. Это была его планета. Лонгина.
Планета-лазер. Его идея.
     Надеину хорошо удалась последняя сцена. Человек сделал открытие.  Ему
не поверили, да и сам  он  считал  свою  идею  игрой  ума,  и  только.  Но
неожиданно   идея   обретает   плоть,   становится   реальностью.    Нужно
возвращаться, успеть на  Землю  до  того,  как  уйдет  к  Альтаиру  вторая
экспедиция.  Предупредить  ее.  Лететь  с  ней.   Он   должен   стартовать
немедленно. Если форсировать работу генераторов, он успеет,  он  будет  на
Земле еще до отлета "Корсара".
     Яворский заканчивает сборку станции и стартует  к  Солнцу.  Входит  в
сверхсветовой режим, но скорость нарастает медленно, звездолет вернется на
Землю, когда "Корсар" уже будет в  пути,  его  не  догонишь,  другие  люди
исследуют планету, предсказанную им, Кимом. Другие - не он. Нужно  успеть.
Генераторы работают на пределе...
     Финал. Сине-зеленое небо Земли и голос, то ли самого Надеина,  то  ли
актера, играющего Яворского: он погиб не случайно, он погиб потому, что не
успел догнать свою мечту...


     Что произошло на самом деле?
     Базиола долго думал об этом. Он ведь был в  комиссии,  расследовавшей
причины гибели "Геркулеса". Надеин чудовищно ошибается  в  оценках,  но  в
одном он  прав:  официальный  подход  к  трагедии  Яворского  не  позволил
выяснить истину.
     Драматург утверждает: Ким был не только мечтателем, но и  чело  веком
действия. Надеин -  хороший  писатель,  он  не  придумывая  характера,  он
восстановил его, исходя из опубликованных документов  о  жизни  Яворского.
Надеин показал: Яворский не мог быть иным. Он не прав. Яворский был  иным.
Бессмысленный героизм - нет, это не для Яворского.
     А если подойти с другого конца? Базиола знал Кима. Мог вспомнить  шаг
за шагом его поступки, его желания,  его  жизнь.  И  дальше  -  из  модели
характера вывести модель ситуации.
     Кибернетик закрыл глаза, задумался.



                                    2

     - Пьеса не документ, - сухо сказал Надеин.
     - В пьесе все очень убедительно,  -  ответил  кибернетик.  -  Даже  я
поверил,  что  ваш  Яворский  мог  погибнуть,  когда   форсировал   работу
генераторов, стремясь успеть к старту  "Корсара".  Заметьте,  я  говорю  -
В_А_Ш_ Яворский. А я хочу понять, что произошло с Кимом на самом  деле.  В
жизни ваш финал хорош для спектакля, но на самом деле этого быть не могло.
Как бы ни торопился Ким, он вряд ли мог рассчитывать, что поспеет к отлету
"Корсара". Он  ведь  не  знал,  что  экспедицию  отложили,  что  на  Земле
вспомнили о его работах. И еще. У вас  Яворский  -  мечтатель.  Смысл  его
жизни - генерировать идеи. Для романтика такого типа ваш  финал  возможен:
пойти на любой риск, чтобы увидеть осуществленной одну из своих  идей.  Но
Ким не был таким.
     Базиола умолк.  Да,  именно  Яворский  предсказал  открытие  Лонгины.
Первым об этом  вспомнил  он,  Базиола.  Кибернетик  явился  на  заседание
комитета, готовившего  спасательную  экспедицию  к  Альтаиру,  и  попросил
ознакомиться с оттисками студенческих еще работ Яворского.
     Одна из этих работ была посвящена возможности планеты-лазера.  Статья
объясняла случай с "Ахиллом" до мельчайших подробностей, хотя появилась  в
печати задолго до старта звездолета.
     "Ахилл" погиб - теперь в этом не было сомнений. Вторую  экспедицию  к
Альтаиру отложили. Она стартовала лишь два  года  спустя  -  не  маленький
отряд из восьми человек,  а  целая  эскадрилья:  двести  человек  экипажа,
десять научных станций.
     Яворского в то время уже не было в живых. Ему воздвигли памятни