любодеяние  -  грех,  мерзость  и  гадость,  праведный  человек  должен
испытывать к нему отвращение..."
     - Этот их Мухаммад, - с ноткой презрения  в  голосе  сказал  рави,  -
полагал, что жить с десятком или даже сотней жен  -  богоугодное  занятие.
Читай дальше, Песах, следующий абзац.
     -  "...и  любимая  его  жена  Хадиджа.  Она  была  старше  пророка  и
снисходительно относилась к его увлечениям,  принимала  новых  его  жен  и
наложниц, число которых возрастало  с  той  же  частотой,  с  какой  ангел
Джабраил являлся Мухаммаду в его вещих снах, читая от  имени  Аллаха  суры
Корана."
     Я поднял голову и внимательно посмотрел на рави  Леви.  Рави  кивнул,
подтверждая мою догадку, и сказал нетерпеливо:
     - Читай, читай!
     - "...Некоторые из его  наложниц  были  мало  похожи  на  девушек  из
племени курашитов, например,  описанная  некоторыми  биографами  Мухаммада
Фаида - девушка со смуглым лицом и светлыми волосами, любимая жена пророка
в годы, когда Аллах устами  Джабраила  диктовал  Мухаммаду  десятую  суру.
Вероятно, эту наложницу доставили пророку его  летучие  отряды,  время  от
времени совершавшие набеги на север Аравийского полуострова и даже в район
реки Иордан..."
     - В район реки Иордан, - повторил рави Леви.
     - Фаида, - сказал я. - Если она была из племени бедуинов...
     - Она была из племени иудеев, - сказал рави Леви, -  и  звали  ее  на
самом деле Фаина Вайнштейн.
     - Вайнштейн! - воскликнул комиссар Бутлер и вскочил  на  ноги.  -  Ты
сказал - Вайнштейн? Девушка, исчезнувшая  из  массажного  кабинета  Шалома
Мизрахи, она была седьмой... Ты хочешь сказать...
     - Я таки спас Израиль, вот что я хочу сказать, комиссар.
     - Эти проститутки, эти женщины - ты отправил их не  в  Испанию,  а  в
Мекку!
     - Я и не утверждал, что отправил их в Испанию, - холодно  отпарировал
рави.  -  В  Испанию  я  отправлял  камни,  любезно  предоставленные   мне
сотрудниками  господина   Рувинского.   Все   одиннадцать   девушек   дали
добровольное согласие отправиться в Мекку седьмого века и стать там женами
или  наложницами  некоего  Мухаммада,  которого  мусульмане  почитают  как
пророка. И, если бы не  они,  уверяю  тебя,  комиссар,  и  тебя,  директор
Рувинский, и тебя, Песах, в том, что государство Израиль  не  существовало
бы сейчас, в двадцать первом веке - все закончилось бы в седьмом.


     - Что ж теперь? - спросил Роман, когда мы вышли из ешивы "Брухим".  -
Эти девушки... они так и прожили жизнь с этим... э-э... пророком? И ничего
нельзя сделать?
     - Можно, - бодро сказал я, - отправить  в  седьмой  век  коммандос  и
вернуть девушек силой оружия.
     - Это, действительно, возможно? - взбодрился Бутлер. - Я слышал,  что
подобная экспедиция уже проводилась однажды, но не знаю подробностей.
     - И не узнаешь, - отрезал директор Рувинский, не хуже  меня  знавший,
что произошло, когда Мишка Беркович, шестнадцатилетний новый репатриант из
Киева, вместо обещанного ему Сохнутом конца двадцать первого века оказался
в начале седьмого. Мишку вызволили, но кто,  кроме  считанного  количества
посвященных, знает о том, что этот Беркович успел-таки стать отцом пророка
Мухаммада? В "Истории Израиля" я  посвятил  этому  эпизоду  главу  "А  Бог
един...", и мне начало казаться, что скоро у этой главы появится достойное
продолжение.
     - Не думаю, - сказал я, - что наш родной Совет безопасности при нашем
родном правительстве пойдет на то,  чтобы  потратить  несколько  миллионов
наших родных шекелей  и  рисковать  жизнями  двух  десятков  наших  родных
коммандос, чтобы вызволить из гарема одиннадцать проституток,  тем  более,
что почти все они, насколько я понял, новые репатриантки.
     - И я даже не могу  предъявить  этому  рави  обвинения!  -  продолжал
возмущаться Роман. - Девушки, действительно, подписали бумаги о  том,  что
добровольно отправляются в седьмой век! И машину времени рави  использовал
согласно инструкции, где нет ни слова о  том,  что  обмен  материей  между
временами не должен включать живых существ. Это  ваше  упущение,  господин
директор!
     - Не знаю, упущение ли это... - задумчиво сказал Рувинский,  а  Роман
все не мог успокоиться:
     - Я  подам  рапорт  в  этот  Совет  безопасности  и  государственному
контроллеру! Я...
     Он  замолчал,  будто  ему  в  голову  пришла  неожиданная  мысль.  Мы
втиснулись в авиетку Бутлера, и Роман, став вдруг задумчивым, повел машину
в сторону перекрестка Аялон, где наши  пути  должны  были  разойтись.  Уже
высаживая нас с Рувинским перед терминалом Центральной станции  аэротакси,
Бутлер сказал:
     - Я одного не понимаю: почему рави Леви упорно  твердил  о  том,  что
спас Израиль? Что он имел в виду? Он сделал то, что сделал, но - почему?
     Мне не хотелось открывать дискуссию, и я сказал:
     - Послушай, Роман, этот вопрос не мог не возникнуть у тебя  с  самого
начала. Ты не задал его, значит, у тебя был ответ.
     - Был, - кивнул Роман. -  Я  решил,  что  рави,  как  человек  сугубо
религиозный и праведный, принципиальный противник  проституции.  И  потому
избавил наше общество хотя бы от части этих... э-э... жриц любви... Такая,
так сказать, у него была мицва.
     - Ну и что? - нетерпеливо спросил Рувинский, потому что  Роман  опять
замолчал.
     - Вечером, после работы, я, пожалуй, вернусь к рави и задам ему  этот
вопрос, - сказал Роман.
     - Ты можешь подождать до завтра? - спросил я,  и  директор  Рувинский
поддержал мою просьбу кивком головы. - Ответ, как мне кажется, должен быть
обязательно  отражен  в  исторических  документах.   Иначе   откуда   было
возникнуть самому вопросу?


     - Мне кажется, Песах, -  сказал  директор  Рувинский,  когда  мы  уже
сидели в его кабинете и ждали, пока принесут кофе, - мне  кажется,  что  у
нас с тобой возникла одна и та же идея.
     - Да, - согласился я. - Как будем проверять? Подбором альтернатив или
моделированием?
     - В альтернативы я тебя не  пущу,  -  заявил  Рувинский.  -  Займемся
моделированием.
     Мы занялись этим после того, как выпили по три чашки кофе и  обсудили
все детали. К вечеру мы вернулись в кабинет, директор Рувинский  держал  в
руке компакт-дискет с разработкой модельного мира, я набрал номер  Бутлера
и, когда Роман появился на экране, сказал коротко:
     - Приезжай.
     Комиссар  примчался  немедленно,  и  мы  вместе  просмотрели  запись.
Пройдясь  по  всем  альтернативным  мирам,  создав   несколько   миллионов
виртуальных вариантов  события,  используя  все  исторические  сведения  и
материалы   уголовного   дела   об   исчезновении    девушек,    компьютер
Штейнберговского института вытянул  из  глубины  веков  документ,  который
наверняка имел место в действительности, но не дошел до  нашего,  двадцать
первого,  века  по  очень  простой  причине  -  папирус,  господа,   штука
непрочная. Это было жизнеописание некоей Ирины Лещинской, репатриантки  из
Санкт-Петербурга.


     Просто Ира любила мужчин. Всех. А особенно -  каждого.  Даже  если  у
него текло из носа, живот висел как лопнувший воздушный  шар,  а  изо  рта
пахло  гремучей  смесью  водки  "Кеглевич"  и  сигарет  "Харакири".   Одни
приезжают в Израиль по зову предков, другие в поисках  интересной  работы,
третьи вообще по ошибке. Иру позвал голос плоти. В  журнале  "Андрей"  она
увидела стереофото знойного израильского мужчины  (им  оказался  известный
красавчик-мафиозо Хаим Брух) и немедленно вспомнила, что бабушка  ее  была
чистокровной еврейкой. Через два месяца Ирина Лещинская пришла  к  хозяину
массажного кабинета "Наша мечта" и  была  принята  на  службу  без  долгих
проволочек. Разумеется, хозяин сначала лично убедился в  высоком  качестве
товара.
     Жизнь в Израиле оказалась, впрочем, не такой радужной,  как  ее  себе
представляла Ира,  читая  петербургские  газеты.  Половину  денег  забирал
хозяин, треть - сутенеры и охранники, девушки-коллеги  грозили  выцарапать
ей глаза, если она не умерит пыл, потому что сами они не собирались делать
клиентам то, что умела и позволяла себе делать Ира. В общем, было о чем  и
поплакать поутру.
     А однажды явился этот рави. Молодой,  красивый,  бородатый.  Ира  уже
имела дело с религиозными, в постели они ничем не отличались от прочих, но
этот оказался странным до невозможности. Заплатив Ире вперед,  он  сел  на
краешке стула  и  заявил,  что  за  свои  деньги  желает,  чтобы  она  его
выслушала. Только молча.
     Ира слушала  молча,  воображая,  что  отработает  свое  потом,  после
лекции.
     - Арабы, - говорил рави, - куда более сексуальны, чем евреи. Особенно
тот, от кого  пошел  ислам,  Мухаммад.  Он  написал  Коран,  и  мусульмане
воображают, что книгу эту подарил им Аллах. А ты знаешь, что Мухаммад  мог
в одну ночь любить сразу пять десятков женщин? Я говорю тебе это не просто
так. Я  готов  тебе  заплатить  -  о  сумме  мы  договоримся,  -  если  ты
согласишься стать одной из жен этого арабского пророка...
     - Я согласна, - вставила  Ира,  она  уже  имела  дело  с  несколькими
арабами, они, действительно, были хороши в деле, - но ты  должен  привести
этого  Мухаммада  сюда,  потому  что  девушкам  не  разрешается  принимать
клиентов на стороне.
     - О, Творец! - воскликнул рави,  подняв  взор  к  потолку.  -  Ты  не
знаешь, что Мухаммад жил полторы тысячи лет назад??
     - А... - разочарованно протянула Ира. -  Так  что  же  ты  мне  мозги
пудришь?
     Последние  слова  она  сказала  по-русски,  не  найдя  им  ивритского
эквивалента, но рави понял.
     - Все будет в порядке, мотек, - сказал он. - Если ты  согласна,  тебя
отправят в Мекку и ты станешь  женой  пророка  Мухаммада,  и  жить  будешь
полторы тысячи лет назад. Но главное - ты спасешь Израиль.
     Несогласование времен прошло мимо внимания Иры - она не была сильна в
грамматике. Поговорили о  сумме,  и  Ире  больше  всего  понравилось,  что
работать придется исключительно на себя, ибо никаких сутенеров  в  седьмом
веке, да еще в Мекке хурашитов, не было и быть не могло.
     - Но я не знаю арабского, - призналась Ирина.
     - Вообще говоря, - резонно заметил рави, - ты не знаешь и иврита, что
не мешает тебе понимать клиентов  и  даже  меня.  Сотню  слов  выучишь,  и
достаточно.
     - Деньги вперед?
     - Конечно, - сказал рави, - в пересчете на тамошние драхмы. Шекели  в
Мекке тебе будут ни к чему.
     На том и порешили. Рави нацепил свою шляпу и ушел, а Ира,  работая  с
очередными клиентами, все думала о том, что имел  в  виду  этот  кипастый,
когда говорил о спасении Израиля. Раздумья отпечатались у нее  на  лице  и
сказались на работе, клиенты ушли недовольные, а хозяин вычел из заработка
Ирины внушительный штраф. Сволочь, - подумала Ира и поняла, что  лучше  уж
спасать Израиль. К тому же, не меняя профессии.


     Рави приходил еще  несколько  раз,  просаживая  на  Ирину  все  более
крупные суммы,  поскольку  инструктаж  требовал  времени,  арабские  слова
давались  с  трудом,  а  Ира,  обладая  неплохой   памятью,   была   жутко
неусидчивой. К тому же, ее раздражало, что рави ни разу не  снял  сюртука,
не говоря уж о брюках. А ей хотелось, о чем она однажды  сказала  прямо  и
недвусмысленно.
     - Нет, - покачал головой рави. - Не отвлекайся. Как будет  по-арабски
"накрывать на стол"?
     Ира вздохнула и решила про себя, что рави импотент.
     После восьмого  посещения,  занявшего  половину  рабочей  ночи,  рави
сказал:
     - Хорошо. Слова ты знаешь. Перейдем ко второму этапу.
     И перешел,  начав  учить  Ирину,  как  ей  нужно  себя  вести,  чтобы
непременно соблазнить Мухаммада. Послушав минут  пять,  Ира  расхохоталась
рави в лицо:
     - Послушай, мотек, я не знаю, пророк этот Мухаммад или нет, но,  если
он мужчина, то предоставь дело мне. Я же не учу тебя, как читать Тору.
     Рави внимательно посмотрел на девушку и сказал:
     - Ты права. Тогда - этап третий. Когда Мухаммад будет брать тебя,  он
станет шептать слова, много слов, а ты сделаешь все, чтобы он забыл...
     - Забудет, - пообещала Ира, - все забудет, даже маму родную. А что за
слова?
     - Неважно, - сказал рави. - В том-то и дело, что неважно.
     - Ты говорил как-то, - напомнила Ира, -  что  я  спасу  Израиль.  Как
Жанна д'Арк, да? А что я должна для этого делать, ты так и не сказал.
     - Какая Жанна? - удивился рави, не слышавший о спасительнице Франции,
поскольку в ешивах, в отличие от питерских  школ,  не  изучали  "Всемирную
историю в рассказах и картинках". - А Израиль ты спасешь, делая то, о  чем
мы сейчас ведем речь.
     - Трахаясь с Мухаммадом? - уточнила Ира. - Не понимаю.
     - Неважно, - опять сказал рави. - Поймет история, этого достаточно.


     Откуда рави взял две старинные драхмы, Ира так и  не  узнала.  Монеты
она спрятала в тряпочку, а тряпочку сунула под лифчик.
     - Нет, - сказал рави, - это нужно оставить  здесь.  В  те  времена...
э-э... курашитские  женщины  обходились  без  лифчиков.  И  без...  э-э...
трусиков тоже. И без туфель фирмы "Мега".
     - Да? - сказала Ирина и потребовала еще две драхмы - за вредность.
     Когда настала пора отправляться, был яркий  солнечный  полдень.  Рави
дал последние инструкции и пошел к выходу.
     - Ты меня даже не  поцелуешь?  -  обиделась  Ира.  -  Я  спасаю  твой
Израиль, а ты...
     Рави поспешно ретировался за дверь, а  Ира,  надув  губы,  присела  к
окну. Босым ногам было холодно на плиточном полу, и она решила плюнуть  на
предостережения, надеть хотя бы тапочки, а там будь что будет...
     Она не успела.


     Мекка оказалась городом грязных кривых улочек,  замурзанных  детей  и
крикливых торговцев. Здесь было жарко, казалось,  что  в  стоячем  воздухе
вот-вот возникнет мираж. Ира шла, не зная куда, ей было весело,  это  было
приключение, а бояться она не умела, в России не научилась,  а  в  Израиле
было ни к чему. Мужчины на нее оглядывались, и она  знала,  что  взглядами
дело не ограничится. Так и получилось. Первую ночь в Мекке она  провела  у
торговца Хассана, сорокалетнего мужчины, уже  имевшего  трех  жен.  Хассан
оказался хорош, но жить с ним Ира не собиралась. Не то, чтобы она  так  уж
жаждала выполнять инструкции рави (Ира уже  поняла,  что  останется  здесь
навсегда, рави не потребует с нее отчета, и  она  может  делать  все,  что
сочтет нужным), но ей просто любопытно было посмотреть на этого Мухаммада,
на пророка, о котором говорили курашиты, которого превозносили редкие  еще
в Мекке мусульмане и который что-то такое проповедовал  время  от  времени
неподалеку от знаменитой здесь Каабы.
     Женское любопытство спасло Израиль, господа, если уж быть точным.


     - Больше всего на свете я люблю женщин и благовония, - сказал пророк,
- но истинное наслаждение я нахожу только в молитве.
     - Тому, кто  творит  доброе  дело,  -  говорил  пророк,  -  я  воздам
вдесятеро и более того; и тому, кто творит злое, будет такое же возмездие.
     И еще Ире нравилось смотреть издалека  (рассердится,  если  увидит!),
как Мухаммад молится своему Аллаху. Он выбирал в трех  шагах  от  себя  на
земле какой-нибудь камень или просто неровность,  а  потом  в  продолжение
всей молитвы не сводил глаз с этого места.
     Прием помогал концентрировать внимание и не отвлекаться, а сторонники
пророка воображали, что таким образом Мухаммад говорит  с  самим  Аллахом.
Молился пророк громко - Ире казалось, что он делает это не для того, чтобы
быть услышанным с неба, а с той же  практической  целью:  лучше  запомнить
текст.
     К Мухаммаду она попала через две недели после того, как оказалась  на
пыльной улице в Мекке - будто картинка сменилась: вот она  стояла  посреди
своей комнаты, босая, и думала,  что  нужно  надеть  тапочки,  и  вдруг...
ф-ф-ф... и ногам  горячо,  потому  что  камни  обжигают,  а  кривые  дома,
кажется, сейчас развалятся с жутким грохотом.
     Хассан привел ее к пророку и сказал:
     - О святейший, эта женщина хороша. У  нее  белые  волосы,  и  она  не
знает, откуда родом. Звать ее Хаттуба. По-моему,  она  из  тех  персидских
племен, что были разбиты твоим предком, и я решил...
     Мухаммад  прекрасно  знал,  что  не  было  у  него  никаких  предков,
сражавшихся с персами, но законы лести пророк уважал и дар Хассана принял,
тем более, что девушка,  действительно,  была  удивительно  привлекательна
своей необычностью.
     А ночью... о-о... Ира сделала все,  что  умела,  и  Мухаммад  остался
доволен. Больше того, он был в восторге. Хадиджа (господи, какая  старуха,
ей же под шестьдесят! - с ужасом подумала Ирина),  любимая  жена  пророка,
осмотрела новую наложницу подозрительным взглядом, но за нож не взялась, а
очень даже любезно и не ревниво сказала:
     - Жить будешь со всеми младшими женами, и есть будешь на общей кухне.
Глаза у тебя красивые, а так...
     Она пожала плечами, не одобряя странного вкуса своего супруга. Да что
с него возьмешь - пророк он и есть пророк. Не от мира сего...
     А еще через неделю Мухаммад привел в дом Фаиду.  На  следующий  день,
полоская в проточной канаве белье, девушки неожиданно для себя  заговорили
на иврите, а потом перешли на русский. Фаиду звали Фаней и прибыла  она  в
Мекку из того же, 2026 года, с целью спасти Израиль. Обе понятия не имели,
как это сделать.


     Всего у пророка, по подсчетам Ирины, было сорок две младшие  жены  и,
чтобы содержать это  многочисленное  семейство  (а  еще  дети!),  Мухаммад
вынужден был трудиться в своей мастерской, куда женщинам вход был заказан.
Да Иру процесс  трудовой  деятельности  пророка  и  не  интересовал  ни  в
малейшей степени. Врагов у пророка было много. А он,  к  тому  же,  и  сам
нарывался на неприятности,  проповедуя  идею  единого  Бога,  которого  он
называл Аллахом, вопреки убеждениям всего местного  населения,  привыкшего
молиться двум  десяткам  разных  богов,  имен  которых  Ира  не  старалась
запомнить. Из чисто практически соображения единый Аллах был  лучше  сонма
богов со странными именами.
     Фаня рассказала Ире о том, как она попала в массажный кабинет,  и  ее
история заставила Иру поплакать. Фаня, бедняжка, вовсе не  любила  мужчин.
Она приехала в Израиль, когда ее квартиру в Чирчике  сожгли  националисты,
пригрозив, что сожгут и ее, если она не уберется подальше. Фаня  убралась.
А в Израиле - обычное дело, ни работы,  ни  жилья  приличного,  изнуряющий
никайон, приставания  тучных,  как  дойные  коровы,  мужиков,  и  никакого
просвета. Двадцать первый век, а живешь как в девятнадцатом. Или вообще  в
первом.
     Если уж приходится, - решила Фаня, - то лучше  за  приличные  деньги,
чем просто так. И стала девушкой по сопровождению - во-время, кстати,  еще
месяц, и ее не  взяли  бы  по  причине  профнепригодности,  никайон,  сами
понимаете, женщину не красит...
     А тут рави со  своим  предложением.  Фаня  готова  была  бежать  куда
угодно. В седьмой век? Пусть в седьмой. В Мекку? Пусть в Мекку. Да  еще  с
таинственным заданием. И она почувствовала  себя  разведчицей  в  арабском
тылу. Этакой Матой Хари.
     Офра Мизрахи появилась в гареме пророка еще две недели спустя. Бойкая
и сообразительная, коренная израильтянка и путана по призванию, она  сразу
выделила среди мухаммадовых жен Иру с Фаней и после первой ночи с пророком
заставила девушек рассказать о себе все, что было, и желательно, чего  еще
не было. Русского она не знала, но иврит понимала с полуслова, а  арабским
пользовалась как родным - учила в школе.
     - Здесь я Зибейда, - со смехом сказала Офра. - А рави такой оригинал,
ни разу даже не... с вами тоже? Вот, что значит - праведник, хас вэхалила!
     А через два дня прибыла Хая Дотан, и стало еще веселее.


     Пророк призвал к себе младшую жену свою, Хаттубу,  в  неурочный  час.
Было раннее утро, и Ира только-только проснулась, лежала, глядя в  потолок
и думала странную философскую думу: чем араб седьмого века  отличается  от
еврея