- Бедные девушки, - сказал я.


     Меир Брош отправился в Технион, Роман срочно вылетел в  Иерусалим,  а
мне поручили поговорить  с  Моше  Рувинским,  директором  Штейнберговского
института. Не знаю, почему все детали нельзя было выяснить по  стерео,  но
разбираться в хитросплетениях полицейской  мысли  мне  не  хотелось,  и  я
отправился.
     - Зачем тебе стратификатор? - подозрительно спросил Рувинский.  После
истории с комиссией Амитая и поисками Махмуда  Касми  директор  любые  мои
вопросы встречал настороженно и ожидал подвоха.
     - Есть мнение, - сказал я, подражая  советским  лидерам  шестидесятых
годов прошлого века, - что некто  несанкционированно  использует  аппарат,
принадлежащий институту.
     - Его и санкционированно никто использовать не может, - мрачно сказал
Рувинский. - Аппарат в ремонте.
     - Что такое? - удивился я, про  себя  отметив,  что  наши  с  Романом
предположения, похоже, начинают оправдываться.
     - Во время последнего эксперимента произошел перегрев усилителей.
     В  подробности  Рувинский  вдаваться  не  стал,  что  естественно   -
стратификаторы Лоренсона, называемые  в  просторечии  "машинами  времени",
являются строго засекреченными аппаратами, используемыми лишь при  наличии
специального  решения  правительственного  Совета  безопасности.  Простому
историку знать детали не рекомендуется. Не уверен, что сам  Рувинский  был
посвящен хоть в какие-то детали.
     - Давно чините? - спросил я,  не  надеясь,  вообще  говоря,  получить
ответ даже на этот простой вопрос. Рувинский посмотрел на  меня  изучающим
взглядом, потом еще раз полюбовался на официальную  бумагу,  выданную  мне
Бутлером, и, поборов сомнение, сказал коротко:
     - Неделю.
     Именно столько прошло после исчезновения Сони Беркович.
     - Благодарю, - сказал я, - больше вопросов не имею.
     - Ты что, Песах, - поинтересовался Рувинский, провожая меня до  двери
своего кабинета, - подрядился в помощники к Бутлеру?
     Я неопределенно пожал плечами: если директор намерен держать язык  за
зубами, почему я должен рассказывать все, что знаю?


     - Стратификатор в Технионе уже третий месяц на профилактике, - сказал
Брош.
     - А иерусалимский в последние два месяца работал только на археологов
Борнео - забрасывал в девонский  период  глыбы  из  Аравийской  пустыни  и
получал взамен чистый тамошний песок вперемежку с какими-то полусъеденными
пресмыкающимися. Эксперимент санкционирован Советом, бумаги в порядке.
     - Значит, остается Рувинский, - заключил я. - Но Моше нем как рыба.
     - У тебя просто не было нужных полномочий, - успокоил меня Бутлер.  -
Займусь этим сам.
     - Без меня? - оскорбился я.
     - Можешь поприсутствовать.
     Мы появились в кабинете  Рувинского,  когда  директор  собирался  уже
ехать домой.
     - Мне известно, - сказал Роман, взяв быка за рога, - что институтский
аппарат в течение последних трех месяцев использовался  для  экспериментов
по  альтернативной  истории  религии,  у  меня   есть   копия   разрешения
правительственного Совета безопасности, выданного на имя рави Леви.
     - Совершенно верно, - сказал  Рувинский,  изучив  сначала  физиономию
Бутлера,  которого  видел  впервые  в  жизни,  затем  -  предъявленное  им
удостоверение, и лишь после этого - копию разрешения на опыт. - Что в этом
эксперименте могло заинтересовать полицию?
     - В чем заключался опыт?
     - Как обычно... Если ты не в курсе, Песах тебе объяснит... В  прошлое
отправляется, скажем, камень массой  в  сотню  килограммов,  а  взамен  из
выбранной эпохи мы получаем то, что  занимало  в  то  время  данный  объем
пространства. Рави Леви интересовался  седьмым  веком  нашей  эры,  жизнью
еврейских общин в рассеянии. Испания, Северная Африка...
     - Что он отправлял и что получил взамен?
     - Спросите у рави, - уклонился от  ответа  Рувинский.  -  Я  ведь  не
выполняю тут  полицейских  функций.  Поскольку  опыты  со  стратификатором
санкционируются Советом безопасности, мне прямо не рекомендуется проявлять
излишний  интерес...  Да  будет  тебе  известно,  что  стратификатор  лишь
формально числится за институтом. Как научный прибор он нам не  интересен,
и мы сдаем аппарат в аренду, если есть бумага от Совета. Результаты  -  не
наши...
     - Институт альтернативной истории не интересуется опытами  с  машиной
времени? - удивился Бутлер.
     - Песах, - нетерпеливо обратился ко мне Рувинский. - Ты  не  объяснил
господину комиссару, что эта так называемая машина времени не имеет ничего
общего с уэллсовской и для серьезной научной работы непригодна?
     - Видишь ли, Роман, - сказал  я  Бутлеру,  -  этот  стратификатор  не
способен ничего в прошлом изменить. С его помощью можно лишь  получить  из
выбранной эпохи случайный предмет,  обменяв  его  на  что-либо  из  нашего
времени. В подавляющем большинстве случаев в камере оказывается песок  или
воздух...
     - Только в камере? - спросил Роман.
     Действительно,  комнаты  массажных  кабинетов  никак  не  могли  быть
камерами стратификаторов Лоренсона.
     - В принципе не обязательно, - сказал Рувинский, -  координаты  можно
задать произвольно. Но это не практикуется, поскольку  никогда  не  знаешь
заранее, что появится из прошлой эпохи. Техника безопасности требует...
     - Рави Леви, - сказал Роман, - плевать хотел на технику безопасности.
     - В конце концов, - оскорбился, наконец, Рувинский, -  мне  объяснят,
что означают все эти расспросы?
     - Конечно, - сказал Бутлер,  вставая.  -  Песах  тебе  все  объяснит,
поскольку ты нам понадобишься для разговора с рави. Где мне его найти - не
подскажешь?
     - Ешива "Брухим" в Бней-Браке. У  них  нет  посадочной  площадки,  от
вертолетной стоянки нужно идти пешком метров двести...
     - Ай-ай-ай, - сказал Роман, - бедный рави, как он напрягается.


     В ешиву "Брухим" мы явились втроем: Бутлер, Рувинский и я. Меир  Брош
отправился в отдел экспертиз - полученная информация позволяла  под  новым
углом зрения взглянуть на все странные предметы, обнаруженные  в  комнатах
исчезнувших девушек.
     Рави Леви  оказался  представительным  мужчиной  лет  сорока,  черный
костюм сидел на нем как фрак на дирижере симфонического оркестра, а черная
кипа прикрывала  наполовину  седую  шевелюру,  будто  затычка  для  мудрых
мыслей, которые в противном случае так бы и растеклись из головы  рави  во
все стороны. Похоже, что линию поведения рави  Леви  продумал  задолго  до
нашего появления. Будучи не по возрасту  мудрым  человеком,  он,  конечно,
прекрасно понимал, что будет и найден, и разоблачен, и призван  к  ответу.
Беда в том, что ответ он явно намерен был держать либо лично перед Творцом
на Страшном суде, либо перед Мессией, если тот явится на землю прежде, чем
рави покинет наш бренный мир.  Во  всех  прочих  случаях  рави  готов  был
говорить правду. Но,  чтобы  правду  услышать,  нужно  знать,  в  чем  она
заключается! И это не парадокс, господа. Если Бутлер спросит: "По твоей ли
вине исчезли девушки?", рави ответит: "Нет!", и это будет  правда,  потому
что никакого чувства вины рави не испытывал. Наверняка он ответит "нет"  и
на вопрос  Бутлера,  полагает  ли  рави,  что  жизнь  девушек  подверглась
опасности. Это тоже будет правда, но приблизит  ли  она  нас  к  разгадке?
Поэтому, чтобы не  зациклиться  на  бессмысленных  вопросах  и  совершенно
правдивых, но столь же бессмысленных, ответах, мы с Бутлером  и  Рувинским
решили построить разговор так, как это  привычно  рави.  С  рассуждений  о
Торе, например.
     Мы недооценили рави Леви.


     - Я должен извиниться перед вами, господа, - заявил рави прежде,  чем
комиссар успел сказать первую заготовленную фразу. - Я представляю,  сколь
большую работу пришлось проделать тебе, комиссар  Бутлер,  прежде  чем  ты
догадался обратиться за советом  к  историку.  И  перед  тобой,  Песах,  я
виноват, потому что поставил тебя в  затруднительное  положение.  И  перед
тобой, Моше, - наверняка тебе пришлось несладко,  когда  комиссар  обвинил
тебя в исчезновении девушек из массажных кабинетов Тель-Авива.
     -  Только  не  нужно,  -  продолжал  рави,  жестом  прервав  Бутлера,
открывшего было рот  для  обвинений,  -  не  нужно  думать,  что  девушкам
угрожает какая-то опасность. Они были обласканы  и  любимы,  и  дожили  до
глубокой старости. Далее. Не нужно обвинять меня и в  том,  что  я  сделал
что-то против их воли. В  моем  сейфе  лежат  одиннадцать  собственноручно
написанных заявлений, и уважаемый  комиссар  сможет  ознакомиться  с  ними
сразу после нашего разговора.
     - И приобщить к делу, - мрачно сказал Роман.
     - К делу? Здесь нет никакого дела для уголовной  полиции!  -  отрезал
рави. - Я спас евреев и государство Израиль - вот и все дело, если  хотите
знать мое мнение.
     Скромность, очевидно, не числилась среди достоинств рави Леви.
     - Уважаемый рави, - вступил директор Рувинский, - я не  могу  принять
твоих извинений, прежде чем ты не объяснишься. Ты пришел ко мне и  сказал,
что хочешь провести кое-какие исторические изыскания. Ты принес разрешение
правительственного Совета. Ты сказал, что занимаешься  историей  евреев  в
Испании и Северной Африке. Ты обманул меня.
     -  Ни  в  коем  случае!  -  твердо  сказал  рави.  -  Первые   четыре
экспериментальных обмена были связаны именно с этой  историей,  и  в  моем
сейфе содержится полный отчет. Только  после  того,  как  эта  серия  была
завершена, мы приступили ко второй...
     - О которой меня не уведомили, - сказал Рувинский.
     - Разве я был обязан это сделать? -  удивился  рави  и  посмотрел  на
Бутлера.
     - Не  обязан,  -  подтвердил  комиссар.  -  Арендатор  стратификатора
Лоренсона, имеющий разрешение  от  правительственного  Совета,  не  обязан
информировать дирекцию Штейнберговского института о  сущности  проводимого
эксперимента,    поскольку    данный    эксперимент    может    составлять
государственную тайну.
     - Дурацкое положение, - заявил Рувинский, - я всегда это утверждал, и
вот результат.
     - Господа, - вмешался я, - о чем вы говорите? Где девушки  и  как  их
оттуда вызволить - вот, в чем вопрос!
     - Скорее не где, а когда, - кивнул рави. - Хотя и  "где"  тоже  имеет
значение.
     Он легко отодвинул тяжелое кресло, в котором сидел, подошел к книжным
стеллажам,  занимавшим  одну  из  стен  кабинета,   и,   любовно   проведя
указательным пальцем по корешкам старых фолиантов, достал  одну  из  книг.
Прежде чем передать книгу мне, рави открыл заложенную страницу и  взглянул
на текст, будто желая убедиться в том, что текст все еще на месте.
     Книга оказалась "Анализом раннего ислама" профессора Джексон-Морвиля,
издание   Колумбийского   университета,   1954   год.   Английский   язык,
тяжеловесный научный стиль, непривычная  лексика.  Я  прочитал  отмеченное
рави место:
     - "...пророк Мухаммад был человеком жизнелюбивым. Он  утверждал,  что
чувственное влечение к женщине само по себе перед лицом Бога не есть грех;
оно становится  грехом,  если  направлено  в  неположенную,  неразрешенную
сторону.  Тогда  его  нужно  всячески  подавить,  памятуя   о   том,   что
прелюбодеяние  -  грех,  мерзость  и  гадость,  праведный  человек  должен
испытывать к нему отвращение..."
     - Этот их Мухаммад, - с ноткой презрения  в  голосе  сказал  рави,  -
полагал, что жить с десятком или даже сотней жен  -  богоугодное  занятие.
Читай дальше, Песах, следующий абзац.
     -  "...и  любимая  его  жена  Хадиджа.  Она  была  старше  пророка  и
снисходительно относилась к его увлечениям,  принимала  новых  его  жен  и
наложниц, число которых возрастало  с  той  же  частотой,  с  какой  ангел
Джабраил являлся Мухаммаду в его вещих снах, читая от  имени  Аллаха  суры
Корана."
     Я поднял голову и внимательно посмотрел на рави  Леви.  Рави  кивнул,
подтверждая мою догадку, и сказал нетерпеливо:
     - Читай, читай!
     - "...Некоторые из его  наложниц  были  мало  похожи  на  девушек  из
племени курашитов, например,  описанная  некоторыми  биографами  Мухаммада
Фаида - девушка со смуглым лицом и светлыми волосами, любимая жена пророка
в годы, когда Аллах устами  Джабраила  диктовал  Мухаммаду  десятую  суру.
Вероятно, эту наложницу доставили пророку его  летучие  отряды,  время  от
времени совершавшие набеги на север Аравийского полуострова и даже в район
реки Иордан..."
     - В район реки Иордан, - повторил рави Леви.
     - Фаида, - сказал я. - Если она была из племени бедуинов...
     - Она была из племени иудеев, - сказал рави Леви, -  и  звали  ее  на
самом деле Фаина Вайнштейн.
     - Вайнштейн! - воскликнул комиссар Бутлер и вскочил  на  ноги.  -  Ты
сказал - Вайнштейн? Девушка, исчезнувшая  из  массажного  кабинета  Шалома
Мизрахи, она была седьмой... Ты хочешь сказать...
     - Я таки спас Израиль, вот что я хочу сказать, комиссар.
     - Эти проститутки, эти женщины - ты отправил их не  в  Испанию,  а  в
Мекку!
     - Я и не утверждал, что отправил их в Испанию, - холодно  отпарировал
рави.  -  В  Испанию  я  отправлял  камни,  любезно  предоставленные   мне
сотрудниками  господина   Рувинского.   Все   одиннадцать   девушек   дали
добровольное согласие отправиться в Мекку седьмого века и стать там женами
или  наложницами  некоего  Мухаммада,  которого  мусульмане  почитают  как
пророка. И, если бы не  они,  уверяю  тебя,  комиссар,  и  тебя,  директор
Рувинский, и тебя, Песах, в том, что государство Израиль  не  существовало
бы сейчас, в двадцать первом веке - все закончилось бы в седьмом.


     - Что ж теперь? - спросил Роман, когда мы вышли из ешивы "Брухим".  -
Эти девушки... они так и прожили жизнь с этим... э-э... пророком? И ничего
нельзя сделать?
     - Можно, - бодро сказал я, - отправить  в  седьмой  век  коммандос  и
вернуть девушек силой оружия.
     - Это, действительно, возможно? - взбодрился Бутлер. - Я слышал,  что
подобная экспедиция уже проводилась однажды, но не знаю подробностей.
     - И не узнаешь, - отрезал директор Рувинский, не хуже  меня  знавший,
что произошло, когда Мишка Беркович, шестнадцатилетний новый репатриант из
Киева, вместо обещанного ему Сохнутом конца двадцать первого века оказался
в начале седьмого. Мишку вызволили, но кто,  кроме  считанного  количества
посвященных, знает о том, что этот Беркович успел-таки стать отцом пророка
Мухаммада? В "Истории Израиля" я  посвятил  этому  эпизоду  главу  "А  Бог
един...", и мне начало казаться, что скоро у этой главы появится достойное
продолжение.
     - Не думаю, - сказал я, - что наш родной Совет безопасности при нашем
родном правительстве пойдет на то,  чтобы  потратить  несколько  миллионов
наших родных шекелей  и  рисковать  жизнями  двух  десятков  наших  родных
коммандос, чтобы вызволить из гарема одиннадцать проституток,  тем  более,
что почти все они, насколько я понял, новые репатриантки.
     - И я даже не могу  предъявить  этому  рави  обвинения!  -  продолжал
возмущаться Роман. - Девушки, действительно, подписали бумаги о  том,  что
добровольно отправляются в седьмой век! И машину времени рави  использовал
согласно инструкции, где нет ни слова о  том,  что  обмен  материей  между
временами не должен включать живых существ. Это  ваше  упущение,  господин
директор!
     - Не знаю, упущение ли это... - задумчиво сказал Рувинский,  а  Роман
все не мог успокоиться:
     - Я  подам  рапорт  в  этот  Совет  безопасности  и  государственному
контроллеру! Я...
     Он  замолчал,  будто  ему  в  голову  пришла  неожиданная  мысль.  Мы
втиснулись в авиетку Бутлера, и Роман, став вдруг задумчивым, повел машину
в сторону перекрестка Аялон, где наши  пути  должны  были  разойтись.  Уже
высаживая нас с Рувинским перед терминалом Центральной станции  аэротакси,
Бутлер сказал:
     - Я одного не понимаю: почему рави Леви упорно  твердил  о  том,  что
спас Израиль? Что он имел в виду? Он сделал то, что сделал, но - почему?
     Мне не хотелось открывать дискуссию, и я сказал:
     - Послушай, Роман, этот вопрос не мог не возникнуть у тебя  с  самого
начала. Ты не задал его, значит, у тебя был ответ.
     - Был, - кивнул Роман. -  Я  решил,  что  рави,  как  человек  сугубо
религиозный и праведный, принципиальный противник  проституции.  И  потому
избавил наше общество хотя бы от части этих... э-э... жриц любви... Такая,
так сказать, у него была мицва.
     - Ну и что? - нетерпеливо спросил Рувинский, потому что  Роман  опять
замолчал.
     - Вечером, после работы, я, пожалуй, вернусь к рави и задам ему  этот
вопрос, - сказал Роман.
     - Ты можешь подождать до завтра? - спросил я,  и  директор  Рувинский
поддержал мою просьбу кивком головы. - Ответ, как мне кажется, должен быть
обязательно  отражен  в  исторических  документах.   Иначе   откуда   было
возникнуть самому вопросу?


     - Мне кажется, Песах, -  сказал  директор  Рувинский,  когда  мы  уже
сидели в его кабинете и ждали, пока принесут кофе, - мне  кажется,  что  у
нас с тобой возникла одна и та же идея.
     - Да, - согласился я. - Как будем проверять? Подбором альтернатив или
моделированием?
     - В альтернативы я тебя не  пущу,  -  заявил  Рувинский.  -  Займемся
моделированием.
     Мы занялись этим после того, как выпили по три чашки кофе и  обсудили
все детали. К вечеру мы вернулись в кабинет, директор Рувинский  держал  в
руке компакт-дискет с разработкой модельного мира, я набрал номер  Бутлера
и, когда Роман появился на экране, сказал коротко:
     - Приезжай.
     Комиссар  примчался  немедленно,  и  мы  вместе  просмотрели  запись.
Пройдясь  по  всем  альтернативным  мирам,  создав   несколько   миллионов
виртуальных вариантов  события,  используя  все  исторические  сведения  и
материалы   уголовного   дела   об   исчезновении    девушек,    компьютер
Штейнберговского института вытянул  из  глубины  веков  документ,  который
наверняка имел место в действительности, но не дошел до  нашего,  двадцать
первого,  века  по  очень  простой  причине  -  папирус,  господа,   штука
непрочная. Это было жизнеописание некоей Ирины Лещинской, репатриантки  из
Санкт-Петербурга.


     Просто Ира любила мужчин. Всех. А особенно -  каждого.  Даже  если  у
него текло из носа, живот висел как лопнувший воздушный  шар,  а  изо  рта
пахло  гремучей  смесью  водки  "Кеглевич"  и  сигарет  "Харакири".   Одни
приезжают в Израиль по зову предков, другие в поисках  интересной  работы,
третьи вообще по ошибке. Иру позвал голос плоти. В  журнале  "Андрей"  она
увидела стереофото знойного израильского мужчины  (им  оказался  известный
красавчик-мафиозо Хаим Брух) и немедленно вспомнила, что бабушка  ее  была
чистокровной еврейкой. Через два месяца Ирина Лещинская пришла  к  хозяину
массажного кабинета "Наша мечта" и  была  принята  на  службу  без  долгих
проволочек. Разумеется, хозяин сначала лично убедился в  высоком  качестве
товара.
     Жизнь в Израиле оказалась, впрочем, не такой радужной,  как  ее  себе
представляла Ира,  читая  петербургские  газеты.  Половину  денег  забирал
хозяин, треть - сутенеры и охранники, девушки-коллеги  грозили  выцарапать
ей глаза, если она не умерит пыл, потому что сами они не собирались делать
клиентам то, что умела и позволяла себе делать Ира. В общем, было о чем  и
поплакать поутру.
     А однажды явился этот рави. Молодой,  красивый,  бородатый.  Ира  уже
имела дело с религиозными, в постели они ничем не отличались от прочих, но
этот оказался странным до невозможности. Заплатив Ире вперед,  он  сел  на
краешке стула  и  заявил,  что  за  свои  деньги  желает,  чтобы  она  его
выслушала. Только молча.
     Ира слушала  молча,  воображая,  что  отработает  свое  потом,  после
лекции.
     - Арабы, - говорил рави, - куда более сексуальны, чем евреи. Особенно
тот, от кого  пошел  ислам,  Мухаммад.  Он  написал  Коран,  и  мусульмане
воображают, что книгу эту подарил им Ал