. А потом переведут в другое отделение.
     Марина пошла опять в палату. Муж по-прежнему смотрел на
нее  пустыми глазами. Неужели он совсем ничего не чувствует?
Помнит  ли  он,  что  с ним произошло, расскажет  ли  когда-
нибудь?    Олег   Примаков   лежал   неподвижно,   последнее
воспоминание отпечаталось в его мозгу.
       Тогда,   в   понедельник,  он  вышел  от  тети   Нюры
расстроенный. Бабуля была хоть и старая, но бодрилась  и  ни
за что не хотела меняться, чтобы жить вместе.
      - Вот помру, комната твоя будет, делай, что хочешь,  а
пока  мы  с Тимошей уж одни поживем. Примаковы все  упрямые,
так что ты меня не уговаривай.
      В  его  мысли неожиданно вторглась грубая  реальность.
Навстречу   ему  через  двор  шла,  вернее,   почти   бежала
взволнованная, точнее, перепуганная девушка.
      Вдруг из-за угла выскочил наголо бритый подросток.  Он
подскочил  к  девушке,  вырвал из ее рук  сумку  и  бросился
бежать.   Девушка  вскрикнула,  беспомощно  оглядываясь   по
сторонам.  Олег не раздумывал ни секунды: догнать вора  было
его первым импульсом, и он ему подчинился.
     Он помчался через двор, обогнул ряд гаражей и буквально
налетел на похитителя. Хорошенько влепив ему по шее, отобрал
у него сумку, но говорить с подонком не стал, потому что, во-
первых,  это  бесполезное занятие, а  во-вторых,  надо  было
спешить вернуть пострадавшей ее сумочку. Он торопливо прошел
на  то  место, где произошла кража, но девушки там не нашел.
Он  посмотрел во все стороны, но ее и след простыл. Это было
странно.  Все-таки  у нее сумку украли, могла  бы  дождаться
результатов  погони.  Ну  что  ж,  в  сумке  наверняка  есть
документы,  можно  посмотреть  адрес.  Олег  открыл   сумку.
Действительно,  в  боковом кармане лежал паспорт.  Но  кроме
паспорта,  в  сумке  лежал  полураскрывшийся  полиэтиленовый
пакет,  содержимое которого заставило Олега  похолодеть.  Он
осторожно,  не  вынимая из сумки, развернул пакет  пошире...
Так  и  есть,  он не ошибся. В пакете лежали  толстые  пачки
долларов в банковской упаковке.
     - Боже мой! - сказал Олег. - В какую же историю я влип!
      Он машинально положил паспорт девушки в свой нагрудный
карман,  закрыл  сумку и шагнул в сторону  улицы  и  тут  же
остановился.   Дорогу   ему   преграждали   шестеро   парней
шестнадцати-семнадцати  лет. В  середине  группы  стоял  его
бритоголовый знакомец. На губах его играла зловещая  улыбка,
а в руке покачивалась велосипедная цепь.
     - Ну что, пионер-герой, поговорим за жизнь?
      Олег попятился. Драться с шестью озлобленными щенками,
накачанными, остервеневшими и вооруженными всякой  подручной
дрянью,  -  никаких шансов, забьют насмерть. А тут  еще  эта
сумка  в  руках  с огромными деньгами... Ну что  у  него  за
характер,  ищет на свою голову приключений...  Шел  бы  себе
мимо,  мало  ли что вокруг происходит, так нет,  обязательно
надо было ввязаться.
      Олег  резко развернулся и бросился бежать через  двор.
Бегал  он  хорошо  и на какое-то время сумел  оторваться  от
своих  преследователей, но их было шестеро, и это давало  им
большое  преимущество. Как назло, во дворе никого  не  было.
Впрочем,  Олег понимал, что в наше время редко  кто  решится
вмешаться,  увидев толпу разъяренных хулиганов. Вся  надежда
была на ноги.
      Обогнув  все  тот  же ряд гаражей,  Олег  увидел,  что
находится прямо под окнами тети Нюриной квартиры. Вход был с
другой стороны дома, а сюда во двор выходило окно комнаты  и
балкон.  Этим балконом тетя Нюра не пользовалась, он  был  в
аварийном  состоянии и мог обвалиться.  Олег  размахнулся  и
зашвырнул сумку на балкон - второй этаж все-таки, не слишком
высоко.  И руки свободны. И за чужие деньги беспокоиться  не
нужно.   Из-за   гаражей  показались  преследователи.   Олег
бросился вперед, нырнул в подворотню - и понял, что попал  в
ловушку: двор, куда он вбежал, был глухим: с одной стороны -
высокий бетонный забор, с другой - кирпичная стена без окон,
брандмауэр, кажется, дальше угол какого-то склада,  мусорные
контейнеры, никакого выхода не было. А за спиной у него  уже
был  слышен  топот  и учащенное дыхание. Обратный  путь  был
отрезан.
       Олег   огляделся   в  поисках  какого-нибудь   орудия
самообороны,  но  все  вокруг  было  покрыто  полурастаявшим
снегом, и на глаза ему не попалось даже приличной палки. Ему
стало по-настоящему страшно. Преследователи уже столпились в
подворотне  и  проскочили следом за ним во двор.  Последним,
запыхавшись,  подбежал бритоголовый и сразу  же  бросился  к
Олегу,  брызгая  слюной  и  размахивая  велосипедной  цепью.
Остальные  кинулись следом. Олег пытался отбиваться,  но  их
было  слишком  много,  удары сыпались  градом.  Он  старался
защитить голову и удержаться на ногах, понимая, что, если он
упадет,  они забьют его ногами насмерть. Дыхание перехватило
от  жесткого удара по ребрам. Все вокруг заволокло  каким-то
багровым   туманом.   Олег  прижался  спиной   к   мусорному
контейнеру. Его били молча, или он просто не воспринимал уже
шум  голосов  -  слышал  только  тяжелое  дыхание  и  чье-то
натужное   уханье.  Все  поплыло  перед  его  глазами,   мир
потемнел.   Он  упал  на  снег,  последнее,  что   он   смог
разглядеть,  был  тяжелый  подкованный  ботинок,  нацеленный
прямо ему в лицо...

                          ЧАСТЬ II

      Когда-то  эта квартира на Петроградской  была  большой
господской   квартирой,  принадлежащей   родителям   Людвиги
Юлиановны.  Пришла новая власть, родители исчезли,  квартира
стала запущенной многолюдной коммуналкой, а гимназистка Люся
со  временем превратилась в маленькую, сухонькую, запуганную
старушку,   ютящуюся  в  самой  маленькой  и  самой   темной
комнатке, когда-то кухаркиной.
      Бывшую детскую занимала Захарьиха - торговка с сытного
рынка,   здоровенная  краснорожая  баба,  главным  жизненным
удовольствием  которой  было  травить  безответную   Людвигу
^лиановну. Стоило старушке крадучись направиться по коридору
в  "места общего пользования", как Захарьиха, неизвестно как
это  замечавшая,  выскакивала в коридор и  набрасывалась  на
нее, истошно вопя:
      - Буржуйка выползла! Мало ты народной кровушки попила!
Ты еще и при нашей власти пожить норовишь! В сортир народный
прешься! Зажилась, стерва, на этом свете!
      Непосредственный интерес Захарьихи заключался  в  том,
что  она  мечтала завладеть комнаткой Людвиги  Юлиановны,  -
хоть  и  маленькая,  а в хозяйстве все сгодится,  -  и  даже
заранее   подала  заявление  на  эту  комнату  как.   жертва
сталинских  репрессий.  Жертвой  репрессий  она  была  очень
сомнительной - отсидела при Сталине два года за воровство, -
но  при  ее  характере  спорить с ней никто  не  решался,  и
комнатку  ей  чуть было не дали, но тут совершенно  случайно
кто-то  из  домоуправления вспомнил, что  Людвига  Юлиановна
пока еще жива, и заявление временно отложили.
      Захарьиха  совсем озверела, и бедная  старушка,  боясь
лишний  раз  проходить мимо ее комнаты,  стала  пользоваться
общественным туалетом у площади Льва Толстого.
      Так продолжалось до тех пор, пока за нее не вступился,
по  странному капризу судьбы, отставной чекист,  заслуженный
работник   органов   Иван   Игнатьевич   Ильичевский.   Иван
Игнатьевич  вышел  из бывшего кабинета, где  он  проживал  в
гордом  одиночестве,  шаркая мягкими  суконными  бурками,  в
которых  он  ходил  зимой  и  летом,  аккуратно  выбил  свою
неизменную черную трубку и сказал медленно и весомо:
      -  Для  того  ли вождь мирового пролетариата  Владимир
Ильич  Ленин  скрывался в лесах Финляндии,  чтобы  советская
пенсионерка  Людвига  Юлиановна, пусть  даже  и  буржуазного
происхождения, ходила в общественный туалет на площади  Льва
Толстого?  Это  политически  неверно.  Каждый  имеет   право
пользоваться местами общего пользования, - и так сурово  при
этом   пристукнул  своей  черной  трубкой,   что   Захарьиха
перепугалась и скрылась в своей комнате.
      Ивана Игнатьевича она боялась и уважала, что было  для
нее,  в  сущности, одно и то же. Он давно уже завершил  свою
карьеру  в  органах, но тем не менее с соседями  держался  с
ледяным  высокомерием  человека, прикосновенного  к  власти,
изрекал   иногда  суровые  политические  оценки   и   охотно
откликался  на  давно  забытое звание "квартуполномоченный".
Соседи  его не любили и передавали вполголоса друг другу  не
вполне  достоверные, но достаточно страшные истории  из  его
чекистского прошлого.
      Среди  прочего, поговаривали, что к его  чистым  рукам
прилипло  во времена его буйной молодости немало  ценностей,
реквизированных  во время обысков и арестов  у  злокозненной
буржуазии  и  прочих  врагов народа,  но  поскольку  в  свою
комнату Иван Игнатьевич никогда никого не приглашал,  то  ни
подтвердить, ни опровергнуть этих слухов никто не мог.
      К  восьмидесятым  годам, когда  потихоньку  дед  начал
трогаться, Иван Игнатьевич как-то поскучнел, выцвел, сдал  и
вскорости тихо скончался. Захарьиха к тому времени,  хоть  и
успела  незадолго до этого получить все же комнатку  Людвиги
^лиановны,  была  уже не в лучшей форме, и в  комнату  Ивана
Игнатьевича  вселили  совершенно новых  жильцов,  пожилых  и
добропорядочных супругов Примаковых из расселенного в  связи
с аварийным состоянием дома здесь же, на Петроградской.
      Старожилы квартиры с огромным любопытством заглядывали
в  комнату покойного чекиста, мол, не надо ли новым  жильцам
молоток, или чайник поставить, или еще чего по хозяйству, но
при   этих   заглядываниях  никаких  усыпанных  бриллиантами
канделябров  или  хотя  бы  кабинетов  красного  дерева   не
замечали,   даже   картин  на  стенах  не   было,   а   была
обыкновенная,   довольно  бедная  стариковская   обстановка;
единственно  подозрение  вызывал громоздкий  сундук,  обитый
медными  полосами,  да и то, по-видимому,  зря,  потому  что
Примаковы сразу же по приезде вызвали племянника Олега и при
содействии   дворничихиного  мужа   дяди   Васи   Капитонова
выволокли неподъемное страшилище на помойку.
      Неуемная  Захарьиха не поленилась там  же  на  помойке
перебрать содержимое сундука, выпустила на свет бесчисленное
количество моли, которая много лет жила в остатках какого-то
меха, весьма возможно, что это была шиншилла. Кроме этого, в
сундуке  находились  дореволюционный  маскарадный  индейский
костюм   на  мальчика  десяти  лет  с  приложенным  к   нему
томагавком,  резная деревянная рама, почему-то без  картины,
вся   проеденная   жучком,  и  кружевная  испанская   черная
мантилья,  которую хозяйственная Захарьиха  попыталась  было
использовать  в  качестве  головного  платка  на   похоронах
родственников  и  знакомых, но после стирки в  отечественном
порошке "Новость" мантилья в руках Захарьихи превратилась  в
клубок  рваных ниток. На дне сундука, завернутые в  байковое
одеяло, лежали две настенные тарелки, расписанные цветами  и
птицами,  но  то  ли они и раньше были с  трещинами,  то  ли
разбились  при  переноске сундука на помойку,  но  Захарьиха
разочарованно  сказала  "Черепки!"  и  выбросила  тарелки  в
мусорный бак. На этом все кончилось, и соседи уверились, что
никакого богатства старый чекист после себя не оставил.
      Николай Егорович Примаков был мужчина обстоятельный  и
хозяйственный.
      После  переезда  он  много работал по  благоустройству
своей новой жилплощади: побелил потолок, поклеил новые обои,
покрасил  окна. Комната была большая, светлая,  два  окна  и
балкон.  Самое  почетное  место в комнате  занимал  огромный
мраморный камин. Конечно, топить его никому и в голову бы не
пришло,   в  квартире  давно  уже  было  проведено   паровое
отопление, да и дымоход был заложен. Николай Егорович  долго
раздумывал,  как  быть с камином, нужна ли в  комнате  такая
бесполезная  вещь, но жена уговорила его камин  не  трогать,
пускай  себе  стоит,  места у них  много.  Скорей  всего  ею
руководила мысль, сколько сил и времени потратит муж на  то,
чтобы сломать камин, и сколько пыли и грязи она должна будет
потом убрать, но, так или иначе, камину объявили амнистию.
      Прошло какое-то время. Николай Егорович переделал  все
домашние неотложные дела и стал выходить летними вечерами во
двор,  чтобы  поиграть  с соседями  в  домино.  Сам  он  был
человеком непьющим, но по жаркому времени не отказывал  себе
"  кружечке  пивка.  И сидя как-то раз на  лавочке,  попивая
пиво,   он   разговорился  с  мужем  дворничихи  тети   Лиды
Капитоновой  о  прошлом.  Дворничихин  муж  дядя  Вася   был
старожилом этого дома и потомственным дворником,  как  он  с
гордостью  о себе рассказывал. Жили они в бывшей дворницкой,
а  теперь квартире номер семь, вход со двора. Квартира  была
темная,  с  двумя маленькими комнатками, вместо  прихожей  -
сразу  кухня, а туалет был отдельный. Для того чтобы попасть
в  туалет, надо было выйти на лестничную площадку, повернуть
за  угол, подняться на три ступеньки и открыть своим  ключом
маленькую неприметную дверцу. И все предки дяди Васи  так  и
жили  в этой квартире еще "с дореволюции", как он выразился.
И  хоть  теперь  сам  дядя  Вася  дворником  не  работал,  а
устроился по случаю в пункт приема стеклотары тоже  тут,  за
углом, но династии не дала прерваться его жена.
      Вслушиваясь  в пьяненькую болтовню дяди Васи,  Николай
Егорович  выяснил для себя интереснейшие вещи.  Оказывается,
когда  проводили  паровое отопление,  очень  давно,  еще  до
войны, дворником был дяди Васин отец.
      -  И  был  приказ  от домоуправления -  всем  заложить
дымоходы. Это чтобы у кого печки, там, или камины, так чтобы
не  дай  бог  не  затопили. Работали, конечно,  люди,  печки
ломали,  плиты  кухонные, раз они теперь без  надобности.  И
покойный  Иван  Игнатьич,  значит,  вызывает  моего  батю  и
говорит: "Ты, Евсеич, дымоход мне заложи, но секретно, чтобы
тайник был. Мне, говорит, документы важные нужно хранить,  а
тут будет как в сейфе". И подписку взял с бати, чтобы ни-ни,
не  проговорился, а то - сразу в Большой дом - и  привет!  И
батя так и молчал, органов боялся.
     - А откуда же ты узнал?
      - А это уж потом, при Никите, когда бояться перестали,
батя  как-то  по пьяному делу проговорился, да только  забыл
уже  по  старости,  какие кирпичи там вынимаются.  А  я  так
думаю,  нет  там  ни хрена, да и не было.  Это  старый  черт
Игнатьич  цену себе набивал, показывал нам, какой он  важный
да секретный.
      Разговор  этот  Николай Егорович  запомнил  хорошо,  и
однажды,  не  в  силах справиться с его  любопытством,  стал
осторожно   простукивать   стенки   камина.   Жена   сначала
удивилась,   а   потом   махнула  на  него   рукой.   Первое
простукивание  ничего  не  дало,  но,  как  уже  говорилось,
Николай   Егорович  Примаков  был  человеком  обстоятельным.
Потратив на изучение камина целую зиму, он добился желаемого
результата.  Вскрыв старый дымоход, Николай Егорович  вскоре
нашел  и  тайник.  Там  лежал самодельный  кожаный  мешочек.
Развернув   его,   Николай  Егорович  обнаружил   аккуратную
картонную  папку  с  завязками.  Открыв  эту  папку,  он   с
недоумением пожал плечами: в ней лежали какие-то картинки  -
коричнево-серые на желтой старой бумаге.
      Картинки  Николаю  Егоровичу не  понравились,  но  как
человек  отчасти  начитанный (во всяком случае,  во  времена
массовой  периодики он почитывал журнал "Наука и жизнь")  он
предположил,  что  находка  может иметь  художественную  или
историческую  ценность. Он руководствовался здравой  мыслью,
gb. не стал бы старый чекист так далеко прятать какую-нибудь
ерунду. Поэтому он пока папочку прибрал в укромное место,  а
чуть  позже, через одного знакомого подполковника, с которым
изредка  играл  в  шахматы, напросился в гости  к  знакомому
этого  подполковника,  знатоку и  коллекционеру  живописи  и
других материальных ценностей.
     Коллекционер долго и внимательно рассматривал картинки,
сказал  что-то  расплывчатое и предложил  Николаю  Егоровичу
купить их все за триста рублей.
      Деньги были по тем временам очень солидные, но Николай
Егорович,  человек довольно наблюдательный, заметил,  как  у
коллекционера сел голос и задрожали руки, а поскольку острой
нужды в деньгах у Примаковых не было, Николай Егорович решил
картинки пока поберечь; он их аккуратненько собрал, уложил в
папочку  под  страждущим взглядом знатока  и  поскорее  ушел
домой,   потому  как  страждущий  этот  взгляд  и   особенно
появившийся в нем нехороший блеск очень ему не понравились.
     А вышеупомянутый знаток и коллекционер по уходе Николая
Егоровича  напился сначала валерианки, потом коньяку,  потом
позвонил  своему знакомому подполковнику и аккуратно  его  о
Николае  Егоровиче  расспросил, а вечером,  встретившись  со
своей  любовницей,  молодой эффектной  брюнеткой,  в  минуту
недолгого успокоения после бурных ласк сказал ей мечтательно
и задушевно:
     - Чего только не бывает на свете! Пришел ко мне сегодня
старый   хрыч,  вынимает  канцелярскую  папку  с  тесемками,
посмотрите,  говорит, мои картиночки. Я думал,  там  у  него
теткины  образцы  для  вышивки, а он вынимает  оттуда  шесть
офортов  Рембрандта! Я чуть дара речи не лишился!  Продайте,
говорю, за триста рублей! А этот жук навозный, видно, что-то
почувствовал и быстренько все в папку сложил и ушел.
      Подруга  посмотрела на него с задумчивым  интересом  и
проронила:
     - Не умеешь ты, дружочек, чувства свои скрывать. У тебя
все  на лице написано, вот и упустил старикана. Как его хоть
звать-то, узнал?
      Сама подруга коллекционера чувства свои скрывать умела
очень хорошо.
       Взять,  к  примеру,  неожиданную  бурную  страсть   к
стареющему коллекционеру, прямо скажем, не очень похожему на
Алена  Делона...  А  шесть офортов Рембрандта  -  это  очень
серьезно. Из-за них можно не только на бурную страсть, но  и
на кое-что похуже решиться...
       В   детстве   Оксаны  Кривошеиной  не   было   ничего
интересного, в юности, пожалуй, тоже. Она этот период  своей
жизни вспоминать не любила. Родилась она в городе Череповце,
где  жила  вдвоем с матерью до самого своего  отъезда  после
окончания школы. Мать работала, растила дочку одна, мужья  у
нее  были,  но как-то никто не задерживался надолго,  потому
что у матери был очень скандальный характер, даже Оксана, ее
родная дочь, не могла переносить ее в больших количествах.
      Мать  была малообразованна, про таких раньше  говорили
"из  простых", но обладала практической сметкой и бульдожьей
хваткой.  Эти  два  качества Оксана унаследовала  от  нее  в
/.+-.)  мере. А от отца, который расстался с матерью,  когда
Оксане   было  три  года,  она  получила  вполне   приличную
внешность. К окончанию школы из дочерна загорелой голенастой
замухрышки выросла высокая, длинноногая черноглазая  девица.
Природные  данные были неплохие, все остальное  получится  с
помощью дорогой одежды и косметики.
     Мать уговорила дочку пойти учиться на косметолога.
      - Будешь сидеть в белом халате, богатым старухам маски
накладывать,  а  они тебе за это будут отстегивать  прямо  в
карман, - говорила мать и почти убедила.
      Только  Оксана  решила ехать учиться в большой  город,
потому что в Череповце богатых старух было маловато. Удалось
поступить  в институт в Санкт-Петербурге, тогда он назывался
Ленинград.   На   третьем  курсе  подвернулся   парень   для
замужества.  Так  клеились-то многие, но этот  был  согласен
жениться,  а  самое  главное, его  родители  дарили  ему  на
свадьбу  однокомнатную  квартиру и были  согласны  прописать
туда Оксану.
      Будущий муж был росту невысокого, в очках, вида весьма
скромного.  Мать,  приехавшая на  свадьбу,  еще  на  вокзале
высказалась,  что  это - не то. Оксана рассердилась.  А  где
взять  то,  что  нужно?  Мать там  у  себя  в  Череповце  не
понимает,  что  те времена, когда богатые люди  женились