лицах
Канзас-Сити  легче   встретить   самодвижущуюся   повозку,   чем   лошадь,
запряженную в телегу.
     Город  процветает,  он  сделался  вторым  по  величине   рыночным   и
транспортным  центром  наиболее  производительного   сельскохозяйственного
района на Земле. Тут тебе и зерно, и говядина, и  свинина.  Малоаппетитные
издержки этой торговли обретают покой в речных водах, а  горожане  селятся
на прекрасных лесистых холмах. В сырое время бывает, что пованивает, когда
ветер дует с той стороны - от скотных дворов: в  остальные  дни  -  воздух
чист, прозрачен и свеж.
     Город тихий. Движения особого нет: тишину нарушает лишь стук копыт по
мостовой или предупреждающий гонг  электрической  уличной  железнодорожной
повозки; играющие дети и то кричат громче.
     Галахад проявляет большой интерес к тому, как это общество использует
свой досуг, а не к ее экономике. Я тоже, хотя зарабатываю себе  на  жизнь,
как придется. Но не играю. Под игрой я подразумеваю не секс. Секс не может
занимать слишком  много  времени  у  человека  взрослого  (за  исключением
нескольких странных личностей, подобных сказочному Казанове и, конечно же,
Галахаду. Эй, вы... снимите шляпы перед герцогом!)
     В 1916 году (ничего из того, о чем  я  вам  рассказываю,  не  уцелеет
через десять лет, а  тем  более  через  сотню;  эти  годы  завершили  эру)
типичный горожанин Канзаса занимался привычными играми: проводил  время  в
церкви, с родственниками по крови  и  браку,  обедал,  устраивал  пикники,
играл  в  различные  игры,  но  не  в  азартные,  просто  ходил  в  гости,
разговаривал. В  остальном  все  это  ему  ничего  не  стоило,  разве  что
приходилось  достаточно  много  времени  уделять  церкви,  которые   здесь
выполняют роль общественных клубов, а не только храмов.
     Главным коммерческим увеселением являются так называемые  "движущиеся
картинки": когда драматические  представления  в  черно-белом  изображении
демонстрируются на белой стене. Развлечение новомодное, весьма  популярное
и очень дешевое -  его  прозвали  грошовым,  по  названию  мелкой  монеты,
взимаемой в качестве уплаты.  Такой  театр  можно  найти  повсюду,  далеко
ходить не  придется.  Подобные  формы  развлечения  и  их  технологические
производные  привели  -  а  точнее,  еще  приведут  -  к  разрушению  этой
социальной системы в не меньшей мере, чем  самодвижущиеся  повозки  (пусть
Галахад выскажет свое мнение  об  этом),  нов  1916  году  еще  ничего  не
случилось,  и  я  пока  имею  дело  со  стабильным  и  вполне  утопическим
обществом.
     Анемия еще не проявилась: нормы крепки, обычаи обязывают, и  никто  в
этом  "здесь  и  сейчас"  не  слышит  за   отдаленными   раскатами   грома
чейнстоксовского  дыхания   умирающей   культуры.   Грамотность   достигла
высочайшего уровня, которого суждено было достичь этому миру. Мои дорогие,
люди в 1916 году просто не поверят, если им рассказать, каким  будет  2016
год, они не поверят даже тому, что вот-вот вступят в первую  из  последних
войн, - вот почему человек, имя которого я получил, будет переизбран.  "Мы
- нейтральны!", "Мы слишком горды, чтобы  воевать!",  "Он  уберег  нас  от
войны!" Под этими лозунгами они маршируют к краю обрыва, еще не зная,  что
он где-то рядом.
     (Я приуныл... понимая все задним числом... точнее, в данном случае  -
предвидя.)
     А теперь взглянем на изнанку этого очаровательного города.
     Считается, что управляется он демократически. На  деле  же  -  ничего
похожего: всем заправляет политикан,  не  занимающий  выборной  должности.
Выборы обставлены как торжественный ритуал - но  исход  их  предрешает  он
сам.  Улицы  превосходно  вымощены,  поскольку   его   компании   оплатили
расходы... ради  своей  же  собственной  выгоды.  Школы  великолепны,  там
по-настоящему учат,  потому  что  это  угодно  монарху:  он  прагматически
благороден и не слишком  жадничает.  "Преступление"  (понятие,  означающее
нечто  незаконное,  в  него  входят  и  проституция,  и   азартные   игры)
истребляется его лейтенантами: сам же он ни к чему не прикасается.
     Большая  часть  всех  так   называемых   "преступлений"   совершается
организацией, иногда именуемой "Черной рукой", но в 1916 году она  еще  не
получила этого имени и не объявилась.  Но  именно  из-за  нее  я  опасаюсь
принимать пари на  выборы;  боюсь  посягнуть  на  монополию  какого-нибудь
политического  лидера,  какого-нибудь  из  помощников  этого   политикана;
подобный поступок  может  крайне  неприятным  образом  сказаться  на  моем
здоровье.
     Значит, буду заключать пари по местным правилам  и  держать  язык  за
зубами.
     Респектабельный  горожанин,   обладающий   красивым   домом,   садом,
посещающий церковь и имеющий счастливых детей, ничего этого не видит, и  -
как я считаю - даже не подозревает, а еще меньше  думает  обо  всем  этом.
Город поделен на зоны  с  четкими,  но  ничем  не  помеченными  границами.
Потомки прежних рабов обитают в зоне между приличной частью города  и  той
областью, где  доминируют  и  обитают  изгнанники  общества,  практикующие
занятия, подобные азартной игре и проституции. По ночам зоны смешиваются -
только по молчаливому согласию босса. В  дневное  время  замечать  нечего.
Босс поддерживает жесткую дисциплину и обеспечивает ее простыми мерами.  Я
слышал, что у него лишь три незыблемых правила: улицы должны  быть  хорошо
вымощены,  школы  трогать  нельзя,  не   следует   убивать   людей   южнее
определенной улицы.
     В 1916 году  все  это  прекрасно  срабатывало  -  но  так  оставалось
недолго.
     Я  должен  остановиться,  потому  что   договорился   с   фотостудией
Канзас-Сити и хочу попользоваться  ее  лабораторией  частным  порядком.  А
потом я вернусь к своему делу, дабы вполне законным путем разлучать  людей
с их долларами.
     Клянусь в вечной любви, жду встречи. Л.
     P.S. Видели бы вы меня в шляпе-дерби!



                           DA CAPO: III. МОРИН

     Мистер Теодор Бронсон, он же Вудро Уилсон Смит, а также Лазарус Лонг,
покинул свои апартаменты на бульваре Армор и  направил  машину,  маленький
фордик-ландо, на угол 31-й  улицы.  Машина  осталась  под  навесом  позади
ломбарда - ему как-то в голову не приходило оставить автомобиль на ночь на
улице. Не то чтобы Лазаруса смущала стоимость машины:  он  приобрел  ее  в
результате ошибки некоего оптимиста из Денвера, решившего, что двух  тузов
и пары подобранных по масти карт, конечно,  хватит  против  пары  валетов.
Мистер "Дженкинс",  по  его  мнению,  блефовал.  Так  и  было:  у  мистера
"Дженкинса" в рукаве находился еще один валет.
     Зима была доходной, и весной Лазарус ожидал еще большего процветания.
Его  догадки  относительно  потребностей  военного  рынка  в  определенных
товарах обычно оправдывались, а вложения были настолько велики, что редкие
ошибки не могли  повредить  ему,  поскольку  все  остальные  предположения
оказывались правильными. Он и не мог ошибиться, так как  предвидел  начало
подводной войны, понимая,  что  она  вовлечет  его  страну  в  европейскую
схватку. Наблюдая за рынком, он оставлял себе время  для  прочих  занятий:
иногда играл  на  бирже,  иногда  в  карты.  Биржа  приносила  ему  скорее
удовольствие, карты же - деньги. Всю зиму он  играл  и  там,  и  тут:  его
простецкая приветливая физиономия, украшенная самым  дурацким  выражением,
заставляла всех принимать его за природного недотепу. Подобное впечатление
он старательно подчеркивал, стараясь одеваться, как деревенский подросток,
заявившийся в город.
     Прочие завсегдатаи игорного дома Лазаруса не беспокоили, не тревожили
его карточные "механики" и "ясновидцы": он  не  нервничал  и  принимал  те
ставки, которые ему предлагали, а потом вдруг "пугался" и выходил из игры,
прежде чем его успевали раздеть. Он наслаждался этим плутовством: легче  и
приятней отбирать деньги у вора, чем выигрывать их  у  честного  человека.
Сны его ничто не тревожило; Лазарус всегда выходил из  игры  первым,  даже
когда слегка проигрывал. Но подобное случалось с ним редко.
     Свои выигрыши он инвестировал па рынке.
     Всю  зиму  под  именем  Реда  Дженкинса  он   обитал   в   Ассоциации
христианской молодежи и не тратил почти ничего. Когда погода бывала  очень
плохой, он сидел в номере и  читал.  Лазарус  уже  успел  позабыть,  какой
суровой может быть зима в  Канзас-Сити.  Однажды  он  видел,  как  упряжка
рослых лошадей пыталась затащить тяжелую  телегу  с  Гранд-авеню  на  10-ю
улицу. Пристяжная поскользнулась на льду и сломала ногу. Кость треснула со
звуком,  похожим  на  пушечный  выстрел.  Лазарусу  сделалось  дурно.  Ему
захотелось высечь кнутом возницу - почему этот дурак не поехал вокруг?
     В такие дни лучше всего сидеть в  комнате  или  в  Главной  публичной
библиотеке, которая находилась возле Ассоциации христианской  молодежи.  В
библиотеке хранилась не одна сотня тысяч настоящих книг, томов,  одетых  в
переплеты. Их так сладко было держать в руках. Книги влекли Лазаруса  так,
что ради них он готов был забросить даже финансовые дела.  В  ту  жестокую
зиму каждый свободный час он проводил со старыми приятелями: Марком Твеном
с иллюстрациями Дэна Берда, доктором Конан Дойлем, чудесной страной  Оз  в
описании  королевского  историка  с  цветными  картинками  Джона  Р.Нейла,
Редьярдом Киплингом, Гербертом Джорджем Уэллсом, Жюлем Верном...
     Лазарус думал, что вполне мог бы провести ближайшие десять лет в этом
чудесном здании. Но когда явилась обманчивая весна, он стал  подумывать  о
том, чтобы переехать из делового района и вновь переменить личность. Ни  в
игорном доме, ни  за  покером  его  уже  не  принимали  за  простака;  его
программа вложений была завершена, и  Лазарус  успел  накопить  достаточно
денег в банке "Верные сбережения и  доверие".  Накопления  позволили  ему,
оставив аскетизм гостиницы христианской  молодежи,  перебраться  в  лучшее
заведение и явить миру более процветающую физиономию - это  было  важно  с
точки зрения его пребывания в этом городе: он хотел повстречаться со своей
семьей, а до июля оставалось уже совсем немного.
     Приобретение вполне презентабельного автомобиля позволило ему  точнее
определить планы. Один день он потратил на то,  чтобы  сделаться  Теодором
Бронсоном: перевел свой банковский счет на соседнюю улицу в сберегательный
банк "Миссури", выписал необходимые  сумму,  посетил  брадобрея,  подстриг
волосы и усы и направился к "Браунингу, Кингу и  компании",  где  приобрел
одежду,  приличествующую  консервативному  молодому  бизнесмену.  А  потом
направил стопы на юг, к бульвару Линвуд, где стал  разыскивать  объявления
"сдается". Его требования были простыми: он искал меблированную квартиру с
респектабельным адресом и фасадом, кухней и  ванной  да  чтоб  можно  было
дойти до игорного дома на 31-й пешком. Он больше не играл в этом доме,  но
здесь он рассчитывал встретить одного из членов своей первой семьи.
     Лазарус отыскал то, что нужно, только не на Линвудском, а на бульваре
Армор, и, пожалуй, подальше от игорного дома, чем хотел. Это заставило его
снять два гаража, что было делом трудным,  поскольку  Канзас-Сити  еще  не
привык к тому, что автомобили следует держать под крышей. Но два доллара в
месяц позволили ему разместить свой автомобиль  в  амбаре,  поблизости  от
дома; а за три доллара перед ним открылась дверь сарая за ломбардом, рядом
с бильярдной "Отдохни часок".
     Лазарус завел для себя такой распорядок: каждый  вечер  с  восьми  до
десяти он сидел в игорном доме,  регулярно  посещал  церковь  на  бульваре
Линвуд, в которую ходила в прошлом - в настоящем - его семья; по утрам  на
автобусе ездил по делам в город; Лазарус полагал, что автомобиль в  нижней
части Канзаса только мешает, к тому же ему нравилось ездить в общественном
транспорте. Он начал получать доход от своих  вложений,  переводил  его  в
золотые двадцатки и хранил в сейфе  уже  в  третьем  банке,  именовавшемся
"Содружество"; Лазарус рассчитывал после ликвидации всех  дел  обзавестись
достаточным количеством золота, чтобы хватило до 11 ноября 1918 года.
     В свободное время он возился с ландо, всегда находившемся в  отличном
состоянии, и катался на нем удовольствия ради. Кроме  того,  он  медленно,
тщательно и весьма осторожно нашивал на замшевый жилет  от  костюма-тройки
маленькие кармашки,  вмещавшие  по  одной  двадцатидолларовой  монете.  По
окончании сего труда он намеревался разложить по карманам монеты и  зашить
их. Жилет, бесспорно, окажется слишком теплым, но в пояс такого количества
золота не запихнуть. Он знал, что за границей в военное время можно  будет
использовать лишь деньги, которые звенят, а не шуршат. К тому  же  набитый
деньгами жилет, пожалуй, станет пуленепробиваемым, а Латинская  Америка  -
место  опасное.  Каждую  субботу  по  утрам  он  брал  уроки  разговорного
испанского  языка  у  преподавателя  Вестпортской  высшей  школы,  жившего
неподалеку. Так он развлекался и реализовывал свои планы.


     В тот вечер, заперев ландо в сарай за ломбардом, Лазарус  заглянул  в
примыкавшую к нему пивную, рассчитывая увидеть там  своего  деда,  который
заходил туда выпить  пивка.  Вопрос  о  том,  как  легко  и  непринужденно
устроить встречу со своим первым семейством,  нередко  занимал  его  в  ту
зиму. Лазарус хотел, чтобы его приняли в родном доме как друга, однако  не
смел подняться по парадной лестнице, дернуть ручку колокольчика и объявить
себя давно забытым кузеном... или другом какого-нибудь приятеля из Падуки.
Не на кого было сослаться, а если бы он  стал  хитрить  и  изворачиваться,
дед, безусловно, разоблачил бы его.
     Лазарус решил действовать в двух направлениях, причем  пианиссимо,  а
именно: посещал церковь, куда ходило его  семейство  -  кроме  деда,  -  и
забегаловку, где этот самый дед отдыхал от домашних.
     Что касается церкви, Лазарус был уверен, что увидит  там  кого-нибудь
из своих. И  предчувствия  его  подтвердились  в  первое  же  воскресенье;
впрочем, увиденное расстроило его куда больше, чем  преждевременное  -  на
три года до срока - появление здесь.
     Он увидел мать и на миг принял ее за одну из своих  сестер-близнецов,
но тут же сообразил, в чем дело: ведь Морин Джонсон Смит  фактически  была
не только его матерью, но и матерью этих  девчонок.  Он  был  потрясен  и,
чтобы успокоиться, сделал вид, что слушает службу. Он старался не смотреть
на мать, а только исподтишка разглядывал своих братьев и сестер.
     С тех пор он дважды встречал мать в  церкви  и  уже  смотрел  на  нее
спокойно; он даже понимал, каким образом облик  этой  хорошенькой  молодой
матроны совмещается с его поблекшим воспоминанием. Однако он вряд ли узнал
бы ее, если бы Ляпис Лазулия и Лорелея Ли не были так на  нее  похожи.  Он
рассчитывал увидеть пожилую женщину, какой была  мать,  когда  он  оставил
дом. Но совместное посещение церкви  еще  не  означало,  что  они  знакомы
достаточно  коротко,  несмотря  на  то  что  пастор  представил   Лазаруса
прихожанам. И он продолжал ездить в церковь  на  автомобиле,  ожидая  дня,
когда можно будет подвезти мать с отпрысками домой, через шесть  кварталов
отсюда на бульвар Бентон; весной часто идут дожди.
     Относительно забегаловки же он не был уверен. Да, дедуся ходил сюда -
десять или двенадцать лет спустя, - но было  неясно,  посещал  ли  он  это
заведение, когда Вуди Смиту еще не исполнилось пяти.
     Лазарус осмотрел  "Немецкую  пивную",  заметил,  что  ее  название  в
одночасье переменилось на "Швейцарский сад", и вернулся в игорный дом. Все
столы были заняты; Лазарус пошел в другой зал, где стояли карточный  стол,
бильярд и столы для шахмат или шашек. Главная игра  началась  без  него  -
однако можно было поиграть во что-нибудь другое, делая вид, что ничего  не
смыслишь в игре.
     Дедуся! Его дед в одиночестве сидел за  шахматным  столиком.  Лазарус
узнал его сразу и направился к стойке с киями.  Поравнявшись  с  шахматным
столиком, он остановился. Айра Джонсон поднял голову - и как  будто  узнал
Лазаруса: хотел что-то сказать, но передумал.
     - Простите меня, - начал Лазарус, - я не хотел мешать вам.
     - Ничего  страшного,  -  проговорил  старик.  (Сколько  же  ему  лет?
Лазарусу он казался сразу и старше, и моложе, чем ему  следовало  быть.  И
еще - меньше ростом. Когда же он родился? За  десять  лет  до  Гражданской
войны.) - Корплю над шахматной задачей.
     - Во сколько ходов?
     - Вы играете?
     - Немного.
     Лазарус помолчал и добавил:
     - Дедушка научил. Но давно не приходилось играть.
     - Может быть, сыграем?
     - Если вам не жаль тратить время на неумелого игрока.
     Айра Джонсон взял черную и белую пешки и спрятал  руки  за  спину,  а
потом выставил вперед кулаки. Лазарусу достались черные.
     Дедуся начал расставлять фигуры.
     - Моя фамилия Джонсон.
     - А я Тед Бронсон, сэр.
     Они обменялись рукопожатием. Айра Джонсон двинул королевскую пешку на
четвертое поле, Лазарус сделал ответный ход.
     Они играли молча. На шестом ходу Лазарус заподозрил, что  дед  играет
одну из партий Стейница; к девятому ходу он  в  этом  уже  не  сомневался.
Воспользоваться  ли  комбинацией,  которую  обнаружила  Дора?   Нет,   это
нечестно:  конечно  же,  компьютер  играет  лучше,  чем  человек.  Лазарус
сосредоточился, пытаясь по возможности не прибегать к  тонким  разработкам
Доры. И получил мат на двадцать девятом ходу белых, и ему показалось,  что
партия при этом в точности соответствовала той, которую Вильгельм  Стейниц
выиграл у какого-то русского. Как там его звали?.. Надо спросить  у  Доры.
Он махнул маркеру и хотел расплатиться, но  дед  отодвинул  его  монету  и
сказал, что сам заплатит, после чего обратился к маркеру:
     - Сынок, принеси нам две сарсапариллы. Вы не против, мистер  Бронсон?
Можно послать мальчишку к Гансу за пивом.
     - Сарсапарилла подойдет, спасибо,
     - Хотите реванш?
     - Надо перевести дух. А вы крепкий игрок, мистер Джонсон.
     - Мррмф! А вы говорили, что играть не умеете.
     - Дед учил меня, когда я еще был очень мал, но потом много лет  играл
со мной каждый день.
     - Можете не рассказывать, у меня у самого  есть  внук,  с  которым  я
играю. Он еще не ходит в школу, и я жертвую ему коня.
     - Быть может, он сыграл бы со мной?
     - Мррмф! Если вы пожертвуете ему слона. - Мистер Джонсон заплатил  за
выпивку и дал мальчишке на чай никель. -  А  чем  вы  занимаетесь,  мистер
Бронсон? Если я вправе поинтересоваться.
     - Конечно.  У  меня  собственное  дело.  Покупаю  и  продаю.  Немного
заработаю - немного и потеряю.
     - Ах вот как. И когда же вы собираетесь продать мне Бруклинский мост?
     - Извините, сэр, его  я  отгрузил  на  той  неделе.  Могу  предложить
"испанских узников".
     Мистер Джонсон кисло улыбнулся.
     - Мистер Джонсон, если я признаюсь, что являюсь завсегдатаем игорного
дома, вы позволите мне сыграть в шахматы с вашим внуком?
     - Может быть, и позволю. Ну что,  расставляем?  Теперь  ваша  очередь
играть белыми.
     С первого хода перехватив инициативу, Лазарус медленно, но  осторожно
копил силы. Дед играл столь же осмотрительно,  не  оставляя  дыр  в  своей
обороне. Они не уступали друг другу, и Лазарусу пришлось  потратить  сорок
один ход и изрядно попотеть, чтобы превратить преимущество первого хода  в
мат.
     - Будем отыгрываться?
     Айра Джонсон покачал головой.
     - Более чем на две партии за вечер я не  способен.  Это  мой  предел.
Благодарю вас, сэр; вы прекрасно играете  в  шахматы...  для  неумелого-то
игрока. - Он отодвинул назад кресло. - Пора мне возвращаться в стойло.
     - Идет дождь.
     - Я видел. Постою на обочине  -  может,  подбросит  кто  до  тридцать
первой.
     - У меня автомобиль. Почту за честь довезти вас до дому.
     - Не стоит. Вообще-то я  живу  в  квартале  отсюда,  а  если  чуточку
промокну - не беда.