ак мы с Чаком залезли в судейскую ложу,  до  конца  года
оставалось еще Двести дней. Умножим двести на двадцать  четыре  и  еще  на
шестьдесят - получится двести восемьдесят восемь тысяч минут. Из них около
сорока пяти я занималась сексом -  остается  сто  девяносто  девять  дней,
двадцать три часа и пятнадцать минут.  Отсюда  следует,  что  мне  хватало
времени и на другие дела.
     То лето было одним из самых лучших в моей жизни. Хотя  мне  не  часто
приходилось получать удовольствие, и оно было не слишком велико,  ложилась
и вставала я с мыслью о нем. Это заставляло сиять мои глаза и освещало мои
дни. Я испускала женские феромоны, словно самка моли, и улыбка не  сходила
с моих губ. Пикники, купание в Осейдже (вы не поверите, что мы при этом на
себя  надевали),  загородные  танцульки.  На   последние   косо   смотрели
методистская и  баптистская  церкви,  зато  их  поощряли  мормоны  -  ради
привлечения возможных новообращенных. Отец убедил  мать,  я  посещала  эти
танцы и научилась разным народным пляскам. И конкурсы на лучший  арбуз,  и
любой повод собраться компанией.
     Я выбросила из головы мечты о Миссурийском университете  в  Колумбии.
Ведя книги отца, я поняла, что  содержать  меня  четыре  года  в  колледже
просто нет возможности. И потом, я не  слишком  стремилась  стать  сестрой
милосердия или школьной учительницей - так  зачем  же  мне  формальное  (и
дорогостоящее) высшее образование. Книгочеем я останусь на всю  жизнь,  но
диплом для этого иметь не обязательно.
     Поэтому я решила стать образцовой  домашней  хозяйкой  и  для  начала
научиться готовить.
     Я дежурила на кухне  в  очередь  с  сестрами  с  того  дня,  как  мне
исполнилось двенадцать, и к пятнадцати годам хорошо умела готовить простые
блюда.
     Но я задумала сделаться искусной поварихой.
     Мать заметила мой возросший интерес к кулинарии, и я сказала ей почти
что правду.
     - Chere mama, я  ведь  когда-нибудь  выйду  замуж.  По-моему,  лучший
подарок, который я могу сделать своему мужу, - это умение хорошо готовить.
Может, у меня и не хватит таланта, чтобы стать шеф-поваром. Но попробовать
можно.
     - Морин, ты можешь добиться всего, если захочешь. Никогда не  забывай
об этом.
     И она учила меня, выписывала из Нового Орлеана французские поваренные
книги, которые мы вместе штудировали. Потом отправила меня на три недели к
тете Кароль, которая обучила  меня  креольской  кухне.  Тетя  Кароль  была
южанка французского происхождения, после Гражданской войны  вышедшая  -  о
ужас! - за проклятого янки, за  старшего  брата  отца  дядю  Эвинга,  ныне
покойного. Дядя Эвинг участвовал в оккупации Нового Орлеана и однажды  дал
в зубы сержанту, спася тем от  беды  девицу-южанку.  За  этим  последовало
разжалование из капралов в рядовые - и женитьба.
     В доме тетушки Кароль о войне никогда не говорили.
     Не часто говорили о ней и у нас дома - ведь  мы,  Джонсоны,  не  были
уроженцами Миссури, а происходили из Миннесоты и,  как  люди  пришлые,  по
примеру отца не затрагивали тем, могущих огорчить наших соседей. В Миссури
симпатии переплетались - штат был и пограничный, и рабовладельческий, и  в
нем проживали ветераны обеих  армий.  Наша  же  часть  Миссури  называлась
"вольной": в иных городах никогда не держали рабов, а теперь не  допускали
к себе цветных жителей. К таким относились и Фивы. Кроме того, наш городок
был таким маленьким  и  незначительным,  что  союзные  войска  обошли  его
стороной, когда наступали здесь в шестьдесят пятом году, грабя и поджигая.
Батлер сожгли до основания, он так и не оправился потом полностью, но Фивы
не тронули.
     Джонсоны, хотя и приехали с Севера, "саквояжниками" не были - Миссури
не  входил  в  Конфедерацию,  и  Реконструкция  [саквояжниками  назывались
эмиссары правительства, после Гражданской войны осуществлявшие в  мятежных
штатах репрессивный режим Реконструкции] его не  коснулась.  Дядя  Джайлс,
отцовский кузен, живший в  Канзас-Сити,  объяснил  причину  переезда  так:
"Дрались мы, значит, в Дикси [южные штаты] четыре года, а потом  вернулись
домой... только чтобы вещички собрать и сняться. В Миссури не такая  жара,
как в Дикси, но и такого холода нет, когда  тени  к  земле  примерзают,  а
коровы дают мороженое".
     Тетя Кароль придала лоск моему кулинарному мастерству, и я  постоянно
торчала у нее на кухне, пока не вышла замуж. В те три недели  и  случилась
история с лимонной меренгой - кажется, я о ней уже упоминала.
     Я испекла их четыре штуки. Та, о которой речь, не слишком  удалась  -
корочка подгорела, однако три остальные  получились  хорошо  -  не  так-то
легко добиться нужной температуры, имея дровяную плиту.
     И как только мой  кузен  Нельсон  ухитрился  незаметно  притащить  ту
меренгу в церковь и подсунуть ее под меня?
     Он так меня взбесил, что я тут же  убежала  домой  (то  есть  к  тете
Кароль), а когда Нельсон явился с извинениями, расплакалась и легла с  ним
в постель. Тут и произошел один из трех фейерверков.
     Мы поддались внезапному порыву, забыв об осторожности, но  это  сошло
нам с рук.
     Потом  я  время  от  времени  допускала   к   себе   Нельсона,   если
представлялся случай - до самой своей  свадьбы.  Да  и  свадьбой  дело  не
кончилось, потому что Нельсон позднее переехал в Канзас-Сити.
     Мне не следовало бы так вести себя с Нельсоном - ему ведь было  всего
четырнадцать.
     Однако  для  своих  лет  он  был  шустрый  мальчик.  Знал,  что  надо
предохраняться, что за него замуж я  ни  за  что  не  пойду,  что  я  могу
забеременеть  и  что  ребенок  будет  катастрофой  для  нас  обоих.  В  то
воскресное утро он послушно дал мне надеть на  него  французский  мешочек,
ухмыльнулся  и  сказал:  "Мо,  ты  просто  молодец".  Потом  с  неостывшим
энтузиазмом приступил к делу и в рекордный срок довел меня до оргазма.
     В последующие два  года  я  продолжала  снабжать  Нельсона  "веселыми
вдовами". Пеклась я не о себе - у меня всегда были при себе свои - а о его
гареме. После того как я приобщила его к этому виду спорта, он занялся  им
с жаром и врожденным талантом, и ни разу не влип. Шустрый мальчик.
     Помимо занятий кулинарией я попыталась привести в  порядок  отцовские
дела, но с меньшим успехом. Посоветовавшись с ним, я разослала  тем,  кого
это касалось, вежливые напоминания об уплате  долга.  Вам  не  приходилось
писать от руки сто писем подряд?  Я  поняла,  почему  мистер  Клеменс  при
первой же возможности сменил перо на пишущую машинку,  подав  пример  всем
другим писателям.

                         "Дорогой мистер Наглоу!
     Проверяя книги доктора Джонсона, я обнаружила, что за  Вами  числятся
столько-то долларов, причем Вы не платили по счету с марта  1896-го  года.
Возможно, это просто недоразумение. Можем ли мы ожидать, что  Вы  уплатите
указанную сумму до первого числа следующего месяца?
     Если Вы не в состоянии уплатить  ее  полностью,  прошу  Вас  зайти  к
доктору в  пятницу  десятого  числа,  чтобы  уладить  вопрос  к  обоюдному
согласию.
     Доктор  шлет  наилучшие  пожелания  Вам  и  миссис  Наглоу,  а  также
Наглоу-младшему, близнецам и маленькой Туппи.
                                                             Искренне Ваша
                            Морин Джонсон, по поручению доктора Джонсона".

     Я показала отцу несколько образцов - от любезного до  жесткого.  Чаще
всего мы использовали вышеприведенный  образец.  Про  некоторых  адресатов
отец говорил: "Этим не посылай. Они заплатили бы,  если  б  могли,  но  не
могут". И все же я разослала больше сотни писем.
     Отправка каждого письма стоила два цента, бумага - около трех. Время,
затраченное мной на письмо, оценим в пять  центов.  Итого,  каждое  письмо
стоило нам десять центов, а все вместе - чуть больше десяти долларов.
     В  результате  этой  операции  мы  не  выручили  и  десяти   долларов
наличными. Около тридцати пациентов пришли объясняться. Около половины  из
них принесли что-нибудь в счет долга  -  яйца,  ветчину,  вырезку,  овощи,
свежий хлеб и  так  далее.  Шестеро-семеро  договорились  о  рассрочке,  и
некоторые действительно сдержали слово.
     Но семьдесят человек не обратили на письма никакого внимания.
     Я была расстроена и  разочарована.  Это  ведь  не  какие-то  дремучие
бедолаги вроде Джексона Айгоу, а состоятельные  фермеры  и  горожане.  Это
ради них отец вставал среди ночи с постели, одевался и ехал  -  в  повозке
или верхом, в снег, в дождь, в пыль и в грязь, по колдобинам - к ним или к
их детям. А когда он попросил их заплатить ему, они и ухом не повели.
     Мне в это просто не верилось.
     - Что же дальше, отец? - спросила я, думая,  что  он  сейчас  скажет:
оставь, мол, эту затею, поскольку  я  с  самого  начала  сомневался  в  ее
полезности. И уже приготовилась вздохнуть с облегчением.
     - Разошли им всем жесткие письма с пометкой "повторно".
     - Думаете, это поможет, сэр?
     - Нет. Но кое-какая польза будет. Вот увидишь.
     Отец был прав. Вторичная рассылка не принесла нам денег, зато  пришло
несколько негодующих ответов, среди которых были  и  оскорбительные.  Отец
велел мне подколоть каждое письмо к соответствующей медицинской карте,  но
не отвечать на них.
     Большинство  из  этих  семидесяти   пациентов   больше   к   нам   не
показывались. Это и был  тот  положительный  результат,  на  который  отец
надеялся и которому радовался.
     - Ничья, Морин. Они мне не заплатили, а я им не очень-то помог.  Йод,
каломель и аспирин - вот в основном и все, чем мы пока располагаем, да еще
сахарное драже.  Я  уверен  в  результате,  только  когда  принимаю  роды,
вправляю кость или отнимаю ногу. Но, черт побери, я  все-таки  делаю,  что
могу. Стараюсь. И  если  кто-то  злится  только  потому,  что  его  просят
уплатить за услуги, - не вижу, почему я должен вылезать из теплой  постели
и идти его врачевать.


     В девяносто седьмом году железнодорожная  компания  провела  ветку  в
миле от нашей главной площади, городской совет по  этому  случаю  расширил
границы Фив, и к нам пришла железная дорога. А следом и телеграф -  теперь
"Лайл Каунти Лидер" получал новости прямо  из  Чикаго,  но  только  раз  в
неделю, и "Канзас-Сити Стар", которая приходила по почте, обычно опережала
его. Добрался до нас и телефон Белла, хотя  поначалу  звонить  можно  было
только с девяти утра до девяти вечера, за  исключением  воскресного  утра:
станция помещалась в гостиной вдовы Лумис и прекращала работу, когда вдова
отсутствовала.
     "Лидер"  напечатал  забойную   передовицу   "Новые   времена".   Отец
нахмурился:
     - Они тут пишут, что если соберут побольше подписей, то  скоро  можно
будет вызывать доктора по телефону в любое время.  Ну  конечно.  Сейчас  я
езжу на ночные вызовы только в том случае, если  больного  так  прихватит,
что кто-то из домашних запряжет лошадь и приедет за  мной.  А  что  будет,
если меня станут извлекать из постели, покрутив ручку аппарата? Все начнут
ее крутить - а для чего? Чтобы позвать меня  к  умирающему  ребенку?  Нет,
Морин, - к тому, у кого заусеница  задралась.  Помни  мои  слова:  телефон
положит конец домашним визитам врачей. Не сегодня, не  завтра,  но  скоро.
Кто везет, того и погоняют... и  вот  увидишь:  доктора  вскоре  откажутся
посещать больных на дому.


     Под Новый год я сказала отцу, что надумала: пусть запишет меня в Фонд
Говарда.
     В январе я уже приняла первого молодого человека из своего списка.
     К концу марта я приняла уже всех  семерых.  И  в  трех  случаях  даже
воспользовалась  диванной  привилегией...  точнее,  кушеткой  в  отцовском
кабинете, запираясь там на ключ.
     Мокрые фейерверки.
     Все трое были вполне приличные молодые люди, но замуж? Нет.
     Морин совсем уже было разочаровалась в  этой  затее,  но  в  субботу,
второго апреля, отец получил письмо из Роллы, штат Миссури:

                            "Дорогой доктор!
     Разрешите представиться. Мои родители - мистер и  миссис  Джон  Адамс
Смит  из  Цинциннати,  штат  Огайо.  У  моего  отца  там   мастерская   по
изготовлению штампов и режущего инструмента. Я заканчиваю горный факультет
Миссурийского университета в Ролле. Ваше имя и  адрес  сообщил  мне  судья
Орвилл Сперлинг из Толидо, Огайо, исполнительный секретарь Фонда  Говарда.
Судья сказал также, что напишет Вам обо мне.
     Если Вы дадите на то свое позволение, я заеду к Вам и миссис  Джонсон
в воскресенье семнадцатого апреля,  чтобы  просить  Вас  представить  меня
Вашей дочери мисс Морин Джонсон как возможного соискателя ее руки.
     Буду счастлив дать Вам любые сведения о себе и ответить  исчерпывающе
и откровенно на все Ваши вопросы.
                                       С нетерпением ожидаю Вашего ответа.
                                      Остаюсь, сэр, Вашим преданным слугой
                                                         Брайаном Смитом".

     - Ну вот, дочка, к тебе скачет твой рыцарь на белом коне.
     - Лишь бы не о двух головах. Что проку, отец. Я умру старой  девой  в
возрасте девяноста семи лет.
     - Надеюсь, не слишком сварливой. Что мне ответить мистеру Смиту?
     - Да пусть приезжает. Напишите, что я вся сочусь от нетерпения.
     - Морин!
     - О да. Я слишком молода, чтобы быть  циничной.  Знаю.  Quel  dommage
[какая жалость (фр.)]. Я напрягусь и одарю  мистера  Брайана  Смита  самой
лучезарной  своей  улыбкой,  а  встречи  с  ним  буду  ждать  с  радостным
оптимизмом. Он у меня, правда, немного увял.  Тот  последний  орангутан...
(Он пытался изнасиловать меня  прямо  на  матушкином  диване,  как  только
родители поднялись наверх. Но ему пришлось быстро  отступить,  схватившись
за пах, - пригодилось мое знание анатомии.)
     - Напиши, что мы будем рады ему. Воскресенье семнадцатого - это через
две недели.
     Я ожидала  этого  воскресенья  с  умеренным  энтузиазмом.  Правда,  в
церковь все-таки не пошла, приготовила провизию для пикника  и,  пользуясь
случаем, помылась. Мистер Смит оказался  приемлемым  молодым  человеком  с
правильной речью, хотя дух от него не захватывало. Отец  немножко  попытал
его, мать предложила ему кофе, и часам к двум мы с ним поехали на прогулку
в нашей двуколке, на Дэйзи, поставив его взятую напрокат лошадку в сарай.
     Три часа спустя я была убеждена, что влюбилась.
     Брайан договорился, что первого мая приедет опять. В  промежутке  ему
предстояло сдать выпускные экзамены.
     В следующее воскресенье, 24 апреля 1898 года, Испания объявила  войну
Соединенным Штатам.



                           5. ИЗГНАНИЕ ИЗ ЭДЕМА

     Тюрьма как тюрьма, бывает и хуже. Как,  например,  та,  в  Техасе,  в
которой я сидела семьдесят с чем-то лет назад по своему  личному  времени.
Там тараканы сражались за неверный шанс  подобрать  пару  крошек  с  пола,
горячей воды отродясь не бывало, а вся охрана приходилась  родней  шерифу.
Тем не менее мексиканские нищие то и дело переправлялись тайком из  Рио  и
били в городе стекла, чтобы попасть в эту тюрьму и подкормиться  за  зиму.
Это заставляет воображать о мексиканских тюрьмах  нечто  такое,  о  чем  и
думать не хочется.
     Пиксель навещает меня почти каждый день. Стражники не  могут  понять,
как это ему удается. Они все его полюбили, ну и он снисходит кое до  кого.
Они таскают ему разные вкусности, которые он порой соглашается отведать.
     Начальник,  проведав  о  гудиниевских  [Гудини,  Гарри  -  знаменитый
американский иллюзионист,  мастерски  освобождавшийся  из  оков,  закрытых
помещений и т.п.] талантах Пикселя, посетил  мою  камеру  как  раз  тогда,
когда  тот  пришел,  попытался   его   погладить   и   был   оцарапан   за
бесцеремонность - не до крови, но достаточно чувствительно.
     Начальник приказал мне предупредить его загодя, когда  Пиксель  будет
входить или выходить; он хочет понять, как это Пиксель проникает в камеру,
не задетая сигнализации. Я сказала ему, что ни один смертный  не  способен
предсказать, что сделает кот  в  следующий  момент,  так  что  нечего  тут
сшиваться.  (Охранники  и  надзиратели  -  люди  по-своему  неплохие,   но
начальник стоит ниже меня на социальной лестнице. Видимо, Пиксель тоже это
понимает.)
     Пару раз заходил доктор Ридпат, уговаривал меня признать свою вину  и
положиться на милость суда. Говорил, что трибунал,  конечно,  осудит  меня
условно, если убедится в моем искреннем раскаянии.
     Я сказала ему, что невиновна и лучше стану cause celebre  [знаменитый
судебный процесс (фр.)], а потом продам свои мемуары за бешеные деньги.
     Мне, должно быть, неизвестно, заметил он,  что  Епископская  Коллегия
недавно приняла закон, согласно которому все имущество лиц, осужденных  за
святотатство, передается в церковь после оплаты погребения осужденного.
     - Знаете, Морин, я вам друг, хотя вы этого, кажется, не понимаете. Но
ни  я  и  никто  другой  не  сможет  ничего  для  вас  сделать,  если   вы
отказываетесь помочь.
     Я поблагодарила его и сказала, что мне жаль  его  разочаровывать.  Он
посоветовал мне хорошенько подумать и не поцеловал на прощанье, из чего  я
заключила, что он и вправду недоволен мною.
     Дагмар бывает почти  ежедневно.  Она  не  пыталась  склонить  меня  к
покаянию, зато сделала то, что тронуло меня сильнее,  чем  все  увещевания
доктора Ридпата: принесла мне "последнего друга".
     - Если решила молчать, он поможет. Отломи только наконечник и впрысни
все равно куда. Когда он подействует  -  минут  через  пять  -  тебя  даже
поджаривание на медленном  огне  не  проймет.  Но  ради  Святой  Каролиты,
лапочка, постарайся, чтобы его у тебя не нашли!
     Постараюсь.
     Я не диктовала бы эти мемуары, не окажись в тюрьме. Не то чтобы  я  в
самом деле собиралась их  публиковать,  но  не  мешает  разложить  все  по
полочкам - может, тогда я пойму, где ошибалась, и придумаю, как выпутаться
из этой переделки и жить дальше.


     Битва при Новом Орлеане состоялась через две недели  после  окончания
войны 1812 года [англо-американская война 1812-1814 гг.]  -  так  медленно
тогда  распространялись  новости.  Но  в  1898-м   году   уже   действовал
Атлантический кабель. Известие о том,  что  Испания  объявила  нам  войну,
дошло до Фив из Мадрида через Лондон, Нью-Йорк и Канзас-Сити почти что  со
скоростью света, если не считать задержек на передачу. Разница во  времени
между  Мадридом  и  Фивами  -  восемь  часов,  поэтому  семейство  Джонсон
находилось в церкви, когда страшная весть достигла города.
     Преподобный Кларенс Тимберли, пастор нашей Методистской епископальной
церкви памяти Сируса Вэнса Паркера, читал проповедь, и только он  покончил
с "в-четвертых" и углубился в "в-пятых", как зазвонил большой  колокол  на
здании окружного суда. Брат Тимберли прервал проповедь.
     - Сделаем перерыв  в  проповеди,  чтобы  Осейджские  пожарники  могли
покинуть храм.
     Около  десятка  мужчин  помоложе  встали  и  вышли.  Отец  взял  свой
чемоданчик и последовал за ними. Он не  состоял  в  добровольной  пожарной
команде, но, как врач, обычно присутствовал  на  пожаре,  если  только  не
занимался больным в тот момент, когда били в набат.
     Как только за отцом закрылась дверь, проповедник снова взялся за свое
"в-пятых" - о чем он толковал, сказать не  могу:  на  проповеди  я  всегда
принимала внимательный, заинтересованный вид, но слушала редко.
     Тут на Форд-стрит послышались какие-то крики - их  не  мог  заглушить
даже громкий голос брата Тимберли. Они раздавались все ближе и ближе.
     Вдруг в церковь снова  вошел  отец,  и,  не  садясь  на  свое  место,
приблизился к кафедре и протянул пастору газетный лист.
     Надо сказать, что "Лайл Каунти Лидер" был четырехполосной  газетой  и
выходил на так называемых  "котельных  листах";  на  одной  стороне  таких
листков печатались международные, общегосударственные  новости  и  новости
штата, потом они