а.  И  существовал
единственный способ подарить ей  то,  что  она  хотела,  и  потешить  свое
самолюбие. Поэтому я почти хладнокровно рассчитал цену и  решил,  что  все
обойдется мне настолько дешево, что я вполне могу  сделать  Доре  подобный
подарок. Подумаешь, она же эфемерка. Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят,  от
силы восемьдесят лет - и она умрет.  Можно  пожертвовать  такой  малостью,
чтобы украсить прискорбно короткую жизнь моей приемной  дочери,  -  так  я
думал тогда. Это немного, и я могу принести такую жертву. Да будет так!
     Остальное попросту следовало из того, что я  не  признаю  полумер,  -
продвигаясь к цели, следует идти на все. Я рассказал тебе о  некоторых  из
возможностей; вероятно, я не упомянул, что подумывал на время  жизни  Доры
остаться капитаном "Энди Джи", а Заккур Бриггс  мог  бы  заняться  земными
делами или выкупить свою долю, если это его не устроило бы.  Но  если  для
меня восемьдесят лет в космическом корабле - пустяк, то для Доры это целая
жизнь, и она могла  бы  не  согласиться.  К  тому  же  корабль  отнюдь  не
идеальное место для воспитания детей. А что с  ними  делать  потом,  когда
вырастут? Высаживать на первых попавшихся планетах? Это не дело.
     И я  решил,  что  мужу  эфемерки  следует  самому  стать  эфемером  -
насколько  это  возможно.  И  следствия  такого  решения  привели  нас   в
Счастливую долину.
     Счастливая долина - самая счастливая  во  всех  моих  жизнях.  И  чем
больше я жил с Дорой, тем больше любил ее. Своей любовью  она  учила  меня
любить, и я учился - правда, медленно, ибо не был  прилежным  учеником.  Я
увяз в своих привычках и не имел ее природного дара. Но я учился. И понял,
что  наивысшее  удовлетворение  состоит  в  том,  чтобы  подарить  другому
человеку покой, тепло и счастье, и тебе повезло, если у  тебя  есть  такая
возможность.
     Но чем глубже познавал я любовь,  проживая  день  за  днем  вместе  с
Дорой, и чем счастливее становился, тем больше ныло  сердце  при  мысли  о
том, что недолгое счастье скоро  закончится.  А  когда  ему  действительно
настал конец, я прожил холостяком почти целый век. А потом женился, потому
что Дора научила меня примиряться со смертью. Она тоже знала, что короткая
ее жизнь неминуемо закончится смертью... знала, как и  я.  Но  учила  меня
жить сегодняшним днем, не оставлять ничего на завтра... С трудом преодолел
я скорбь приговоренного к жизни.


     Мы удивительно хорошо жили с ней! Работали до  упаду,  поскольку  дел
всегда хватало, и наслаждались каждой минутой.  Но  никогда  не  искали  в
жизни только удовольствий. Иногда, пробегая через  кухню,  я  хлопал  Дору
пониже спины и гладил ее грудь, а она быстро улыбалась в ответ; иногда  мы
целый час бездельничали на крыше, глядя, как заходит  солнце,  как  встают
луны, зажигаются звезды, и не пренебрегая при этом  "эросом",  -  и  жизнь
наша становилась прекраснее.
     Наверное, ты думаешь, что в течение многих лет секс был  единственным
нашим активным развлечением. Да, это занятие всегда было у нас  на  первом
месте, потому что Дора в семьдесят лет оставалась такой же пылкой, как и в
семнадцать. Обычно я здорово уставал,  чтобы  играть  в  шахматы,  хотя  и
сделал набор фигурок и доску. Других игр мы не имели, да  и  некогда  было
играть; всегда были очень заняты. Мы развлекались иначе: часто один из нас
читал вслух, а другой вязал, или готовил, или занимался другим делом.  Или
пели хором, кидая в такт зерно или навоз.
     Мы  работали  вместе,  когда  это  было  возможно;  разделение  труда
обусловливалось лишь  естественной  необходимостью.  Я  не  могу  выносить
младенца или  выкормить  его  грудью,  но  нянька  из  меня  великолепная.
Кое-чего Дора просто не могла делать, потому что сил не хватало,  особенно
на  последних  месяцах  беременности.   Она   готовила   лучше   меня   (я
совершенствовался  несколько  столетий,  но  так  и   не   достиг   такого
мастерства). И при этом ухаживала за младенцем и приглядывала за младшими,
теми, кто был еще слишком мал, чтобы помогать мне в  поле.  Я  чаще  всего
готовил ужин, пока она возилась с детьми, а она помогала мне  работать  на
ферме и в особенности в саду. Дора ничего не знала о фермерском  деле,  но
она училась.
     Не умела она и строить, но и тут выучилась кое-чему. Я большей частью
работал на высоте, а она лепила сырцовые кирпичи, всякий  раз  безошибочно
добавляя необходимое количество соломы. Сырец не слишком хорош  для  этого
климата, здесь слишком часто бывают дожди, и нередко наша  стена  оплывала
от дождя раньше, чем я успевал навести крышу.
     Но строить приходилось из того, что под рукой. Наше  счастье,  что  у
нас были пологи фургонов. Ими мы прикрывали стены, пока я не  сумел  найти
способ их защиты от воды. О хижине из бревен я  даже  не  думал:  лес  рос
слишком далеко.  Мне  с  мулами  приходилось  тратить  целый  день,  чтобы
привезти  два  бревна;  строительство  в  здешних  условиях  -   вещь   не
рациональная.  И  я  приспособился  обходиться  более  мелкими  деревьями,
росшими вдоль берегов реки Бака, толстые бревна шли только на  перекрытия.
Кроме того, я не хотел возводить дом, который может сгореть. Ребенком Дора
едва не погибла в огне, и я не хотел снова рисковать жизнью Доры и детей.
     Но как защитить крышу сразу и от дождя, и от пожара?
     Мимо ответа я проходил раз сто, прежде чем сумел заметить его.  Когда
ветер и непогода, тление, прыгуны  и  насекомые  разделывались  с  мертвым
драконом, оставался совершенно несокрушимый скелет. Я обнаружил это, когда
попробовал сжечь останки чудовища, лежавшие слишком близко от нашего дома.
Я не понял, почему так происходит. Быть может, биохимию  этих  драконов  и
исследовали за прошедшие с тех пор века, но тогда у меня для этого не было
ни оборудования, ни времени, да и особого интереса; я  был  слишком  занят
делами домашними. Поэтому я просто обрадовался находке. Шкуру на  брюхе  я
превратил в водостойкие  и  огнестойкие  листы,  бока  и  спина  пошли  на
черепицу. Позже я обнаружил много способов использовать и кости.


     Оба мы преподавали как дома, так  и  вне  его.  Наверное,  дети  наши
получили странное  образование.  Но  на  Новых  Началах  девушку,  умеющую
сделать удобное и красивое седло из шкуры  мертвого  мула,  решить  в  уме
квадратное уравнение, точно стрелять из ружья или лука, приготовить легкий
и вкусный омлет, читать наизусть  Шекспира,  зарезать  свинью  и  вылечить
свинью, нельзя было назвать невежественной. Кроме этого все наши  девчонки
и мальчишки  умели  делать  и  многое  другое.  Вынужден  признаться:  они
разговаривали на достаточно сочном английском, особенно  после  того,  как
организовали театр "Новый Глобус" и одну за другой ставили  пьесы  старины
Билла. Конечно, они имели неточное  представление  о  культуре  и  истории
старой Земли, но, по-моему, это их не задевало. Мы располагали несколькими
книгами в переплете - в основном это  были  справочники  -  да  дюжиной  с
небольшим развлекательных книг,  зачитанных  до  смерти.  Наши  ребята  не
видели ничего странного в том, что учиться читать им приходилось  по  "Как
вам это понравится" [пьеса В.Шекспира]. Никто не говорил им, что пьеса для
них слишком сложна, и они пожирали  ее,  обнаруживая  "языки  у  деревьев,
книги в бегущих ручьях, молитвы в камнях и добро в каждой вещи".  И  никто
не находил странным, когда пятилетняя  девочка  говорила  стихами,  изящно
декламируя сложный текст.  Я  решительно  предпочитал  Шекспира  различным
поэтическим новшествам типа разных там "Боэбоби... гзигзи-гзэо".
     Вторыми по популярности после книг Шекспира (и первыми, когда Дора  в
очередной раз начинала полнеть) шли мои медицинские книжки:  по  анатомии,
гинекологии и акушерству. Любые роды были  событием  -  котята,  поросята,
жеребята, щенки, ягнята, - но рождение очередного ребенка Доры всегда было
суперсобытием. И на той иллюстрации, где изображалась мать  с  ребенком  в
разрезе, всякий раз появлялись новые отпечатки пальцев. В конце концов эту
картинку и несколько других, иллюстрирующих нормальный ход родов, пришлось
вырвать и повесить на стену, чтобы спасти книги. После  этого  я  объявил,
что желающие могут изучать картинки в свое удовольствие,  но  запретил  их
трогать, пригрозив трепкой. После чего, приводя угрозу в исполнение, я был
вынужден  отшлепать  Изольду.  Экзекуция  причинила  куда   больше   вреда
старенькому отцу, чем младенческой попке. Впрочем, девчонка  помогала  мне
сохранить  лицо,  сопровождая  слабое  похлопывание  громкими  воплями   и
слезами.
     Мои медицинские книги произвели один странный  эффект.  Наши  дети  с
детства  знали  английские  термины,  описывающие   анатомию   и   функции
человеческого организма. Элен  Мейбери  никогда  не  прибегала  к  сленгу,
разговаривая с  беби  Дорой,  Дора  тоже  всегда  разговаривала  с  детьми
корректно. Но чтение моих книг ввергло их в  интеллектуальный  снобизм,  и
сложные латинские слова просто очаровывали их. Если я, как обычно, говорил
"матка", то какой-нибудь шестилетка, непременно  невозмутимо  информировал
меня, что в книге написано  "утерус".  Или  же  в  дом  врывалась  Ундина,
извещая всех, что козел Борода "копулирует" с Шелковинкой. Ребята  тут  же
бросались  к  козам,  чтобы  понаблюдать  за  процессом.  Обычно   лет   в
четырнадцать-пятнадцать они избавлялись от этой ерунды  и  вновь  начинали
говорить на обычном английском, как и их родители. Впрочем, полагаю, вреда
от этого не было.
     То, что наши отношения не интересовали детей, как отношения животных,
понемногу вошло у них в привычку.  Дору,  по-моему,  не  очень  беспокоили
случавшиеся иногда нарушения нашего уединения, потому что остаться  вдвоем
становилось все сложнее и сложнее. Лет  через  двенадцать  или  тринадцать
после того, как мы пришли в долину, я наконец выстроил большой дом.  Такое
долгое строительство объяснялось тем, что я лишь время от  времени  уделял
ему внимание. Мы переселились в еще не законченное сооружение, потому  что
в старом уже не помещались, да и очередной младенец (Джинни) уже находился
на пути в этот мир.
     Отсутствие  уединения  Дору  не  волновало,  потому  что   ее   милое
сладострастие  было  целомудренным.  На  мне  же  оставило  отпечаток   то
общество, в котором я вырос, - общество, свихнувшееся на всем, а  на  этом
особенно. Дора во многом помогла мне исцелиться,  но  я  так  и  не  сумел
достигнуть ее ангельской невинности.
     Невинностью я именую не детское невежество -  я  говорю  об  истинной
невинности умной, опытной взрослой женщины, не таящей  в  себе  зла.  Дора
была столь же прямодушна, сколь и чиста. Она знала, что за  поступки  надо
отвечать. Она понимала, что "вместе со шкурой слезет и хвост", что "нельзя
быть немножко беременной" и что, вешая человека медленно, мы не  оказываем
ему любезность. Трудные решения она принимала без колебаний, беря на  себя
всю тяжесть последствий, если решение  оказывалось  ошибочным.  Она  могла
извиниться и перед ребенком,  и  перед  мулом.  Но  это  случалось  редко,
поскольку честность редко позволяла ей сделать ошибку.
     Оступаясь, она не занималась  самобичеванием,  а  исправляла  ошибки,
училась на них и особенно не сокрушалась по их поводу.
     Должно  быть,  эти  качества  были  врожденными:  что-то,   наверное,
добавила и  Элен  Мейбери,  которая  воспитывала  ее.  Элен  Мейбери  была
женщиной разумной  и  чувствительной.  Если  подумать,  оба  эти  свойства
подкрепляют друг друга. Личность чувствительная, но неразумная  вечно  все
перепутает,  у  нее  все  будет  не  так.  Персона  же  разумная,  но   не
чувствительная... Впрочем, таких я еще не встречал и не уверен  даже,  что
подобное существо способно существовать.
     Элен Мейбери родилась на Земле,  но,  перебравшись  на  новое  место,
сумела избавиться от скверного воспитания -  и  избавила  ребенка  Дору  и
Дору-девушку от вредных норм умирающего общества. Кое о чем мне рассказала
сама Элен, но больше я узнал от самой  Доры,  когда  она  стала  женщиной.
Знакомясь с той незнакомкой, на которой женился, - а семейные пары  всегда
начинают совместную жизнь, будучи в некотором смысле совсем не  знакомыми,
сколько бы они ни знали друг друга,  -  я  узнал,  что  Доре  известно  об
отношениях, некогда существовавших между  Элен  Мейбери  и  мною,  включая
экономическую, социальную и физическую стороны вопроса.
     Это не заставило Дору ревновать меня к тете Элен: для  Доры  ревность
была просто словом, говорившим ей не более  чем  слово  "закат"  земляному
червю. Способность ревновать так и не развилась  в  ней.  Отношения  между
Элен и мной она считала естественными, разумными и вполне пристойными.  По
сути дела, я был уверен,  что  пример  Элен  послужил  для  Доры  решающим
фактором, когда она выбрала меня  в  супруги,  ибо  о  моем  очаровании  и
красоте говорить не приходилось. Элен не учила Дору  считать  секс  чем-то
священным: на собственном примере она  показала  ей,  что  секс  -  просто
способ, позволяющий двоим людям быть счастливыми.
     Взять хотя бы тех трех  стервятников,  которых  мы  убили.  Будь  они
добрыми и порядочными - скажем, такими,  как  Айра  и  Галахад,  -  в  тех
обстоятельствах,  когда  на  четырех  мужчин  приходится  одна  женщина  и
соотношение не может измениться, полагаю, Дора вошла бы в их  положение  и
легко и естественно перешла бы к многомужеству, да еще сумела  бы  убедить
меня, что подобное решение является для всех наилучшим.
     Кроме того, дополнительные мужья не заставили бы ее нарушить брачного
обета: Дора не клялась мне в вечной верности; я не позволяю женщине давать
мне подобное обещание, ведь приходит  такой  день,  когда  его  приходится
нарушать.
     Так что Дора вполне смогла бы сделать счастливыми четверых порядочных
честных мужчин. У Доры не было  болезненных  привычек,  мешающих  человеку
любить все больше и больше, - Элен постаралась. Кстати, еще  греки  знали,
что одному мужчине не погасить огня в кратере Везувия.  Или  это  говорили
римляне? Неважно, кто это сказал -  как  было  и  так  есть.  Возможно,  в
подобном  браке  Дора  стала  бы  еще  счастливее.  А  если  бы  она  была
счастливее, то из этого, как ночь за днем, следует, что стал бы счастливее
и я, хотя трудно представить, что можно испытать большее счастье.  К  тому
же наличие дополнительной мужской силы облегчило бы мне  жизнь  -  у  меня
всегда было слишком много  дел.  Приятна  была  бы  и  компания.  Впрочем,
оговорюсь - компания  мужчин,  которые  подходили  бы  для  Доры.  Что  же
касается Доры, то, если у нее хватало любви для меня и кучи детей, еще три
мужа вряд ли бы истощили ее ресурсы - это был неиссякаемый источник.
     Впрочем, данный вопрос  чисто  гипотетический.  Все  трое  Монтгомери
настолько  мало  напоминали  Галахада  и  Айру,  что  трудно  считать   их
принадлежащими к одной и той же расе. Эти твари  были  достойны  смерти  -
ее-то они и нашли. Я почти ничего не узнал о них, осмотрев то, что нашлось
в их фургоне. Минерва, они не были поселенцами: в их  фургоне  не  нашлось
ничего необходимого, чтобы пахать землю. Не было  ни  плуга,  ни  мешка  с
Семенами. Более того, все восемь мулов оказались холощеными. Не знаю,  чем
они занимались. Разъезжали любопытства ради, быть может. Чтобы,  устав  от
странствий, вернуться назад, к  "цивилизации".  Или  же  они  рассчитывали
обнаружить каких-нибудь поселенцев, одолевших перевал раньше их,  и  силой
заставить  их  покориться?  Не  знаю  -  я  никогда  не  старался   понять
гангстеров. Да и незачем - мне заранее известно, как с ними поступать.
     Впрочем, они совершили фатальную ошибку, рассердив  мягкую  и  нежную
Дору. Она выстрелом выбила пистолет из руки Монтгомери вместо того,  чтобы
выпустить пулю в более легкую мишень: живот или грудь. Это важно? В высшей
степени, с моей точки зрения. Бандит  целится  в  меня.  И  если  бы  Дора
стреляла в Монти, а не в пистолет, даже сразив  его  первым  же  выстрелом
наповал, последний рефлекс, вероятно, заставил бы его пальцы сжаться, и  я
бы получил пулю. Ну а из этого  вытекает  с  полдюжины  следствий,  и  все
скверные.
     Счастливый случай? Ни в коей мере. Дора  уже  прицелилась  из  темной
кухни. И когда Монти вытащил пистолет, она немедленно  сориентировалась  и
выстрелила в оружие. Это была ее первая - и последняя - схватка. Но  какой
боец вышел  из  этой  девушки,  а?  Оправдались  все  усилия,  которые  мы
потратили на тренировки. Но  всякого  мастерства  дороже  холодное  точное
суждение, которое заставило ее поразить гораздо более сложную цель.  Этого
я не мог в ней воспитать - с подобной установкой  человек  рождается.  Так
оно и было. Ведь и отец ее в последние секунды жизни принял  самое  верное
решение.
     С тех пор прошло более семи лет,  и  в  Счастливой  долине  появились
новые гости. Они приехали в трех фургонах, три семьи с  детьми,  настоящие
поселенцы. Мы были рады им, особенно я был рад их детям.  Потому  что  мне
требовались яйца. Настоящие яйца. Человеческие яйцеклетки.
     Время подгоняло меня - наши старшие дети взрослели.
     Минерва, ты знаешь о генетике все, что  известно  человеческой  расе.
Знаешь, что Семейства Говарда появились в результате инбридинга на  основе
небольшой совокупности генов.  Кровнородственная  связь  избавила  нас  от
скверных генов, но ты знаешь, какой была цена - дефективные  дети.  Должен
заметить,  что  мы  выплачиваем  ее  до  сих  пор:  повсюду,  где  обитают
говардианцы, существуют и детские дома для дефективных. И конца  этому  не
видно - новые  неблагоприятные  мутации  будут  оставаться  незамеченными,
покуда не усилятся и  не  выпадут.  Такова  цена,  которую  мы,  животные,
вынуждены платить за эволюцию. Быть может, когда-нибудь найдется  и  более
легкий путь. Но на Новых Началах двенадцать веков назад мы его не знали.
     Молодой Зак стал крепким парнишкой, голос его превратился в уверенный
баритон. Братец его Энди перестал петь партию  сопрано  в  нашем  семейной
хоре, но голос его еще ломался. Детка Элен почти перестала быть  деткой  -
менархэ она еще не достигла, но событие это, насколько я мог судить, могло
наступить в любой день.
     Я хочу сказать, что мы с Дорой много думали об этом,  ведь  следовало
принимать серьезные решения. Не погрузить ли всех ребят  в  фургоны  и  не
двинуться ли обратно через  бастион?  Оставить  старших  у  Медики  или  у
кого-нибудь еще, а потом вернуться домой с младшими? Или вообще без детей?
А можно воспеть хвалу Счастливой долине, ее красоте и изобилию и  привести
за собой отряд поселенцев, чтобы избежать в будущем подобного кризиса.
     Я был, пожалуй, излишне оптимистичен, ожидая, что другие последуют за
нами через год, два или три, поскольку оставил за собой удобную колею  для
фургонов. Но я не из тех, кто будет злиться из-за пролитого молока,  тогда
как у него украли лошадь. Что толку раздумывать над тем, что могло быть, а
что - нет, когда надо было поразмыслить, как поступить с входящими в  пору
детьми.
     Не стоило заводить речь о "грехе", даже если бы я оказался  способным
на подобное ханжество, но я никогда не умел лицемерить, особенно с детьми.
Нельзя было и продать идею. Дора была бы недовольна, а  убедительно  лгать
она не умела. Не желал я и забивать  детям  головы  чушью;  их  мамочка  -
истинный ангел - была самой счастливой и всегда  готовой  сластолюбкой  во
всей Счастливой долине куда в большей степени, чем я и козлы. И не  думала
скрывать этого.
     А может, сдаться и позволить природе следовать своим  древним  путем?
Смириться с тем, что наши дочери скоро, пожалуй,  чересчур  скоро,  станут
женами наших же сыновей, и приготовиться выплачивать цену? Ждать, что один
из десятерых наших  внуков  окажется  дефективным?  Я  не  мог  рассчитать
вероятность точнее, поскольку Дора ничего не знала о своих  предках.  А  я
к