й Мэри.  Никогда  не  отказывалась  скручивать  бинты  для
Красного Креста. Следила, чтобы наша  семья  соблюдала  все  экономические
меры,  предписанные  мистером  Гербертом  Гувером  [Г.Гувер,  впоследствии
президент США, в годы войны занимался продовольственной помощью голодающим
Европы], - дни без мяса, без хлеба, без сладкого, и училась печь пирожки и
торты из сорго, кукурузного сиропа и меда (все  это  не  нормировалось,  а
сахар нормировался) - ведь побратимы капрала Бронсона могли слопать  целый
противень этого добра.
     Инициатором побратимства выступила Кэрол,  объявив  капрала  Бронсона
"своим солдатом". Мы поочередно писали  ему,  а  он  писал  нам  всем,  но
особенно отцу.
     Церковь призывала "усыновлять" одиноких солдат. Кэрол  хотела,  чтобы
мы усыновили  капрала  Бронсона  -  мы  так  и  сделали,  спросив  сначала
разрешения у Брайана, которое он прислал нам с обратной почтой.
     Я писала мужу каждый день - рвала свои письма, если  находила  в  них
плохие новости или намек на жалость к себе, то есть снова и снова, пока не
научилась писать настоящие письма Лукасты, поднимающие воинский дух, а  не
подрывающие его.
     Тогда, в начале войны Брайан находился недалеко от  нас  -  в  лагере
Фанстон близ Манхэттена, штат Канзас, милях в ста к западу от Канзас-Сити.
В первые три месяца Брайни ни разу не побывал дома. А потом стал приезжать
на короткие уик-энды - с полудня субботы до  вечера  воскресенья  -  когда
удавалось подъехать с кем-нибудь из офицеров.  На  автомобиле  можно  было
успеть туда и обратно с субботы до восьми утра понедельника, на  поезде  -
нет.
     В то время поезда вообще-то ездили быстрее автомобилей, ведь  мощеных
дорог было мало, а в  Канзасе,  насколько  я  помню,  их  не  было  вовсе.
Существовала прямая железнодорожная линия - Юнион Пасифик. Но по  железной
дороге в первую очередь пропускали военные эшелоны, во вторую  -  товарные
поезда, идущие на  восток,  в  третью  -  прочие  транспортные  поезда,  а
пассажирские поезда ходили, когда путь больше никому не требовался. Мистер
Мак-Аду [министр финансов, в то время  занимавшийся  и  путями  сообщения]
строго соблюдал законы военного времени.
     Поэтому Брайан мог вырваться домой лишь  тогда,  когда  был  свободен
кто-то из сослуживцев, имевших автомобиль.
     Иногда я задавалась вопросом, не жалеет ли Брайан,  что  продал  "Эль
Рео Гранде", но никогда об  этом  не  заговаривала,  как  и  он.  Думай  о
хорошем, Морин! Сейчас война, и твой муж - солдат.  Радуйся,  что  в  него
пока не стреляют и что он может хотя бы изредка бывать дома.
     Бойня в Европе становилась все более  жестокой.  В  марте  1917  года
свергли   русского   царя,   в   ноябре   коммунисты-большевики   сбросили
правительство президента Керенского и сразу же сдались Германии.
     Тут  и  пришел  наш  черед.  Дивизии  обстрелянных  немецких   солдат
перебрасывались с восточного фронта на западный, где только что высадилась
во Франции небольшая группа наших войск. Союзникам приходилось туго.
     Я этого не знала. Дети, конечно, тоже. Подозреваю, что  они  считали,
будто их отец стоит двух немецких дивизий.


     В мае восемнадцатого года я сообщила мужу, что в его  прошлый  приезд
мы "выбили чек": у меня была задержка на две недели. Знаю, у многих женщин
это еще ничего не значит, но у Морин это верный знак. Я чувствовала  такую
эйфорию, что старалась  не  читать  газет  и  только  наслаждалась  своими
ощущениями.
     Брайан всегда звонил  мне  не  из  лагеря,  а  из  Манхэттена,  чтобы
поговорить свободно.
     - Это плодовитая Мать-Крольчиха?
     - Не так громко  -  Клод,  разбудишь  моего  мужа.  Моя  плодовитость
оправдает себя через восемь месяцев.
     - Поздравляю! Так я, стало быть, приеду на Рождество - раньше я  тебе
ни к чему.
     - Слушай, Роско: я же не в монастырь ухожу, а всего лишь жду ребенка.
У меня есть другие предложения.
     - Уж не от сержанта ли Бронсона?
     У меня перехватило горло, и я не ответила.
     - Что с тобой, любимая? Дети слушают?
     - Нет, сэр. Я забрала телефон в нашу спальню, а больше наверху никого
нет. Дорогой, он такой же упрямый, как и мой отец. Я приглашала его к нам,
и отец приглашал, и Кэрол приглашает на каждой  неделе.  Он  благодарит  и
отвечает, что не знает, когда его отпустят в  увольнение.  Сознается,  что
некоторые уик-энды у него свободны, но он не  успевает  добраться  туда  и
обратно за такой короткий срок.
     - Что ж, похоже на правду. Машины-то у него нет. Он оставил ее не  то
Айре, не то Брайану младшему.
     - Чушь. Сын Уэстонов приезжает домой  каждый  уик-энд,  а  он  только
рядовой. По-моему, меня отвергли.
     - Ник Уэстон каждый раз ездит за сыном в Джанкшен-Сити, сама  знаешь.
Ну ладно, не переживай, Мейбл: деньги на столе. Я видел  сегодня  любимого
солдата Кэрол.
     Я подождала, пока сердце вернется на место.
     - Да, Брайни?
     - Похоже, я согласен с Кэрол. И с mon beau-pere. Я давно уже выяснил,
что Бронсон - наш лучший инструктор: проверяю его оценки каждую неделю.  А
сам он напоминает мне Айру - так Айра мог выглядеть в его возрасте.
     - А мы с сержантом Бронсоном точно близнецы.
     - Да, но ты как-то лучше смотришься.
     - Ну да! Ты всегда говорил, что я лучше всего выгляжу,  если  закрыть
мне лицо подушкой.
     - Я это говорил, чтобы ты не слишком зазнавалась, красотка. Ты у  нас
просто блеск, это всем известно... и все-таки похожа на сержанта Бронсона.
Однако  характером  и  задиристой  повадкой  он  больше  напоминает  Айру.
Полностью понимаю твое желание сцапать его и повалить на коврик. Если  оно
у тебя еще есть. Оно есть?
     Я набрала в грудь побольше воздуху и выдохнула:
     - Оно есть, сэр. Только вот как бы наша дочка Кэрол не оттеснила меня
в сторону и не утерла мне нос.
     - Ну уж нет! Кто старший по званию? У нас война. Пусть подождет своей
очереди.
     - Не поощряй Кэрол, если не хочешь  этого  всерьез,  дорогой,  -  для
нее-то это серьезно.
     - Что ж, не один, так другой - а я гораздо более  высокого  мнения  о
Бронсоне, чем о том прыщавом мальце, который испортил нашу Нэнси. А ты как
считаешь?
     - Ну конечно же. Однако у нас с тобой  чисто  теоретический  спор:  я
потеряла всякую надежду заполучить  сержанта  Бронсона  к  нам  домой.  Во
всяком случае, до конца войны.
     - Я же сказал - не переживай. Одна птичка мне  шепнула,  что  Бронсон
скоро получит увольнительную на полнедели.
     - О Брайан! - (Я знала, что значит увольнительная  на  полнедели:  ее
давали тем, кого собирались отправить за море.)
     - Айра был прав: Бронсон рвется попасть "Туда", и я внес его в список
- из штата Першинга как раз поступил запрос на  сержантов-инструкторов.  А
еще одна птичка мне сказала, что и мой рапорт удовлетворен  -  так  что  я
должен быть дома в то же время. Теперь слушай. Я думаю, что смогу на сутки
выставить его тебе под выстрел. Сумеешь обработать его за это время?
     - О Господи, Брайан!
     - Сумеешь или нет? Бывало, ты успевала с этим  за  час,  имея  только
лошадку и двуколку: теперь в  твоем  распоряжении  спальня  для  гостей  с
отдельной ванной. Чего тебе еще? Галеру Клеопатры?
     - Брайан, лошадь с двуколкой давал мне  отец,  зная  в  чем  дело,  и
активно содействовал мне. Теперь он почитает своим долгом стоять надо мной
с ружьем - да не с дробовиком, а с двадцать восьмым калибром, и у него  не
дрогнет рука пустить его в ход.
     - Э, нет: генерал  Першинг  будет  недоволен:  хороший  инструктор  -
большая редкость. Давай-ка я посвящу Айру в план операции, пока у меня  не
кончились монетки. Он там?
     - Сейчас позову.


     Сержант Теодор получил свой отпуск - с вечернего отбоя в  понедельник
до утренней поверки в четверг, и приехал-таки в Канзас-Сити. В то время на
всех киносеансах  обязательно  показывали  комедии  -  Джон  Батти,  Фатти
Арбэкл, Чарли Чаплин, Кейсон Копс. На  той  неделе  я  перещеголяла  Фатти
Арбэкла и Кейсона Копса вместе взятых, столько раз я вступала в ведро  или
падала на ровном месте.
     Начать с того, что этот невозможный сержант  Теодор  появился  у  нас
только во вторник пополудни, хотя Брайан говорил, что он должен  добраться
к утру.
     - Где вы были? Почему  так  долго?  -  Нет,  ничего  подобного  я  не
сказала. Может, мне и хотелось - но я научилась не путать  мед  с  уксусом
еще в девичьи годы. Я просто взяла  его  за  руку,  поцеловала  в  щеку  и
сказала со всем отпущенным мне теплом: - Сержант Теодор... как хорошо, что
вы дома.
     За обедом я продолжала изображать Корнелию,  мать  Гракхов,  спокойно
улыбаясь, пока дети наперебой  старались  привлечь  внимание  сержанта,  а
также отца, который рвался поговорить с ним о военных делах. В конце обеда
отец предложил  (по  предварительному  сговору  со  мной),  чтобы  сержант
Бронсон повез меня покататься, и подавил попытки младших увязаться с  нами
- особенно буйствовал Вудро, желавший, чтобы с ним одновременно  играли  в
шахматы и везли его в Электрик-парк.
     И вот мы с сержантом Теодором отправились в путь на самом закате дня,
держа  на  юг.  В  восемнадцатом  году   восточная   сторона   Канзас-Сити
практически кончалась на юге Тридцать девятой улицей, хотя границей города
считалась Семьдесят седьмая, поскольку Суоп-парк входил в черту города.  В
Суоп-парке было много уголков для влюбленных,  но  мне  требовалось  нечто
гораздо более уединенное - и я знала такие места, ведь мы с Брайни в  свое
время облазили все боковые дороги в поисках "секс-пастбищ", как  выражался
Брайни, - полянок, которых не достигает коршуний глаз миссис Гранди.
     Вдоль  восточной   стороны   Канзас-Сити   протекает   Блю-Ривер.   В
восемнадцатом году на ней было много местечек - равно  как  и  непролазных
кустов, вязкой грязи, клещей, москитов и ядовитого плюща. Надо было знать,
куда ехать. Проехав немного на юг и зная, где пересечь большие  дороги  на
Сент-Луис и Фриско, можно было попасть в лесистую, поросшую травой  лощину
- не хуже, чем в Суоп-парке, но совершенно  уединенную:  с  одной  стороны
река, с другой железнодорожная насыпь,  а  вела  туда  только  одна  узкая
дорога.
     Мне хотелось именно туда. К тому месту я испытывала  особое  чувство.
Когда мы в двенадцатом году благодаря "Эль Рео  Гранде"  получили  свободу
передвижения,  именно  туда  первым  делом  повез   меня   Брайни,   чтобы
насладиться любовью на природе. После  этого  замечательного  пикника  (мы
брали с собой завтрак) я понесла Вудро.
     Я хотела отдаться своей новой любви на том же самом месте -  а  потом
подробно рассказать обо всем мужу и посмеяться с  ним  всласть,  когда  мы
ляжем в постель. Брайни упивался моими интрижками и всегда с удовольствием
слушал про них и до, и во время, и после наших с ним любовных  игр  -  эти
рассказы служили приправой к любви.
     Брайан рассказывал мне  и  про  свои  приключения,  но  больше  любил
слушать про мои.
     И я поехала с Теодором на то заветное место.


     Времени у нас было в обрез: я обещала отцу, что мы управимся быстро -
ну, положим еще полчаса или три четверти часа на чудесный, плавный  повтор
и вернемся где-то в пол-одиннадцатого, в одиннадцать.
     - Я уже должна быть дома, когда ты вернешься из Арсенала, отец.
     Отец  согласился  с  моими  расчетами  -  включая   и   необходимость
повторить, если нам понравится в первый раз.
     - Хорошо, дочка. Если задержишься - позвони, чтобы мы не волновались.
И, Морин...
     - Да, отец?
     - Насладись от души, дорогая.
     - Oh, mon cher papa, tu es aimable! Je t'adore! [Дорогой папа,  какой
ты милый! Я тебя обожаю! (фр.)]
     - Обожай лучше сержанта Теда. Может, у него  теперь  долго  не  будет
случая - так ты уж постарайся. Я люблю тебя, лучшая из девочек.


     Обычно я, когда желаю быть соблазненной, решаю это загодя, создаю или
помогаю создать удобный случай  и  содействую  всем  авансам  номинального
соблазнителя. (И наоборот: когда я не желаю быть соблазненной,  то  просто
не допускаю удобного случая.)  В  ту  ночь  у  меня  не  было  времени  на
утонченный, подобающий леди ритуал. Был только один шанс и два часа на его
осуществление - второго шанса не будет, Теодор уедет за море.  Попрощаться
с воином следовало сейчас.
     Поэтому Морин вела себя  не  как  леди.  Как  только  мы  свернули  с
бульвара Бентона и сумерки скрыли нас от  посторонних  глаз,  я  попросила
Теодора обнять меня за талию. Когда он сделал это,  я  взяла  его  руку  и
положила на грудь. Большинство мужчин понимает это правильно.
     Теодор тоже понял, и у него перехватило дыхание. Я сказала:
     - Нам некогда стесняться, дорогой Теодоро. Не бойся ласкать меня.
     Его ладонь охватила мою грудь.
     - Я люблю тебя, Морин.
     - Мы полюбили друг друга с первой встречи, - уточнила я. - Просто  не
могли об этом сказать. - Я опустила его руку за ворот своего платья, и она
обожгла меня.
     - Да, - хрипло сказал он, - я не смел сказать.
     - Ты бы никогда и не сказал,  Теодор.  Так  что  я  решила  набраться
смелости и сказать тебе, что чувствую то же самое.  Вот,  кажется,  и  наш
поворот.
     - Да, кажется, он. Мне нужны обе руки, чтобы  вести  машину  по  этой
дороге.
     - Да, но только пока мы не доберемся до места. А там уже твои руки...
и все твое внимание понадобятся мне...
     - Да!
     Теодор въехал в лощину, развернул автомобиль, выключил фары, заглушил
мотор, поставил ручной тормоз и повернулся ко мне. Он  обнял  меня,  и  мы
поцеловались,  слившись  друг  с  другом  -  наши  языки,  соприкасаясь  и
ласкаясь,  сказали  все  без  слов.  Я  испытывала  полное  блаженство.  Я
по-прежнему считаю, что по-настоящему глубокий поцелуй более интимен,  чем
совокупление; женщина не должна так целоваться, если не намерена сразу  же
после этого поцелуя отдаться мужчине так, как он хочет.
     И я без слов сказала это Теодору. Как только наши языки  встретились,
я подняла юбку и положила его руку себе между ног. Он еще колебался,  и  я
направила его руку повыше.
     Колебания кончились - Теодору нужно было толь ко дать понять,  что  я
знаю, чего хочу, и что все его действия будут приветствоваться.  Он  нежно
потрогал меня, потом просунул внутрь палец. Я  дала  ему  войти,  а  потом
стиснула изо всех сил - и поздравила себя с тем, что неустанно упражнялась
с тех пор, как родила Этель, - целых два года. Люблю удивлять мужчин силой
своего сфинктера. Дети так  растянули  мой  проход,  что  я,  если  бы  не
работала над собой непрерывно, стала бы "широкой, как  амбарная  дверь,  и
расхлябанной, как старый башмак", - так говорил отец, по совету которого я
и следила за собой с самого начала.
     Теперь мы отбросили всякое стеснение и действовали без оглядки. Но  я
хотела еще кое-что ему  сказать,  поэтому  чуть  отвела  свои  губы  и  со
смешком, щекочущим ему рот, проговорила:
     - Ты не удивился, что я без панталон? Я их сняла,  когда  поднималась
наверх... не могла же я прощаться  с  моим  бравым  воином  в  панталонах.
Смелей, любимый мой солдат, - мне ничего не будет, я в положении.
     - Что ты сказала?
     - Неужели мне опять надо проявлять  смелость?  Я  беременна,  Теодор;
никаких сомнений, уже семь недель. Так что резинки не надо...
     - У меня ее и нет.
     - Значит, хорошо, что она не понадобится. Но разве  ты  не  собирался
любить меня?
     - Нет, не собирался. И в мыслях не было.
     - Так вот сейчас ты  меня  возьмешь.  Теперь  уж  не  отвертишься.  Я
достанусь тебе голенькая, дорогой, без резинки. Хочешь, чтобы я  разделась
совсем? Я разденусь, если хочешь. Я не боюсь.
     Он впился в меня поцелуем.
     - Морин, по-моему, ты ничего на свете не боишься.
     - Нет, боюсь. Ни за что не пошла бы одна ночью по Двенадцатой  улице.
Но бояться секса и любви? Что же в них страшного? И ты не бойся, милый.  Я
буду любить тебя, как умею. А если чего-то не сумею  -  научи  меня,  и  я
попробую. (Теодор, хватит разговоров - бери меня!)
     - Сиденье очень узкое.
     - Я слышала, молодежь снимает заднее сиденье и устраивается на земле.
Там, сзади, и полость есть.
     - Ага.
     Мы вышли из машины, и тут произошла  история  прямо  в  духе  Кейсона
Копса.
     Вудро.
     Мой любимчик, которого я бы в тот момент охотно  придушила,  спал  на
заднем сиденье и проснулся, когда я открыла дверцу. То есть это я  думала,
что он проснулся -  может  быть,  он  не  спал  и  все  слышал,  запоминая
незнакомые слова для будущих расспросов - или для шантажа.
     Ох уж этот мальчишка! И что из него только вырастет?
     Вслух я произнесла полным счастья голосом:
     - Вудро, негодник ты этакий! Сержант Теодор, посмотрите-ка, кто  спит
на заднем сиденье. - Я протянула руку назад, стараясь застегнуть Теодоровы
бриджи.
     - Сержант Тед обещал взять меня в Электрик-парк!
     И мы, уже под присмотром, отправились в Электрик-парк.
     Интересно, старалась ли еще какая-нибудь женщина "погубить себя"  так
же, как я?


     Двадцать часов спустя я лежала в своей постели.  По  правую  руку  от
меня лежал мой муж капитан Брайан Смит, по левую -  мой  любовник  капитан
Лазарус Лонг. Каждый положил руку мне под голову и ласкал  меня  свободной
рукой.
     - Брайан, любимый, - говорила я, -  когда  Лазарус  завершил  пароль,
произнеся: "...но только пока не настали тяжелые времена", я чуть не упала
в обморок. А когда он сказал, что происходит от меня - то есть  от  нас  с
тобой - то есть от Вудро - я почувствовала, что  схожу  с  ума.  Или  утке
сошла.
     Брайни щекотал мой правый сосок.
     - Не волнуйся. Вертлявые Ляжки. У женщин это не так заметно - лишь бы
не забыла, как стряпать. А ну-ка перестань.
     Я ослабила хватку.
     - Неженка. Не так уж я и сильно.
     - Я несколько не в форме.  Капитан  Лонг,  насколько  я  понимаю,  вы
решили открыться - в ущерб своим же  интересам  -  лишь  для  того,  чтобы
сказать мне, что меня не ранят и не убьют.
     - Нет, капитан, совсем не поэтому.
     - Тогда сознаюсь, что ничего не понимаю.
     - Я открыл, что я говардовец  из  будущего,  чтобы  успокоить  миссис
Смит. Ее безумно тревожило то, что вы можете не вернуться. И я сказал  ей,
что уверен в вашем возвращении. Поскольку вы один из прямых моих  предков,
я изучил вашу биографию еще в Бундоке и знаю, о чем говорю.
     - Ценю  ваши  побуждения.  Морин  -  мое  сокровище.  Но  вы  и  меня
успокоили.
     - Извините, капитан Смит - я не говорил, что вас не ранят.
     - Как же не говорили? Вы только что...
     - Нет, сэр. Я сказал, что вы вернетесь - и  вы  вернетесь.  Но  я  не
говорил, что вас не ранят. В архивах Бундока на этот счет ничего  нет.  Вы
можете лишиться руки. Или ноги. Или глаз. А может, и рук и ног - не  знаю.
Я уверен только в одном: вы останетесь в живых и сохраните в целости  свои
гениталии - в архивах есть сведения, что у вас будет еще несколько детей -
те, что появятся после войны, после вашего возвращения из Франции.  Видите
ли, капитан, в Архивах Семей Говарда содержатся в основном генеалогические
данные - других почти нет.
     - Капитан Лонг...
     - Зовите меня лучше "Бронсон", сэр. Здесь я  сержант  -  мой  корабль
находится в далеком будущем и за много световых лет отсюда.
     - Тогда и вы бросьте называть меня "капитан" ради  всего  святого.  Я
Брайан, а вы Лазарус.
     - Лучше Тед. Ваши дети зовут меня "дядя Тед" или "сержант  Тед".  Имя
Лазарус вызовет лишние расспросы.
     - Теодор, - сказала я, - отец  знает,  что  ты  Лазарус,  и  Нэнси  с
Джонатаном знают. Будет знать и Кэрол, когда ты ляжешь с ней в постель. Ты
разрешил мне рассказать все Нэнси, когда  лег  в  постель  с  ней,  а  мои
старшие дочки слишком близки друг к другу, чтобы хранить такие тайны - так
мне кажется.
     - Морин, я разрешил тебе рассказать обо мне кому угодно -  все  равно
не поверят. Но слишком долго объяснять каждому все снача