вовавших, но  не  зачисленных
официально, на которых мы могли наверняка рассчитывать во время восстания.
     Эти цифры не очень обнадеживали. Мы оказались в тисках  дилеммы:  сто
тысяч человек - жалкая кучка для того, чтобы поднять восстание в громадной
стране, но каждый принятый человек увеличивал опасность  разоблачения.  Мы
опирались на старинную систему ячеек, при которой каждый знал  не  больше,
чем ему положено было знать, и не мог выдать на допросе многих людей, даже
если  он  оказывался  провокатором.  Но  и  при  такой  системе  в   такой
многочисленной организации мы еженедельно теряли  людей  и  целые  группы.
Четыре дня назад  вся  организация  в  Сиэтле  была  застигнута  во  время
заседания и арестована. Это был тяжелый удар, но, к счастью,  только  трое
из арестованных знали важные секреты, и все они успели покончить с собой.
     Начальник  связи  доложил,  что  его  люди  могут  вывести  из  строя
девяносто процентов радио- и  телевизионных  станций  в  стране  и  что  с
помощью штурмовых групп мы можем надеяться  обезвредить  и  остальные,  за
исключением станции "Голос бога" в Новом Иерусалиме.
     Начальник инженерной службы заявил, что он  готов  прекратить  доступ
энергии в сорок шесть крупнейших городов, опять же за  исключением  Нового
Иерусалима.
     Доклады  продолжались   -   газеты,   студенческие   группы,   захват
ракетодромов, водоснабжение,  контрразведка,  долгосрочные  метеопрогнозы,
распределение оружия. Война по сравнению  с  революцией  проста.  Война  -
прикладная наука с четко определенными, испытанными историей принципами  и
методами. Но каждая революция - непредвиденная  мутация,  она  никогда  не
будет повторена, и проводят ее не кадровые военные, а  в  первую  очередь,
народные массы, не имеющие опыта.
     Магги  приводила  в  порядок  записи  докладов,  и  я  передавал   их
программистам, которые вводили данные в "мозг". Когда сообщения кончились,
наступила пауза. Мы ждали решений "мозга". Перфорированная лента  выползла
из "мозга", и Хаксли, наклонившись, взял ее.
     Он посмотрел ее, откашлялся и подождал, пока наступит тишина.
     - Братья! - начал он. - Товарищи, мы давно  уже  договорились:  когда
сумма всех необходимых факторов с учетом  возможных  ошибок  покажет,  что
ситуация сложилась с балансом риска два - один в нашу  пользу,  мы  начнем
восстание.  Сегодня  этот  день  наступил.  Я  предлагаю  назначить  время
восстания.
     Никто не сказал ни слова - так поражены были присутствующие. Надежда,
затянувшаяся на долгие годы, превращает реальность в  нечто,  чему  трудно
поверить. А все эти люди  ждали  годами,  некоторые  большую  часть  своей
жизни.
     Пауза  завершилась  взрывом.  Они  вскочили,  смеясь,  плача,  крича,
ругаясь, хлопая друг друга по плечам, обнимаясь...
     Хаксли сидел, не  двигаясь,  пока  остальные  не  успокоились.  Затем
поднялся и сказал тихо:
     - Я думаю, голосовать не нужно. Час я назначу после того, как...
     - Генерал, одну минуту. Я не согласен,  -  это  был  начальник  Зеба,
генерал Новак, начальник управления психологической войны.
     Хаксли замолчал. Наступила гробовая тишина. Я был поражен, как и все.
     Затем Хаксли сказал, не повышая голоса:
     - Наш совет обычно принимает решения по общему согласию. Мы давно уже
договорились, каким образом и когда мы установим день  восстания...  Но  я
знаю, что вы не стали бы возражать, если бы у вас не было  к  тому  веских
оснований. Мы вас слушаем, генерал Новак.
     Новак медленно вышел вперед и повернулся к совету.
     - Братья, - сказал он, оглядывая удивленные и даже сердитые  лица.  -
Вы знаете меня. Семнадцать лет я отдаю все, что у меня есть, нашему общему
делу. Я потерял семью, дом... Но я  не  могу  позволить  принять  решение,
прежде чем не скажу  вам,  что  знаю  с  математической  точностью:  время
революции еще не наступило.
     Он был вынужден переждать несколько минут и понять руки,  призывая  к
тишине.
     - Да выслушайте меня, в конце концов! Я согласен, что с военной точки
зрения все готово. Я даже склоняюсь к тому: если мы ударим сегодня же,  то
у нас есть возможность захватить страну. И все-таки мы не готовы...
     - Почему?
     - Потому что большинство населения  все  еще  верит  в  установленную
религию, верит  в  божественный  приоритет  Пророка.  Мы  можем  захватить
власть, но мы не сможем ее удержать.
     - Еще как сможем!
     - Послушайте. Никакой народ не может быть подчинен долгое  время  без
его молчаливого признания власти. В течение  трех  поколений  американский
народ  воспитывается  от  колыбели  до  могилы  самыми  умными  и  хитрыми
психотехниками в мире. И люди верят!
     - ...Мы выиграем революцию, но за ней последует  длинная  и  кровавая
гражданская война, которую мы проиграем!
     Он замолчал, провел трясущейся рукой по глазам и произнес:
     - Это все.
     Несколько человек сразу попросили слова. Хаксли  постучал  по  столу,
призывая к порядку, потом предоставил слово генералу Пеннойеру.
     - Я хотел бы задать Новаку несколько вопросов, - сказал он.
     - Задавайте.
     - Может ли ваше управление определить, какой  процент  населения,  по
вашим расчетам, искренне верит в Пророка?
     Зеб поднял голову. Новак кивнул ему, и Зеб сказал:
     - Шестьдесят два процента, плюс-минус три процента.
     -  А  какой  процент  тех,  кто  тайно  противостоит   правительству,
независимо от того, знаем мы об их существовании или нет?
     - Двадцать  один  процент,  с  соответствующей  поправкой.  Остальных
нельзя считать верующими, но они довольны сложившимся порядком.
     - Как вы получили эти данные?
     - Выборочным опросом и гипноприборами. Правительство  потеряло  много
сторонников в первые годы современной депрессии, но постепенно ему удалось
выровнять  положение.  Закон  о  церковной  десятине  и   декреты   против
бродяжничества опять же уронили престиж  церкви.  В  настоящее  время  под
влиянием  нашей  пропаганды  правительство  постепенно  продолжает  терять
авторитет.
     - Так сколько же нам понадобится времени...
     Начальник психологического управления ответил твердо:
     - По нашим расчетам, понадобится три года и  восемь  месяцев,  прежде
чем мы можем рискнуть.
     Пеннойер повернулся к Хаксли.
     - Думаю, что, несмотря на мое уважение к генералу  Новаку,  я  должен
сказать: побеждай, когда можешь победить. Не исключено, у  нас  больше  не
будет такого шанса.
     Почти все присутствующие поддержали его. -  Пеннойер  прав!  Если  мы
будем ждать, нас кто-нибудь выдаст!
     - Мы не сможем столько времени хранить в тайне такую организацию.
     - Я  уже  десять  лет  в  подполье.  Я  не  хочу,  чтобы  меня  здесь
похоронили!
     - Давайте победим, а потом уж будем думать, как найти сторонников.
     - Да здравствует восстание!
     Хаксли молчал, давая остальным выпустить пар. Я сам  помалкивал  хотя
бы потому, что мое положение не позволяло мне вмешиваться в дискуссию,  но
я был согласен с Пеннойером: невозможно ждать еще почти четыре года.
     Я увидел, что Зеб что-то горячо обсуждает с  Новаком.  Они  настолько
углубились в спор, что не обращали внимания на то, что  творилось  вокруг.
Но когда Хаксли, наконец, поднял руку, требуя тишины, Новак  покинул  свое
место и поспешил к нему. Генерал выслушал Новака, и мне показалось, что он
сдерживает раздражение, которое  вскоре  сменилось  неуверенностью.  Новак
поманил к себе пальцем Зеба, который  поспешил  к  своему  шефу.  Вся  эта
троица шепталась несколько минут, а совет покорно ждал, пока они придут  к
решению.
     Наконец Хаксли вновь обратился к залу:
     - Генерал Новак предложил схему, которая может изменить всю ситуацию.
Совет прервет заседание до следующего дня.
     План Новака (или Зеба, хотя он никогда и не признавался в  авторстве)
требовал передышки по крайней мене на два месяца, до Дня ежегодного  Чуда.
Идея заключалась в том,  чтобы  вмешаться  в  проведение  праздника.  Ведь
власть Пророка над людьми заключалась не только в пулеметах, но  и  в  той
вере, которую питали люди.
     Будущие  поколения  вряд   ли   смогут   поверить   в   важность,   в
исключительную важность как с точки зрения религиозной веры, так и с точки
зрения политической власти  Чуда  Воплощения.  Чтобы  осознать  это,  надо
понять: массы одураченных людей верили в то, что  ежегодно  Первый  Пророк
возвращается с небес, чтобы проверить, как  живет  его  земное  царство  и
насколько хорошо его преемники справляются с  обязанностями.  Люди  в  это
верили, а меньшинство сомневающихся не смело и рта раскрыть.
     Я сам в это верил, мне и голову не приходило ставить под сомнение эту
основу основ веры, а  меня  можно  было  назвать  образованным  человеком,
человеком, посвященным в секреты производства меньших по рангу чудес.
     Последующие два месяца прошли в бесконечном напряжении - мы были  так
заняты, что не хватало ни  дней,  ни  часов.  В  дополнение  к  этому  шли
приготовления  к  празднику   Воплощения   и   соответствующие   изменения
первоначальных планов. Генерал  Новак  почти  немедленно  после  совещания
выехал в "Бьюлалэнд" для проведения операции "Бедрок". Так было написано в
приказе. Я сам вручал ему этот приказ, но, хоть убейте, не знаю, где и  на
какой карте искать этот "Бьюлалэнд".
     Хаксли сам  отсутствовал  почти  неделю,  перепоручив  дела  генералу
Пеннойеру. Он мне не говорил, куда направляется, но  я  мог  догадываться.
Операция "Бедрок" была психологическим маневром, а не  забудьте,  что  мой
шеф был в свое время преподавателем прикладных чудес и неплохой  физик.  Я
вполне допускаю, что в эти дни его можно было бы увидеть и с паяльником  в
руках, и с отверткой  или  электронным  микрометром:  Генерал  никогда  не
боялся испачкать руки.
     Я скучал без генерала Хаксли. Пеннойер иногда  был  склонен  отменять
мои мелкие приказания, совать нос в детали и тратить как свое, так и чужое
время по пустякам, которыми ему и не следовало бы заниматься. Но его  тоже
не было большую часть времени. Вообще трудно было поймать  на  месте  хоть
кого-нибудь из руководства.
     В эти же дни произошло еще одно событие,  которое  не  имело  прямого
отношения к судьбе народа Соединенных Штатов и его борьбе за  свободу,  но
мои личные дела к тому времени настолько перепутались с общественными, что
я позволю себе  отвлечься.  Может  быть,  личная  сторона  тоже  важна.  Я
типичный представитель большинства людей, я человек, которого сначала надо
ткнуть носом, и только потом уже он разберет, что к чему, тогда как Магги,
Зеб и Хаксли из того меньшинства, которому  даны  свободные  души,  -  они
мыслители и вожди.
     Я  сидел  за  столом,  стараясь  разбирать  бумаги  скорее,  чем  они
прибывали, когда получил приглашение заглянуть в удобное для меня время  к
шефу Зеба. Не теряя времени, я поспешил к генералу.
     Новак не стал выслушивать формальных приветствий.
     - Майор, у меня для вас письмо,  которое  я  только  что  получил  от
шифровальщиков. Я не знаю, что с  ним  делать,  но  по  совету  одного  из
начальников моих отделов  я  решил  вручить  его  вам.  Вам  придется  его
прочитать здесь.
     - Слушаюсь, сэр, - сказал я несколько растерянно.
     Письмо оказалось довольно длинным, и я не помню  большей  его  части.
Помню только ту, что произвела на меня наибольшее впечатление. Письмо было
от Юдифи.
     "Мой дорогой Джон... я всегда буду вспоминать о  тебе  с  теплотой  и
благодарностью и никогда не забуду всего, что ты для меня сделал... мы  не
предназначены друг для друга... Сеньор Мендоза все отлично  понимает...  я
надеюсь, что ты простишь меня... он во мне так нуждается: должно быть, нас
свела сама судьба... если ты когда-нибудь будешь в Мехико, считай наш  дом
своим... я всегда буду думать о тебе, как о моем сильном старшем брате,  и
останусь твоей сестрой..." Там еще много всего было такого  же.  Я  думаю,
что все эти письма подходят под категорию "мягкого расставания".
     Новак протянул руку и взял у меня письмо.
     - Я дал его вам не для того,  чтобы  вы  заучивали  его  наизусть,  -
сказал он сухо и выбросил письмо в дезинтегратор. Затем посмотрел на меня.
     - Может, вам лучше присесть, майор. Вы курите? Я не присел, но голова
у меня кружилась, и я взял  предложенную  сигарету  и  даже  позволил  ему
зажечь ее. Потом я закашлялся от сигаретного дыма, и противное ощущение  в
горле вернуло меня к действительности. Я сдержанно поблагодарил  генерала,
вышел из комнаты, прошел к себе и позвонил заместителю, сказав,  где  меня
найти, если я срочно понадоблюсь. Я объяснил,  что  неожиданно  заболел  и
прошу по возможности меня не беспокоить.
     Я провел в одиночестве больше часа, лежа  на  койке  лицом  вниз,  не
двигаясь и даже не думая ни о чем. Раздался  тихий  стук  в  дверь.  Дверь
открылась. Это был Зеб.
     - Ну как ты? - спросил он.
     - Ничего, ответил я. В то время мне пришло в  голову,  что  начальник
отдела, который попросил Новака показать мне письмо, был Зеб.
     Он сел на стул и посмотрел на меня. Я перевернулся на кровати, лег на
бок.
     - Не давай выбить себя из колеи, Джонни, - сказал он. - Люди  умирали
неоднократно, но очень редко от любви.
     - Ты ничего не понимаешь!
     - Нет,  не  понимаю,  -  согласился  он.  -  Каждый  человек  -  свой
собственный пленник, в одиночном заключении до самой смерти.  Знаешь  что,
сделай  мне  одолжение,  постарайся  мысленно  представить   себе   Юдифь.
Постарайся увидеть ее лицо, услышать ее голос.
     - Зачем?
     - Постарайся.
     Я старался. Я в самом деле старался и, вы знаете, не смог. Я  никогда
в жизни не видел ее фотографии, и теперь лицо ее от меня ускользало.
     Зеб наблюдал за мной.
     - Ты выздоровеешь, - сказал он уверенно. - Теперь  послушай,  Джонни.
Мне надо было сказать тебе раньше. Юдифь очень милая женщина и, оказавшись
на свободе, она неизбежно должна была встретить подходящего  человека.  Но
нет, зачем объяснять все это влюбленному человеку?
     Он поднялся.
     - Джонни, мне надо идти. Мне очень не хочется оставлять тебя одного в
таком состоянии, но генерал Новак ждет меня, мы уезжаем.  Он  меня  живьем
съест за то, что я заставил себя ждать.  И  разреши  дать  тебе  еще  один
совет...
     Я ждал.
     - Я советую, - сказал он, - поговори с Магги. Она тебе поможет.
     Он уже выходил из комнаты, когда я остановил его вопросом.
     - Зеб, а что случилось между тобой и Магги? Что-то похожее?
     Он оглянулся и сказал резко:
     - Нет. Совсем не то. Это не было... не было то же самое.
     - Я тебя не понимаю, я просто не  понимаю  людей.  Ты  советуешь  мне
поговорить с Магги... А ты не будешь ревновать?
     Он посмотрел на меня, захохотал и ответил:
     -  Она  -  свободный  гражданин,  поверь  мне,  Джонни.  Если  бы  ты
когда-нибудь сделал ей что-то плохое, я  собственными  руками  оторвал  бы
тебе голову. Но, думаю, ты ничего плохого не сделаешь. А ревновать? Нет. Я
считаю, что она самый лучший парень из моих друзей, но женюсь я  лучше  на
горной львице.
     Он ушел, оставив  меня  опять  в  полном  недоумении.  Но  все  же  я
последовал его совету. Или, может быть, Магги последовала. Магги все знала
- оказалось, что Юдифь написала ей тоже. Мне пришлось ее разыскивать.  Она
сама пришла ко мне после  ужина.  Мы  поговорили  с  ней  обо  всем,  и  я
почувствовал себя куда лучше, настолько, что вернулся в кабинет и  полночи
работал, наверстывал упущенное днем время.
     Мы с Магги часто гуляли после обеда, но не заходили так далеко, как с
Зебом. Иногда я мог уделить на прогулку минут двадцать, не больше  -  надо
было возвращаться к работе, но это были лучшие минуты дня, и я ждал их.
     Неподалеку от  городка  у  нас  было  одно  особенно  любимое  место.
Тропинка вилась среди громадных каменных грибов, колонн, куполов и  других
пещерных чудес, которым  трудно  придумать  название  и  которые  можно  с
одинаковым успехом называть мечущимися душами и экзотическими цветами -  в
зависимости от  настроения.  На  этой  тропинке  стояла  каменная  скамья.
Тропинка здесь поднималась футов на сто над городком,  так  что  мы  могли
сидеть и смотреть на наш мир сверху и молчать,  и  Магги  могла  не  спеша
покурить. Я привык зажигать ей сигареты, как в свое время Зеб. Она любила,
когда я оказывал этот  маленький  знак  внимания,  а  я  уже  научился  не
задыхаться от дыма. Месяца через полтора после того, как Зеб уехал,  и  за
несколько дней до восстания мы сидели там и рассуждали, что будет с  нами,
если революция победит. Я сказал, что, наверное  останусь  в  армии,  если
армия сохранится.
     - А что будешь делать ты, Магги?
     Она медленно затянулась.
     - Так  далеко  в  будущее  я  не  заглядывала.  У  меня  нет  никакой
специальности. Другими словами,  мы  же  с  тобой  боремся  за  то,  чтобы
профессия,  к  которой  я  принадлежала,  исчезла  навсегда.  -  Она  сухо
усмехнулась и продолжала: "Меня не учили ничему полезному. Правда, я  могу
готовить, шить и следить за домом. Постараюсь найти  работу  экономки  или
служанки - ведь хорошие служанки очень редко попадаются,  на  них  большой
спрос."
     Мысль о том, что отважный и умный сержант Эндрюс, умеющая обращаться,
если нужно, с виброкинжалом, будут ходить в бюро найма  и  искать  работу,
чтобы прокормить себя, была для меня совершенно неприемлема. Магги, Магги,
которая спасла мою не такую уж ценную жизнь, по  крайней  мере,  дважды  и
никогда не задумывалась, чего это может ей стоить. Нет, только не Магги!
     Я выпалил:
     - Послушай, тебе этого делать не придется.
     - Другого пути я не знаю.
     - Ну тогда... тогда, как ты отнесешься к тому,  чтобы  готовить  обед
мне? Я надеюсь зарабатывать достаточно, чтобы нас обоих  прокормить,  даже
если меня после революции понизят до моего прежнего  чина.  Это  будет  не
очень жирно, но все-таки...
     Она взглянула на меня.
     - Ну что ж, Джонни, ты очень любезен.  -  Она  раздавила  сигарету  и
кинула ее вниз. - Я очень тебе благодарна, но ничего из этого  не  выйдет.
Твое начальство может не одобрить такого выбора.
     Я покраснел и почти прокричал:
     - Я совсем не то имел в виду!
     Я знал, что хотел сказать, но никак не мог подобрать слов...
     - Я имел в виду... Послушай, Магги, мы  с  тобой  друг  друга  хорошо
знаем, я тебе не противен... и нам неплохо  вместе...  Поэтому  почему  бы
нам...
     Она поднялась на ноги и обернулась ко мне:
     - Джон, ты хочешь жениться? На мне?
     Я сказал смущенно:
     - Ну, в общем... в этом и была моя мысль...
     Мне было неудобно, что она стоит передо мной, и я тоже встал.
     Она внимательно посмотрела на меня,  как  будто  увидела  впервые,  и
потом сказала печально:
     - Что ж, я очень благодарна,  в  самом  деле  благодарна...  и  очень
тронута... Но нет, Джонни, нет!
     Из глаз ее покатились слезы, и она всхлипнула. Но тут же взяла себя в
руки, вытерла глаза рукавом и закончила:
     - Ну вот, ты заставил меня разреветься. Я не ревела несколько лет.
     Я хотел обнять ее, но она оттолкнула мои руки и отступила на шаг.
     - Нет, Джонни! Сначала  выслушай  меня.  Я  готова  работать  у  тебя
экономкой, служанкой, но замуж за тебя я не выйду.
     - Почему нет?
     - Почему нет? Дорогой мой, очень дорогой мой мальчик,  потому  что  я
старая, усталая женщина, вот почему.
     - Старая? Ты старше меня не больше, чем на год или два. Ну три, самое
большее. И это не играет роли.
     - Я старше тебя на тысячу лет. Подумай, кем я была, где я была, что я
знаю. Сначала я была "невестой" Пророка.
     - Ты не виновата.
     - Может быть. Но затем я была любовницей твоего друга Зеба.  Ты  знал
об этом?
     - Ну... в общем, я в этом не сомневался.
     - Но это не все. У меня были другие мужчины. Одни по необходимости  -
я покупала их милос