олотых  слитках  цвета  моих  волос,  и  каждый  слиток  такой
тяжелый,   что   одному   не   поднять.   Фаворитка   короля,    увешанная
драгоценностями, гордится своим "падением", уличная же потаскушка, которая
продается за пенни, стыдится своего ремесла. Она неудачница и сознает это.
В мечтах я была любовницей короля, а не печальной уличной феей.
     Но Фонд Говарда, должно быть, платил щедро. Вот послушайте, что я вам
расскажу. Наш первый  дом  в  Канзас-Сити  едва-едва  подходил  под  мерку
респектабельного жилья среднего класса. Из-за близости квартала, где  жили
цветные, по соседству с нами селились люди скромные, хотя и белые  -  иных
не допускалось. Кроме того, наша улица шла  с  востока  на  запад,  а  дом
выходил на север - еще два минуса. Стоял он на высокой террасе, и  к  нему
надо  было  взбираться  по  лестнице.  Этот  двухэтажный  каркасный  домик
построили в 1880 году,  а  все  трубы  провели  задним  числом,  и  ванная
примыкала к кухне. Ни столовой, ни холла,  всего  одна  спальня.  Не  было
настоящего подвала - только грязная каморка, где стояла  печь  и  хранился
уголь. А вместо чердака - только низенькое пространство под крышей.
     Но снять дом за ту плату,  которую  мы  могли  себе  позволить,  было
трудно - Брайни повезло, что он и такой нашел. Я уже начинала думать,  что
мне придется рожать первенца в меблированных комнатах.
     Брайни повел меня смотреть дом, прежде чем окончательно договориться,
и я оценила его любезность: ведь в те дни замужняя женщина не имела  права
подписывать контракты, и ему не обязательно было со мной советоваться.
     - Ну как, подойдет он тебе?
     Подойдет ли! Водопровод, ватерклозет, ванная, газ, газовое освещение,
котельная...
     - Брайни, тут чудесно! Но по карману ли он нам?
     - Это моя проблема, миссис Смит, а не ваша. Платить будем  аккуратно.
То есть платить будешь ты, как мой агент - первого числа  каждого  месяца.
Домовладелец, джентльмен по имени Эбенезер Скрудж... [прижимистый делец из
рассказа Чарльза Диккенса]
     - Эбенезер Скрудж? Да неужели?
     - Мне так  послышалось.  Но  мимо  как  раз  шел  трамвай,  я  мог  и
ошибиться. Мистер Скрудж лично будет заходить за  деньгами  первого  числа
каждого месяца, если только оно не выпадет на воскресенье; в таком  случае
он зайдет в субботу, а не в понедельник, что особо подчеркнул в разговоре.
Подчеркнул он также, что платить следует наличными,  а  не  чеком.  Причем
серебром, не банкнотами.
     Арендная плата, несмотря  на  многочисленные  недостатки  дома,  была
высокой. Я так и ахнула, когда Брайни назвал мне ее: двенадцать долларов в
месяц.
     - Брайни!
     - Не квохчи, рябенькая. Мы снимаем этот дом только на  год.  Если  ты
выдержишь столько, то тебе не придется иметь  дело  с  уважаемым  мистером
Скруджем - на самом деле он О'Хеннеси - поскольку я уплачу за  год  вперед
со скидкой четыре процента. Это тебе о чем-нибудь говорит?
     Я прикинула в уме.
     - За ссуду сейчас берут шесть процентов... значит,  три  процента  за
то, что ты платишь вперед, как бы даешь ему взаймы - ведь  он  эти  деньги
еще  не  заработал.  Один  процент,  должно  быть,  за  то,  что   мистеру
О'Хеннеси-Скруджу  не  придется  двенадцать  раз   ездить   за   деньгами.
Получается 138 долларов 24 цента.
     - Огневушка, ты каждый раз меня поражаешь.
     - Следовало бы скинуть еще один процент за экономию  административных
расходов.
     - Как так?
     - А бухгалтерия? Ему ведь не придется каждый раз заносить твой  взнос
в книгу, раз ты платишь все разом. Тогда получится 136 долларов 80 центов.
Предложи ему 135, Брайни, и столкуйтесь на 136-ти.
     Муж изумленно воззрился на меня.
     - Подумать только - а я-то женился на ней из-за того, что она  хорошо
готовит. Давай-ка я посижу дома и рожу ребенка, а ты  за  меня  поработай.
Мо, где ты этому обучилась?
     - В средней школе города Фив. Ну, не совсем так. Одно  время  я  вела
отцовские счета, а потом нашла старый учебник брата Эдварда  "Коммерческое
счетоводство и начала бухгалтерии". Учебники у нас  общие  на  всех,  и  в
глубине холла на полках их был целый склад. Так что в  школе  я  этого  не
проходила, но учебник прочла. Только работать за тебя я не смогу: в горном
деле я полный нуль. И потом, мне неохота каждый день таскаться на  трамвае
в западные низины.
     - Я тоже не уверен, что сумею родить.
     - Это сделаю я, сэр, и с нетерпением жду того момента.  Но  ездить  с
тобой каждое утро до Мак-Джи-стрит я не прочь.
     - Буду счастлив, мадам. Но почему до Мак-Джи-стрит?
     - В школу бизнеса. Я хотела бы несколько  месяцев,  пока  не  слишком
растолстею, поучиться машинописи и стенографии по  Питтмену.  И  если  ты,
дорогой, вдруг заболеешь, я смогу работать в конторе и содержать  семью...
а если ты заведешь свое дело, смогу быть твоей секретаршей. Тогда тебе  не
придется никого  нанимать  и  мы  авось  преодолеем  тот  трудный  период,
который, судя по книгам, ожидает любую вновь созданную фирму.
     - Я сделал это из-за стряпни и еще одного твоего таланта, -  медленно
произнес Брайни. - Я точно помню. Кто бы мог подумать!
     - Так ты разрешаешь?
     - Да ты посчитай, во сколько обойдется обучение, трамвай, завтраки...
     - Завтраки мы оба будем брать с собой.
     - Давай отложим это до завтра, Мо. Или до послезавтра. Решим  сначала
с домом.
     Дом мы сняли, хотя тот скупердяй уперся на 138-ми долларах, и прожили
в нем два года, до появления второй дочки, Кэрол. Потом переехали за угол,
на Мерсингтон-стрит, в дом чуть побольше (принадлежавший  тому  же  лицу).
Там я в 1905 году родила сына, Брайана младшего, и узнала,  на  что  пошли
говардские премии.
     Произошло это в одно майское воскресенье 1906 года.  По  воскресеньям
мы часто ездили на трамвае до какой-нибудь конечной станции,  где  еще  не
бывали - обе девчушки в нарядных платьицах, а  маленький  на  руках  то  у
меня, то у Брайни. Но в тот раз мы  договорились  оставить  всю  троицу  у
соседки, миссис Ольшлягер - она была мне хорошей подругой, и в  разговорах
с ней я исправляла и совершенствовала свой немецкий.
     Мы с Брайни прошлись до Двадцать седьмой  улицы  и  сели  в  трамвай,
идущий на  запад.  Брайни,  как  всегда,  взял  пересадочные  билеты  -  в
воскресенье мы могли выйти где угодно и пересесть  на  что  захочется.  Не
проехали мы и десяти кварталов, как он нажал на кнопку.
     - Славный денек - давай пройдемся по бульвару.
     - Хорошо.
     Брайни помог мне сойти, мы перешли улицу и пошли по направлению к югу
по западной стороне бульвара Бентона.
     - Хотелось бы тебе пожить в этом районе, голубка?
     - Очень бы хотелось, и мы обязательно здесь поселимся - лет так через
двадцать. Здесь прелестно.
     Еще бы не прелестно - каждый дом на отдельном участке,  в  каждом  по
десять-двенадцать комнат, при каждом подъездная аллея  и  каретник  (сарай
по-нашему, по-деревенски). Цветочные клумбы, витражи над входом,  строения
все новые и прекрасно содержащиеся. Судя по стилю, квартал строился в 1900
году - я вспомнила, что здесь шли работы в год нашего приезда.
     - Лет через двадцать? Черта с два,  любимая,  не  будь  пессимисткой.
Давай выберем себе дом и купим его. Как насчет того, с "саксом" у ворот?
     - А "сакс" тоже возьмем? Мне не  нравится,  когда  дверь  открывается
наружу - дети выпадут. Лучше тот фаэтон с парой вороных.
     - Мы ведь не лошадей покупаем, а дом.
     - Да ведь в воскресенье нельзя покупать дом, Брайни:  контракт  будет
недействителен.
     - Сегодня можно условиться, а бумаги подпишем в понедельник.
     - Прекрасно, сэр.
     Брайни любил разные выдумки, и  я  всегда  ему  подыгрывала.  Он  был
счастливый человек, и я была с ним счастлива - и в постели, и вне ее.
     В конце квартала мы перешли на восточную сторону бульвара и двинулись
дальше. Перед третьим домом от угла Брайни остановился.
     - Мне нравится этот, Мо. Счастливый дом, похоже. А тебе?
     Дом был похож на все остальные: большой, комфортабельный, красивый  -
и дорогой. Разве  что  не  такой  привлекательный,  как  другие,  наверно,
необитаемый -  веранда  пустая  и  шторы  задернуты.  Но  я  старалась  по
возможности соглашаться с мужем, а дом не виноват,  что  в  нем  никто  не
живет. Если это так.
     - Да, этот дом мог бы стать счастливым, живи в нем подходящие люди.
     - Например, мы?
     - Например, мы.
     Брайан пошел по дорожке к дому.
     - Кажется, дома никого нет. Посмотрим - а вдруг они не заперли дверь?
Или окно?
     - Брайан!
     - Тихо, женщина.
     Волей-неволей я последовала за ним по дорожке, чувствуя,  что  миссис
Гранди всего квартала смотрят на меня из-за штор. (Впоследствии оказалось,
что так оно и было.)
     Брайан подергал дверь.
     - Заперто. Ну-ка, попробуем этим. - Он полез в карман и достал  ключ,
отпер дверь и распахнул ее передо мной.
     Я вошла, вконец напуганная, но внутри немного успокоилась: голые полы
и гулкое эхо доказывали, что дом пуст.
     - Брайан, что происходит? Не дразни меня, пожалуйста.
     - Я не  дразню,  Мо.  Если  дом  тебе  нравится,  то  это  запоздалый
свадебный подарок невесте от жениха. А не нравится - я его продам.
     Я нарушила одно из своих правил и расплакалась при нем.



                        8. СЦЕНЫ ИЗ ЖИЗНИ БОГЕМЫ

     Брайан обнял меня и потрепал по спине.
     - Хватит заливаться. Не выношу женских слез. Они меня раздражают.
     Я перестала плакать, прижалась к  нему  покрепче  и  широко  раскрыла
глаза.
     - Вот это да! Специальный воскресный выпуск. - Брайан утверждал,  что
церковь пробуждает в нем только одно чувство, а именно похоть, потому  что
он никогда не слушает службу, а только думает о праматери Еве, которая, по
его мнению, была рыжая.
     Излишне говорить, что церковь действовала так же и  на  меня.  Каждое
воскресенье  после  церкви  мы,  уложив  детишек  спать,  устраивали  себе
"утренник".
     - Нну-у, миледи. Разве вы не желаете сначала осмотреть дом?
     - А я тебе ничего и не предлагаю. Я бы  здесь  не  осмелилась.  Вдруг
войдет кто-нибудь.
     - Никто не войдет. Ты разве не заметила, что я запер дверь на  засов?
Морин... мне сдается, ты не веришь, что я дарю тебе этот дом.
     Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.
     - Мой муж, если ты скажешь, что солнце встает  на  западе,  я  поверю
тебе. Но могу не понять. Вот и сейчас не понимаю.
     - Тогда объясню. На самом деле я не  могу  подарить  тебе  этот  дом,
потому что он и так твой. Это ты за него  заплатила.  Мне  он  принадлежит
чисто формально. На той неделе мы это изменим и перепишем его на  тебя.  В
нашем штате замужняя женщина может владеть недвижимостью, если в документе
оговорено, что она замужем, и если муж отказывается от права на  владение.
Последнее - просто формальность. А теперь о том, как ты его купила.
     Купила я его, лежа на спине и "выбивая чеки". На первый  взнос  пошли
деньги, которые Брайан  скопил  в  армии,  и  еще  взял  в  долг  у  своих
родителей. Взнос получился солидный, и Брайан взял  две  ипотечные  ссуды:
одну из обычных шести процентов, вторую из восьми с половиной.  Дом  в  ту
пору снимали жильцы; Брайан оставил их и использовал  арендную  плату  для
расчета по ипотекам.
     Говардской премией на Нэнси он погасил вторую,  разорительную  ссуду,
премией за Кэрол рассчитался с родителями. С  помощью  премии  за  Брайана
младшего Брайан старший выплатил первую ипотеку  настолько,  что  арендная
плата с жильцов позволила ему наконец очистить собственность  к  маю  1906
года, всего через шесть с половиной лет после того, как  он  воздвиг  свою
долговую пирамиду.
     Я сказала Брайни, что он рисковый человек.
     - Не совсем, - ответил он, - я ведь поставил на тебя, дорогая.  И  ты
сработала, как часы. Правда, Брайан младший появился несколько позже,  чем
я ожидал, но у меня был гибкий график. Хоть я и настоял  на  необходимости
выплатить первую ипотеку раньше срока, я  не  должен  был  ее  выплачивать
ранее первого июня 1910 года. Но ты вышла вперед, как настоящий чемпион.
     Еще год назад Брайан обсудил  свой  проект  со  съемщиком  дома,  они
условились заранее, и в прошлую пятницу жильцы мирно выехали.
     - Так что дом твой, дорогая. Я  не  стал  возобновлять  наш  арендный
договор; О'Хеннеси-Скрудж знает, что мы съезжаем. Можем сделать  это  хоть
завтра и перебраться сюда, если дом тебе нравится. Или лучше продадим его?
     - Не смей говорить о продаже нашего дома!  Брайни,  если  это  правда
твой свадебный подарок,  тогда  я  наконец-то  сделаю  тебе  свой.  Твоего
котенка.
     - Нашего котенка, ты хочешь сказать, - усмехнулся он.  -  Я  тоже  об
этом подумал.
     Мы не завели котенка до сих пор потому, что  с  обеих  сторон  нашего
домика на Двадцать шестой улице жили собаки, и один  пес  был  закоренелый
убийца кошек. С переездом за угол угроза не исчезла.
     Брайан показал мне дом. Он был чудесный: наверху большая ванная и еще
одна, поменьше, и  маленькая  внизу,  при  комнате  для  прислуги;  четыре
спальни и  спальная  веранда,  гостиная,  салон,  просторная  столовая  со
встроенным буфетом и полками для посуды; в салоне - газовый камин, который
можно топить и дровами, если  убрать  газовую  горелку:  чудесная  большая
кухня; парадная лестница и удобная черная лесенка, ведущая наверх из кухни
- да просто все, что может пожелать семья, в которой  есть  дети,  включая
огороженный задний двор - как раз для детей и зверюшек, и для  крокета,  и
для пикников. И еще огород и песочница. Я снова расплакалась.
     - Прекрати, - велел Брайни. - Вот это - супружеская спальня. Если  ты
не предпочтешь другую комнату.
     Спальня была великолепная, большая, полная воздуха, и к ней примыкала
веранда. В доме, пустом и довольно чистом (я уже предвкушала, как отскребу
здесь каждый дюйм), остались кое-какие вещи, которые не стоило перевозить.
     - Брайни, там на веранде, на качелях, лежит подушка. Ты не  принесешь
ее сюда?
     - Как скажешь. А зачем?
     - Чек выбьем.
     - Слушаюсь, мадам! А я уж думал, когда же ты решишься  окрестить  наш
новый дом.
     Подушка выглядела не очень чистой и была не слишком большая,  но  это
все пустяки, лишь бы защитила мой позвоночник от голых досок. Когда Брайни
принес ее и положил на пол, я освобождалась от последних одежек.
     - Эй! Оставь чулки.
     - Слушаюсь,  сэр.  Как  скажете,  мистер.  А  стаканчиком  сперва  не
угостите? - Пьяная от возбуждения, я глубоко вздохнула и легла на спину. -
Вас как зовут-то, мистер? Меня звать Крольчиха - я шибко плодовитая.
     - Да уж. - Брайни разделся, повесил пиджак на крючок за дверью ванной
и лег ко мне. Я потянулась навстречу, но он удержал меня  и  поцеловал.  -
Мадам, я люблю вас.
     - А я вас, сэр.
     - Рад слышать. Готовьтесь. - И чуть погодя:  -  Эй,  отпусти  немного
гайку.
     Я чуть расслабилась.
     - Так лучше?
     - Чудненько. Ты прелесть, любимая.
     - И ты, Брайни. Ну же... прошу тебя.
     Я почти сразу достигла вершины, потом взвились ракеты, я  завопила  и
почти не помнила себя, когда Брайни меня  отпустил,  -  а  после  потеряла
сознание.
     Мне не свойственно падать в обморок, но в тот раз это случилось.
     Через два воскресенья не пришли очередные месячные, а в феврале  1907
года родился Джордж Эдуард.


     Следующие десять лет были сплошной идиллией.
     Наша жизнь со стороны может показаться скучной и банальной - мы  ведь
просто тихо жили в доме на тихой улице и растили  детей...  а  еще  котят,
морских свинок, кроликов, золотых рыбок, а однажды даже червей-шелкопрядов
на крышке моего пианино. Это затеял Брайан  младший,  будучи  в  четвертом
классе.  Для  них  требовались  листья  тутового  дерева,  и   в   большом
количестве. Брайан младший договорился с соседом, у которого  росло  такое
дерево. В нем рано  проявился  отцовский  талант  добиваться  всего  любым
путем, каким бы невероятным ни казался его план.
     Договор о шелковичных листьях был крупным событием в нашей  тогдашней
жизни.
     А еще у нас были детсадовские плакатики со звездочками на  кухне,  на
задней веранде стояли  трехколесные  велосипеды  рядом  с  роликами,  были
пальчики, которые надо было целовать и перевязывать, и разные поделки  для
школы, и множество ботинок, которые надо  было  начистить,  чтобы  вовремя
поспеть в воскресную школу, и шумные свары из-за рожка для обуви,  пока  я
наконец не завела каждому свой, надписав на них имена.
     Все это время чрево Морин то росло, то  убывало,  как  круглое  чрево
луны: Джордж в 1907-м, Мэри в 1909-м, Вудро в 1912-м, Ричард  в  1914-м  и
Этель в 1916-м. Ею дело отнюдь не кончилось - просто в  нашу  жизнь  вошла
война, изменившая мир.
     Но до войны  случилось  еще  много  всего,  и  кое  о  чем  я  должна
рассказать. Мы  переменили  церковь,  которую  посещали,  будучи  жильцами
"Скруджа", на другую. Наши церкви менялись к лучшему так же,  как  и  наши
дома и кварталы обитания. В Соединенных Штатах того времени протестантское
вероисповедание имело прямое  отношение  к  имущественному  и  социальному
статусу, хотя вслух об этом не говорилось. На вершине пирамиды  находилась
высокая   епископальная   церковь,    низ    же    ее    занимали    секты
фундаменталистов-пятидесятников, собиравшие сокровища на  небе,  поскольку
не сумели накопить их на земле.
     Раньше мы  посещали  церковь  среднего  уровня  -  ту,  что  поближе.
Переехав  в  более  приличный  район,  нам  следовало  перейти   в   более
респектабельную церковь на бульваре - но сменили  мы  церковь  в  основном
из-за того, что Морин в ней, можно сказать, изнасиловали.
     Я сама была виновата. Во все века  изнасилование  представляло  собой
любимый вид спорта многочисленных мужиков - при условии, что это сойдет им
с рук - и женщины моложе девяноста и старше шести во все века подвергаются
опасности... если не знают, как ее избежать, и не исключают  всякий  риск,
что почти невозможно.
     Пожалуй, я зря установила ограничение от  шести  до  девяноста:  есть
безумцы, способные изнасиловать любое  существо  женского  пола,  в  любом
возрасте. Изнасилование - не половой акт, но акт зверской агрессии.
     А то, что произошло со мной, вряд ли можно назвать  изнасилованием  -
нечего мне было соваться без сопровождающих к проповеднику, я же поступила
именно так, зная, что за этим последует. Преподобный Тимберли (скотина!) в
мои четырнадцать лет ухитрился дать мне понять,  что  может  научить  меня
многому в жизни и любви, отечески ущипнув меня за попку. Я  рассказала  об
этом отцу, не называя его имени, и  отцовский  совет  помог  мне  положить
этому конец.
     Но этот новый  библейский  старатель...  Случилось  это  через  шесть
недель после переезда в новый дом. Я уже знала, что беременна  и  изнывала
от желания: Брайан уехал.  Я  не  жаловалась  -  разъезды  входили  в  его
профессию, на свете очень много таких занятий: волка ноги  кормят.  В  тот
раз он поехал  в  Денвер,  а  когда  я  ожидала  его  домой,  прислал  мне
телеграмму,  "ночное  письмо":  "Пришлось  заехать  в   Монтану   дня   на
три-четыре, а может, и на неделю. Целую, Брайан".
     А, чтоб тебе, зараза ты этакая. Но я улыбалась, потому  что  за  мной
наблюдала Нэнси, а ее в шесть  лет  было  трудно  провести.  Я  прочла  ей
телеграмму в своей редакции и убрала подальше - она уже научилась читать.
     В три часа дня я, вымытая, принаряженная и без панталон под  платьем,
постучала в дверь кабинета преподобного Эзекиеля, библейского старателя. С
детьми  оставалась  наша  постоянная  сиделка.  В  письменной  инструкции,
оставленной ей, говорилось, куда я иду и указывался пасторский телефон.
     Между мной и преподобным доктором шла молчаливая тайная  игра  с  тех
самых пор, как он взошел на свою кафедру три года назад. Не  то  чтобы  он
мне так уж правился,