у и во всем остальном.
     - А я ему и так верю, - сказала вдруг Нэнси.
     - Почему, Нэнси? - спросил отец.
     - А помнишь, дедушка - да нет, тебя не  было.  Это  случилось  в  тот
день, год назад, когда объявили войну. Папа поцеловал нас всех и  ушел.  А
ты, дедушка, ушел следом за папой...
     Отец кивнул.
     - Да, я помню, - сказала я.
     - А ты, мама, пошла прилечь. Тут позвонил дядя Тед. Да,  я  знаю,  он
звонил потом еще раз, и ты, дедушка, с ним говорил. Ты нехорошо говорил  с
ним...
     - Да, Нэнси, и жалею об этом.
     - Ну, это было недоразумение, все мы об этом знаем. Но в  первый  раз
он позвонил примерно за час до вашего  разговора.  Я  была  расстроена  и,
наверно, плакала - дядя Тед понял и сказал,  чтобы  я  не  волновалась  за
папу, потому что он, дядя Тед, провидец  и  умеет  предсказывать  будущее.
Сказал, что папа вернется домой. И я вдруг перестала тревожиться и  с  тех
пор больше так не волновалась. Потому что  знала  -  то,  что  он  сказал,
правда. Дядя Тед в самом деле знает будущее... потому что сам из будущего.
     - Ну как, отец?
     - Откуда мне знать, Морин? - Отец глубоко  задумался.  -  Думаю,  нам
следует остановиться на том -  по  принципу  бритвы  Оккама  [по  принципу
средневекового философа Оккама для объяснения  явлений  должна  выбираться
наиболее простая гипотеза], - что  сам  Тед,  во  всяком  случае,  в  свою
историю верит. При этом, конечно, не исключено, что у него не все дома.
     - Дедушка! Ты же знаешь, что дядя Тед не сумасшедший!
     - Пожалуй - но его история совершенно сумасшедшая. Нэнси,  я  пытаюсь
подойти к ней рационально. Не ругай деда - я делаю,  что  могу.  В  худшем
случае через пять месяцев все  станет  ясно.  11-е  ноября.  Конечно,  это
слабое утешение, Морин, но немного смягчает подлый номер, который  выкинул
с вами Вудро. Надо было отлупить его там же, на месте.
     - Не ночью же в лесу, папа, не такого малыша. А  теперь  уже  поздно.
Нэнси, помнишь то место, куда сержант Теодор возил нас всех на пикник?  Мы
были там.
     Нэнси разинула рот.
     - И Вуди с вами? Так вы не... - и она поперхнулась. Отец принял мину,
словно при игре в покер. Я посмотрела с одного на другую.
     - Ах вы, милые! Я с каждым из вас поделилась своими  планами,  но  ни
одному не сказала, что кто-то еще посвящен. Да, Нэнси, я,  как  и  сказала
тебе,  ехала  туда  с  определенной  целью:  проводить  Теодора  на  войну
наилучшим образом, если он мне позволит. И он уж  было  позволил,  но  тут
выяснилось, что на заднем сиденье прятался Вудро.
     - Вот ужас!
     - Еще бы  не  ужас.  Так  что  мы  быстренько  отправились  оттуда  в
Электрик-парк, и больше остаться наедине нам не удалось.
     - Ой, бедная мама! - Нэнси перегнулась через дедовы  ноги,  обхватила
мою голову руками и закудахтала надо мной - в  точности  как  я  над  ней,
когда ей бывало плохо. Потом она выпрямилась.
     - Мама, ты должна это сделать прямо сейчас!
     - Здесь, когда в доме полно детей? Что ты, дорогая, - нет, нет!
     - Я тебя посторожу! Дедушка, как по-твоему - можно?
     Отец молчал, и я повторила:
     - Нет, дорогая, нет. Слишком опасно.
     - Мама, - ответила она, - если ты боишься, то я - нет. Дедушка знает,
что я беременна, да, дедушка? Иначе не собиралась бы замуж. И я знаю,  что
сказал бы Джонатан. - Она соскользнула на самый край кровати. -  Сейчас  я
пойду вниз и провожу дядю Теда на войну. А завтра скажу про это Джонатану.
Мама, Джонатан просил передать тебе кое-что. Но я передам тебе это,  когда
опять поднимусь наверх.
     - Не задерживайся слишком долго, - вяло сказала я. - Мальчишки встают
в полпятого - смотри не попадись им.
     - Я буду осторожна. Пока.
     - Нэнси! - остановил ее дед. - А ну-ка сядь. Ты  посягаешь  на  права
своей матери.
     - Но, дедушка...
     - Тихо! Вниз пойдет Морин - завершить то, что начала. Как и  следует.
Я покараулю, дочка. А Нэнси может мне помочь, если хочет. Но помни свой же
совет и не задерживайся слишком долго.  Если  ты  к  трем  не  поднимешься
наверх, я спущусь и постучу вам в дверь.
     - Мама, а почему бы нам не пойти вдвоем? - взмолилась Нэнси. - Спорю,
что дяде Теду это понравится!
     - Я тоже спорю, что понравится, - проворчал отец,  -  но  сегодня  он
этого не получит. Хочешь проводить солдата - прекрасно. Но не  сегодня,  и
сначала посоветуйся с Джонатаном. Теперь марш  в  постель,  а  ты,  Морин,
ступай вниз к Теду.
     Я наклонилась к нему, поцеловала и слезла с кровати.
     - Иди, Нэнси, - сказал отец, - первая вахта моя.
     Она выпятила губу.
     - Нет уж, дедушка, я останусь тут и буду тебе надоедать.
     Я прошла через веранду в свою комнату  и  оттуда  спустилась  вниз  -
босиком и завернувшись в покрывало, не посмотрев, выгнал  отец  Нэнси  или
нет. Если ей удалось приручить деда, что мне, вдвое старше ее, не удалось,
я не хотела этого знать. Не теперь. Теперь я думала о  Теодоре...  да  так
успешно, что в тот миг, когда тихо открыла дверь в свою  швейную  комнату,
была в наивысшей готовности.
     Как ни тихо я двигалась, он услышал меня и принял в объятия, только я
закрыла дверь. Я обняла его в ответ, потом стряхнула с  себя  покрывало  и
снова приникла к нему - наконец-то оказавшись нагая в его объятиях.


     Все это неизбежно привело к тому,  что  в  среду,  после  пикника  на
заднем дворе, я сидела на качелях с Теодором, Брайаном  и  отцом,  слушая,
как спорят отец с Теодором, а наша молодежь играла в  крокет.  По  просьбе
Брайана Теодор вновь изложил свою теорию о том, когда  может  и  когда  не
может забеременеть самка гомо сапиенс.
     С оплодотворения они переключились на  акушерство  и  начали  осыпать
друг друга безграмотной латынью, не сошедшись относительно того, что лучше
всего  применять  при  каком-то  родовом  осложнении.   Чем   больше   они
расходились во мнениях, тем вежливее друг  с  другом  становились.  Своего
мнения у меня не было - о родовых осложнениях я знаю  только  из  книг,  а
сама рожаю почти так же, как курица несет яйца: ойкну разок - и готово.
     Брайни наконец прервал спор к некоторому  моему  облегчению.  Мне  не
хотелось даже и слушать об ужасах, которые бывают при неправильном течении
родов.
     - Все это очень интересно, но можно мне спросить, Айра, - есть у Теда
медицинское образование или нет? Извини, Тед.
     - Не за что, Брайан. Я  знаю,  что  моя  история  звучит  невероятно,
потому-то и не люблю ее рассказывать.
     - Брайан, ты разве не слышишь, что последние полчаса  я  обращаюсь  к
Теду "доктор"? А злит меня - или, точнее, угнетает - то, что Тед  знает  о
медицине столько, сколько мне и не снилось. И все-таки от  этих  лекарских
разговоров мне захотелось снова вернуться к практике.
     Теодор прочистил горло в точности как отец.
     - Мррф, доктор Джонсон...
     - Да, доктор?
     - Я думаю, мои более  обширные  познания  в  терапии  -  вернее,  мои
познания в более обширной терапии - раздражают вас еще и  потому,  что  вы
считаете меня человеком моложе себя. Но я, как уже говорил, только выгляжу
моложе. На самом деле я старше вас.
     - Сколько же вам лет?
     - Я отказался ответить на такой же вопрос миссис Смит.
     - Теодор! Меня зовут Морин. (Сил нет с этим человеком!)
     - У маленьких кувшинчиков большие ушки, - спокойно ответил Теодор.  -
Доктор Джонсон, терапию моего времени не труднее изучить,  чем  вашу;  она
даже проще, поскольку в ней меньше  эмпирического,  и  она  базируется  на
разработанной до мелочей, тщательно проверенной теории.  Опираясь  на  эту
логически верную теорию,  вы  могли  бы  очень  скоро  усвоить  все  новые
достижения и  быстро  перейти  к  клинической  практике  под  руководством
наставника. Вам это было бы нетрудно.
     - Черт возьми, сэр, но у меня никогда не будет такой возможности!
     - Я вам  ее  предлагаю,  доктор.  Мои  сестры  будут  ждать  меня  на
условленном месте в Аризоне 2 августа 1926 года, через восемь лет. Если вы
пожелаете, я буду счастлив взять вас с  собой  в  свое  время  и  на  свою
планету, где вы сможете заняться  терапией  -  проблем  не  будет:  я  там
председатель правления медицинской школы. А потом вы сможете  остаться  на
Терциусе или вернуться на Землю, если захотите - в то же время и место, из
которого отправились, но  с  пополненным  образованием,  омоложенным  и  с
обновленным  желанием  жить  -  таков  побочный,  но   прекрасный   эффект
омоложения.
     Лицо отца приняло странное  отрешенное  выражение,  и  он  прошептал:
"...берет Его диавол на весьма высокую гору, и показывает Ему все  царства
мира..."
     - "...и славу их", - закончил Теодор. - Матфей, глава четвертая, стих
восьмой. Но я не диавол, доктор, и не предлагаю вам ни бегства, ни власти,
только свое гостеприимство, после  того  как  пользовался  вашим,  да  еще
возможность освежить ваши знания. И совсем не обязательно решать сегодня -
у нас еще восемь лет впереди. Можете отложить решение до последней минуты.
На "Доре" - это мой корабль - места хватит.
     Я положила руку отцу на плечо.
     - Отец, ты  помнишь  1893  год?  Врач,  обучавший  отца  медицине,  -
пояснила я Теду, - не верил в существование микробов,  а  вот  отец  после
многих лет практики отправился  в  Северо-Западный  университет  поучиться
современной бактериологии, асептике и тому подобным  вещам.  Отец,  сейчас
тебе предлагают то же  самое  -  и  какая  невероятная  возможность!  Отец
согласен, Теодор, - просто он иногда не любит признаваться в том, чего ему
хочется.
     - Не суйся не в свое дело, Морин. Тед сказал, у меня есть восемь  лет
на размышление.
     - Кэрол не надо думать восемь лет. И мне тоже! Если Брайни разрешит -
и если Теодор вправду может доставить меня обратно в тот же день и час...
     - Могу.
     - И я увижу Тамару?
     - Ну конечно.
     - Ох! Брайан? Я только съезжу и вернусь в тот же день...
     - Ты можешь отправиться с ней, Брайан, - заметил Теодор. -  Погостите
у нас несколько дней или месяцев и в тот же день вернетесь.
     - Ах ты. Господи! Сержант, нам  с  тобой  еще  войну  надо  выиграть.
Нельзя ли отложить все это до возвращения из Франции?
     - Разумеется, капитан.
     Не помню, как разговор перешел  на  экономику.  Сначала  я  поклялась
молчать о периодах женского плодородия,  но  при  этом  скрестила  пальцы.
Дудочки. Оба доктора, папа и Теодор, внушали  мне,  что  я  убереглась  от
инфекции - гонококков, бледных спирохет и прочего - именно потому, что мне
вбили в голову: "Всегда пользуйся презервативом, если не хочешь  ребенка".
Тому же я учила своих девочек. Я не стала  говорить  им  о  многочисленных
случаях, когда обходилась без этих  противных  резинок,  потому  что  была
беременна и знала это. Вот  как  прошлой  ночью.  Резиновый  чехольчик  от
болезни не спасет: главное здесь - очень-очень тщательный выбор  партнера.
Через рот или глаза можно заразиться не хуже, чем через влагалище - и куда
проще. Не лягу же я с мужчиной, не поцеловав его сначала? Глупости какие.
     Не помню, чтобы когда-нибудь пользовалась резинкой,  после  того  как
Теодор рассказал мне о календарном способе предохранения, или чтоб мне  не
удалось выбить чек, когда я того хотела.
     Размышляя обо всем этом, я вдруг услышала:
     - Двадцать девятого октября 1929 года.
     - Как так? - брякнула я. - Ты же сказал,  что  возвращаешься  к  себе
второго августа двадцать шестого года?
     - Слушай, о чем говорят, морковка, -  сказал  муж.  -  В  понедельник
будет контрольная.
     - Я говорил о Черном вторнике, Морин, - пояснил Теодор. - Так назовут
в будущем величайший за всю историю биржевой кризис.
     - Такой же, как в девяносто седьмом?
     - Не знаю точно, что произошло в  девяносто  седьмом  -  я,  как  уже
говорил,  подробно  изучал  только  историю  того   десятилетия,   которое
намеревался провести здесь - от окончания войны до  Черного  вторника,  29
октября 1929 года. Эти десять лет после первой мировой войны...
     - Стойте-ка! Вы сказали "первой мировой войны", доктор? Первой?
     - Доктор Джонсон, кроме этой золотой декады - с 11 ноября  1918  года
по 29 октября 1929-го - вы  будете  воевать  все  столетие.  В  1939  году
начнется вторая мировая война - еще дольше и страшнее этой. А более мелкие
войны будут вестись на протяжении всего века. Следующий же  век,  двадцать
первый, будет еще хуже - и намного.
     - Тед, - сказал отец. - В тот день, когда объявили войну,  ты  просто
говорил то, что знал. Да?
     - Да, сэр.
     - Зачем же ты тогда пошел в армию? Это не твоя война... капитан Лонг.
     - Чтобы завоевать  ваше  уважение,  пращур,  -  очень  мягко  ответил
Теодор. - И чтобы Морин могла гордиться мной.
     - Мррф! Ладно! Надеюсь, вы не пожалеете об этом, сэр.
     - Никогда.


     Четверг был хлопотливый день. Элеанор и я - с помощью всех моих и  ее
старших  детей,  с  большой  помощью  сержанта  Теодора,   ставшего   моим
адъютантом (он называл это "собачьей вахтой", и отец тоже, но я не  давала
им вывести меня из себя), с некоторой помощью от наших мужей и от  отца  -
за сутки подготовили церемонию венчания.
     Должна, правда, признаться, что всю подготовительную работу мы с  ней
проделали загодя. Мы составили  список  гостей,  предупредили  священника,
причетника и организатора банкетов, как только Брайан позвонил  и  сказал,
когда приедет. Приглашения напечатали во  вторник,  конверты  надписали  в
среду двое лучших каллиграфов семьи Везерел, по домам их разнесли двое  ее
и двое моих мальчишек, отвечать на приглашения  предлагалось  по  телефону
конторы Джастина, ну и так далее.
     Невесту мы тоже ухитрились одеть вовремя и как полагается,  поскольку
у сержанта Теодора неожиданно обнаружился еще один талант: швеи - то  есть
швеца -  а  точнее  сказать,  дамского  портного.  Своей  главной  цели  -
использовать телепатический дар Элеанор - я  уже  достигла:  Теодор  отвез
меня к ней утром в четверг, и я изложила ей, в чем моя проблема, начав для
скорости срывать с себя одежду, как только дверь ее апартаментов закрылась
за нами. Потом Элеанор дала распоряжение горничной провести к нам Теодора.
     Опустим натуралистические подробности; через полчаса Элеанор  сказала
мне:
     - Морин, милая, Теодор верит во все, что говорит.
     На что Теодор заметил, что каждый Наполеон в сумасшедшем доме верит в
то, что говорит, не менее твердо.
     - Капитан Лонг, - ответила Элеанор, - мужчины очень слабо  связаны  с
реальностью, так что не вижу, какое это имеет  значение.  Вы  сказали  мне
правду, как вы ее понимаете, о вашей жизни в будущем,  и  сказали  правду,
что любите Морин. И поскольку  я  тоже  ее  люблю,  то  надеюсь  завоевать
частицу и вашей любви. Пожалуйста, помогите мне встать - и благодарю  вас,
сэр! Вы мне подарили огромную радость.
     Сразу после этого перед нами  встала  задача:  как  успеть  доставить
подвенечное платье Элеанор вместе с Нэнси к портнихе, чтобы Джонатан успел
завезти Брайана с Нэнси в контору к Джастину,  чтобы  все  четверо  успели
явиться  в  мэрию  за  разрешением  -  ведь  и  жених,  и   невеста   были
несовершеннолетние.
     - Зачем нам портниха? - сказал Теодор. - Если не ошибаюсь, Элеанор, в
этой тумбочке у вас швейная машинка "Зингер".  И  зачем  нам  Нэнси?  Мама
Морин, ты, кажется, говорила, что вы с ней носите одинаковые платья.
     Я подтвердила, что мы действительно часто даем друг другу  что-нибудь
поносить.
     - В бедрах я на дюйм полнее, и в груди почти на столько же. Но  разве
мы посмеем тронуть платье Элеанор? Погоди, ты его еще не видел.
     Хотя Элеанор была крупнее и выше меня,  платье  мне  почти  годилось,
поскольку однажды уже перекраивалось для Рут, дочери Элеанор, на три дюйма
ниже матери. Платье было великолепное, из белого  атласа,  густо  расшитое
мелким жемчугом, с фатой из бельгийских кружев и десятифутовым шлейфом.  В
первоначальном виде присутствовали еще рукава "баранья ножка" и  турнюр  -
при перекройке все это исчезло.
     Ни за какие на свете деньги нельзя было сшить платье такого  качества
за те несколько часов, что нам оставались, - моей Нэнси  повезло,  что  ее
новая мама ссудила ей такое сокровище.
     Элеанор принесла его. Теодор пришел в восхищение но не смутился.
     - Элеанор, подгоним его впритык на маму Морин - тогда Нэнси  как  раз
пролезет. Какое на ней будет белье? Корсет? Бюстгальтер? Панталоны?
     - Ни разу не надевала на Нэнси корсет,  -  сказала  я.  -  И  она  не
собирается начинать.
     - Правильно! - согласилась Элеанор. - Хотела бы  я  тоже  никогда  не
начинать. Лифчик Нэнси тоже не нужен. Как насчет штанишек? Рейтузы с  этим
платьем не наденешь. Эмели Берд и Харцфельд носят трусики, но и они  будут
выделяться под платьем, если оно будет сидеть как следует.
     - Обойдемся без штанов, - решила я.
     - Все старые грымзы мигом поймут, что их на ней нет,  -  заколебалась
Элеанор.
     Я с чосеровским [Чосер, Джеффри - английский поэт эпохи  Возрождения]
выражением высказала свое отношение к мнению старых грымз.
     - Надену ей круглые подвязки.  Сменит  на  пояс  потом,  когда  будет
переодеваться.
     - Тогда и панталоны может надеть, - добавил Теодор.
     - Теодор!  -  поразилась  я.  -  Удивляюсь  тебе.  Зачем  новобрачной
панталоны?
     - Ну не панталоны, а самые легкие и  маленькие  штучки  из  тех,  что
продаются сегодня. Чтобы Джонни мог снять их с нее, дорогая. Символическая
дефлорация, старый языческий обряд. Пусть почувствует, что она замужем.
     Мы с Эл хихикнули.
     - Не забыть сказать Нэнси.
     - А я скажу Джонатану, чтобы устроил настоящую церемонию. Ну  что  ж,
Элеанор, поставим Морин на этот низкий  столик  и  начнем  втыкать  в  нее
булавки. Мама Морин, ты всюду чистая  и  сухая?  Не  вывернуть  ли  платье
наизнанку, влага для атласа - просто гибель.
     Следующие двадцать пять минут Теодор  трудился  не  покладая  рук,  я
стояла смирно, а Элеанор снабжала его булавками.
     - Лазарус, где вы учились мастерству одевать женщин? - спросила она.
     - В Париже лет сто назад.
     - Лучше бы я не спрашивала. Я тоже числюсь среди ваших предков? Как и
Морин?
     - К сожалению, нет. Но я  женат  на  трех  ваших  прапраправнучках  -
Тамаре, Иштар и Гамадриаде, а мой брачный брат - Айра Везерел. Может быть,
есть и другое родство - наверняка есть,  -  но  Морин  права:  я  искал  в
архивах только своих прямых предков. Я же не знал, что  встречу  тебя,  Эл
Прекрасный Животик. Ну вот, почти все. Как - перешивать? Или отдадим вашей
портнихе?
     - Ну как, Морин, - спросила Эл. - Я согласна  рискнуть  платьем  -  я
доверяю Лазарусу, то есть мсье Жаку Нуару, но свадьбой  Нэнси  без  твоего
разрешения рисковать не стану.
     - Я не могу судить о Теодоре, или о Лазарусе, или как там его зовут -
имеется в виду тот жеребец, который использует меня  вместо  манекена.  Но
ведь ты мне, кажется, говорил, что сам перешил свои бриджи? Подогнал их по
себе?
     - Oui, Madame.
     - Где ваши брюки, сержант? Вы всегда должны знать, где ваши брюки.
     - Я знаю где, - сказала Эл и принесла их.
     - В коленках, Эл. Выверни наизнанку и посмотри. - Я присоединилась  к
ней и вскоре сказала: - Эл, я не вижу, где он их ушивал.
     - А я вижу. Вот посмотри. Нитка на старых швах немного выцвела, а  та
нитка, которой он шил, такого же цвета, как ткань  на  карманах  внутри  -
невыгоревшая.
     - Ммда, - согласилась я, - если смотреть поближе и при сильном свете.
     - Мы берем тебя, парень. Комната, стол, десять долларов  в  неделю  и
все бабы, которые подвернутся.
     Теодор задумался.
     - Ладно, идет. Хотя мне за это обычно платят отдельно.
     Эл расхохоталась, подбежала к нему и начала тереться об него грудью.
     - Идет, капитан. Сколько берете за случку?
     - Одного щенка из помета.
     - Договорились.


     Свадьба вышла на славу. Нэнс