Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
приятели: проворно поднимали с
дороги камни и швыряли их в велосипедистов. Сэм, тормознув, ехал теперь за
Эстер, закрывая ее собой. Все теперь быстро завертели педалями и сидели на
своих седлах прямо, словно застыли, не оглядываясь назад. Один камень угодил
Мэксу в плечо; он побледнел от боли, руки затряслись на руле, но не
пригнулся и не стал оглядываться назад. Оказавшись за поворотом, они сбавили
скорость.
-- Несчастный Мэкс! -- проговорила Эстер.-- Ведь ты даже не еврей. Нет,
ты якшаешься явно не с теми людьми.
-- Амбар Томаса рядом, впереди, прямо по дороге.-- Мэкс глядел строго
впереди себя.-- Может, раздобудем там пару вил и вернемся -- разберемся с
этими четырьмя джентльменами? Попросим Томаса нам помочь.
-- Тоже придумал! -- осадил его Сэм.-- Много ты наделаешь со своими
вилами.
-- Послушай, Сэм! -- вмешалась в разговор Эстер.-- Для чего тебе все
эти неприятности? -- И сразу осеклась, заметив выражение лица Сэма.
-- Я уехал из Берлина, из Вьетнама...-- задумчиво вспоминал Мэкс.--
Считал, что больше никогда не увижу ничего подобного. Как, вероятно, все же
ужасно быть евреем!
Мэкс все еще был бледен; внимательно выискивал колеи на дороге.
-- Привыкаешь,-- откликнулся Сэм.-- Так или иначе.
-- Старуха Спиер,-- объяснил Мэкс,-- каждое лето приглашает к себе
пятнадцать безденежных артистов, потому что верит в силу искусства и
чувствует себя одинокой. Сколько там у нее сейчас евреев?
-- Четверо,-- ответил Сэм.
-- Артисты,-- подхватил Мэкс.-- Выходит, жители этого городка их
ненавидят и называют жидами. Пятнадцать творчески одаренных людей собираются
в одном месте -- рисуют, сочиняют музыку, пишут стихи, играют струнные
квартеты,-- поэтому-то их и ненавидят, поэтому и называют это место колонией
свободной любви старой леди Спиер. Что же такого плохого артисты, художники
и музыканты сделали американцам? За что они их так люто ненавидят? Что
дурного им сделали евреи?
Подъехали к развилке и остановились.
-- Езжай-ка лучше домой,-- обратился Сэм к Эстер.-- Не обращай внимания
и езжай домой.
Эстер пристально посмотрела на Сэма и Мэкса.
-- Чего, черт подери, ты хочешь добиться?
-- Езжай домой! -- повторил Сэм.
-- О'кей.-- Эстер пожала плечами.-- Ну, ладно, я голодна. Я теперь ем
как лошадь.-- Вскочила на велосипед и быстро заработала педалями. Сэм молча
глядел, как она ехала по дороге между двумя плотными рядами деревьев. "Там,
внутри ее организма,-- мой ребенок,-- думал он.-- Да, в самом деле в наши
дни нужно быть большим эгоистом, чтобы иметь детей. Когда-то было все
по-другому, но в наше время все перевернуто вверх тормашками".
Сэм с Мэксом сели на велосипеды и поехали к дому Томаса. "Вот эти
четверо подонков швыряются камнями,-- думал Сэм, крутя педали.-- Погромы
планируются в разных уголках Соединенных Штатах; они предназначены и для
моего ребенка, который только через пять месяцев появится из утробы матери.
Есть люди, которые уже ненавидят моего сына, а он еще и на человека не похож
в чреве матери -- у него есть жабры". Сэм тихо засмеялся.
-- Чего такого смешного? -- удивился Мэкс.
-- Так, ничего. Подумалось кое о чем. Глупость, конечно.
"Да ведь это же четверо хулиганов,-- размышлял Сэм,-- зачем принимать
все это близко к сердцу? Но ведь день за днем американцы, американский
народ, становятся такими, как они. Мальчишки и взрослые мужчины продают
книжки отца Куглина на каждом углу, а убогие пожилые дамы охотно их
покупают. Какие болезненные, словно истощенные недоеданием, лица у этих
продавцов и их покупателей! Эта заразная болезнь проникает все глубже во все
органы такого большого организма, как Америка, отравляет кровоток. И
одновременно появляется все больше отелей, куда тебе вход заказан, жилых
домов, даже в Нью-Йорке, где тебе не разрешают жить..."
Сэм продавал свои статьи в журналы, где помещалась реклама курортных
мест с такими предупреждениями: "Только для особой клиентуры", "Только для
эксклюзивной клиентуры", "Только для избранной клиентуры".
"Отель рекламирует свою "эксклюзивную клиентуру",-- размышлял Сэм,--
под которой подразумевается любой, кроме шести миллионов евреев и пятнадцати
миллионов чернокожих. Эксклюзивная клиентура -- сто десять миллионов людей.
Ничего себе! Ладно,-- убеждал себя Сэм,-- ведь ты же мог прежде не обращать
на это внимания, ведь все это статика, условия существования, и в такой
атмосфере еще можно было дышать. Но ситуация уже приобрела печальную
динамику!"
-- Послушай, Мэкс, может, и правда что-то есть в том, что они говорят.
Нет дыма без огня... Может, я тоже за протоколы Сионских мудрецов, тоже
замышляю всемирное господство? Тоже еврей международного масштаба? Восемь
лет голосовал за президента-демократа. Голосовал также и за Лагуардию1.
Может, я тоже комунист? У меня в банке на счете восемьсот долларов --
выходит, я банкир-плутократ? Терпеть не могу смотреть на боксерские бои --
не оттого ли, что жажду христианской крови? Что прикажешь делать?
-- Работать.-- Мэкс не отрывал глаз от дороги впереди.
-- "Работать"... Что ты сегодня можешь сказать? "Прекратите все это!
Перестаньте стрелять друг в друга! Перестаньте стрелять в мою жену, в моего
ребенка! Прошу вас, будьте благоразумны, будьте людьми!" Я -- писатель,
прозаик, пишу художественную литературу. "Луна ярко светила. Она посмотрела
ему в глаза, и чувства ее смешались".
Мэкс улыбнулся.
-- Ну, Сэм, так ты не пишешь.
-- Весь мир идет в тартарары,-- продолжал Сэм,-- а я именно так и пишу:
"Она посмотрела ему в глаза, и чувства ее смешались".
-- Ты можешь писать то, что хочешь, выразить правду так, как ты ее
видишь.
-- Правду так, как я ее вижу? -- засмеялся Сэм.-- От нашего мира за
милю несет вонью. Люди просто ужасны, и нам не остается ничего, кроме
отчаяния. Должен я писать об этом? Ну и кому от этого станет хорошо? Почему
я должен быть тем, кто скажет им откровенно обо всем этом?
Впереди показался дом Томаса, и они быстрее завертели педалями. Увидев
их, Томас вышел из амбара. Этот высокий, стройный, как струна, человек
выполнял случайную работу в усадьбе миссис Спиер и всегда терпеливо
выслушивал, как музыканты играют струнные квартеты. Сам он играл на
аккордеоне и пел трио с Сэмом и Мэксом по вечерам, когда им всем троим не
хотелось работать. Они пели "Кейзи Джонс", "Ночь и день", "Что ты делаешь,
Кен Джон?".
-- Там, на дороге, Томас,-- четверо парней, хотели нас ограбить,--
сообщил ему Сэм.-- Думали, что у нас есть деньги.
-- Обозвали нас жидовскими ублюдками,-- добавил Мэкс,-- и швыряли в нас
камни. Мы подумали,-- может, взять тебя и всем вместе вернуться...
-- Все лето в округе бродят банды,-- откликнулся Томас,-- мешают
честным людям отдыхать.-- Он взял в руки вилы, вторые протянул Мэксу. У него
были крепкие руки фермера, и простые вилы в его руках вдруг превратились в
грозное оружие. Сэм увидел бейсбольную биту, прислоненную к стене амбара;
вооружился ею.
Назад пошли пешком. Мэкс все еще был ужасно бледен, и вид у него был
какой-то странный: коротенький, лысый толстячок, здоровое, деревенское, с
мягкими чертами лицо; тонкие пальцы пианиста казались такими нетвердыми и
были совсем не к месту на древке вил. Он шел между Томасом и Сэмом, елозя
ногами, когда попадал в колею. Сэм легко нес на плече свою ношу --
бейсбольную биту.
-- Гарри Хейлмэн,-- сказал он.-- Эта бита подписана самим Гарри
Хейлмэном. Он играл за Детройт. Был ведущим игроком команды несколько лет, в
высшей лиге. Да, хорошая, увесистая бита, ничего не скажешь.-- И с видом
знатока несколько раз перевернул ее перед глазами.-- Однажды мне удалось
сделать пять ударов в одной игре.-- Сэм засмеялся, чувствуя сейчас себя
значительно лучше, увереннее, потому что был на пути к конкретным,
насильственным действиям.-- Надеюсь, что они не выбьют мне глаз.
Мэкс не засмеялся его ремарке -- увлеченно шел вперед с лицом
сосредоточенным и сердитым.
-- Не напоминает ли тебе все это старые дни дуэлей в древнем
Гейдельберге? -- Сэм старался немного отвлечь Мэкса, убрать выражение
отчаяния с его лица.-- Честь на кончиках зубцов вил. Как, Мэкс?
-- Нет,-- ответил Мэкс,-- не напоминает.
Уже подходили к знакомому повороту на дороге.
-- Наверняка убегут, как только нас увидят,-- предположил Томас.--
Можно немного погнаться за ними, кольнуть пару раз в задницу. Но соблюдайте
осторожность -- вилами запросто можно отправить человека на тот свет.
-- Мэкс, слышишь? -- спросил Сэм.
-- Слышу,-- ответил тот.
Теперь он шел быстрее, обгоняя на два-три ярда своих высоких товарищей,
а пыль клубилась у него под ступнями.
Эти четверо все еще сидели у подножия холма -- уже не на дороге, а на
траве, на обочине. Увидели Мэкса, решительно вышагивавшего впереди,
поднялись. Мэкс быстро шел к обидчикам, вытянув перед собой в напрягшихся
руках вилы; румянец наконец вновь залил его бледное лицо, а на губах
блуждала детская нежная улыбка. Теперь он уже не был похож на толстенького
коротышку -- сорокалетнего музыканта.
-- Хэлло! -- крикнул он еще с почтенной дистанции.-- Хэлло, ребята!
Видите, мы вернулись, ребята! -- Сэм с Томасом, едва успевая за ним,
бросились вперед.
Парни попятились, оглядываясь по сторонам в поисках надежного убежища.
Мэкс кинулся к ним.
Неожиданно парень с раскрытым ножом улыбнулся.
-- Привет, Том!
Томас от неожиданности остановился, опустил вилы.
-- Хэлло, Алек! -- в его низком голосе чувствовалось сомнение.
Мэкс тоже остановился; закинув голову, через очки скосил глаза на
птичку -- сидит на высокой ветке. Сэм держал биту одной рукой.
-- Вроде тут с моими дружками кое-какие неприятности произошли, Алек,--
начал Томас.
-- Недопонимание...-- промямлил Алек, делая вид, что еле ворочает
языком.-- Ну, не поняли друг друга... Выпили мы лишнего, Томас. Знаешь ведь,
как это бывает.-- И попытался продемонстрировать, что совсем пьян: стал
болтать головой из стороны в сторону.
Остальные тут же поняли его подсказку -- понурились, зашатались на
месте, а один даже виртуозно икнул.
-- Шутка,-- объяснил тот, что в темно-бордовой футболке.-- Не хотели мы
им ничего плохого, можем и извиниться,-- ну, если они затаили на нас обиду.
Как, ребята?
Ребята кивнули.
-- Видишь,-- Томас обратился к Сэму, несколько смущенный: приходится
убеждать друзей, что эти сельские ребята пьяны и не хотели ничего плохого,
просят их извинить,-- они не хотели причинить вам никакого вреда.
-- Да, ты прав, Томас, старина,-- подтвердил Алек.-- Мы не хотели
причинять им вреда.
-- Ну-ка, проваливайте отсюда! -- вдруг вымолвил Мэкс.-- Проваливайте,
да побыстрее!
Те четверо сразу повернулись.
-- Пока, Томас! -- бросил через плечо Алек.
-- Пока! -- крикнул в ответ Томас.
Сэм, Мэкс и Томас глядели им вслед. Возбуждение их как рукой сняло, и
они быстро зашагали по дороге.
-- Вот идиоты! -- Томаса явно обеспокоило это происшествие.-- Работу
найти не могут, слоняются по городу, пьют, когда удается раздобыть деньжат,
и в голове одна чепуха, мусор. Не обращайте на них внимания. Вообще-то они
неплохие ребята.
-- Мне жаль,-- отозвался Мэкс,-- в самом деле жаль, что так случилось.
Мы не знали, Томас, что это твои знакомые, нам очень жаль.
-- Иногда я играю с ними в бильярд,-- Томас ощупывал пальцами острые
зубья вил,-- хожу на танцы; пиво пьем раза два в месяц. Колоть их вилами,
конечно, не стал бы. Видите, как неловко получается...
-- Да, понятно,-- успокоил его Сэм.
Возвращались назад, к амбару, молча. Мэкс глядел впереди себя, лоб его
избороздили морщины, он то и дело устремлял задумчивый взор вдаль по дороге.
-- Кажется, он проводил более четырехсот встреч в год,-- проговорил
Сэм, когда подходили к амбару,-- он пытался успокоить Мэкса, унять его
гнев.-- Я имею в виду Гарри Хейлмэна,-- всегда бил правой.
Но Мэкс даже не повернулся к нему; они с Сэмом сели на велосипеды у
амбара.
-- Спасибо тебе, Томас,-- поблагодарил Сэм.
Томас -- он стоял, отвернувшись от Сэма, дергая себя пятерней за мочку
уха -- ответил небрежно:
-- Не за что.
Сэму пришлось налечь на педали, чтобы догнать Мэкса. На пути назад не
разговаривали; когда поравнялись с коттеджем, Мэкс махнул рукой --
поворачиваем.
Подъехав к коттеджу, Сэм прислонил к стене велосипед и вошел в дом. В
гостиной Эстер за столом ела виноград,-- обрадованно улыбнулась ему, увидав,
что он цел и невредим.
-- Все хорошо?
-- О'кей.-- Сэм, вымыв руки, прилег на кушетку и уставился в потолок.--
Думаю позвонить своему агенту.
-- Лови! -- Эстер бросила ему гроздь винограда.
Он поймал, подбросил на руке.
-- Пусть подыщет мне работу в Голливуде.-- Сэм поднес гроздь ко рту.--
Скажу -- собираюсь написать о том, чего никогда не было, о людях, которых
никогда не существовало. Мне нужно отдохнуть.
Эстер искоса бросила на него взгляд; поднялась из-за стола, легла
рядом, поцеловала его за ухом.
-- По-моему, мой поцелуй вкуснее винограда.
-- Хочу, чтобы мой ребенок родился под западными звездами.-- Сэм обнял
жену.-- Под теми, что глядели на Дэррил Заук и Грету Гарбо.
В ответ Эстер снова его поцеловала.
ИНДЕЕЦ В РАЗГАРЕ НОЧИ
Город лежал кольцом вокруг Сентрал-парк, притихший, уснувший; в небе в
четыре часа утра еще бледнели звезды и поднимался пока неплотный, легкий,
воздушный туман. Время от времени прокрадывался автомобиль, мягко шурша
шинами и рассекая воздух, освещая перед собой дорогу неярким светом передних
фар. Замерли птицы на ветках, троллейбусы и автобусы в депо; редкие такси
тихо поджидали припозднившегося пассажира; пьяницы в этот ранний час уже
спокойно почивали в своих подъездах, не дотянув до двери квартиры; бродяги
храпели в постелях; в высоких, задыхающихся от удушья небоскребах давно
погасли огни, свет горел только там, где лежал больной или занимались
любовью.
Ветра не было, и тягучий запах земли поднимался вместе с рождающимся
туманом, что, конечно, довольно странно для этого бетонного города.
О'Мэлли медленно шел по холмистым дорожкам парка: сейчас здесь ни нянек
с детишками, ни полицейских, ни ученых, ни стариков на пенсии, что с тяжелым
сердцем, не по своей воле оставили работу. Дорожки абсолютно пустынны, на
них лежит лишь теплая ночь с туманом да расстилается деревенский запах
весенней земли, и еще они хранят память о бесконечных следах -- ноги горожан
ходили по ним в этом зеленом парке, похожем на ладонь большой руки огромного
города.
О'Мэлли шагал не торопясь, держа голову с сознательной осторожностью
человека, чувствующего, что пропустил лишний стаканчик виски и это не
позволяет ему рассчитывать на абсолютную ясность ума. Всей грудью вдыхал
редкостный, прозрачный утренний воздух, который, как ему казалось,
специально сотворен Господом в знак милосердия Его и кроткой терпимости,--
после виски, само собой разумеется.
О'Мэлли, двигаясь между рядами деревьев в сторону запада, дыша словно
застывшим чудесным воздухом, разглядывал город, погрузившийся в
великолепную, тихую спячку,-- так приятно сознавать, что там, за изгородью
парка,-- его дом, работа, его будущее.
-- Прошу прощения,-- откуда-то перед ним выскользнул человек.-- Огонька
не найдется?
О'Мэлли остановился, зажег спичку, поднес к сигарете незнакомца,--
заметил нарумяненные щеки, длинные, тщательно завитые волосы, бледные,
дрожащие ладони, которыми тот прикрыл горящую спичку; на губах помада тонким
слоем.
-- Благодарю вас.-- Вскинув голову, он искоса, с вызовом поглядывал на
О'Мэлли.
Спрятав коробок в карман, О'Мэлли пошел дальше своей дорогой,
старательно удерживая голову в состоянии приемлемого равновесия.
-- Какая приятная ночь! -- торопливо произнес незнакомец -- у него
оказался пронзительный, как у девочки, голос, и исходил он откуда-то из
самой гортани: нервный, чуть ли не истеричный, с придыханием.-- Обожаю
прогулки в парке в это время, в такую ночь, как эта,-- просто чтобы подышать
свежим воздухом.
О'Мэлли сделал глубокий вдох.
-- Гуляете в полном одиночестве? -- нервно осведомился незнакомец.
-- Угу,-- ответил О'Мэлли.
-- Вам здесь не одиноко? -- Разговаривая, он потирал руки.-- Не боитесь
разгуливать по парку один в такой поздний час?
-- Нет, не боюсь.-- О'Мэлли готов был переброситься добрым словечком с
любым живым существом под влиянием всего, что он сегодня выпил, сладкой
свежести воздуха и тех чувств, что испытывает житель такого большого города,
как Нью-Йорк, считающий себя в какой-то мере его владельцем.-- Мне никогда
не бывает одиноко и нравится гулять по парку, когда в нем нет ни души и
темно, как сейчас.
Незнакомец кивнул, явно недовольный его словами.
-- Вы убеждены, что вам не нужна компания? -- с явным разочарованием
спросил он, продолжая бросать косые, вызывающие взгляды на О'Мэлли,-- так
смотрит на мужчину испуганная, но тем не менее решительная женщина,
задумавшая его заарканить.
-- Я абсолютно в этом убежден,-- вежливо ответил О'Мэлли.-- Прошу меня
извинить.-- И пошел дальше. А этот человек, с тщательно завитыми волосами,
остался у дерева, в руке его горел огонек сигареты. О'Мэлли почувствовал
жалость к этому незнакомцу, радуясь, что у него самого такой прочный запас
сострадания и прочих человеческих чувств, что он проникся сожалением, пусть
минутным, к человеку с румянами на щеках и помадой на губах, гулявшему по
парку, видимо, с какими-то греховными или даже преступными намерениями.
-- Послушай, приятель, мне нужен дайм! -- крикнул ему другой, выходя
из-за дерева.
Даже в темноте О'Мэлли различил, что он маленького роста, с грубой,
неказистой внешностью.
О'Мэлли сонно порылся в кармане -- там ничего не оказалось, ни одной
десятицентовой монеты.
-- У меня нет дайма.
-- Мне нужен дайм! -- повторил тот.
Теперь О'Мэлли ясно видел его лицо: смуглое, покрытое сажей, жесткое,
как у дикаря, оно поблескивало в свете далекого фонарного столба. Одежда на
нем бедная, разорванная, слишком для него просторная,-- он все время
вскидывал руки, чтобы убрать с запястий длинные, не по размеру рукава, и эти
движения придавали ему какой-то фанатический, умоляющий вид.
-- Я сказал вам -- у меня нет дайма.
-- Дай мне десятицентовик! -- громко потребовал коротышка своим грубым,
охрипшим голосом,-- будто ему приходилось нескольких лет постоянно орать
вовсю в людных, шумных местах.
О'Мэлли вытащил бумажник, открыл и показал:
-- Вот видите -- здесь ничего нет.
Тот посмотрел, снова вскинул руки, чтобы отогнать рукава от запястий, и
нервно посмотрел через плечо О'Мэлли на фонарный столб.
-- У меня нет доллара; вообще ни цента; я пустой.
Коротышка в задумчивости обошел вокруг О'Мэлли, осторожно ступая на
цыпочках, словно хотел застать его врасплох.
-- Ладно, тогда я изобью тебя, хоть ты и крупный мужик. Я боксер,
индеец; индеец-грек. Меня зовут Билли Элк. Дай мне десятицентовик! -- И
протянул к нему руку, словно теперь абсолютно убедил О'Мэлли и желанные
деньги со звоном упадут се