Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
Я внимательно изучил фотографию. Красивый, полный, крепко сбитый
мужчина, который явно знает себе цену. Я прочитал статью под фото и узнал,
что ему было пятьдесят лет, что он женат и у него почти взрослые дети,
которые живут в Палм-бич. По мнению корреспондента, Кэрол -- привлекательная
молодая блондинка, которая в настоящее время играет в спектакле "Миссис
Ховард", премьера которого должна состояться в Нью-Йорке через две недели.
Я выбросил газету в урну, вернулся домой и позвонил в Бостон.
Я был удивлен, как быстро меня соединили с номером отеля Кэрол. Я
считал, что сейчас, когда ее фотографии появились на первых полосах многих
газет, до нее будет невозможно дозвониться.
-- Да, слушаю,-- ответила она своим спокойным, мелодичным голосом.
-- Кэрол, это я, Питер.
-- Ах, ты.
-- Не приехать ли мне к тебе? -- спросил я, стараясь, чтобы в моем
голосе не проскальзывали нотки осуждения или какого-то вывода вообще.
-- Нет,-- ответила она,-- не стоит.
-- Ну,-- сказал я,-- в таком случае, прощай!
-- До свидания, Питер.
Я положил трубку. Я выпил, позвонил на работу и сказал, что меня не
будет десять дней. Я уезжаю из города.
Я ведь рассказал на работе о своей помолвке, и они все читали газеты,
поэтому никто из начальства не возражал. "Давай поезжай",-- напутствовали
меня.
Я сел в машину и поехал в штат Коннектикут, в небольшой городок, где
был очень приятный отель, в котором я останавливался прежде, летом, и где
завтракал. Я там оказался единственным постояльцем и проводил все свое время
за чтением, совершал прогулки, разглядывал голые ветки деревьев на фоне
зимнего, неживого пейзажа.
Я все время думал о Кэрол. Подробно анализировал эти три месяца, когда
мы были вместе, пытаясь отыскать какой-то ключ, который не заметил то ли
из-за своей глупости, то ли из-за страстного увлечения ею -- но сколько ни
искал, так ничего не нашел, ни одной зацепки. Имя Боренсена никогда не
всплывало в наших разговорах, к тому же я был уверен, что даже если у нее
были какие-то привязанности прежде, если у нее были какие-то мужчины, то она
наверняка порвала с ними со всеми после того, как мы с ней встретились, и я
не мог вспомнить, сколько ни старался, ни одного случая, когда она
отказывала мне, когда я звонил ей и просил о свидании.
Как это ни странно, я не рассердился на нее. Мне, конечно, было больно,
я был потрясен, и одно время даже хотел уехать навсегда из Нью-Йорка, начать
все сызнова где-нибудь в другом месте, но, увы, я беспокоился гораздо больше
из-за нее, чем из-за самого себя. Я постоянно видел перед собой Кэрол,--
такую хрупкую, чистенькую, совсем еще девочку, в окружении докторов,
полицейских, репортеров, к тому же ей приходилось выходить на сцену перед
пожиравшими ее глазами, жадной до сплетен, все новой и новой публикой, и
такая картина не давала мне спать по ночам. Ну а что касается ее карьеры, то
с ней все покончено,-- так считал я. После пяти дней вынужденного
одиночества в пустом отеле, когда почти постоянно думал только об одной
Кэрол, я начал лихорадочно размышлять, чем же могу ей помочь.
"Любовь,-- начинал открывать я для себя,-- не прекращается, когда это
для кого-то очень удобно, только потому, что в один прекрасный день ты
разворачиваешь за ланчем газету и видишь фотографию своей девушки на первой
полосе".
Я уже хотел сесть в машину и рвануть в Бостон, чтобы на месте
определить, чем я мог бы помочь Кэролин, когда вдруг вспомнил, что Чарли
Синклер играет с ней в одном спектакле. Вначале я позвонил Гарольду Синклеру
на работу, чтобы получить от него номер телефона его брата и потом вызвал по
телефону лично Чарли в Бостоне. Перед тем, как приехать в этот город, нужно
узнать, что там с Кэрол и можно ли ей чем-то помочь. У меня в голове теперь
и мысли не было о женитьбе. Я отправлялся туда по другой причине: меня ждала
миссия спасителя,-- мрачно убедил я себя, и я не собирался приносить никакой
жертвы.
-- Привет, Питер,-- услышал я голос Чарли, когда наконец-то нас
соединили.-- Что скажешь хорошего? -- Казалось, он страшно удивлен моим
звонком.
-- У меня все хорошо,-- сказал я.-- Ну а как там дела в Бостоне?
-- Впервые за последние две ночи оказался в своем номере,-- сказал
Чарли.
-- Меня это не интересует,-- нетерпеливо сказал я. Чарли Синклер
человек легкомысленный и всегда мог ляпнуть что-нибудь не к месту. Может,
именно поэтому он стал актером.-- Как там Кэрол?
-- Цветет и пахнет,-- сказал Чарли.-- Она такая молодчина, совсем не
сломлена, может позировать для статуи, которая не льет слез, а держит в руке
стаканчик с джином.
Я всегда считал, что ему нравилась Кэрол. Вдруг я понял, почему Кэрол
всегда была такой немногословной по поводу окружающих ее театральных людей.
-- Как там к ней относятся? -- спросил я его, стараясь не терять
терпения в разговоре с ним.-- Я имею в виду партнеров по спектаклю.
-- Все ужасно предупредительны с ней,-- сказал Чарли,-- можно подумать,
что умер ее родной папочка, черт подери!
-- Ее попросили написать заявление об уходе?
-- Ты что, спятил? -- удивился Чарли.-- Они рвут на себе волосы за то,
что не выложили ее имени лампочками на рекламном щите. Как ты думаешь,
почему это у нас каждый вечер -- аншлаг?
-- Ты шутишь? -- Я все еще ему не верил.-- Знаю, что порой творится в
театре, но это уже слишком.
-- Шучу? -- протянул он.-- Да ты что! Когда она выходит на сцену,
публика издает какой-то булькающий звук, потом наступает гробовая тишина,
можно подумать, что их всех там передушили в их креслах. И тут просто кожей
чувствуешь, как все они внимательно следят за ее малейшим движением,
малейшим жестом, как будто кроме нее никого на сцене нет, и эта рампа горит
для нее одной весь вечер. И когда она уходит, то весь зал просто взрывается.
Несчастная Эйлен Мансинг готова просто лопнуть от злости.
-- Мне все это неинтересно,-- сказал я ему.-- Как она сама все это
воспринимает?
-- Кто знает,-- холодно ответил Чарли.-- Как девушка вообще все это
воспринимает? Могу тебе только сказать, если тебе это интересно, что, по
словам директора театра, сейчас она играет раз в двадцать лучше, чем прежде.
-- Ну,-- чувствуя неловкость, протянул я,-- тогда просто замечательно.
-- Это почему же? -- спросил он.
-- Еще один вопрос,-- сказал я, проигнорировав его "почему".-- Как ты
думаешь, ей после этого будут предлагать контракты?
-- Да они все с ног сбились,-- ответил Чарльз.-- Уже два театральных
агента приехали из Нью-Йорка. А ты приедешь?
-- Нет, вряд ли,-- ответил я.
-- Люди умирают каждый день,-- сказал Чарльз.-- Одни завещают свои
трупы науке, другие -- искусству. Не нужно ли что передать ей от тебя?
-- Нет, не нужно,-- ответил я.-- Спасибо тебе.
-- Хороший же ты приятель,-- с упреком проговорил Чарльз.-- Ты даже ни
разу не поинтересовался, какие успехи у меня.
-- Ну, какие у тебя успехи, Чарли?
-- Вшивые,-- сказал он и невесело фыркнул. Трудно даже себе
представить, что он с братом -- выходцы из одной семьи.
-- Ладно, увидимся в Нью-Йорке.
Он повесил трубку.
"В конце концов какой смысл слоняться из угла в угол в пустом отеле в
Коннектикуте в разгар зимы",-- подумал я и уехал назад в город, вернулся на
работу. Первые несколько дней мне было тяжело,-- каждый раз, когда я входил
в комнату, мне казалось, что сотрудники только что говорили обо мне. Даже
теперь, два года спустя после того, как это случилось, когда я подхожу к той
или иной компании и люди сразу прекращают беседу, у меня возникает
болезненное подозрение. Я ловлю себя на том, что начинаю выискивать у них на
лицах признаки их отношения ко мне,-- потешаются ли они надо мной или
искренне жалеют?
Хотя я и не собирался снова увидеть Кэрол, но, увы, в день премьеры ее
спектакля я сидел на балконе, один, весь съежившись, чтобы меня никто не
узнал. Я не обращал особого внимания на пьесу, а с нетерпением ждал первого
выхода на сцену Кэрол, и когда она вышла из-за кулис, то сразу понял, что
Чарли Синклер мне не лгал. По рядам пронесся шорох, приглушенный шепот, и
воцарилась благоговейная тишина. Теперь я понял, почему Чарли образно
сказал, что "для нее одной горит рампа весь вечер". Каждое ее движение,
каждый шаг по сцене немедленно приковывали к себе внимание публики, и даже
самые банальные ее реплики, самые обычные перемещения наполнялись каким-то
особым, скрытым значением, придавая такую важность ее роли, которой та в
общем-то не заслуживала.
На самом деле она играла гораздо лучше, чем прежде. Она была такой же
красивой, но играла с какой-то неведомой прежде уверенностью в себе, играла
спокойно и безмятежно, словно повышенное внимание к ней публики глубже
раскрывало ее природный талант.
Когда упал занавес, то ей аплодировали так же неистово, как и "звезде"
Эйлен Мансинг, и когда я выходил вместе с толпой зрителей из театра, то имя
ее было у всех на устах.
Наутро я купил все газеты и убедился, что она получила немало
критических откликов, гораздо больше, чем заслуживала ее роль. Театральные
критики -- это вам не падкие на сплетни журналисты, и они ничего не говорили
о том, что произошло в Бостоне, а двое из них пошли так далеко, что даже
предсказали ей скорое присоединение к клану "звезд". А один, которого,
насколько мне известно, Кэрол считала самым прозорливым критиком в
Нью-Йорке, в своей рецензии на ее игру использовал такие слова, как
мечтательная, нежная, веселая и романтичная.
Что до моей собственной реакции, то я не испытывал ни горечи, ни
особого удовольствия. Я просто, онемев, старался удовлетворить свое
любопытство и, кажется, искал, как в самом театре, так и в газетах на
следующий день, ключ к этой загадке, мне хотелось узнать, где же я совершил
ошибку.
После этого я не встречался с Кэрол, но внимательно следил за ней по
театральным полосам газет и был ужасно удивлен, когда прочитал, что она
выходит из состава актеров в спектакле "Миссис Ховард" и теперь берется за
главную роль в другой пьесе. Я пошел на премьеру и этого спектакля, и, когда
увидел имя Кэрол, написанное аршинными буквами на афишах, не только
удивился, но еще и испытал чувство удовлетворения. Хотя мы с ней
окончательно расстались, на меня, несомненно, все еще действовала моя вера в
ее талант, и я был очень доволен, что все мои предсказания так быстро
сбылись.
Продюсеры, проявив свою тонкую проницательность, умело использовали ее
в своих целях. Они поручили ей роль молодой девушки, такой милой и такой
трогательной на протяжении двух с половиной актов, но в конце становящейся
настоящей стервой. Они учли не только ее способности, но и ее новую
репутацию, и никто не мог бы представить Кэрол в более выгодном свете, чем
теперь.
Самое интересное заключалось в том, что она не совсем удачно справилась
с ролью. Не знаю почему, но хотя она все делала на сцене так как надо,
играла уверенно, с полным самообладанием, которое редко встретишь в
характере молодой девушки, но конечный результат многих разочаровал. Однако
публика оказалась достаточно вежливой, и рецензии, появившиеся в газетах,
были вполне приемлемыми, но критики гораздо больше внимания уделили ее
партнеру и одной актрисе, игравшей пожилую женщину, гораздо больше, чем
Кэрол.
Я считал, что такое довольно прохладное отношение ей не повредит и что
в следующей своей пьесе, или в какой-то другой, после этой, она в конце
концов добьется своего и вновь станет самой собой. Но Чарли Синклер сказал,
что здесь я заблуждаюсь.
-- У нее был свой шанс,-- сказал он,-- но она его проворонила.
-- Я совсем не считаю, что она плохо играла,-- возразил я.
-- Она играла неплохо,-- убеждал меня Чарли,-- но не так хорошо, чтобы
тащить весь спектакль. И теперь все это поняли. Гуд-бай!
-- Ну и что будет с ней? -- спросил я.
-- Пьеса провалится недели через три,-- сказал он,-- и тогда, если она
вовремя сообразит, то быстро возвратится на второстепенные или эпизодические
роли. Но она не проявит своего чутья и не пойдет на это, как и любая другая
актриса. Она будет слоняться по театру в ожидании другой главной роли, и
наверняка найдется какой-нибудь дурак, который эту роль ей даст, и все они с
удовольствием сорвут с нее маску, выставят на всеобщее обозрение такой,
какая она есть, и тогда ей ничего другого не останется, как научиться
печатать на машинке, или овладеть стенографией, или же найти подходящего
мужика и выйти за него замуж.
Все и произошло точно так, как предсказал Чарли, что заставило меня
дать более высокую оценку его уму, хотя в результате он не стал мне больше
нравиться. Кэрол получила на следующий сезон роль в другой пьесе, и ее игра
подверглась беспощадной, уничтожающей критике. Я не пошел смотреть ее в этой
роли, потому что к тому времени я уже познакомился с Дорис и подумал,-- для
чего тебе все эти неприятности?
После этого я ее ни разу не видел, никогда не замечал ее имени в
театральных новостях и даже прекратил видеться с Чарли Синклером. Поэтому
когда Кэрол вдруг позвонила мне на работу в то утро, я и не знал, чем она
сейчас занимается.
Когда я думал о ней, то не мог не признать, что в моей памяти
сохранился для нее болезненный, и опасный, по-моему, для меня уголок, и я в
таких случаях заставлял себя думать о чем-нибудь другом.
* * *
Я пришел в бар Статлера чуть раньше, заказал себе выпить и сидел, не
спуская глаз с двери. Она вошла ровно в два тридцать. На ней -- бобровая
шуба, которой у нее не было, когда мы с ней встречались чуть ли не ежедневно
по вечерам, и ладно скроенный довольно дорогой синий костюм. Она была такой
же красивой, такой, какой сохранилась в моей памяти, и я заметил, как все
мужчины похотливо оглядывали ее, когда она направилась прямо к моему
столику.
Я не поцеловал ее, даже не пожал руки. Кажется, только улыбнулся и
сказал "хэлло", и, насколько помню, я все время думал о том, что она ни
капли не изменилась, и помог ей снять шубу.
Мы сидели рядом, лицом к стойке, и она заказала себе чашечку кофе. Она
никогда много не пила, и что бы ни произошло с ней за последние два года,
мне казалось, что все эти ее несчастья не заставили ее пристраститься к
алкоголю. Я, повернувшись на банкетке, посмотрел на нее. Она слегка мне
улыбнулась, понимая, что меня сейчас в ней интересует,-- я искал на ее лице
признаки ее провала и горьких сожалений.
-- Ну,-- спросила она,-- как ты меня находишь?
-- Такой, как всегда,-- сказал я.
-- Такой, как всегда,-- она беззвучно засмеялась.-- Бедный Питер!
Мне совсем не хотелось начинать с этого беседу.
-- Что ты собираешься делать в Сан-Франциско?
Она безразлично пожала плечами. Прежде я не замечал у нее этого
жеста,-- что-то новенькое.
-- Не знаю,-- ответила она.-- Попытаюсь найти работу. Буду искать мужа.
Размышлять над своими ошибками.
-- Мне очень жаль, что все так произошло,-- сказал я.
Она снова пожала плечами, будто ей было все равно.
-- Ну, риск, связанный с нашей профессией, что поделаешь,-- сказала
она. Она посмотрела на часы, и оба мы подумали, что сейчас у перрона стоит
поезд, и он скоро увезет ее из города, в котором она прожила семь лет.--
Знаешь, я пришла сюда не затем, чтобы поплакаться на твоем плече,-- сказала
она.-- Мне нужно рассказать тебе о том, что произошло в ту ночь в Бостоне,
чтобы все стало ясно, без утаек, и у меня для этого не так много времени.
Я сидел, потягивая свою выпивку, стараясь не глядеть на нее. Она
говорила. Говорила быстро, бесстрастно, без всяких эмоций, без колебаний,
без пауз, словно все, что произошло в ту ночь, еще было свежо в ее памяти,
она ясно видела каждую мелочь, каждую деталь, и эта ночь навсегда останется
в ее памяти, на всю жизнь.
-- Когда я позвонил ей,-- начала она свой рассказ,-- она была в номере
одна. После нашего разговора по телефону просмотрела некоторые изменения,
внесенные в текст ее роли. Потом легла спать.
Стук в дверь заставил ее проснуться, и она несколько секунд лежала
тихо, думая, что это ей приснилось, а потом, когда поняла, что не спит,
решила, что кто-то ошибся дверью и сейчас уйдет.
Но стук повторился, легкий, осторожный, но настойчивый, и теперь не
было никакой ошибки.
Она включила лампу на ночном столике и села на край кровати.
-- Кто там? -- крикнула она.
-- Открой, пожалуйста, Кэрол,-- послышался за дверью женский голос,
низкий, торопливый, приглушенный дверью.-- Это я, Эйлен.
"Эйлен, Эйлен",-- лихорадочно стала вспоминать она. Она не знает
никакой Эйлен.
-- Кто-кто? -- сонно спросила она снова.
-- Эйлен Мансинг,-- долетел до нее шепот через дверь.
-- Ах,-- воскликнула Кэрол,-- мисс Мансинг.-- Она резво выпрыгнула из
постели и, босая, в ночной рубашке, с бигуди на голове, подошла к двери,
отворила ее. Эйлен Мансинг быстро прошла мимо, нечаянно задев ее в спешке.
Кэрол, закрыв дверь, повернулась к Эйлен. Она стояла в маленьком
гостиничном номере рядом с кроватью со скомканным одеялом и простынями, и
лица ее не было видно из-за яркого света единственной ночной лампы и
отбрасываемых ею теней. Красивая женщина, лет тридцати пяти на сцене, и лет
сорока, когда спускалась с подмостков. Молодящие ее пять лет, когда она
играла на сцене, объяснялись ее смелыми экспериментами со своим лицом и
головой и прямо-таки бросающимся в глаза большим запасом внутренней энергии.
Старящие ее пять лет, когда она сходила с подмостков, объяснялись ее
пристрастием к выпивке, язвящей ее амбицией и, по слухам, злоупотреблением
мужчинами.
На ней была черная юбка "джерси" и свитер,-- их Кэрол видела на ней,
когда они вместе поднимались на лифте после спектакля и попрощались в
коридоре, пожелали друг другу "спокойной ночи". Дверь номера Эйлен Мансинг
находилась в тридцати футах, через коридор, от двери номера Кэрол, и окна ее
выходили на улицу со стороны фасада здания. Почти машинально, Кэрол
заметила, что Эйлен Мансинг не пьяна, но ее чулки были слегка перекручены, а
на плече не было рубиновой булавки. К тому же губы у нее были обильно
намазаны губной помадой, причем не очень аккуратно, а ее большой рот, почти
черный в этом слепящем свете, казалось, съехал на сторону на ее
привлекательном лице.
-- Что случилось? -- спросила Кэрол, стараясь, чтобы ее голос звучал
успокаивающе.-- В чем дело, мисс Мансинг?
-- Я попала в беду,-- прошептала она. Голос у нее охрип, и она явно
была чем-то напугана.-- Серьезную, очень серьезную беду... Кто живет в
соседнем номере? -- Она подозрительно повернула голову к противоположной от
кровати стене.
-- Не знаю,-- ответила Кэрол.
-- Кто-нибудь из наших?
-- Нет, мисс Мансинг,-- сказала Кэрол.-- Из всей труппы на этом этаже
живем только мы с вами.
-- Прекрати называть меня мисс Мансинг,-- потребовала она.-- Я ведь не
твоя бабушка.
-- Эйлен...-- сказала Кэрол.
-- Ну так-то оно лучше,-- заметила Эйлен Мансинг. Она стояла перед ней,
слегка покачивая бедрами и глядя в упор на Кэрол, словно в голове у нее
вызревало какое-то решение в отношении ее, Кэрол.