жело дышавшей и тесно сомкнутой,  как  свора
собак. Они, конечно, не пробились бы сквозь нее, но многие узнали Морвеля  и
дали ему дорогу. Коконнас и Ла Юрьер прошмыгнули за ним, и,  таким  образом,
всем троим удалось проскользнуть во двор.
   Посреди двора, в ограде которого все три калитки были выломаны, на пустом
пространстве, почтительно освобожденном убийцами, стоял человек; он опирался
на обнаженную шпагу и не сводил глаз  с  балкона,  находившегося  на  высоте
около пятнадцати футов от земли и тянувшегося под центральным окном  здания.
Этот человек нетерпеливо притоптывал ногой и время от времени  оборачивался,
чтобы спросить о чем-то у тех, кто стоял ближе к нему.
   - Нет и нет! - сказал он. - Никого!.. Наверно,  его  предупредили,  и  он
бежал. Как вы думаете, дю Га?
   - Не может быть, ваша светлость.
   - Почему не может быть? Вы же сами мне говорили, что за минуту до  нашего
прихода какой-то человек без шляпы, с обнаженной шпагой  в  руке,  бежавший,
точно от погони, постучал в ворота и его впустили!
   - Верно, ваша светлость! Но почти тотчас же вслед за ним пришел Бэм,  все
двери были выломаны, а дом окружен. Человек  войти-то  вошел,  но  выйти  он
никак не мог.
   - Эге! Если не ошибаюсь, это герцог де Гиз? - спросил Коконнас  мэтра  Ла
Юрьера.
   - Он самый, сударь. Да, это великий Генрих де Гиз собственной персоной, и
он наверняка дожидается, когда выйдет адмирал, чтобы разделаться с  ним  так
же, как адмирал разделался с  его  отцом.  Каждому  свой  черед,  сударь,  и
сегодня, слава Богу, пришел наш.
   - Эй! Бэм! Эй! - крикнул герцог своим могучим голосом. - Неужели  еще  не
кончено?
   Концом своей шпаги, такой же нетерпеливой, как и  он  сам,  герцог  высек
искры из мостовой.
   В ту же минуту в доме послышались крики, затем выстрелы, громкий топот  и
бряцание оружия, а затем снова наступила тишина.
   Герцог рванулся было к дому.
   - Ваша светлость, ваша светлость! - сказал дю Га, приблизившись к герцогу
и остановив его. - Ваше достоинство требует, чтобы  вы  оставались  здесь  и
ждали.
   - Ты прав, дю Га! Спасибо! Я подожду. Но, по правде говоря, я  умираю  от
нетерпения и беспокойства. А вдруг он ускользнул от меня?
   Внезапно топот ног в доме стал  слышнее..,  на  оконных  стеклах  второго
этажа заиграли красные отблески, как на пожаре.
   Балконная дверь, столько раз  привлекавшая  взоры  герцога,  распахнулась
или, вернее, разлетелась вдребезги, и на балконе появился человек; лицо  его
было бледно, шея залита кровью.
   - Бам! Ты! Наконец-то! - крикнул герцог. - Ну что? Что?
   - Фот! Фот он! - хладнокровно ответил немец, нагнулся, и тут  же  стал  с
усилием разгибаться, видимо поднимая какую-то большую тяжесть.
   - А остальные? Где же остальные? - нетерпеливо спросил герцог.
   - Оздальные коншают оздальных.
   - А ты что делаешь?
   - Сейшас уфидить; отойтить назат немношко. Герцог сделал шаг назад.
   В эту минуту стало видно и то, что немец с  таким  усилием  подтягивал  к
себе.
   Это было тело старика.
   Бэм поднял его над перилами балкона, раскачал в воздухе и бросил к  ногам
своего господина.
   Глухой звук падения, потоки крови, хлынувшей из тела и далеко обрызгавшей
мостовую, ужаснули всех, не исключая  и  герцога,  но  чувство  ужаса  скоро
уступило место любопытству -  все  присутствующие  сделали  несколько  шагов
вперед, и дрожащий свет факела упал на жертву.
   Стали видны седая борода, суровое благородное лицо и окоченевшие руки.
   - Адмирал! - разом воскликнули двадцать голосов и разом смолкли.
   - Да, это адмирал! Это он! - сказал герцог, подойдя к трупу и разглядывая
его с молчаливой радостью.
   - Адмирал! Адмирал! - вполголоса повторяли свидетели этой страшной сцены,
сбившись в кучу и робко приближаясь к великому поверженному старцу.
   - Ага, Гаспар! Вот ты наконец! - торжествующе произнес герцог де  Гиз.  -
Ты приказал убить моего отца, теперь я мщу тебе!
   И он дерзко поставил йогу на грудь протестантского героя.
   Но в тот же миг глаза умирающего с усилием открылись, его  простреленная,
залитая кровью рука сжалась  в  последний  раз,  и,  оставаясь  неподвижным,
адмирал ответил святотатцу замогильным голосом:
   - Генрих де Гиз! Когда-нибудь и ты  почувствуешь  на  груди  ногу  твоего
убийцы. Я не убивал твоего отца. Будь ты проклят!
   Герцог невольно вздрогнул, побледнел, и ледяной  холод  пробежал  по  его
телу; он провел рукой по лбу, как бы отгоняя мрачное видение, затем  опустил
руку и решился еще раз взглянуть на адмирала, но глаза  его  уже  закрылись,
рука лежала неподвижно, а вместо страшных слов изо рта хлынула черная кровь,
заливая седую бороду.
   Герцог с решимостью отчаяния взмахнул шпагой.
   - Итак, фаша светлость, фы дофолен? - спросил Бэм.
   - Да, да, мой храбрый Бэм! - ответил Генрих. - Ты отомстил...
   - За херцог Франсуа, та?
   - За религию,  -  сдавленным  голосом  ответил  Генрих.  -  А  теперь,  -
продолжал он, обращаясь к  швейцарцам,  солдатам  и  горожанам,  заполнившим
улицу и двор, - за дело, друзья мои, за дело!
   - Здравствуйте, господин  Бэм!  -  сказал  Коконнас,  не  без  восхищения
подходя к немцу, все еще стоявшему на балконе и  спокойно  вытиравшему  свою
шпагу.
   - Так это вы спровадили его на тот свет? - с восторгом крикнул Ла  Юрьер.
- Как это вам удалось, достойнейший из дворян?
   - О-о! Ошень просто, ошень просто! Он слыхал шум, отфорял свой  тферь,  я
протыкал его мой рапир. Но это еще не фее, я тумай,  Телиньи  еще  стоит  за
себя, я слышать, он кришит.
   В самом деле, в эту  минуту  послышались  отчаянные,  как  будто  женские
вопли, и красноватые отблески осветили одно из крыльев дома,  образовывавших
галерею. Появились двое  бегущих  мужчин,  их  преследовала  целая  вереница
убийц. Одного  мужчину  убили  выстрелом  из  аркебузы;  другой  подбежал  к
открытому окну, и, не испугавшись высоты и не убоявшись врагов, ждавших  его
внизу, бесстрашно спрыгнул во двор.
   - Бей! Бей! - закричали убийцы, видя, что жертва ускользает от них.
   Человек поднялся на ноги, подобрал шпагу, выскользнувшую у  него  из  рук
при падении, бросился, наклонив голову, сквозь толпу, сбил с  ног  несколько
человек, проткнул кого-то шпагой и  среди  треска  пистолетных  выстрелов  и
злобной  ругани  промахнувшихся  по  нем  солдат  молнией  промелькнул  мимо
Коконнаса, который с кинжалом в руке поджидал его у ворот.
   - Есть! - крикнул пьемонтец, проколов беглецу предплечье  тонким,  острым
клинком кинжала.
   - Подлец! - крикнул тот в ответ, хлестнув своего врага клинком по лицу: в
узком пролете ворот нанести удар шпагой было невозможно.
   - Тысяча чертей! Это господин де Ла Моль! - воскликнул Коконнас.
   - Господин де Ла Моль! - повторил Ла Юрьер и Морвель.
   - Он-то и предупредил адмирала! - заорали солдаты.
   - Бей! Бей! - вопили со всех сторон.
   Коконнас, Ла Юрьер и с десяток солдат бросились в погоню за Ла  Молем,  а
тот, покрытый  кровью,  охваченный  тем  возбуждением,  которое  и  является
последним пределом жизненных сил человека, мчался по улицам,  руководствуясь
одним инстинктом. Топот и крики  гнавшихся  за  ним  врагов  подстегивали  и
словно окрыляли его. Порой ему хотелось  бежать  медленнее,  но  свистнувшая
рядом пуля вновь заставляла его ускорить бег. Он уже не дышал, не  вдыхал  и
не выдыхал воздух - из его груди вырывались глухие  хрипы  и  сиплые  стоны.
Кровь, сочившаяся из головы, смешивалась с потом и заливала лицо.
   Вскоре камзол начал стеснять биение его сердца, и Ла Моль сорвал  с  себя
камзол. Вскоре и шпага оказалась слишком тяжелой для его руки - он отшвырнул
и шпагу.
   Порой ему казалось,  что  топот  врагов  отдаляется  и  что  ему  удастся
ускользнуть от своих палачей,  но  на  их  крики  сбегались  другие  убийцы,
находившиеся поблизости; бросив свою кровавую работу, они бросались за  ним.
Внезапно слева от себя Ла Моль увидел спокойно текущую реку и  почувствовал,
что если он бросится в нее, как загнанный  олень,  то  испытает  невыразимое
блаженство, и только крайнее напряжение разума  удержало  его  от  этого.  А
справа возвышался Лувр, мрачный, неколебимый,  но  полный  глухих,  зловещих
звуков. Через  подъемный  мост  взад  и  вперед  сновали  шлемы  и  панцири,
сверкавшие холодным  отблеском  лунных  лучей.  Ла  Моль  подумал  о  короле
Наваррском и о Колиньи, то были единственные его покровители. Он собрал  все
свои силы, взглянул на небо, давая  про  себя  обет  стать  католиком,  если
спасется, уловкой выиграл шагов тридцать расстояния у гнавшейся за ним стаи,
свернул направо к Лувру,  бросился  на  подъемный  мост,  смешался  с  кучей
солдат, получил новый удар кинжалом, скользнувшим вдоль ребер,  и,  несмотря
на  крики  "Бей!  Бей!",  раздававшиеся  со   всех   сторон,   несмотря   на
изготовившихся к бою часовых, стрелой промчался во  двор,  влетел  в  двери,
взбежал по лестнице на третий этаж и, прислонившись к  знакомой  ему  двери,
начал стучать в нее кулаками и ногами.
   - Кто там? - тихо спросил женский голос.
   - Господи, Господи! - бормотал Ла Моль. - Они идут.., я их слышу.., я  их
вижу... Это я!.. Я!..
   - Кто вы? - произнес тот же голос. Ла Моль вспомнил пароль.
   - Наварра! Наварра! - крикнул он.
   Дверь тотчас отворилась. Ла Моль,  не  поблагодарив  и  даже  не  заметив
Жийону, ворвался в  прихожую,  пробежал  коридор,  две  или  три  комнаты  и
очутился в спальне, освещенной лампой, свисавшей с потолка.
   На кровати резного дуба за бархатным, расшитым золотыми  лилиями  пологом
лежала полуобнаженная женщина  и,  опершись  на  локоть,  смотрела  на  него
расширенными от ужаса глазами.
   Ла Моль подбежал к лежавшей даме.
   - Сударыня! - вскричал он - Там убивают, там режут  моих  собратьев!  Они
хотят убить, хотят зарезать и меня... Ах! Ведь вы королева... Спасите меня!
   Он бросился к ее ногам, оставив на ковре широкий кровавый след.
   Увидев перед собой человека на коленях, растерзанного, бледного, королева
Наваррская приподнялась и, в страхе закрыв  лицо  руками,  начала  звать  на
помощь.
   - Бога ради не зовите! - говорил Ла Моль,  пытаясь  встать.  -  Если  вас
услышат, я погиб! Убийцы гнались за мной, они были уже на лестнице. Я  слышу
их... Вот они! Вот!
   - На помощь! - вне себя кричала королева Наваррская. - На помощь!
   - Ах! Вы убиваете меня! - в отчаянии сказал Ла Моль. - Умереть  от  звука
такого чарующего голоса, умереть от такой прекрасной руки! Не думал  я,  что
это может случиться!
   В ту же минуту дверь распахнулась, и в  комнату  ворвалась  толпа  людей,
запыхавшихся, разъяренных, с  лицами,  испачканными  порохом  и  кровью,  со
шпагами, аркебузами и алебардами.
   Их  вел  за  собой  Коконнас;  с  рыжими   всклокоченными   волосами,   с
бледно-голубыми, неестественно расширенными глазами, с кровоточащей раной на
щеке, нанесенной шпагою Ла Моля, пьемонтец был страшен.
   - Черт побери!  Вот  он,  вот  он!  А-а,  наконец-то  попался!  -  кричал
Коконнас.
   Ла Моль поискал глазами какое-нибудь  оружие,  но  не  нашел  ничего.  Он
посмотрел на королеву и увидел на ее лице выражение глубокой жалости.  Тогда
он понял, что только она может спасти его, метнулся к ней и обнял ее.
   Коконнас сделал три шага вперед и концом длинной рапиры  нанес  еще  одну
рану в плечо своего врага; несколько капель  красной  теплой  крови,  словно
роса, окропили белые душистые простыни Маргариты.
   Увидев кровь, чувствуя содрогания прижавшегося к ней человека,  Маргарита
бросилась вместе с ним в проход между кроватью и стеной. И вовремя: силы  Ла
Моля иссякли, он был не в силах пошевельнуться - ни для того, чтобы  бежать,
ни для того, чтобы защищаться. Склонив голову на плечо молодой  женщины,  он
судорожно цеплялся за нее руками, раздирая тонкий вышитый батист, облекавший
волною газа тело Маргариты.
   - Ваше величество! Спасите! - пролепетал он замирающим голосом.
   Больше он уже  ничего  не  мог  сказать.  Глаза  его,  словно  подернутые
предсмертной дымкой,  затуманились,  голова  бессильно  запрокинулась,  руки
повисли, ноги подкосились, и он упал на пол в лужу своей крови,  увлекая  за
собой и королеву.
   Коконнас, возбужденный криками, опьяненный  запахом  крови,  ожесточенный
яростной погоней, протянул руку к королевскому алькову. Одно мгновение  -  и
он пронзил бы сердце Ла Моля, а может быть, и сердце Маргариты.
   При виде  обнаженного  клинка,  а  главное,  при  виде  этой  неслыханной
дерзости дочь королей выпрямилась во  весь  рост  и  вскрикнула,  и  в  этом
страшном крике было столько негодования, ярости и гнева, что пьемонтец замер
под властью неведомого ему чувства; правда и то, что если  бы  на  сцене  не
появилось новое действующее лицо, это чувство растаяло бы так же быстро, как
снег под лучами апрельского солнца.
   Но дверь, скрытая в стене, внезапно  распахнулась,  и  в  комнату  вбежал
бледный, взъерошенный юноша лет шестнадцати-семнадцати в черном одеянии.
   - Сестра, не бойся, не бойся! Я здесь! Я здесь! - крикнул он.
   - Франсуа! Франсуа! Помоги мне! - воскликнула Маргарита.
   - Герцог Алансонский! - прошептал Ла Юрьер, опуская аркебузу.
   - Черт побери! Принц крови! - отступив на шаг, пробурчал Коконнас.
   Герцог Алансонский огляделся вокруг.
   Маргарита с распущенными волосами,  еще  красивее,  чем  всегда,  стояла,
прислонившись к стене, одна среди мужчин, в глазах которых сверкала  ярость,
по лбу у нее струился пот, на губах выступила пена.
   - Мерзавцы! - крикнул герцог.
   - Спаси меня, брат! - сказала Маргарита, теряя силы.  -  Они  хотят  меня
убить.
   Бледное лицо герцога вспыхнуло.
   Он был безоружен, но, помня, кто он такой,  он,  судорожно  сжав  кулаки,
стал наступать на Коконнаса и его товарищей, а они в страхе отступали  перед
его сверкавшими, как молнии, глазами.
   - Может быть, вы убьете и принца крови? Ну-ка! Они продолжали отступать.
   - Эй, командир моей охраны!  -  крикнул  он.  -  Сюда!  Перевешайте  этих
разбойников!
   Испуганный гораздо  больше  видом  этого  безоружного  юноши,  чем  целым
отрядом рейтаров или ландскнехтов, Коконнас уже допятился до двери. Ла Юрьер
с быстротой оленя умчался вниз по лестнице, а солдаты теснились и  толкались
в прихожей, так как размеры двери не  соответствовали  их  горячему  желанию
поскорее очутиться за стенами Лувра.
   Тем временем Маргарита инстинктивно набросила свою камчатную простыню  на
лежавшего без чувств молодого человека и отошла от него.
   Когда исчез последний убийца, герцог Алансонский обернулся.
   - Сестра, ты ранена? - воскликнул он, увидав, что Маргарита вся в крови.
   Он бросился к сестре с такой  тревогой,  которая  сделала  бы  честь  его
братской  нежности,  если  бы  эта  нежность   не   выдавала   чувства,   не
приличествующего брату.
   - Нет, не думаю. - ответила она, - а если и ранена, то легко.
   - Но на тебе кровь, -  сказал  герцог,  дрожащими  руками  ощупывая  тело
Маргариты, - откуда же она?
   - Не знаю, - отвечала Маргарита. - Один из этих негодяев схватил  меня  -
возможно, он был ранен.
   - Схватить мою сестру! - воскликнул герцог. - О, если бы ты  указала  мне
на него хоть пальцем, если бы ты сказала мне, кто из них это сделал, если бы
я мог найти его!
   - Tсc! - произнесла Маргарита.
   - А что? - спросил Франсуа.
   - Да то, что, если вас увидят у меня в комнате в это время...
   - Разве брат не может зайти к сестре, Маргарита? Королева  посмотрела  на
герцога Алансонского так пристально и так грозно, что юноша отошел подальше.
   - Да, да, Маргарита, ты права, я пойду к себе,  -  сказал  он.  -  Но  не
можешь же ты остаться одна В такую страшную ночь! Хочешь, я позову Жийону?
   - Нет, нет, никого не надо. Иди. Франсуа, иди тем же ходом, каким пришел.
   Юный принц повиновался сестре, и едва он исчез за дверью, как  Маргарита,
услышав вздох, донесшийся из-за ее  кровати,  бросилась  к  потайной  двери,
закрыла ее на засов, затем побежала к входной двери и заперла ее в ту  самую
минуту, когда по другому концу коридора несся,  как  ураган,  большой  отряд
стрелков и солдат, преследуя гугенотов, живших в Лувре.
   Она внимательно огляделась вокруг и, убедившись,  что  она  действительно
одна, вернулась к проходу за  своей  кроватью,  убрала  камчатную  простыню,
скрывшую тело Ла Моля от глаз герцога Алансонского, с  трудом  вытащила  это
бессильное тело на середину комнаты и, заметив, что  несчастный  еще  дышит,
села на пол, положила его голову к себе на колени и  плеснула  ему  водой  в
лицо, чтобы привести его в чувство.
   Только теперь, когда вода смыла с  лица  раненого  слой  пыли,  пороха  и
крови. Маргарита узнала в нем  того  красивого  дворянина,  который,  полный
жизни  и  надежд,  часа  четыре  тому  назад  явился  к  ней  и  просил   ее
ходатайствовать за него перед королем Наваррским и который расстался с  ней,
ослепленный ее красотой и заставивший ее самое погрузиться в мечту о нем.
   Маргарита вскрикнула от страха, ибо теперь  она  чувствовала  к  раненому
нечто большее, чем жалость: она почувствовала к нему симпатию;  он  был  уже
для нее не посторонним человеком, а почти знакомым. Под ее  рукой  красивое,
но бледное, измученное болью лицо Ла Моля стало чистым; замирая  от  страха,
почти такая же бледная, как и он, Маргарита положила руку  ему  на  грудь  -
сердце еще билось. Тогда она протянула руку к стоявшему рядом столику, взяла
флакончик с нюхательной солью и дала ее понюхать Ла  Молю.  Ла  Моль  открыл
глаза.
   - О Господи! - прошептал он. - Где я?
   - Вы спасены! Успокойтесь! Вы спасены! - ответила Маргарита.
   Ла Моль с трудом перевел взгляд на королеву и впился в нее глазами.
   - Какая вы красавица! - пролепетал он.
   Словно ослепленный, он опустил веки и тяжело вздохнул.
   Маргарита тихо вскрикнула.  Молодой  человек  побледнел,  если  возможно,
больше прежнего, и она подумала, что это его последний вздох.
   - Боже, Боже, сжалься над ним! - воскликнула она. В эту  минуту  раздался
сильный стук в дверь, ведущую в коридор.
   Маргарита приподнялась, поддерживая Ла Моля за плечи.
   - Кто там? - крикнула она.
   - Это я, я! - ответил женский голос. - Я герцогиня Неверская.
   - Анриетта! - воскликнула королева. - Это не страшно, это друг,  слышите,
сударь?
   Ла Моль сделал усилие и приподнялся на одно колено.
   - Постарайтесь не упасть, пока я отворю дверь, - сказала королева.
   Ла Моль оперся рукой об пол и таким образом сохранил равновесие.
   Маргарита сделала было шаг к двери, но вдруг  остановилась,  задрожав  от
страха.
   - Так ты не одна? - вскрикнула королева, услыхав бряцание оружия.
   - Нет; со мной двенадцать телохранителей; мне дал их мой  деверь,  герцог
де Гиз.
   - Герцог де Гиз! - прошептал Ла Моль. - Убийца! Убийца!
   - Тише! Ни слова! - сказала Маргарита  и  огляделась  вокруг,  соображая,
куда бы спрятать раненого.
   - Шпагу!.. Кинжал!.. - шептал Ла Моль.
   - Чтобы защищаться? Это бесполезно: ведь их двенадцать, а вы один!
   - Нет, не для того, чтобы защищаться, а чтобы не даться им в руки живым.
   - Нет, нет, я вас спасу, - сказала Маргарита. - Ах, да! Кабинет!..  Идем,
идем!
   Ла Моль напряг  все  силы  и,  поддерживаемый  Маргаритой,  дотащился  до
кабинета. Маргарита заперла за ним дверь и спрятала ключ в кошелек.
   - Ни крика, ни стона, ни вздоха - и вы спасены! - сказала она  ему  через
дверь.
   Затем набросила на плечи халат,  отворила  дверь  своей  подруге,  и  обе
бросились в объятия друг к другу.
   - Ваше величество! С вами  ничего  не  случилось?  -  спросила  герцогиня
Неверская.
   - Ничего, ничего, - ответила Маргарита, запахнув халат,  чтобы  не  видно
было следов крови на пеньюаре.
   - Слава Богу! Но герцог де Гиз дал мне двенадцать  телохранителей,  чтобы
они проводили меня до его дворца, а мне такая  большая  свита  не  нужна,  и
шестерых я оставлю вашему величеству.  В  такую  ночь  шесть  телохранителей
ге