а,
врагов у меня много. Так вот, к какому лагерю я должен отнести  ту,  которая
носит мое имя и которая клялась мне в любви перед алтарем?
   - Как вы могли подумать...
   - Я ничего не думаю, я лишь надеюсь и хочу  убедиться,  что  моя  надежда
имеет основания. Ведь несомненно, наш  брак  -  или  политический  ход,  или
ловушка.
   Маргарита вздрогнула, возможно, потому, что эта мысль приходила в  голову
и ей.
   - Так на чьей же вы стороне? - спросил Генрих Наваррский. -  Король  меня
ненавидит,  герцог  Анжуйский  ненавидит,  герцог   Алансонский   ненавидит,
Екатерина Медичи так ненавидела мою мать, что, конечно, ненавидит и меня.
   - Ах, что вы говорите?!
   - Я говорю правду, - произнес король, - я не хочу, чтобы  кое-кто  думал,
будто я заблуждаюсь относительно убийства де Муи и отравления моей матери, и
поэтому я был бы не прочь, если бы здесь оказался кто-нибудь еще, кто мог бы
меня слышать.
   - Вы прекрасно знаете, что здесь никого нет, кроме вас и меня, - ответила
быстро Маргарита, изо всех сил стараясь  держаться  как  можно  спокойнее  и
веселее.
   - Потому-то я и говорю так откровенно, потому-то и решаюсь  вам  сказать,
что я не обманываюсь ни ласками царствующего дома, ни ласками  лотарингского
дома.
   - Государь! Государь! - воскликнула Маргарита.
   - В чем дело, душенька? - улыбнувшись, спросил Генрих.
   - В том, что такие разговоры очень опасны.
   - Нет, не опасны, коль скоро мы одни. Так я вам  говорил...  -  продолжал
король.
   Для Маргариты это было пыткой; ей хотелось остановить Беарнца  на  каждом
слове, слетавшем с его губ, но Генрих продолжал с показным добродушием:
   - Я говорил, что опасность  грозит  мне  со  всех  сторон:  мне  угрожает
король, мне угрожает герцог Алансонский, мне угрожает герцог Анжуйский,  мне
угрожает королева-мать, мне угрожают и герцог де Гиз, и герцог Майеннский, и
кардинал  Лотарингский  -  словом,  угрожают  все.  Такие  вещи   чувствуешь
инстинктивно, вам это понятно. И вот от всех этих угроз, которые не замедлят
обратиться в действие, я могу защититься с вашей помощью, потому что  именно
те люди, которые ненавидят меня, любят вас.
   - Меня? - переспросила Маргарита.
   - Да, вас, - с полнейшим добродушием ответил  Генрих  Наваррский.  -  Вас
любит король Карл; вас любит, - подчеркнул он,  -  герцог  Алансонский;  вас
любит королева Екатерина; наконец, вас любит герцог де Гиз.
   - Государь... - пролепетала Маргарита.
   - Ну да! Что же удивительного, что вас любят все? А те, кого я назвал,  -
ваши братья или родственники. Любить же своих родственников и своих  братьев
- значит жить в духе Божьем.
   - Хорошо, но  к  чему  вы  клоните?  -  спросила  совершенно  подавленная
Маргарита.
   - Я уже сказал, к чему: если вы  станете  моим  -  не  скажу  другом,  но
союзником, - мне ничто не страшно: если же и вы будете моим врагом, я погиб.
   - Вашим врагом? О нет, никогда! - воскликнула Маргарита.
   - Но и другом - тоже никогда?
   - Другом, быть может, и стану.
   - А союзником?
   - Несомненно!
   Маргарита повернулась к королю и протянула ему руку. Генрих взял ее руку,
учтиво поцеловал и удержал в своих руках не  столько  из  нежности,  сколько
желая непосредственно ощущать душевные движения Маргариты.
   - Хорошо, я верю вам и отныне считаю вас своим союзником, - сказал он.  -
Итак, нас поженили, хотя мы друг друга не знали  и  не  любили;  женили,  не
спрашивая тех, кого женят. Таким образом, у нас  нет  взаимных  обязательств
мужа и жены. Как видите, я иду навстречу вашему желанию  и  подтверждаю  то,
что говорил вам вчера. Но союз мы заключаем добровольно, к нему нас никто не
принуждает; наш союз - это союз двух честных людей, обязанных поддерживать и
не бросать друг друга; вы согласны с этим?
   - Да, - отвечала Маргарита, пытаясь высвободить руку.
   - Хорошо, - продолжал Беарнец, не спуская глаз с двери. - Так как  лучшим
доказательством честного союза является полное доверие, то сейчас я расскажу
вам подробно, ничего не утаивая, план, который я составил, чтобы победить  в
борьбе всех врагов.
   - Государь...  -  пролепетала  Маргарита,  невольно  оглядываясь  в  свою
очередь на кабинет, что вызвало скрытую улыбку у Беарнца, довольного успехом
своей хитрости.
   - Вот что я собираюсь сделать, -  продолжал  он,  притворяясь,  будто  не
замечает замешательства молодой женщины. - Я...
   - Государь! - воскликнула она и, вскочив  с  места,  схватила  короля  за
локоть. - Дайте мне передохнуть: волнение.., жара.., я задыхаюсь!
   Маргарита действительно так побледнела и так  задрожала,  что,  казалось,
вот-вот упадет на ковер.
   Генрих подошел к окну в противоположной стороне комнаты  и  отворил  его.
Окно выходило на реку.
   Маргарита подошла к мужу.
   - Молчите! Ради самого себя, государь, молчите! - чуть слышно  произнесла
она.
   - Сударыня, - сказал Беарнец, улыбаясь своей особенной улыбкой. - Ведь вы
же сказали мне, что мы одни!
   - Да, но разве вы не  знаете,  что  можно  пропустить  сквозь  стену  или
потолок слуховую трубку и услышать все?
   - Хорошо, хорошо, - с чувством прошептал Беарнец. - Вы  не  любите  меня,
это правда, но правда и то, что вы честная женщина.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Я хочу сказать, что будь вы способны на предательство, вы дали  бы  мне
договорить, потому что я выдавал только себя. Вы меня остановили.  Теперь  я
знаю, что в кабинете кто-то  прячется,  что  вы  неверная  жена,  но  верная
союзница, а теперь, - с улыбкой закончил Беарнец,  -  надо  признаться,  для
меня гораздо важнее верность в политике, нежели в любви...
   - Государь... - смущенно вымолвила Маргарита.
   - Хорошо, хорошо, об этом поговорим после, когда узнаем друг друга лучше,
- сказал Генрих и уже громко спросил:
   - Ну как, теперь вам легче дышится?
   - Да, государь, - тихо ответила она.
   - В таком случае, - продолжал Беарнец, - я не хочу вас  больше  утруждать
своим присутствием. Я почел своим долгом  прийти,  чтоб  засвидетельствовать
вам мое уважение и сделать первый шаг к нашей дружбе; соблаговолите  принять
и уважение и дружбу так же, как я их предлагаю, -  от  всего  сердца.  Спите
спокойно, доброй ночи.
   Маргарита посмотрела на мужа с чувством признательности, светившимся в ее
глазах, и протянула ему руку.
   - Согласна, - сказала она.
   - На политический союз, искренний и честный? - спросил Генрих.
   - Искренний и честный, - повторила  королева.  Беарнец  пошел  к  дверям,
бросив на Маргариту взгляд, увлекший ее, как зачарованную, вслед за мужем.
   Когда портьера отделила их  от  спальни,  Генрих  Наваррский  с  чувством
прошептал:
   - Спасибо, Маргарита, спасибо! Вы истинная французская принцесса. Я ухожу
спокойным. Я обделен вашей любовью, зато я не буду  обделен  вашей  дружбой.
Полагаюсь на вас, как и вы можете полагаться на меня... Прощайте!
   Генрих нежно поцеловал  руку  жены,  затем  бодрым  шагом  направился  по
коридору к себе, шепотом рассуждая сам с собой:
   - Что за дьявол торчит  у  нее?  Сам  король,  герцог  Анжуйский,  герцог
Алансонский, герцог де Гиз, -  брат,  любовник,  тот  и  другой?  По  правде
говоря, мне теперь почти досадно, что я попросил свидания  у  баронессы,  но
раз уж я дал слово и Дариола ждет  меня..,  все  равно.  Боюсь  только,  что
баронесса потеряет оттого, что по дороге к ней я побывал в  спальне  у  моей
жены Марго, как называет ее мой шурин Карл Девятый, - прелестное создание.
   Генрих Наваррский не  очень  решительно  стал  подниматься  по  лестнице,
ведущей к покоям г-жи де Сов.
   Маргарита провожала его глазами, пока он не исчез из виду, и только тогда
вернулась в комнату. В дверях кабинета стоял герцог, и эта картина вызвала в
Маргарите чувство, похожее на угрызения совести.
   Суровое выражение лица и  сдвинутые  брови  герцога  говорили  о  горьких
размышлениях.
   - Сегодня Маргарита нейтральна, а через неделю Маргарита станет врагом, -
произнес он.
   - Значит, вы подслушивали? - спросила королева.
   - А что же мне было делать в этом кабинете?
   - И, по-вашему, я вела себя не так, как подобает королеве Наваррской?
   - Не так, как подобает возлюбленной герцога де Гиза.
   - Я могу не любить своего мужа, но никто не имеет права требовать,  чтобы
я предала его, - отвечала королева. -  Скажите  честно,  разве  вы  способны
выдать тайну вашей жены, принцессы Порсиан?
   - Хорошо, хорошо, - покачав головой, сказал герцог. - Пусть будет так.  Я
вижу, что вы больше не любите меня так, как в те дни, когда вы  рассказывали
мне все, что замышляет король против меня и моих сторонников.
   - Король был сильной стороной, а вы - слабой. Генрих слаб, а  вы  сильны.
Как видите, я продолжаю играть все ту же роль.
   - Но перешли из одного лагеря в другой.
   - Я получила на это право, когда спасла вам жизнь.
   - Хорошо! Когда любовники расходятся, они возвращают друг другу все  свои
дары, поэтому и я, если мне представится случай,  спасу  вам  жизнь,  и  мы,
будем квиты.
   С этими словами герцог поклонился и  вышел,  а  Маргарита  не  шевельнула
пальцем, чтобы  его  удержать.  В  передней  герцог  нашел  Жийону,  которая
проводила его до окна в нижнем  этаже,  а  во  рву  нашел  верного  пажа,  в
сопровождении которого возвратился домой.
   Маргарита, задумавшись, сидела у окна.
   - Хороша брачная ночь! - прошептала  королева.  -  Муж  сбежал,  любовник
бросил!
   В это время по ту сторону рва, по дороге от Деревянной башни к  Монетному
двору, шел, подбоченясь, какой-то школяр и пел:

   Почему, когда на грудь
   Я хочу к тебе прильнуть
   Иль когда, вздыхая тяжко,
   Я ищу твои уста,
   Ты обычно и чиста
   И сурова, как монашка!..

   Для чего тебе беречь
   Белизну точеных плеч,
   Этот лик и это лоно?
   Для того ли, чтоб отдать
   Всю земную благодать
   Ласкам страшного Плутона!..

   Дивный блеск твоих ланит
   Зев могилы поглотит;
   Но когда и за могилой
   Встретиться придется нам,
   Знать никто не будет там,
   Что была моей ты милой!

   Так не мучь и не гони
   И скорее протяни,
   Протяни свои мне губки,
   А не то - пройдут года,
   Пожалеешь ты тогда,
   Что не сделала уступки!

   Маргарита с грустной улыбкой прислушивалась к этой песне; когда же  голос
школяра замер вдали, она затворила окно и позвала Жийону, чтобы с ее помощью
раздеться и лечь.

Глава 3

КОРОЛЬ-ПОЭТ

   Празднества, балеты и турниры заняли все следующие дни.
   Сближение двух  партии  продолжалось.  Ласки  и  любезности  двора  могли
вскружить голову даже самым ярым гугенотам. На глазах у всех  старик  Коттон
обедал и дебоширил с бароном де Куртомером,  а  герцог  де  Гиз  под  музыку
катался по Сене на лодке с принцем Конде.
   Карл IX как будто расстался со своим обычно мрачным расположением духа  и
не мог жить без своего зятя Генриха Наваррского. Королева-мать  стала  такой
жизнерадостной, так усердно занялась вышивками,  драгоценностями  и  перьями
для шляп, что даже потеряла сон;
   Гугеноты, чьи суровые нравы  несколько  смягчились  в  этой  новой  Капуе
<Капуя  -  итальянский  город,  в   древности   славившийся   богатством   и
изнеженностью жителей и в этом смысле ставший именем нарицательным.>,  стали
надевать шелковые камзолы, вышивать девизы и не хуже католиков гарцевать под
заветными балконами.  Во  всем  была  заметна  перемена,  благоприятная  для
реформатского исповедания; можно было подумать, что  весь  королевский  двор
вознамерился принять  протестантство.  Сам  адмирал,  при  своей  опытности,
попался на эту удочку, рассудок его помутился до такой степени, что  однажды
вечером он целых два часа даже и не вспомнил о зубочистке и не ковырял ею  у
себя в зубах, хотя обычно предавался этому занятию с двух часов  дня,  когда
кончал обедать, до восьми вечера, когда садился ужинать.
   В тот самый день, когда адмирал проявил такую  невероятную  забывчивость,
король Карл IX пригласил Генриха Наваррского  и  герцога  де  Гиза  закусить
втроем. После ужина король  увел  их  к  себе  в  комнату  и  принялся  было
объяснять им хитроумный механизм волчьего капкана,  изобретенный  им  самим,
как вдруг прервал себя вопросом:
   - Не собирается ли господин адмирал зайти ко мне вечером? Кто  его  видел
днем и может сказать мне, как его дела?
   - Я,  -  ответил  король  Наваррский,  -  и  если  вы,  ваше  величество,
беспокоитесь о его здоровье, я могу  вас  успокоить:  я  видел  его  сегодня
дважды - в шесть утра и в семь вечера.
   - Ай, ай, ай, Анрио!  Вы  сегодня  встали  что-то  уж  слишком  рано  для
новобрачного! - заметил король, чей дотоле рассеянный взгляд теперь с острым
любопытством остановился на зяте.
   - Да, государь, - ответил Беарнец, - но мне хотелось узнать у всеведущего
адмирала, не едет ли сюда кое-кто из дворян, которых я жду.
   - Еще дворяне! В день свадьбы их было уже восемьсот, и каждый  день  едут
все новые! Вы что же, собираетесь захватить Париж? - со смехом спросил  Карл
IX.
   Герцог де Гиз нахмурил брови.
   - Государь, - возразил Беарнец, -  поговаривают  о  походе  во  Фландрию,
поэтому я и собираю из моего края и из соседних краев всех,  кто,  по-моему,
может быть полезен вашему величеству.
   Герцог де Гиз, вспомнив, что ночью Беарнец  говорил  Маргарите  о  некоем
плане, стал слушать более внимательно.
   - Хорошо, хорошо! - сказал король со своей хищной улыбкой. - Чем  больше,
тем лучше; зовите, зовите их, Генрих. Но что это за дворяне?  Надеюсь,  люди
храбрые?
   - Не знаю, государь, сравняются ли в храбрости мои  дворяне  с  дворянами
вашего величества, герцога Анжуйского или господина де Гиза, но я их знаю  и
уверен, что они себя покажут.
   - А вы ждете еще?
   - Человек десять - двенадцать.
   - Как их зовут?
   - Не припомню, государь, кроме одного, которого рекомендовал мне  Телиньи
как образцового дворянина, - его зовут де Ла Моль; не могу сказать...
   - Де Ла Моль! Уж не провансалец ли это
   - Лерак  де  Ла  Моль?  -  заметил  король,  отлично  знавший  генеалогию
французского дворянства.
   - Совершенно верно, государь;  как  видите,  я  хожу  за  людьми  даже  в
Прованс.
   - А я, - с насмешливой улыбкой заговорил герцог де Гиз, - хожу еще дальше
его величества короля Наваррского и дохожу до самого Пьемонта, чтобы собрать
всех тамошних верных католиков.
   - Католиков, гугенотов, - перебил король, -  мне  безразлично,  если  это
люди храбрые.
   Эти слова, в сущности, соединившие  католиков  и  протестантов  в  единое
целое, король произнес с таким беспристрастным видом, что даже герцог де Гиз
был озадачен.
   - Ваше величество, уж не о наших  ли  фламандцах  идет  речь?  -  спросил
адмирал,  который,  пользуясь  недавно  дарованным  ему  разрешением  короля
являться без доклада, вошел в комнату и услышал последние его слова.
   - А-а! Вот и мой отец адмирал! - воскликнул Карл IX, раскрывая объятия. -
Стоит заговорить о войне, дворянах, храбрецах - и он тут как тут, его тянет,
как магнитом. Мой наваррский зять и мой  кузен  Гиз  ждут  подкреплений  для
вашего войска. Вот о чем шел разговор.
   - Подкрепления идут, - сказал адмирал. - У вас  есть  свежие  новости?  -
спросил Беарнец. - Да, сын мой, в частности  о  Ла  Моле;  вчера  он  был  в
Орлеане, а завтра или послезавтра будет в Париже.
   -  Черт  побери!  Господин  адмирал  просто  колдун!  Ему  известно,  что
происходит за тридцать или сорок миль от него! Я очень хотел бы знать  столь
же достоверно, что происходит или произошло под Орлеаном.
   Колиньи  совершенно  невозмутимо  встретил  этот  окровавленный   кинжал,
который вонзил в него герцог де Гиз, явно намекавший на гибель своего  отца,
Франсуа де Гиза, убитого под  Орлеаном  Польтро  де  Мере,  как  думали,  по
наущению адмирала.
   - Я становлюсь колдуном всякий раз, - холодно и  с  достоинством  ответил
адмирал, - когда мне нужны точные сведения обо всем, что имеет значение  для
дел короля или моих личных. Час тому назад прибыл из Орлеана мой курьер:  он
ехал на перекладных и благодаря этому проехал  за  один  день  тридцать  две
мили; господин де Ла Моль едет верхом на своей лошади, делая па десяти  миль
в день, - следовательно, он прибудет только двадцать четвертого. Вот  и  все
колдовство.
   - Браво, отец! Хорошо сказано! - воскликнул  Карл  IX.  -  Покажите  этим
юношам, что не только годы, но и мудрость  убелила  вашу  бороду  и  голову.
Давайте отпустим их, пусть себе говорят о турнирах и любовных делах, а мы  с
вами побеседуем о делах военных. При хороших советниках и короли  становятся
хорошими, отец. Ступайте, господа, мне надо поговорить с адмиралом.
   Молодые люди вышли - первым король Наваррский, за ним герцог де Гиз,  но,
выйдя за дверь, они холодно раскланялись, и каждый пошел в свою сторону.
   Колиньи посмотрел им вслед не без тревоги: всякий раз, когда лицом к лицу
встречались эти две ненависти, он опасался какой-нибудь  вспышки.  Карл  IX,
поняв мысль адмирала, подошел к нему и, взяв его под руку, сказал:
   - Будьте  покойны,  отец;  для  того  чтобы  держать  их  в  повиновении,
существую я. Я стал настоящим королем с того дня,  как  моя  мать  перестала
быть королевой, а она перестала быть королевой с того дня, как Колиньи  стал
мне отцом.
   - Что вы, государь! - воскликнул адмирал. - Ведь королева Екатерина...
   - Она интриганка! С ней никакой мир невозможен.
   Эти оголтелые итальянские католики знают только одно всех резать.  Я  же,
напротив, хочу умиротворения, даже больше  -  хочу  поддержать  приверженцев
нового исповедания. Все остальные чересчур распутны, отец, они меня  позорят
своими любовными похождениями и своим развратом.  Если  хочешь,  скажу  тебе
откровенно, - продолжал Карл IX поток своих излияний,  -  я  не  доверяю  ни
одному человеку из  моего  окружения,  за  исключением  новых  моих  друзей.
Честолюбие Таванна мне очень подозрительно;
   Вьейвиль любит только хорошее вино и способен продать  своего  короля  за
бочку мальвазии; Монморанси знать ничего не знает, кроме охоты, и все  время
проводит в обществе своих собак и соколов; граф де Рец  -  испанец,  Гизы  -
лотарингцы. Да простит меня Бог, но мне кажется, что во  всей  Франции  есть
только три честных француза - я, мой наваррский зять да ты. Но я прикован  к
трону и не могу командовать войском; самое большее, что мне позволено, - это
поохотиться в Сен-Жермене и в Рамбулье. Мой наваррский зять слишком молод  и
неопытен. К тому же его отца, короля Антуана, всегда губили женщины,  и  мне
сдается, что Генрих унаследовал от него  эту  слабость.  Нет  никого,  кроме
тебя, отец, - ты смел, как Цезарь, и мудр, как Платон. По правде  говоря,  я
не знаю, как быть: оставить тебя моим  советником  или  отправить  на  войну
главнокомандующим. Если ты будешь моим советником - кто  будет  командовать?
Если командовать будешь ты - кто будет моим советником?
   - Государь! Сначала надо победить, а  после  победы,  будет  и  совет,  -
отвечал Колиньи.
   - Ты так думаешь, отец? Что ж, хорошо - будь по-твоему. В понедельник  ты
отправишься во Фландрию, а я поеду в Амбуаз.
   - Ваше величество, вы уезжаете из Парижа?
   - Да... Я устал от этого шума, от всех этих торжеств.  Я  не  деятель,  я
мечтатель. Я родился не королем, а поэтом. Ты созовешь нечто  вроде  совета,
который и будет править, пока ты будешь на войне, а раз в него не войдет моя
мать, все пойдет хорошо. А я уже дал знать Ронсару, чтобы он приехал ко  мне
в Амбуаз, и там вдвоем, вдали от шума, от скверных людей, в тени  бескрайних
лесов, на берегу реки, под журчание ручейков, мы будем беседовать о Боге и о
Его делах - это единственное спасение от дел человеческих. Вот, послушай мои
стихи - приглашение Ронсару в Амбуаз; я сочинил их утром.
   Колиньи улыбнулся. Карл IX провел рукой по лбу, желтоватому  и  гладкому,
как слоновая кость, и начал нараспев декламировать свои стихи:

   Ронсар, когда с тобой в разлуке мы живем,
   Ты забываеш