пагу - не тень ее, тень у шпаги бывает лишь  при  солнце,  а  настоящий
клинок, - и еще раз пронзить его тело, ибо он не сможет  жить,  если  вы  не
позволите ему жить только ради вас.
   Насколько речь Коконнаса была полна воодушевления и шутливости, настолько
мольба Ла Моля  была  проникнута  чувствительностью,  пленительной  силой  и
нежною покорностью.
   Анриетта, внимательно  слушавшая  Ла  Моля,  оторвала  глаза  от  него  и
устремила взгляд на Коконнаса, желая убедиться, соответствует  ли  выражение
его  лица  любовным  речам  его  друга.   По-видимому,   она   была   вполне
удовлетворена; раскрасневшаяся, еле переводя дыхание, с улыбкой открывая два
ряда жемчугов, оправленных в кораллы, она спросила:
   - Это правда?
   - Черт побери! - воскликнул Коконнас, завороженный ее взглядом и сгорая в
том же огне, что и она. - Правда!  О  да,  да,  сударыня,  истинная  правда!
Клянусь вашей жизнью! Клянусь моей смертью!
   - Тогда подойдите! - сказала Анриетта и  протянула  ему  руку,  отдаваясь
чувству, которое сквозило в томном выражении ее глаз.
   Коконнас подкинул вверх свой бархатный берет  и  одним  прыжком  очутился
рядом с герцогиней, а Ла Моль, повинуясь жесту Маргариты, призывавшей его  к
себе, обменялся дамой со своим другом, как в кадрили любви.
   В эту минуту у двери в глубине комнаты появился Рене.
   - Тише!.. - произнес он таким тоном,  что  сразу  потушил  все  пламенные
чувства. - Тише!
   В толще стены послышался лязг ключа в замочной скважине  и  скрип  двери,
повернувшейся на петлях.
   - Мне кажется, однако, - гордо заявила Маргарита, - что, когда здесь  мы,
никто не имеет права сюда войти.
   - Даже королева-мать? - спросил  ее  на  ухо  Рене.  Маргарита  мгновенно
устремилась к выходу, увлекая за собой Ла Моля; Анриетта и  Коконнас,  обняв
друг друга за талию, бросились за ними, и четверо  влюбленных  улетели,  как
улетают от подозрительного шума прелестные птички, только что щебетавшие  на
цветущей ветке.

Глава 2

ЧЕРНЫЕ КУРЫ

   Обе пары исчезли как раз вовремя.  Екатерина  вставила  ключ  в  замочную
скважину второй двери, когда  герцогиня  Неверская  и  Коконнас  сбегали  по
наружной лестнице, так что, войдя в комнату, она  услышала,  как  заскрипели
ступеньки под ногами беглецов.
   Она пытливо осмотрела комнату и подозрительно взглянула на  склонившегося
перед ней Рене.
   - Кто здесь был? - спросила она.
   - Влюбленные, вполне довольные моим уверением, что они любят друг друга.
   - Бог с ними, - пожав плечами, сказала Екатерина -  Здесь  больше  никого
нет?
   - Никого, кроме вашего величества и меня.
   - Вы сделали то, что я вам сказала?
   - Это насчет черных кур?
   - Да.
   - Они здесь, ваше величество.
   - Ах, если б вы были еврей! - пробормотала Екатерина.
   - Я - еврей? Почему?
   -  Тогда  вы  могли  бы  прочесть  мудрые  книги,  написанные  евреями  о
жертвоприношениях Я велела перевести для себя одну  из  них  и  узнала,  что
евреи искали предсказаний не в сердце и  не  в  печени,  как  римляне,  а  в
строении мозга и в форме букв, начертанных на нем всемогущей рукой судьбы.
   - Верно, ваше величество! Я слышал об этом от одного моего друга, старого
раввина.
   - Бывают буквы, - продолжала Екатерина, - начертанные так, что  открывают
весь пророческий путь, но халдейские мудрецы советуют...
   - Советуют.., что? - спросил Рене, понимая,  что  Екатерина  не  решается
продолжать.
   - Советуют делать опыты на человеческом мозге, как более развитом и более
чувствительном к воле вопрошающего.
   - Увы, ваше величество, вы хорошо знаете, что это  невозможно,  -  сказал
Рене.
   - Во всяком случае, трудно, - заметила Екатерина. - Ах, Рене, если  б  мы
об этом знали в день святого Варфоломея!.. Как это было просто!. При  первой
казни... Я подумаю  об  этом.  Ну,  а  пока  будем  действовать  в  пределах
возможного. Комната для жертвоприношений готова?
   - Да, ваше величество.
   - Пойдем туда.
   Рене зажег свечу; судя по запаху, то сильному и тонкому, то удушливому  и
противному, в состав свечи входило несколько веществ Освещая путь Екатерине,
парфюмер первым вошел в келью.
   Екатерина сама выбрала нож синеватой стали, а Рене подошел к углу и  взял
одну из кур, вращавших своими золотистыми глазами.
   - Какие опыты мы будем делать?
   - У одной мы исследуем печень, у другой мозг Если оба опыта дадут один  и
тот же результат, значит, все верно, особенно, если эти результаты  совпадут
с полученными раньше.
   - С чего мы начнем?
   - С опыта над печенью.
   - Хорошо, - сказал Рене.
   Он привязал курицу к жертвеннику за два вделанных по  его  краям  кольца,
положил курицу на спину и закрепил так, что птица могла только  трепыхаться,
не двигаясь с места.
   Екатерина одним ударом ножа рассекла ей грудь.  Курица  прокудахтала  три
раза, некоторое время потрепыхалась и околела.
   - Опять  три  раза!  -  прошептала  Екатерина.  -  Предзнаменование  трех
смертей.
   Затем она вскрыла трупик курицы.
   - И печень сместилась влево, - продолжала она, - как всегда, влево.., три
смерти и конец династии. Знаешь. Рене, это ужасно!
   - Ваше величество, надо еще посмотреть, совпадут ли  эти  предсказания  с
предсказаниями второй жертвы.
   Рене отвязал курицу и, бросив ее в угол, пошел за второй жертвой, но она,
видя судьбу своей подруги, попыталась спастись и начала бегать по  келье,  а
когда Рене загнал ее наконец в угол, взлетела у него над головой,  и  ветер,
поднявшийся  от  взмахов  ее  крыльев,  загасил  чародейную  свечу  в   руке
Екатерины.
   - Вот видите, Рене, - сказала королева, - так угаснет и наш  род.  Смерть
дунет на него, и он исчезнет с лица земли... Три  сына!  Ведь  три  сына!  -
грустно прошептала она.
   Рене взял у нее погасшую свечу и пошел зажечь ее в соседнюю комнату.
   Вернувшись, он увидел, что курица спрятала голову в воронку.
   - На этот раз криков не будет, - сказала Екатерина, - я сразу отрублю  ей
голову.
   В самом деле, как только Рене привязал курицу, Екатерина  исполнила  свое
обещание и отрубила голову одним ударом. Но в предсмертной судороге  куриный
клюв три раза раскрылся и закрылся.
   - Видишь! - сказала Екатерина в ужасе. - Вместо трех криков - три вздоха.
Три, все время три! Умрут все трое. Все эти души, отлетая, считают до трех и
кричат троекратно. Теперь посмотрим, что покажет голова.
   Екатерина  срезала  побледневший  гребешок  на  голове  птицы,  осторожно
вскрыла череп, разделила его так, чтобы ясно были видны мозговые  полушария,
и стала выискивать в кровавых извилинах мозговой пульпы  что-нибудь  похожее
на буквы.
   - Все то же! - вскрикнула она и всплеснула руками. - Все то же! И на этот
раз предсказание яснее, чем когда бы то ни было! Посмотри!
   Рене подошел.
   - Что это за буква? - спросила Екатерина, указывая на сочетание  линий  в
одном месте.
   - Г, - ответил флорентиец.
   - Сколько их? Рене пересчитал.
   - Четыре! - сказал он.
   - Вот, вот! Все так!.. Я понимаю - Генрих  Четвертый!  О,  я  проклята  в
своем потомстве! - отшвырнув нож, простонала она.
   Страшна была фигура этой женщины, сжимавшей окровавленные  руки,  бледной
как смерть, освещенной зловещим светом.
   - Он будет царствовать, будет  царствовать!  -  сказала  она  со  вздохом
отчаяния.
   -  Он  будет  царствовать.  -  повторил  Рене,  погруженный  в   глубокую
задумчивость.
   Однако мрачное выражение  быстро  исчезло  с  лица  Екатерины  при  свете
какой-то новой мысли, видимо, вспыхнувшей в ее мозгу.
   - Рене, - сказала она, не оборачиваясь, не поднимая головы, опущенной  на
грудь, и протягивая  руку  к  флорентийцу,  -  была  ведь  какая-то  ужасная
история, когда один перуджинский врач отравил губной помадой и свою дочь,  и
ее любовника - обоих вместе!
   - Была, сударыня.
   - А кто  был  ее  любовником?  -  все  время  думая  о  чем-то,  спросила
Екатерина.
   - Король Владислав:
   - Ах да, верно! - прошептала Екатерина. - А  вы  не  знаете  подробностей
этой истории?
   - У меня есть старинная книга - там есть рассказ об этом, - ответил Рене.
   - Хорошо, пройдем в другую комнату, и вы мне дадите эту книгу почитать.
   Оба вышли из кельи, и Рене запер за собой дверь.
   - Ваше величество, не прикажете ли совершить  новые  жертвоприношения?  -
спросил флорентиец.
   - Нет, нет, Рене! Я пока вполне убеждена и этими. Подождем, не удастся ли
нам добыть голову  какого-нибудь  осужденного,  -  тогда  в  день  казни  ты
сговоришься с палачом.
   Рене поклонился в знак согласия, затем,  со  свечой  в  руке,  подошел  к
полкам с книгами, встал на стул, взял одну из книг и подал королеве.
   Екатерина раскрыла книгу.
   - Что это такое? - спросила она. -  "Как  надлежит  вынашивать  и  питать
ловчих птиц, соколов и кречетов, дабы они сделались смелы, сильны и к  ловле
охочим.
   - Ах, простите, я ошибся! Это трактат о соколиной охоте, написанный одним
луккским ученым для знаменитого Каструччо Кастракани. Он стоял рядом  с  той
книгой и переплетен в такой же переплет, - я и ошибся.  Впрочем,  эта  книга
очень ценная;  существуют  только  три  экземпляра  во  всем  мире:  один  в
венецианской библиотеке, другой, купленный вашим предком Лоренцо Медичи,  но
затем подаренный Пьетро Медичи королю  Карлу  Восьмому,  проезжавшему  через
Флоренцию, а вот этот - третий.
   - Чту его как редкость, - ответила Екатерина,  -  но  он  мне  не  нужен:
возьмите его.
   Передавая книгу левой рукой, она протянула к Рене правую руку  за  другой
книгой.
   На этот раз Рене не ошибся - другая книга была именно  той,  какая  нужна
была королеве. Рене слез со стула, полистал книгу и подал Екатерине,  открыв
на нужной странице.
   Екатерина села за стол, Рене поставил перед ней чародейную свечу,  и  ори
свете ее синеватого огонька она вполголоса прочла несколько строк.
   - Хорошо, - закрыв книгу, сказала она, - тут все, что мне хотелось знать.
   Она поднялась со стула, оставив книгу на столе, но унося в голове  мысль,
которая только зарождалась и должна была еще созреть.
   Рене  со  свечой  в  руке  почтительно  ожидал,  когда  королева,  видимо
собиравшаяся уходить, даст ему новые распоряжения  или  обратится  с  новыми
вопросами.
   Екатерина, склонив  голову  и  приложив  палец  к  губам,  молча  сделала
несколько шагов по комнате.
   Затем она вдруг остановилась перед Рене и подняла на него  свои  круглые,
устремленные вперед, как у хищной птицы, глаза.
   - Признайся, ты сделал для нее какое-то приворотное зелье! - сказала она.
   - Для кого? - затрепетав, спросил Рене.
   - Для Сов.
   - Я? Никогда не делал! - ответил Рене.
   - Никогда?
   - Клянусь душой, ваше величество.
   - А все-таки тут не без  колдовства:  он  безумно  влюблен  в  нее,  хотя
никогда не отличался постоянством.
   - Кто он?
   - Он, проклятый Генрих, тот самый, который станет  преемником  моих  трех
сыновей и назовется Генрихом Четвертым, а ведь он сын Жанны д'Альбре!
   Последние  слова  Екатерины  сопровождались  таким  вздохом,   что   Рене
вздрогнул, вспомнив о  пресловутых  перчатках,  которые  он,  по  приказанию
Екатерины, приготовил для королевы Наваррской.
   - Разве он по-прежнему бывает у нее? - спросил Рене.
   - По-прежнему.
   - А мне казалось, что король Наваррский  окончательно  вернулся  к  своей
супруге.
   - Комедия, Рене, комедия! Не знаю, с какой целью, но все как  сговорились
меня обманывать! Даже Маргарита, моя родная  дочь,  и  та  настроена  против
меня. Быть может, и она рассчитывает на смерть своих братьев -  быть  может,
надеется стать французской королевой.
   - Да, быть может, - сказал Рене, снова уйдя в свою думу и откликаясь, как
эхо, на страшное подозрение Екатерины.
   - Что ж, посмотрим! - сказала Екатерина и направилась  к  входной  двери,
очевидно не считая нужным идти потайной лестницей, будучи уверена,  что  она
здесь одна.
   Рене шел  впереди,  и  через  несколько  секунд  оба  очутились  в  лавке
парфюмера.
   - Ты обещал мне новые кремы для рук и для губ. - сказала королева-мать. -
теперь зима, а ты ведь знаешь, как моя кожа чувствительна к холоду.
   - Я уже позаботился об этом, ваше величество, и все принесу вам завтра.
   - Завтра ты не застанешь меня раньше девяти-десяти часов вечера.  Днем  я
буду в церкви.
   - Хорошо, сударыня, я буду в Лувре в десять часов вечера.
   - У госпожи де Сов красивые губы  и  руки,  -  небрежным  тоном  заметила
Екатерина. - А какой крем она употребляет?
   - Для рук?
   - Да, для рук.
   - Крем на гелиотропе.
   - А для губ?
   - Для губ она будет теперь употреблять  новый  опиат  моего  изобретения;
завтра я принесу коробочку вашему величеству, а заодно - и ей.
   Екатерина на мгновенье задумалась.
   - Она действительно красива, - промолвила королева-мать,  словно  отвечая
самой себе на какую-то тайную мысль, - нет ничего удивительного, что Беарнец
влюбился в нее по уши.
   - А главное, она предана вашему величеству,  по  крайней  мере,  мне  так
кажется, - сказал Рене. Екатерина усмехнулась и пожала плечами.
   - Разве может любящая женщина  быть  предана  кому-нибудь,  кроме  своего
любовника? - сказала она. - А все-таки, Рене, какое-то приворотное зелье  ты
ей изготовил! - сказала она.
   - Клянусь, что нет!
   - Ну хорошо, оставим этот разговор. Покажи-ка мне твой  новый  опиат,  от
которого ее губки станут еще красивее и свежее.
   Рене подошел к полке и указал  на  шесть  одинаковых  круглых  серебряных
коробочек, стоявших в ряд, одна к другой.
   - Вот единственное приворотное зелье, какое она у меня просила, -  сказал
Рене. - И как вы, ваше величество, совершенно верно изволили заметить,  этот
крем я изготовил специально для госпожи де Сов, так как  ее  губы  настолько
чувствительны и нежны, что трескаются и от солнца и от ветра.
   Екатерина  раскрыла  одну  из  коробочек  с  помадой   карминного   цвета
удивительно красивого оттенка.
   - Рене, дай мне крем для рук; я возьму его с собой.  Рене  взял  свечу  и
пошел за кремом для королевы в другое отделение лавки. По дороге  он  быстро
обернулся, и ему показалось,  что  Екатерина  стремительным  движением  руки
схватила одну коробочку и спрятала ее под своей длинной  накидкой.  Но  Рене
давно привык к таким кражам королевы-матери, а потому не допустил неловкости
и не подал виду, что заметил это. Он достал требуемый крем,  запакованный  в
бумажный мешочек с лилиями.
   - Вот он, ваше величество, - сказал он.
   - Спасибо, Рене! - ответила она и, помолчав с минуту, добавила:
   - Не носи этого опиата госпоже де Сов раньше, чем через неделю или десять
дней; я хочу попробовать его первая.
   Екатерина собралась уходить.
   - Ваше величество, прикажете проводить вас? - спросил Рене.
   - Только до конца моста, - ответила Екатерина. - а  там  меня  дожидаются
мои дворяне с носилками.
   Они вышли из лавки и дошли до угла улицы  Барийри,  где  Екатерину  ждали
четыре дворянина верхом и носилки без гербов.
   Вернувшись в лавку, Рене первым делом пересчитал коробочки с опиатом.
   Одна из них исчезла.

Глава 3

ПОКОИ ГОСПОЖИ ДЕ СОВ

   Екатерина не ошиблась: Генрих не изменил своим привычкам и  каждый  вечер
отправлялся к г-же де Сов. Сначала эти  посещения  Держались  в  глубочайшей
тайне,  но  мало-помалу  осмотрительность  Генриха  ослабла,   он   перестал
принимать меры предосторожности, а потому Екатерине нетрудно было убедиться,
что Маргарита лишь называлась королевой Наваррской, а на самом деле ею  была
г-жа де Сов.
   В начале нашего повествования мы успели сказать два слова о  покоях  г-жи
де Сов, но дверь, открытая Дариолой королю  Наваррскому,  закрылась  за  ним
накрепко, покои г-жи де Сов и место таинственных любовных  свиданий  пылкого
Беарнца остались нам неведомы.
   Такие комнаты августейшие особы обыкновенно предоставляют во дворце своим
придворным,  которых  желают  всегда  иметь  под  рукой;  покои  эти   были,
разумеется, не столь просторны и не столь удобны, как собственные  городские
квартиры. Как уже известно читателю, покои г-жи де Сов помещались в  третьем
этаже, почти под комнатами Генриха, и  дверь  из  них  выходила  в  коридор,
дальний конец которого освещался готическим окном с  маленькими  стеклами  в
свинцовом переплете, пропускавшими лишь тусклый  свет  даже  в  самый  ясный
день. Зимою же после трех часов дня приходилось зажигать лампу, но и зимой в
лампу масла наливали столько же, сколько летом, и к десяти часам вечера  она
гасла, обеспечивая любовникам  в  эти  зимние  дни  наибольшую  безопасность
свиданий.
   Маленькая передняя, обитая шелком с большими желтыми  цветами,  приемная,
затянутая синим бархатом, и спальня, где стояла кровать с витыми колонками и
вишневым атласным пологом, отделенная от стены узким проходом, и где  висело
зеркало в серебряной оправе и две  картины,  изображавшие  любовь  Венеры  и
Адониса, составляли покои - теперь сказали бы "гнездышко"  -  очаровательной
придворной дамы королевы Екатерины Медичи.
   Если поискать внимательнее, то в темном углу, напротив туалета  со  всеми
принадлежностями, можно было заметить дверцу в своего рода молельню. Там, на
возвышении,  к   которому   вели   две   ступени,   стояла   скамеечка   для
коленопреклонений. Там на стенах, как бы в противовес упомянутым картинам на
мифологические  сюжеты,  висели  три-четыре  картинки  самого  возвышенного,
духовного  содержания.  Между  картинами,  на  золоченых  гвоздиках.  висело
женское оружие, так как и женщины в ту эпоху - эпоху тайных интриг -  носили
при себе оружие и, случалось, владели им не хуже мужчин.
   Вечером, на следующий день после описанной нами сцены у Рене, г-жа де Сов
сидела у себя в спальне на кушетке и говорила Генриху о своей любви к нему и
о своем страхе за него, доказывая и любовь, и страх той преданностью,  какую
она обнаружила в ночь, последовавшую за Варфоломеевской,  то  есть  в  ночь,
когда Генрих, как помнит читатель, ночевал у своей жены, Генрих  выражал  ей
свою признательность.  Г-жа  де  Сов  в  простом  батистовом  пеньюаре  была
очаровательна, а Генрих был ей глубоко признателен.
   В такой обстановке Генрих, искренне влюбленный, предавался мечтам. А г-жа
де  Сов,  воспылавшая  самой  горячей  любовью,  начавшейся  по   приказанию
Екатерины, пристально всматривалась в Генриха, желая удостовериться, то  ли,
что губы, говорят его глаза.
   - Генрих, - молвила г-жа де Сов, - скажите откровенно: в ту  ночь,  когда
вы спали в кабинете ее величества королевы Наваррской, а в ногах у вас  спал
Ла Моль, - вы не жалели о том, что этот достойный дворянин лежал между  вами
и спальней королевы?
   - Жалел, душенька моя, - отвечал Генрих. - ведь я  неминуемо  должен  был
пройти через ее спальню, чтобы попасть в ту комнату, где мне так - хорошо  и
где в эту минуту я так счастлив.
   Госпожа де Сов улыбнулась.
   - А после вы туда ходили?
   - И всякий раз говорил вам об этом.
   - И вы не пойдете туда тайком от меня?
   - Никогда.
   - Поклянитесь.
   - Поклялся бы, будь я гугенотом, но...
   - Что "но"?
   - Но католическая религия, догматы которой я сейчас изучаю, научила меня,
что клясться не надо никогда.
   - Сейчас видно гасконца! - покачивая головой, сказала г-жа де Сов.
   - Шарлотта, а если бы я стал вас расспрашивать, вы  ответили  бы  на  мои
вопросы?
   - Конечно, - ответила молодая женщина. - Мне нечего скрывать от вас.
   - В таком случае объясните мне, Шарлотта, как случилось, что, оказав  мне
отчаянное сопротивление до  моей  женитьбы,  вы  после  нее  перестали  быть
жестокой по отношению ко мне, беарнскому увальню,  смешному  провинциалу,  к
государю настолько бедному, что он не  может  придать  драгоценностям  своей
короны должный блеск?
   - Генрих, вы требуете, чтобы я разгадала загадку, которую  на  протяжении
трех  тысячелетий  не  могут  разгадать  философы  всех  стран,  -  отвечала
Шарлотта. - Генрих, никогда не спрашивайте женщину,