перенесен,
кажется, на послезавтра.  Во  всяком  случае,  то,  что  я  сделала  сегодня
вечером, - сделала в духе Цицерона, - вы услышите, - продолжала Маргарита  с
легким оттенком педантического удовлетворения. -  Но  оставим  эти  пустяки.
Поговорим лучше о том, что было с вами.
   - Со мной?
   - Да, с вами.
   - А что со мной было?
   - Вы напрасно храбритесь, я вижу что вы слегка побледнели.
   - Вероятно,  я  слишком  много  спал,  и  в  этой  вине  я  чистосердечно
раскаиваюсь.
   - Полно, полно! Не прикидывайтесь, я все знаю.
   - Будьте добры, жемчужина моя, объяснить мне, в чем дело,  потому  что  я
ничего не знаю.
   - Скажите откровенно: о чем вас расспрашивала королева-мать?
   - Королева-мать? Меня?! Разве она собиралась говорить со мной?
   - Как?! Разве вы с ней не виделись?
   - Нет.
   - Ас королем Карлом?
   - Нет.
   - Ас королем Наваррским?
   - Нет.
   - Но с герцогом Алансонским-то вы виделись?
   - Да, сию минуту я встретился с ним в коридоре.
   - И что он вам сказал?
   - Что ему нужно отдать мне какие-то распоряжения между девятью и  десятью
часами вечера.
   - И это все?
   - Все.
   - Странно!
   - Что же тут странного, скажите мне наконец!
   - Странно то, что вы не слыхали никаких разговоров.
   - Да что случилось?
   - А случилось то,  несчастный,  что  сегодня  вы  весь  день  висели  над
пропастью.
   - Я?
   - Да, вы!
   - Но почему же?
   - Слушайте. Вчера ночью де Муи застали в покоях короля Наваррского -  его
хотели арестовать; де Муи убил трех человек и  убежал;  его  не  узнали,  но
обратили внимание на пресловутый вишневый плащ.
   - И что же?
   - А то, что этот вишневый плащ, который однажды ввел в заблуждение  меня,
теперь ввел в заблуждение и других; вас подозревают и даже обвиняют  в  этом
тройном убийстве. Утром вас хотели арестовать, судить и, быть может,  -  кто
знает? - приговорить к смертной  казни;  ведь  вы,  чтобы  спасти  себя,  не
признались бы, где вы были, не правда ли?
   - Сказать, где я был? - воскликнул Ла Моль. - Выдать вас, мою  прекрасную
королеву! О, вы совершенно правы: я умер  бы,  распевая  песни,  ради  того,
чтобы ваши прекрасные глаза не уронили ни одной слезинки!
   - Увы, несчастный граф! Мои прекрасные глаза плакали бы горько!
   - Но почему же утихла эта гроза?
   - Догадайтесь.
   - Откуда же мне знать?
   - Была только одна возможность доказать, что вы не были в комнате  короля
Наваррского.
   - Какая?
   - Сказать, где вы были.
   - И что же?
   - Я и сказала.
   - Кому?
   - Моей матери.
   - И королева Екатерина...
   - Королева Екатерина знает, что вы мой любовник.
   - Ваше величество! После  того,  что  вы  для  меня  сделали,  вы  можете
требовать от меня,  вашего  слуги,  чего  угодно!  Маргарита,  ваш  поступок
воистину прекрасен и велик! Маргарита, моя жизнь принадлежит вам!
   - Надеюсь: ведь я вырвала ее у тех, кто хотел отнять ее у меня. Но теперь
вы спасены.
   - И спасен вами! Моей обожаемой королевой! - воскликнул молодой человек.
   В это мгновение громкий треск заставил их вздрогнуть. Ла Моль, охваченный
безотчетным страхом, отпрянул. Маргарита  вскрикнула  и  замерла  на  месте,
неотрывно глядя на разбитое окно.
   Камень величиной с яйцо пробил стекло, влетел в комнату  и  покатился  по
паркету.
   Ла Моль тоже увидел разбитое стекло и понял, почему раздался такой треск.
   - Кто этот наглец? - крикнул он и бросился к окну.
   - Одну минуту, - сказала Маргарита. -  По-моему,  к  этому  камню  что-то
привязано.
   - В самом деле, что-то, похожее на бумагу, - заметил Ла Моль.
   Маргарита подбежала к странному метательному  снаряду  и  сорвала  тонкий
листок бумаги, сложенный в узенькую ленточку и опоясывавший камень.
   Бумага была прикреплена ниткой, кончик  которой  уходил  за  окно  сквозь
пробитую дырку.
   Маргарита развернула письмо и прочла его.
   - Ах, несчастный! - воскликнула она и протянула записку Ла Молю, бледному
и неподвижному, стоявшему, как статуя Страха.
   Со сжавшимся от тяжелого предчувствия сердцем Ла Моль прочитал  следующие
строки:
   "В коридоре, который ведет к герцогу  Алансонскому,  длинные  шпаги  ждут
господина де Ла Моля.  Может  быть,  он  предпочтет  выпрыгнуть  из  окна  и
присоединиться в Манте к де Муи...".
   - Э, их шпаги не длиннее моей! - прочитав записку, сказал Ла Моль.
   - Да, но их может быть десять против одной!
   - Но кто мог прислать записку? Кто этот друг? - спросил Ла Моль.
   Маргарита взяла ее у молодого человека и внимательно  посмотрела  на  нее
горящими глазами.
   - Почерк короля Наваррского! - воскликнула она. - Если предупреждает  он,
значит, действительно есть опасность! Бегите же, Ла Моль, бегите, прошу вас!
   - А как мне бежать? - спросил Ла Моль.
   - В окно! В ней же говорится - из окна!
   - Приказывайте, моя королева, я готов повиноваться, я прыгну, хотя бы мне
двадцать раз предстояло разбиться!
   - Постойте, постойте! - сказала Маргарита. - Мне кажется,  к  этой  нитке
что-то прикреплено.
   - Посмотрим, - молвил Ла Моль.
   Подтянув предмет, Ла Моль  и  Маргарита,  к  несказанной  своей  радости,
увидели конец лестницы, сплетенной из конского волоса и шелка.
   - Вы спасены! - воскликнула Маргарита.
   - Это чудо, ниспосланное небом!
   - Нет, это доброе дело короля Наваррского.
   - А если, напротив, ловушка? - спросил  Ла  Моль.  -  Если  эта  лестница
порвется подо мной? А ведь сегодня вы сами признались, что любите меня!
   Маргарита, на лице которой заиграл было румянец радости, снова смертельно
побледнела.
   - Вы правы, это возможно, - ответила она и бросилась к двери.
   - Куда вы? Зачем вы туда бежите? - крикнул Ла Моль.
   - Хочу убедиться своими глазами, что вас подстерегают в коридоре.
   - Ни в коем случае! Ни за что на свете! Чтобы они выместили свою злобу на
вас?!
   -  Что   могут   сделать,   по-вашему,   принцессе   крови?   Я   вдвойне
неприкосновенна - как женщина и как королева!
   Королева произнесла эти слова с таким достоинством, что Ла Моль  убедился
и в ее  полной  безопасности  и  в  необходимости  предоставить  ей  свободу
действий.
   Охранять  Ла  Моля  Маргарита   поручила   Жийоне.   Полагаясь   на   его
сообразительность и предоставив возможность в зависимости  от  обстоятельств
решать самому - бежать или ждать ее возвращения, она вышла в  коридор,  одно
из ответвлений которого вело к библиотеке и к нескольким гостиным и шло  все
дальше и дальше к покоям короля, королевы-матери и к  потайной  лесенке,  по
которой поднимались к покоям герцога Алансонского и  Генриха.  Хотя  пробило
только девять часов, все лампы  были  потушены,  так  что  в  коридоре  была
кромешная тьма и лишь из ответвления  чуть  брезжил  слабый  свет.  Королева
Наваррская шла твердым шагом. Но не успела она пройти и трети коридора,  как
услыхала тихие голоса;  стремление  людей  приглушить  голоса  придавало  их
шепоту таинственный и жуткий характер. Но в  ту  же  минуту  голоса  как  по
команде затихли, даже чуть брезживший свет  померк,  и  все  погрузилось  во
мрак.
   Маргарита продолжала свой путь прямо туда, где ее могла ждать  опасность.
С виду она была спокойна, но судорожно стиснутые руки  говорили  о  страшном
нервном напряжении. По мере  того  как  она  продвигалась  вперед,  зловещая
тишина становилась все более глубокой, и  какая-то  тень,  похожая  на  тень
руки, заслонила тусклый мерцающий источник света.
   Когда она подошла к ответвлению коридора, тень мужчины  внезапно  сделала
два шага вперед, открыла серебряный, вызолоченный фонарик, осветила  себя  и
крикнула:
   - Вот он.
   Маргарита лицом к лицу столкнулась с братом  Карлом.  Позади  него  стоял
герцог  Алансонский,  державший  в  руке  шелковый  шнурок.  Еще  дальше   в
непроглядной тьме стояли рядом две тени, освещенные  лишь  отблеском  на  их
обнаженных шпагах.
   Маргарита в мгновение ока охватила всю картину. Сделав над собой огромное
усилие, она с улыбкой обратилась к Карлу:
   - Государь, вы хотели сказать: "Вот она!"  Карл  сделал  шаг  назад.  Все
остальные продолжали стоять неподвижно.
   - Так это ты, Марго! Куда ты идешь так поздно? - спросил он.
   - Так поздно? А разве уже такой поздний час? - спросила она.
   - Я тебя спрашиваю, куда ты идешь!
   - Взять книгу речей Цицерона - по-моему, я забыла ее у матушки.
   - Идешь так, без света?
   - Я думала, что коридор освещен.
   - Ты из своих покоев?
   - Да.
   - А что ты делаешь вечером?
   - Готовлю  торжественную  речь  польским  послам.  Ведь  совет  соберется
завтра, и мы условились, что каждый  из  нас  представит  свою  речь  вашему
величеству.
   - В этом тебе никто не помогает? Маргарита собрала все свои силы.
   - Мне помогает господин Де Ла Моль, он человек очень образованный.
   - Настолько образованный, - вмешался герцог Алансонский, - что  я  просил
его, когда он кончит заниматься с вами,  сестра,  прийти  ко  мне  и  помочь
советом: ведь я отнюдь не так образован, как вы.
   - Так это его  вы  ждали  здесь?  -  самым  естественным  тоном  спросила
Маргарита.
   - Да, - с раздражением ответил герцог Алансонский.
   - Тогда я сейчас пришлю его к вам, брат мой, - сказала  Маргарита.  -  Мы
уже кончили.
   - А ваша книга? - спросил Карл.
   - Я пошлю за ней Жийону. Братья переглянулись.
   - Идите, - сказал Карл, - а мы продолжим обход.
   - Обход! - повторила Маргарита. - А кого вы ищете?
   - Красного человечка, - ответил Карл.  -  Разве  вы  не  знаете  красного
человечка, который иногда приходит в древний Лувр? Брат Алансон уверяет, что
видел его, и мы идем его разыскивать.
   - Желаю удачи! - сказала Маргарита. Возвращаясь к себе,  она  оглянулась.
На стене коридора она увидела четыре тени, которые,  видимо,  совещались.  В
одну секунду она очутилась у своей двери.
   - Открой, Жийона, открой! - сказала она.
   Жийона открыла дверь.
   Маргарита вбежала к себе в комнату и увидела  Ла  Моля;  он  ждал  ее  со
шпагой в руке, решительный, спокойный.
   - Бегите, бегите, не теряя ни минуты! - сказал; она. -  Они  ждут  вас  в
коридоре и хотят убить.
   - Вы приказываете? - спросил Ла Моль.
   - Я требую! Чтобы нам увидеться потом, сейчас мы должны расстаться.
   Пока Маргарита ходила на разведку, Ла Моль успел  прикрепить  лестницу  к
железному пруту в окне; теперь он сел верхом на подоконник,  но  прежде  чем
поставить ногу на первую ступеньку, нежно поцеловал руку королевы.
   - Если эта лестница - ловушка и я умру за  вас,  Маргарита,  не  забудьте
ваше обещание!
   - Это не обещание, это клятва, Ла Моль! Не бойтесь ничего. Прощайте!
   Ободренный этими словами, Ла Моль не слез, а соскользнул по лестнице.
   В ту же минуту раздался стук в дверь.
   Маргарита следила за опасным  приключением  Ла  Моля  и  обернулась  лишь
тогда, когда своими глазами убедилась, что Ла Моль коснулся земли.
   - Ваше величество, ваше величество! - повторяла Жийона.
   - Что такое? - спросила Маргарита.
   - Король стучится в дверь!
   - Откройте. Жийона открыла дверь.
   Четверо принцев, которым, конечно, надоело ждать, стояли на пороге.
   Карл вошел в комнату. Маргарита с улыбкой направилась к брату.
   Король быстрым взглядом оглядел комнату.
   - Что вы ищете, брат мой? - спросила Маргарита.
   - Я ищу.., ищу... А, чтоб! Ищу господина де Ла Моля! - ответил Карл.
   - Господина де Ла Моля?
   - Да! Где он?
   Маргарита взяла брата за руку и подвела к окну.
   В это время  два  всадника  уже  галопом  скакали  прочь,  приближаясь  к
деревянной башне; один из них снял  с  себя  шарф,  и  белый  атлас  в  знак
прощания зареял в ночи; эти два человека были Ла Моль и Ортон.
   Маргарита показала Карлу на этих двух человек.
   - Что это значит? - спросил король.
   - Это значит, -  отвечала  Маргарита,  -  что  герцог  Алансонский  может
спрятать в карман свой шелковый шнурок, а господа Анжу и Гиз - вложить шпаги
в ножны: господин де Ла Моль сегодня ночью не пойдет по коридору!

Глава 11

АТРИДЫ

   По возвращении в Париж Генрих Анжуйский еще ни разу не  имел  возможности
поговорить с матерью, хотя ни для кого не являлось тайной,  что  он  был  ее
любимцем.
   Это свидание было  для  него  не  формальным  удовлетворением  требований
этикета и не тягостной церемонией, а исполнением весьма приятной обязанности
- обязанности сына, который если и не любил мать, то был уверен,  что  нежно
любим ею.
   В самом деле: Екатерина искренне любила его, любила гораздо больше других
своих детей, любила то ли за храбрость, то ли за красоту, -  Екатерина  была
не только матерью, но и женщиной, - а быть может, и за то, что, если  верить
некоторым  скандальным  хроникам,  Генрих  Анжуйский   напоминал   Екатерине
счастливое время ее тайной любви.
   Она одна знала о возвращении герцога Анжуйского в Париж; даже Карл IX  не
подозревал бы об этом, если бы случай не привел его  к  дворцу  Конде  в  ту
самую минуту, когда его брат выходил  оттуда.  Король  ждал  его  только  на
следующий день, но Генрих Анжуйский нарочно  приехал  днем  раньше,  надеясь
сделать тайком от Карла два дела: увидеться с  красавицей  Марией  Клевской,
принцессой Конде, и переговорить с польскими послами.
   Об этом втором  деле,  цель  которого  была  неясна  даже  Карлу,  Генрих
Анжуйский и хотел побеседовать  с  матерью,  а  читатель,  который,  подобно
Генриху Наваррскому, конечно,  тоже  заблуждался  относительно  этого  дела,
извлечет пользу из их беседы.
   Как только к матери явился долгожданный герцог Анжуйский, дитя ее  любви,
Екатерина, обычно такая холодная и сдержанная,  со  времени  отъезда  своего
любимого сына не обнимавшая от полноты души никого, кроме  Колиньи  накануне
его убийства, раскрыла ему объятия и прижала его  к  груди  в  порыве  такой
нежной материнской любви, какой никто не мог ожидать от этого  очерствевшего
сердца.
   Затем она отошла, посмотрела на сына и снова принялась обнимать его.
   - Ах, ваше величество! - обратился он к матери. - Раз  уж  небо  даровало
мне счастье обнять мою матушку без свидетелей,  утешьте  самого  несчастного
человека в мире.
   - Господи! Что же приключилось с вами, мое дорогое  дитя?  -  воскликнула
Екатерина.
   - Только то, что вам известно, матушка. Я влюблен,  и  я  любим!  Но  эта
любовь становится моим несчастьем.
   - Объяснитесь, сын мой, - сказала Екатерина.
   - А, матушка.., эти послы, мой отъезд...
   - Да, - ответила Екатерина, - раз послы прибыли, значит,  ваш  отъезд  не
потерпит отлагательства.
   - Он потерпел бы отлагательство, матушка, но этого не потерпит мой  брат.
Он меня ненавидит, я внушаю ему опасения, и он хочет отделаться от меня.
   Екатерина усмехнулась.
   - Предоставив вам трон, бедный вы, несчастный венценосец?
   - А ну его, этот трон, матушка! - возразил с горечью Генрих. - Я не  хочу
уезжать! Я наследник французского престола, воспитанный в стране утонченных,
учтивых нравов, под  крылом  лучшей  из  матерей,  любимый  одной  из  самых
прекрасных женщин в мире, должен ехать неизвестно куда, в холодные снега, на
край света, и медленно умирать среди грубиянов, которые пьянствуют с утра до
ночи и судят о достоинствах своего короля, как о достоинствах винной  бочки,
- много ли он может вместить в себя вина! Нет, матушка, я не хочу уезжать, я
там умру!
   - Скажите, Генрих, - спросила королева-мать, сжимая руки сына, - скажите,
это истинная причина?
   Генрих потупил глаза, точно не осмеливаясь признаться даже матери в  том,
что происходит у него в душе.
   - Нет ли другой причины, - продолжала королева-мать, - причины  не  столь
романтичной, а более разумной?.. Политической?
   - Матушка, не моя вина,  что  в  голове  у  меня  засела  одна  мысль  и,
возможно, занимает в ней больше места, чем должна была бы занимать. Но  ведь
вы сами мне говорили, что гороскоп, составленный при рождении  брата  Карла,
предсказал, что он умрет молодым!
   - Да, - отвечала Екатерина, - но  гороскоп  может  и  солгать,  сын  мой.
Теперь я хочу надеяться, что гороскопы говорят неправду.
   - Но все-таки его гороскоп говорил о ранней смерти?
   - Он говорил о четверти века, но неизвестно, о чем шла речь: о  всей  его
жизни или о времени его правления.
   - Хорошо, матушка, тогда устройте  так,  чтобы  я  остался  здесь.  Брату
вот-вот исполнится двадцать четыре года: через год вопрос будет решен.
   Екатерина глубоко задумалась.
   - Да, конечно, было бы лучше, если бы могло быть так, - ответила она.
   - Ах, матушка! Посудите сами, в каком я буду отчаянии, если окажется, что
я променял французскую корону на польскую! - воскликнул  Генрих.  -  Там,  в
Польше, меня будет терзать мысль, что я мог бы царствовать  в  Лувре,  среди
изящного и образованного двора, под крылом лучшей  матери  в  мире,  матери,
которая своими советами избавила бы меня от доброй половины трудов и  тягот;
которая,  привыкнув  нести  вместе  с  моим  отцом  государственное   бремя,
согласилась бы разделить это бремя и со мной! Ах, матушка! Я был бы  великим
королем!
   - Ну, ну, дорогое дитя мое! Не отчаивайтесь! - сказала Екатерина,  всегда
питавшая сладкую надежду на такое будущее. - А вы сами ничего не  придумали,
чтобы уладить это дело?
   - Конечно, придумал! Для этого-то я вернулся на два дня раньше, чем  меня
ждали, и дал понять моему брату  Карлу,  что  поступил  так  ради  принцессы
Конде. После этого я поехал навстречу Ласко - самому значительному  лицу  из
послов, - познакомился с ним и при первом же свидании  сделал  все  от  меня
зависящее, чтобы произвести самое отвратительное впечатление, чего, надеюсь,
и достиг.
   - Ах, дорогое дитя мое, - это нехорошо! - сказала Екатерина.  -  Интересы
Франции надо ставить выше наших ничтожных антипатий.
   - Матушка! Но разве в интересах Франции,  чтобы,  в  случае  несчастья  с
братом, в ней царствовал герцог Алансонский или король Наваррский?
   - О-о! Король Наваррский! Ни за что, ни за что! - пробормотала Екатерина,
и тревога бросила на ее лицо тень заботы, тень, набегавшую всякий  раз,  как
только возникал этот вопрос.
   - Даю слово, - продолжал Генрих Анжуйский, -  что  мой  брат  Алансон  не
лучше его и любит вас не больше.
   - Ну, а что сказал Ласко? - спросила Екатерина.
   - Ласко заколебался, когда я торопил его испросить  аудиенцию  у  короля.
Ах, если бы он мог написать в Польшу и провалить это избрание!
   - Глупости, сын мой, глупости!.. Что освящено сеймом, то свято.
   - А нельзя ли, матушка, навязать полякам вместо меня моего брата?
   - Если это и не  невозможно,  то,  во  всяком  случае,  очень  трудно,  -
ответила Екатерина.
   - Все равно! Попробуйте,  попытайтесь,  матушка,  поговорите  с  королем!
Свалите все на мою любовь к принцессе Конде, скажите, что от любви я сошел с
ума, потерял рассудок! А он и в самом деле видел, как я  выходил  из  дворца
Конде вместе с Гизом, который ведет себя как истинный друг.
   - Да, чтобы составить Лигу! <Лига  -  конфедерация  католической  партии,
основанная  герцогом  де  Гизом  в  1576  г.,  по  видимости,   для   защиты
католической религии от протестантов, но на самом деле с целью  свержения  с
престола Генриха III и возведения на престол Гиза.> Вы этого не  видите,  но
я-то вижу.
   - Верно, матушка, верно, но я им пользуюсь только  до  поры  до  времени.
Разве мы не бываем довольны, когда человек, служа себе, служит нам?
   - А что вам сказал король, когда вас встретил?
   - Как будто поверил моим словам, то есть тому, что в Париж  меня  привела
только любовь.
   - А он не расспрашивал вас, где вы проведете остаток ночи?
   - Спрашивал, матушка, но я ужинал у Нантуйе и нарочно учинил там  большой
скандал, чтобы король узнал о нем и не сомневался, что я там был.
   - Значит, о вашем свидании с Ласко он не знает?
   - И слыхом не слыхал!
   - Что ж, тем лучше. Я попытаюсь поговорить с ним о вас, дорогое дитя,  но
ведь вы знаете, что на его тяжелый характер нич