лжал он, указывая
на труп животного, - посмотрите, прошу  вас,  что  там  такое  между  зубами
собаки, и скажите, отчего она издохла.
   В то время как Рене со свечой в руке нагнулся до  земли  не  столько  для
того, чтобы исполнить приказание короля, сколько для того, чтобы скрыть свое
волнение. Карл стоял, не спуская с этого человека  глаз,  и  ждал  с  вполне
понятным нетерпением его слова, которое должно было стать либо его  смертным
приговором, либо залогом его выздоровления.
   Рене вынул из кармана нечто  вроде  скальпеля,  раскрыл  его  и  кончиком
отделил от десен борзой приставшие к ним кусочки бумаги; затем  он  долго  и
внимательно разглядывал желчь и кровь, сочившиеся из каждой ранки.
   - Государь! - с трепетом сказал он. - Симптомы весьма печальные.
   Карл почувствовал, как холодная струя пробежала по  его  жилам  и  залила
сердце.
   - Да, - сказал он. - Собака была отравлена, не так ли?
   - Боюсь, что так, государь.
   - А каким ядом?
   - Думаю, что минеральным.
   - Можете ли вы точно установить, что она была отравлена?
   - Да, конечно, вскрыв и исследовав желудок.
   - Вскройте! Я хочу, чтоб у меня не осталось никаких сомнений.
   - Надо будет позвать кого-нибудь помочь мне.
   - Я вам помогу, - сказал Карл.
   - Вы, государь?
   - Да, я. А если она отравлена, какие симптомы мы обнаружим?
   - Красноту и травовидное поражение оболочки желудка.
   - Что ж, приступим! - сказал Карл.
   Рене одним ударом скальпеля вскрыл грудь борзой и обеими руками  с  силой
раздвинул ее  стенки,  а  Карл,  опустившись  на  одно  колено,  светил  ему
судорожно стиснутой, дрожащей рукой.
   - Смотрите,  государь,  -  сказал  Рене,  -  смотрите:  вот  явные  следы
отравления. Вот именно такая краснота,  о  которой  я  говорил  вам,  а  что
касается прожилок, похожих на разросшийся корень  растения,  то  их-то  я  и
назвал травовидным поражением. Я здесь нашел все, что искал.
   - Значит, собака отравлена?
   - Да, государь.
   - Минеральным ядом?
   - По всей вероятности.
   - А что ощущал бы человек, нечаянно проглотивший этот яд?
   - Сильную головную боль, такое жжение внутри, точно он проглотил  горячие
угли, боли во внутренностях, тошноту.
   - И жажду? - спросил Карл.
   - Неутолимую, - ответил Рене.
   - Все так, все так! - прошептал король.
   - Государь! Я тщетно ищу цель всех этих вопросов.
   - А зачем вам ее искать?  Вам  нет  нужды  знать  ее.  Отвечайте  на  мои
вопросы, вот и все.
   - Спрашивайте, ваше величество.
   - Какое противоядие прописывают человеку, проглотившему то  же  вещество,
что и моя собака? Рене с минуту подумал.
   - Есть несколько минеральных  ядов,  -  ответил  он,  -  но,  прежде  чем
ответить, я хотел бы знать, о каком  яде  идет  речь.  Ваше  величество!  Вы
имеете представление о том, каким способом была отравлена собака?
   - Да, - сказал Карл, - она съела страницу из одной книги.
   - Страницу из книги?
   - Да.
   - Ваше величество! А эта книга у вас?
   - Вот она, - сказал Карл, беря книгу об охоте с полки, на которую  он  ее
поставил, и показывая ее Рене.
   Рене сделал жест изумления, и это не ускользнуло от короля.
   - Она съела страницу из этой книги? - пролепетал Рене.
   - Из этой самой.
   Карл указал место, откуда была вырвана страница.
   - Позвольте мне, государь, вырвать еще одну страницу!
   - Рвите.
   Рене вырвал страницу и поднес ее к свече. Бумага вспыхнула, и по  комнате
распространился сильный запах чеснока.
   - Книга была отравлена микстурой мышьяка, - сказал он.
   - Вы уверены?
   - Как если бы ее обрабатывал я сам.
   - А противоядие?..
   Рене отрицательно покачал головой.
   - Как? - хриплым голосом спросил Карл. - Вы не знаете никакого средства?
   - Самое лучшее и самое действенное - это яичные белки, взбитые с молоком.
Но...
   - Но.., что?
   - Но надо было прописать это лекарство сейчас же, а иначе...
   - А иначе?..
   - Государь! Это страшный яд, - еще рае повторил Рене.
   - Однако он убивает не сразу, - заметил Карл.
   - Да, но убивает наверняка. Неважно, сколько времени пройдет  до  смерти.
Иногда в этом даже есть свой расчет.
   Карл оперся на мраморный стол.
   - А теперь вот что, - сказал он, кладя руку на плечо  Рене,  -  вам  ведь
знакома эта книга?
   - Мне, государь? - бледнея, переспросил Рене.
   - Да, вам. При взгляде на нее вы сами себя выдали.
   - Государь! Клянусь вам...
   - Рене, -  перебил  Карл,  -  выслушайте  меня:  вы  отравили  перчатками
королеву Наваррскую; вы отравили дымом лампы принца  Порсиана;  вы  пытались
отравить душистым яблоком принца Конде. Рене, я прикажу содрать у вас мясо с
костей  по  кусочкам  раскаленными  щипцами,  если  вы  не   скажете,   кому
принадлежит эта книга.
   Флорентиец увидел, что с гневом Карла IX шутить  нельзя,  и  решил  взять
смелостью.
   - А если я скажу правду, государь, кто  мне  поручится,  что  я  не  буду
наказан еще мучительнее, чем если я вам не отвечу?
   - Я.
   - Вы дадите мне ваше королевское слово?
   - Честное слово дворянина, вы сохраните себе жизнь, - сказал король.
   - В таком случае книга принадлежит мне, - объявил флорентиец.
   - Вам? - воскликнул  Карл,  отступая  и  глядя  на  отравителя  страшными
глазами.
   - Да, мне.
   - А как же она ушла из ваших рук?
   - Ее взяла у меня ее величество королева-мать.
   - Королева-мать! - воскликнул Карл.
   - Да.
   - Ас какой целью?
   - Думаю, что с целью отнести ее  королю  Наваррскому,  который  просил  у
герцога Алансонского такого рода книгу, чтобы изучить соколиную охоту.
   - А! Так, так! - воскликнул Карл. - Мне все понятно! В самом деле,  книга
была у Анрио. От судьбы я не ушел!
   В эту минуту у Карла начался снова сильный, сухой кашель, который  вызвал
боль во внутренностях. Карл глухо вскрикнул раза три и упал в кресло.
   - Что с вами, государь? - испуганно спросил Рене.
   - Ничего, - ответил Карл. - Просто хочется пить. Дайте мне воды.
   Рене налил стакан воды и дрожащей  рукой  подал  Карлу  -  тот  выпил  ее
залпом.
   - А теперь, - сказал король, беря перо  и  обмакивая  его  в  чернила,  -
пишите ла этой книге.
   - Что я должен писать? - спросил Рене.
   - То, что я сейчас вам продиктую: "Это  руководство  по  соколиной  охоте
дано мною королеве-матери, Екатерине Медичи".
   Рене взял перо и написал.
   - А теперь подпишитесь. Флорентиец подписался.
   - Вы обещали сохранить мне жизнь, - напомнил парфюмер.
   - Да, и я сдержу свое слово.
   - А королева-мать? - спросил Рене.
   - А вот это меня Не касается, - ответил Карл.  -  Если  на  вас  нападут,
защищайтесь сами.
   - Государь! Смогу ли я уехать из Франции,  если  увижу,  что  моей  жизни
грозит опасность?
   - Я отвечу вам на это через две недели.
   - Но до тех пор...
   Карл сдвинул брови и приложил палец к бледным губам.
   - О, будьте покойны, государь!
   Вне себя от счастья, что так дешево отделался,  флорентиец  поклонился  и
вышел.
   Тотчас же в дверях своей комнаты показалась кормилица.
   - Что с тобой, мой Шарло? - спросила она.
   - Кормилица! Я походил по росе, и от этого мне стало плохо.
   - Правда, ты очень побледнел.
   - Это оттого, что я очень ослабел. Дай мне руку, кормилица, и  доведи  до
кровати.
   Кормилица подбежала к нему; Карл  оперся  на  нее  и  добрался  до  своей
опочивальни.
   - Теперь я сам лягу, - сказал Карл.
   - А если придет мэтр Амбруаз Паре?
   - Скажи ему, что мне стало лучше и что он мне больше не нужен.
   - А что тебе дать сейчас?
   - Да самое простое лекарство, - ответил Карл, - яичные белки,  взбитые  с
молоком. Кстати, кормилица, - продолжал он, - бедный  Актеон  издох.  Завтра
утром надо будет похоронить его где-нибудь в Луврском саду. Это был один  из
моих лучших друзей... Я поставлю ему памятник.., если успею.

Глава 4

ВЕНСЕННСКИИ ЛЕС

   По приказу Карла IX Генрих в тот же вечер был препровожден в  Венсеннский
лес. Так называли в те времена знаменитый замок, от которого теперь остались
лишь развалины, но этого колоссального фрагмента  вполне  достаточно,  чтобы
дать представление о его былом величии.
   Путешествие совершалось в носилках.  По  обеим  сторонам  шагали  четверо
стражников. Де Нансе, имея при себе королевский приказ, открывавший  Генриху
двери темницы-убежища, шагал впереди.
   Перед потайным ходом в донжон  <Отдельно  стоящая  главная  башня  замка,
служившая последним убежищем его защитников.> кортеж остановился.  Де  Нансе
спешился, открыл запертые на замок носилки и  почтительно  предложил  королю
сойти.
   Генрих повиновался без единого слова. Любое жилище казалось ему надежнее,
чем Лувр: десять дверей, закрываясь за ним, в то же время  укрывали  его  от
Екатерины Медичи.
   Августейший  узник  прошел  по  подъемному   мосту,   охраняемому   двумя
солдатами, прошел в три двери нижней части донжона  и  в  три  двери  нижней
части лестницы, затем, предшествуемый де Нансе, поднялся на один  этаж.  Тут
командир охраны, видя, что Генрих собирается подняться выше, сказал:
   - Ваше величество! Остановитесь здесь.
   - Ага! - останавливаясь, сказал Генрих. - По-видимому,  меня  удостаивают
второго этажа.
   - Государь! - сказал де Нансе. - С  вами  обращаются  как  с  венценосной
особой.
   "Черт их возьми! - подумал Генрих. - Два-три этажа выше нисколько меня не
унизили бы. Тут слишком хорошо: это может вызвать подозрения".
   - Ваше величество! Не угодно ли вам последовать за  мной?  -  спросил  де
Нансе.
   - Господи Иисусе! - воскликнул король Наваррский. - Вы прекрасно  знаете,
сударь, речь здесь идет отнюдь не о том,  что  мне  угодно  и  чего  мне  не
угодно, а о том, что приказывает мой брат Карл. Есть приказ -  следовать  за
вами?
   - Да, государь.
   - В таком случае я следую за вами.
   Они пошли по длинному проходу  вроде  коридора,  выходившему  в  довольно
просторный зал с темными стенами, который имел крайне мрачный вид.
   Генрих беспокойно огляделся вокруг.
   - Где мы? - спросил он.
   - Мы проходим по допросной палате, ваше величество.
   - А-а! - произнес король и принялся разглядывать зал еще внимательнее.
   В этом помещении было всего понемногу: кувшины и станки для пытки  водой,
клинья и молоты для пыток сапогами; кроме того, почти  весь  зал  опоясывали
каменные сиденья для несчастных, ожидавших пытки, а над сиденьями, на уровне
сидений и у изножия сидений были вделаны в стены железные кольца, но вделаны
не симметрично, а так, как того  требовал  тот  или  иной  род  пытки.  Сама
близость этих колец к сиденьям достаточно ясно указывала, что они здесь  для
того, чтобы привязывать к ним части тела тех, кто будет занимать эти места.
   Генрих пошел дальше, не сказав  ни  слова,  но  и  не  упустив  ни  одной
подробности этого гнусного устройства, запечатлевшего, так сказать, на  этих
стенах повесть о страданиях.
   Внимательно глядя вокруг, Генрих не посмотрел под ноги и споткнулся.
   - А это что такое? - спросил он, указывая на какой-то желоб, выдолбленный
в сырых каменных плитах, заменявших пол.
   - Это сток, государь.
   - Разве здесь идет дождь?
   - Да, государь, кровавый.
   - Ага! Прекрасно, - сказал Генрих. - Мы  еще  не  скоро  дойдем  до  моей
камеры?
   -  Вы  уже  пришли,  ваше  величество,  -   произнесла   какая-то   тень,
вырисовывавшаяся во  мраке,  но  становившаяся  по  мере  того,  как  к  ней
приближались, все более зримой и ощутимой.
   Генриху этот голос показался знакомым, а сделав несколько шагов, он узнал
и лицо.
   - Ба! Да это вы, Болье! - сказал он. - За каким чертом вы сюда явились?
   -  Государь!  Я  только  что  получил  должность  коменданта  Венсеннской
крепости.
   - Что ж,  дорогой  друг,  ваш  дебют  делает  вам  честь:  вы  заполучили
узника-короля - это отнюдь не плохо.
   - Простите, государь, - возразил Болье, - но до вас  я  уже  принял  двух
дворян.
   - Каких? Ах, простите, быть может, я  нескромен?  В  таком  случае  будем
считать, что я ничего не сказал.
   - Ваше величество! У меня нет предписания соблюдать тайну.  Это  господин
де Ла Моль и господин де Коконнас.
   - Ах, верно! Я видел, что они  арестованы.  Как  эти  несчастные  дворяне
переносят свое несчастье?
   - Совсем по-разному: один весел, другой печален; один  распевает,  другой
вздыхает.
   - Кто же из них вздыхает?
   - Господин де Ла Моль, государь.
   - Честное слово,  мне  понятнее  тот,  кто  вздыхает,  чем  тот,  который
распевает. Судя по тому, что я видел, тюрьма - место отнюдь не веселое. А на
каком этаже их поместили?
   - На самом верхнем - на пятом.
   Генрих вздохнул. Ему самому хотелось попасть туда.
   - Что ж, господин де Болье, будьте любезны показать  мне  мою  камеру.  Я
очень устал сегодня днем и потому так тороплюсь попасть в нее.
   - Пожалуйте, ваше величество, - сказал  Болье,  указывая  на  распахнутую
дверь.
   - Номер второй, - прочел Генрих. - А почему не первый ?
   - Он уже предназначен, ваше величество.
   - Ага! Как видно, вы ждете узника познатнее меня!
   - Я не сказал, ваше величество, что этот номер предназначен для узника.
   - А для кого же?
   - Пусть ваше величество не настаивает, а то я вынужден буду промолчать  и
тем самым не оказать вам должного повиновения.
   - Ну, это Другое дело, - сказал Генрих и задумался  глубже,  чем  прежде:
номер первый явно заинтересовал его.
   Впрочем,  комендант  не  изменил  своей  первоначальной   вежливости.   С
бесконечными ораторскими изворотами он поместил Генриха в его камеру, принес
тысячу извинений за возможные неудобства, поставил у  двери  двух  солдат  и
вышел.
   - Теперь, пойдем к другим, - сказал комендант тюремщику.
   Тюремщик пошел первым. Они двинулись в обратный  путь,  прошли  допросную
палату, коридор и очутились опять у лестницы; следуя за  своим  проводником,
де Болье поднялся на три этажа.
   Поднявшись тремя этажами выше, тюремщик открыл одну за другой три  двери,
каждая из которых была украшена двумя замками и тремя огромными засовами.
   Когда он начал отпирать третью дверь, из-за нее послышался веселый голос.
   - Эй! Черт побери! - крикнул голос. - Отпирайте скорее хотя бы для  того,
чтобы проветрить! Ваша печка до того  нагрелась,  что  здесь  того  и  гляди
задохнешься!
   Коконнас, которого  читатель,  несомненно,  уже  узнал  по  его  любимому
ругательству, одним прыжком  перемахнул  пространство  от  своего  места  до
двери.
   - Одну минутку, почтеннейший дворянин, - сказал тюремщик, - я  пришел  не
для того, чтобы вас вывести, я пришел для того, чтобы войти к вам, а за мной
идет господин комендант.
   - Господин комендант? Зачем? - спросил Коконнас.
   - Навестить вас.
   - Господин комендант делает мне много чести. Милости  просим!  -  ответил
Коконнас.
   Де Болье в самом деле вошел в камеру и  сразу  смахнул  сердечную  улыбку
Коконнаса ледяной учтивостью, присущей комендантам крепостей,  тюремщикам  и
палачам.
   - У вас есть деньги, сударь? - обратился он к узнику.
   - У меня? Ни одного экю, - ответил Коконнас.
   - Драгоценности?
   - Одно кольцо.
   - Разрешите вас обыскать?
   - Черт побери! - покраснев от гнева, воскликнул Коконнас. - Ваше счастье,
что и я, и вы в тюрьме!
   - Все нужно претерпеть ради службы королю.
   - Так, значит, - возразил пьемонтец, - те почтенные люди, которые  грабят
на Новом мосту, служат королю так же, как и вы? Черт побери! До  сих  пор  я
был очень несправедлив, сударь, считая их ворами!
   - Всего наилучшего, сударь, - сказал Болье. - Тюремщик! Заприте господина
де Коконнаса.
   Комендант ушел, забрав у Коконнаса  перстень  с  великолепным  изумрудом,
который подарила ему герцогиня Неверская на память о своих зеленых глазах.
   - К другому, - выйдя из камеры, сказал комендант.
   Они миновали одну пустую камеру и снова привели  в  действие  три  двери,
шесть замков и девять засовов, Когда последняя дверь отворилась, первое, что
услышали посетители, был вздох.
   Эта камера была мрачнее той, из которой только что вышел де Болье. Четыре
длинные узкие бойницы с решеткой прорезывали стену, все уменьшаясь, и  слабо
освещали  это  печальное  обиталище.  В  довершение  всего  железные  прутья
перекрещивались достаточно искусно, чтобы глаз натыкался  на  тусклые  линии
решетки, и мешали узнику хотя бы сквозь бойницы видеть небо.
   Стрельчатые  нервюры,  выходившие  из  каждого  угла  камеры,  постепенно
соединялись в центре потолка и образовывали розетку.
   Ла Моль сидел в углу и даже не шевельнулся, как будто ничего не слышал.
   - Добрый вечер, господин де Ла Моль! - сказал Болье.
   Молодой человек  медленно  поднял  голову,  -  Добрый  вечер,  сударь!  -
отозвался он.
   - Сударь! Я пришел обыскать вас, - продолжал комендант.
   - Не нужно, - ответил Ла Моль. - Я вам отдам все, что у меня есть.
   - А что у вас есть?
   - Около трехсот экю, вот эти драгоценности и кольца.
   - Давайте, сударь, - сказал комендант.
   - Вот они.
   Ла Моль вывернул карманы, снял кольца и вырвал из шляпы пряжку.
   - Больше ничего нет?
   - Ничего, насколько мне известно.
   - А это что висит у вас на шее на шелковом шнурке? - спросил комендант.
   - Это не драгоценность, сударь, это образок.
   - Дайте.
   - Как? Вы требуете?..
   - Мне приказано не оставлять вам  ничего,  кроме  одежды,  а  образок  не
одежда.
   Ла Моль сделал гневное движение, которое, по контрасту с  отличавшим  его
скорбным и величественным спокойствием, показалось страшным даже этим людям,
привыкшим к бурным проявлениям чувств.
   Но он тотчас взял себя в руки.
   - Хорошо, сударь, - сказал он, - сейчас вы увидите то, что просите.
   Повернувшись, словно желая подойти  ближе  к  свету,  он  вытащил  мнимый
образок, представлявший собой не что  иное,  как  медальон,  в  который  был
вставлен чей-то портрет, вынул портрет из медальона и поднес  его  к  губам.
Несколько раз поцеловав его, он сделал вид, что уронил его на  пол,  и,  изо
всех сил ударив по нему каблуком, разбил на тысячу кусочков.
   - Сударь!.. - воскликнул комендант.
   Он наклонился и посмотрел, не может ли он спасти  что-либо  от  вдребезги
разбитого неизвестного предмета, который намеревался утаить от него Ла Моль,
но миниатюра в буквальном смысле слова превратилась в пыль.
   - Король хотел получить эту драгоценность, - сказал Ла Моль, - но у  него
нет никаких прав на портрет, который был в нее вставлен. Вот  вам  медальон,
можете его взять.
   - Сударь! Я буду жаловаться королю, - объявил Болье.
   Ни слова не сказав узнику на прощание, он вышел в бешенстве и предоставил
запирать двери тюремщику.
   Тюремщик сделал несколько шагов к  выходу,  но,  увидев,  что  Болье  уже
спустился по лестнице на несколько ступенек, вернулся и сказал Ла Молю:
   - Честное слово, сударь, я хорошо сделал,  что  предложил  вам  сразу  же
вручить мне сто экю за то, чтобы я дал вам поговорить с вашим  товарищем,  а
если бы вы мне их не дали, комендант забрал бы их вместе с этими тремястами,
и уж тогда совесть не позволила бы мне что-нибудь для  вас  сделать.  Но  вы
заплатили мне вперед, а я обещал вам, что вы увидитесь с вашим  приятелем...
Идемте... Честный человек держит слово... Только,  если  можно,  не  столько
ради себя, сколько ради меня, не говорите о политике.
   Ла Моль вышел из камеры и очутился лицом к лицу  с  Коконнасом,  ходившим
взад и вперед широкими шагами по середине своей камеры.
   Они бросились друг к Другу в объятия.
   Тюремщик сделал вид, что утирает набежавшую  слезу,  и  вышел  сторожить,
чтобы кто-нибудь не застал узников вместе, или, вернее, чтобы не застали  на
месте преступления его самого.
   - А-а! Вот и ты! - сказал Коконнас. - Этот мерзкий  комендант  заходил  к
тебе?
   - Как и к тебе, я думаю.
   - И отобрал у тебя все?
   - Как и у тебя.
   - Ну, у меня-то было немного - перстень Анриетты, вот и все.
   - А наличные деньги?
   - Все, что у меня было, я отдал этому доброму малому - на