Сов; он замер на месте, не спуская глаз с этой  Цирцеи,  приковавшей  его  к
себе волшебной цепью,  и,  после  некоторого  колебания,  вызванного  скорее
неожиданностью, чем осторожностью, вместо того, чтобы подойти к жене,  пошел
навстречу баронессе.
   Придворные видели, что король Наваррский идет  к  красавице  Шарлотте,  и
зная, как пылко его сердце, деликатно удалились, чтобы не мешать их встрече;
и как раз в то время, когда Маргарита Валуа и герцог  Гиз  обменивались  уже
известными нам латинскими словами, Генрих подошел  к  г-же  де  Сов  и  тоже
заговорил, но заговорил на французском языке, вполне понятном,  несмотря  на
его гасконский акцент, и разговор этот был, во  всяком  случае,  куда  менее
таинственным, чем вышеприведенный.
   - А-а! Душенька моя! - сказал он ей. - Вы появились в  ту  самую  минуту,
когда мне сказали, что вы больны, и я потерял надежду вас увидеть!
   - Ваше величество! Не пытаетесь ли  вы  убедить  меня,  что  потеря  этой
надежды дорого вам стоила? - спросила г-жа де Сов.
   - Господи Боже! Еще бы не дорого!  -  отвечал  Беарнец.  -  Разве  вы  не
знаете, что днем вы мое солнце, а ночью - моя звезда? Честное слово, я был в
непроглядном мраке, но вот явились вы и сразу озарили все вокруг.
   - В таком случае, ваше величество, я играю с вами злую шутку.
   - Что вы хотите этим сказать, душенька? - спросил Генрих.
   - Я хочу сказать, что когда вам принадлежит  самая  красивая  женщина  во
Франции, вы можете желать только одного - чтобы свет погас и наступил  мрак,
ибо во мраке вас ждет блаженство.
   - Вы прекрасно знаете, злючка, что мое блаженство в  руках  только  одной
женщины, а эта женщина играет и забавляется несчастным Генрихом.
   - О-о! А мне вот кажется, что эта женщина была  игрушкой  и  забавой  для
короля Наваррского, - сказала баронесса.
   Эти злобные выпады испугали было Генриха, но он рассудил, что они  выдают
досаду, а досада - маска любви.
   - Дорогая Шарлотта, - сказал он, - по чести, ваш упрек несправедлив, и  я
не понимаю, как может такой красивый ротик  говорить  так  зло.  Неужели  вы
думаете, что в этот брак вступаю я? Клянусь чем угодно, не я!
   - Уж не я ли? - язвительно ответила она, если можно назвать  язвительными
слова женщины, которая вас любит и упрекает за то, что ее не любите вы.
   - И этими прекрасными глазами вы видите так плохо? Нет,  нет,  не  Генрих
Наваррский женится на Маргарите Валуа.
   - А кто же?
   - О Господи! Реформатская церковь выходит замуж за папу, вот и все.
   - Нет-нет, ваше величество, меня не ослепить блеском остроумия: вы любите
королеву Маргариту, и это не упрек, Боже сохрани! Она  так  хороша,  что  не
любить ее невозможно.
   Генрих задумался на минуту, и пока он размышлял, добрая улыбка заиграла в
уголках его губ.
   - Баронесса, - заговорил он, - мне  кажется,  вы  хотите  поссориться  со
мной, но вы не имеете на это права: скажите, сделали вы хоть что-нибудь, что
помешало бы мне жениться на  Маргарите?  Ничего!  Напротив,  вы  то  и  дело
приводили меня в отчаяние.
   - И благо мне, ваше величество!
   - Это почему же?
   - Да потому, что сегодня вы соединяетесь с другой.
   - Оттого, что вы меня не любите.
   - А если бы я полюбила вас, государь, через час мне пришлось бы умереть.
   - Умереть через час? Что это значит? И от чего?
   - От ревности... Через час королева Наваррская отпустит своих  придворных
дам, а ваше величество - своих придворных кавалеров.
   - И мысль об этом действительно вас огорчает, душенька?
   - Этого я не сказала. Я сказала: если бы  я  любила  вас,  то  эта  мысль
страшно огорчала бы меня.
   - Хорошо! -  вне  себя  от  радости  воскликнул  Генрих:  ведь  это  было
признание, первое признание в любви. - Ну, а если вечером король  Наваррский
не отпустит своих придворных кавалеров?
   - Государь, - сказала г-жа де Сов, глядя на короля с изумлением,  на  сей
раз совершенно непритворным, - это невозможно,  а  главное  -  этому  нельзя
поверить.
   - Что сделать, чтобы вы поверили?
   - Мне нужно доказательство, которого вы не можете мне дать.
   -  Отлично,  сударыня,  отлично!  Клянусь  святым  Генрихом,  я  дам  вам
доказательство! - воскликнул король,  пожирая  молодую  женщину  глазами,  в
которых пламенела любовь.
   - Ваше величество! - тихо произнесла баронесса, опуская  глаза.  -  Я  не
понимаю... Нет, нет! Нельзя бежать от счастья, которое вас ждет.
   - Моя любимая, в этом зале - четыре Генриха, - сказал  король,  -  Генрих
Французский, Генрих Конде, Генрих де Гиз, но только один Генрих Наваррский.
   - И что же?
   - А вот что: если этот самый Генрих Наваррский всю ночь проведет у вас...
   - Всю ночь?
   - Да, всю ночь, убедит ли это вас, что у другой он вне был?
   - Ах, государь, если бы!.. - воскликнула г-жа де Сов.
   - Слово дворянина!
   Госпожа де Сов подняла на  короля  свои  большие  влажные  глаза,  полные
страстных обещаний, и улыбнулась ему такой улыбкой, что сердце его  забилось
от радости и упоения.
   - Посмотрим, что скажете вы тогда, - продолжал Генрих.
   - О, тогда, ваше величество, я скажу, что вы действительно меня любите, -
отвечала Шарлотта.
   - Вы это скажете, потому что это правда.
   - Но как же это сделать? - пролепетала г-жа де Сов.
   - Ах, Боже мой! Неужели у вас нет такой камеристки, горничной,  служанки,
на которую вы могли бы положиться?
   - У меня есть настоящее сокровище, это моя Дариола, которая  так  предана
мне, что даст себя изрезать на куски ради меня.
   - Боже мой! Скажите этой девице, баронесса, что я ее озолочу, как только,
согласно предсказаниям астрологов, стану французским королем.
   Шарлотта улыбнулась: в то  время  люди  не  верили  гасконским  обещаниям
Беарнца.
   - Ну хорошо! Чего же вы хотите от Дариолы? - спросила она.
   - Того, что для нее - сущий пустяк, а для меня - все на свете.
   - А именно?
   - Ведь ваши комнаты над моими?
   - Да.
   - Пусть она ждет за дверью. Я тихонько  стукну  в  дверь  три  раза;  она
отворит, и вы получите доказательство, какое я вам обещал.
   Несколько секунд г-жа де Сов молчала;  потом  огляделась  вокруг,  словно
желая убедиться, что их никто не подслушивает,  и  на  мгновение  остановила
взор на группе людей, окружавших  королеву-мать,  но  этого  мгновения  было
достаточно, чтобы Екатерина и ее придворная дама обменялись взглядом.
   - А вдруг мне захочется уличить ваше величество во лжи? - сказала г-жа де
Сов голосом, каким сирена могла бы растопить воск в ушах спутников  Одиссея.
- Попробуйте, душенька, попробуйте.
   - Честное слово, мне очень трудно побороть в себе это желание.
   - Так пусть  оно  победит  вас:  женщины  всегда  особенно  сильны  после
поражения.
   - Государь, когда вы станете французским королем, я вам  напомню  о  том,
что вы обещали Дариоле.
   Генрих вскрикнул от радости.
   Этот радостный крик вырвался  у  Генриха  в  то  самое  мгновение,  когда
королева Наваррская ответила герцогу де Гизу латинской фразой:
   - Noctu pro more. - Сегодня ночью, как всегда.
   Генрих расстался с г-жой де Сов, такой же  счастливый,  как  герцог  Гиз,
расставшийся с Маргаритой Валуа.
   А через час король Карл и королева-мать удалились  в  свои  покои;  почти
тотчас же луврские залы  начали  пустеть  и  в  галереях  стали  видны  базы
мраморных колонн. Четыреста дворян-гугенотов  проводили  адмирала  и  принца
Конде сквозь  толпу,  роптавшую  им  вслед.  После  них  вышли  герцог  Гиз,
лотарингские вельможи и другие католики, сопровождаемые радостными криками и
рукоплесканиями народа.
   Что касается Маргариты Валуа, Генриха Наваррского и г-жи де Сов, то  они,
как известно, жили в Лувре.

Глава 2

СПАЛЬНЯ КОРОЛЕВЫ НАВАРРСКОЙ

   Герцог де Гиз вместе с невесткой, герцогиней Неверской, вернулся  к  себе
во дворец на улице Шом, что против  улицы  Брак,  и,  оставив  герцогиню  на
попечение ее служанок, прошел в свои покои, чтобы переодеться, взять  ночной
плащ  и  короткий  с  острым  кончиком  кинжал,  который  назывался   "Слово
дворянина" и которым заменяли  шпагу;  но,  взяв  со  стола  кинжал,  герцог
заметил маленькую записку, всунутую между ножнами и клинком.
   Он развернул бумажку и прочитал:
   "Надеюсь, что герцог де Гиз сегодня ночью не вернется  в  Лувр;  если  же
вернется, пусть на всякий случай наденет добрую кольчугу и  захватит  добрую
шпагу".
   -  Так,  так!  -  произнес  герцог,  оборачиваясь  к  лакею.  -  Странное
предупреждение. Робен! Кто приходил сюда в мое отсутствие?
   - Только один человек, ваша светлость.
   - А именно?
   - Господин дю Га.
   - Так! Так! То-то мне показалось, что почерк знакомый. А ты точно знаешь,
что приходил дю Га? Ты его видел?
   - Не только видел, но и разговаривал с ним, ваша светлость.
   - Хорошо, послушаюсь его совета. Шпагу и короткую кольчугу!
   Лакей, привыкший к подобного рода переодеваниям, принес и  то  и  другое.
Герцог надел кольчугу из таких тоненьких колечек, что стальное плетение было
не толще бархата;  поверх  кольчуги  надел  серебристо-серый  камзол  -  его
излюбленное  сочетание  цветов,  -  надел  штаны,  натянул  высокие  сапоги,
доходившие до середины бедер, на голову надел  черный  бархатный  берет  без
пера и драгоценностей, закутался в широкий темный  плащ,  прицепил  к  поясу
кинжал и, отдав шпагу пажу, составлявшему теперь всю  его  свиту,  пошел  по
направлению к Лувру.
   Когда он переступил порог своего дома, звонарь Сен-Жермен-Л'Осеруа пробил
час ночи.
   Несмотря на поздний  час  и  опасность  ночных  прогулок  в  те  времена,
отважный герцог совершил  свой  путь  без  всяких  приключений  и,  здрав  и
невредим, подошел к огромному, страшному  теперь  тишиной  и  тьмой  массиву
Лувра, где все огни погасли.
   Перед королевским замком тянулся глубокий ров, куда  выходили  почти  все
комнаты августейших особ, живших во дворце.  Покои  Маргариты  находились  в
нижнем этаже.
   Но и нижний этаж, куда не трудно было бы проникнуть, благодаря  глубокому
рву  находился  на  высоте  почти  тридцати  футов,  следовательно   -   вне
досягаемости для любовников или  воров;  однако  герцог  де  Гиз  решительно
спустился в ров.
   В ту же минуту стукнуло одно из окон нижнего  этажа.  Окно  было  забрано
железной  решеткой,  но  чья-то  рука  вынула  один  из   прутьев,   заранее
подпиленный, и спустила шелковый шнур в образовавшуюся щель.
   - Жийона, это вы? - тихо спросил герцог.
   - Да, ваша светлость, - еще тише ответил женский голос.
   - А где Маргарита?
   - Она ждет вас.
   - Отлично.
   Герцог сделал знак своему пажу; паж вынул из-под плаща  узкую  веревочную
лестницу. Герцог привязал ее к висящему шнуру, Жийона подтянула  лестницу  к
себе и закрепила, а герцог, прицепив шпагу к поясу, вскарабкался по лестнице
и благополучно достиг окна. После этого железный прут решетки стал на место,
окно затвори-, лось, а паж, раз двадцать сопровождавший своего  господина  к
этим окнам, убедившись, что герцог благополучно проник в Лувр,  закутался  в
свой плащ и улегся спать под стеной, на траве, покрывавшей ров.
   Ночь  была  мрачная;  редкие,  теплые,  крупные  капли  падали  из   туч,
насыщенных серой и электричеством.
   Герцог следовал за своей провожатой, которая  ни  много,  ни  мало,  была
дочерью маршала Франции Жака де Матиньона; она пользовалась особым  доверием
Маргариты, не имевшей от нее никаких тайн; поговаривали, что в  числе  тайн,
хранимых неподкупной верностью Жийоны, были такие страшные,  что  заставляли
ее хранить все остальные.
   В  нижних  комнатах  и  в  коридорах  было  совсем  темно,  лишь  изредка
мертвенно-бледная молния освещала мрачные покои голубоватым светом,  который
тотчас потухал.
   Провожатая герцога вела его за руку все дальше и дальше, пока наконец они
не дошли до винтовой  лестницы,  выбитой  в  толще  стены  и  упиравшейся  в
незримую потайную дверь прихожей апартаментов Маргариты.
   В прихожей царил такой же непроглядный мрак, как и во всем нижнем этаже.
   Войдя в прихожую, Жийона остановилась.
   - Вы принесли то, что угодно королеве? - спросила она шепотом.
   - Да, - ответил герцог де Гиз, - но я отдам это только  ее  величеству  в
собственные руки.
   - Не теряйте времени, входите! - раздался из  темноты  голос,  при  звуке
которого герцог, узнав голос Маргариты, вздрогнул.
   Бархатная лиловая, украшенная золотыми лилиями портьера  приподнялась,  и
герцог  увидел  в  полумраке  королеву,  которая,  не  утерпев,  вышла   ему
навстречу.
   - Я здесь, - произнес  герцог,  быстро  проходя  под  портьерой,  которая
тотчас упала за его спиной.
   Маргарите Валуа пришлось теперь самой быть проводницей  герцога  в  своих
покоях, хотя и хорошо ему знакомых, а Жийона осталась у  двери  и,  приложив
палец к губам, показывала своей августейшей госпоже, что кругом все тихо.
   Словно понимая ревнивую тревогу герцога, Маргарита ввела его в спальню  и
остановилась.
   - Что ж, герцог, вы довольны? - спросила она.
   - Доволен? А чем, позвольте вас спросить? - вопросом  на  вопрос  отвечал
он.
   - А доказательством того, - не без досады ответила  Маргарита,  -  что  я
принадлежу мужчине, который уже к вечеру дня свадьбы, в самую брачную  ночь,
так мало обо мне думает, что даже не явился поблагодарить за честь  если  не
моего выбора, то согласия назвать его моим супругом.
   - Не беспокойтесь, он придет, тем более раз вы  сами  того  хотите!  -  с
грустью возразил герцог.
   -  Генрих!  И  это  говорите  вы,  хотя   прекрасно   знаете,   как   это
несправедливо! - воскликнула Маргарита. - Если б у  меня  было  желание,  на
которое вы намекаете, разве я просила бы вас прийти сегодня в Лувр?
   -  Вы,  Маргарита,  просили  меня  явиться  в  Лувр  потому,  что  хотите
уничтожить все, что осталось от наших былых отношений,  так  как  это  былое
живет не только в моем сердце, но и в серебряном  ларце,  который  я  принес
вам.
   - Знаете, что я вам скажу, Генрих? - сказала Маргарита, пристально  глядя
на герцога. - Вы мне  напоминаете  не  принца,  а  школьника!  Это  я  стану
отрицать, что любила вас?! Это я захочу погасить пламя, которое, может быть,
и  потухнет,  но  отблеск  которого  не  угаснет  никогда?!  Любовь  женщин,
занимающих такое положение, как я, может  или  озарить,  или  погубить  свою
эпоху. Нет, нет, герцог! Вы можете оставить у себя и письма вашей  Маргариты
и ларчик, который она вам подарила. Из всех писем,  что  в  нем  лежат,  она
требует только одно, да и то потому, что оно опасно в равной мере для вас  и
для нее.
   - Все они в вашем распоряжении; берите то, какое вам угодно уничтожить.
   Маргарита стала быстро рыться в  ларчике,  трепетной  рукой  перебрала  с
десяток писем, пробегая глазами только их первые строки: ей достаточно  было
взглянуть на обращение, чтобы в ее памяти тотчас же  возникло  и  содержание
письма; но, просмотрев все письма, она страшно побледнела, перевела глаза на
герцога и сказала:
   - Здесь нет того письма, которое я ищу. Неужели вы потеряли его?  Ведь..,
если передать его...
   - Какое письмо вы ищете?
   - То, в котором я прошу вас немедленно жениться.
   - Чтобы оправдать свою измену? Маргарита пожала плечами.
   - Нет, чтобы спасти вам жизнь. Я говорю о письме, в котором  писала  вам,
что король, видя и нашу  любовь,  и  мои  старания  расстроить  ваш  брак  с
инфантой  Португальской,  вызвал   нашего   единокровного   брата,   герцога
Ангулемского, и сказал ему, показывая на две шпаги:
   "Или вот этой шпагой ты сегодня вечером убьешь герцога де Гиза,  или  вот
этой я завтра же убью тебя". Где это письмо?
   - Вот оно, - ответил герцог де Гиз, вынимая письмо из-за пазухи.
   Маргарита  чуть  не  вырвала  его  у  герцога,  лихорадочно   развернула,
удостоверилась, что это и есть то письмо, о котором шла речь, вскрикнула  от
радости и поднесла к свече. Пламя уничтожило его мгновенно,  но  Маргаритка,
словно боясь, что даже в пепле смогут найти ее неосторожное  предупреждение,
растоптала и пепел.
   Герцог де Гиз все это время  следил  за  лихорадочными  движениями  своей
любовницы.
   - Что ж, Маргарита, теперь-то  вы  довольны?  -  спросил  он,  когда  все
кончилось.
   - Да, теперь, когда вы женились на принцессе Порсиан, брат  простит  нашу
любовь; но он никогда не простил бы мне  разглашение  тайны,  подобной  той,
какую я, из слабости к вам, была не в силах скрыть от вас.
   - Да, правда, - ответил герцог де Гиз, - в то время вы меня любили.
   - Генрих, я люблю вас по-прежнему, даже больше прежнего.
   - Вы?
   - Да, я. Я никогда так не нуждалась в преданном и бескорыстном друге, как
теперь, - ведь я королева без королевства и безмужняя жена.
   Молодой герцог грустно кивнул головой.
   - Я говорила вам и теперь повторяю, Генрих, что мой муж меня не только не
любит, но презирает и даже ненавидит; впрочем, одно то, что вы находитесь  у
меня в спальне, как  нельзя  лучше  доказывает,  что  он  меня  презирает  и
ненавидит.
   - Еще не поздно: король Наваррский задержался, отпуская своих придворных,
и если он еще не пришел, то сейчас явится.
   - А я вам говорю, - с возрастающей досадой воскликнула Маргарита,  -  что
он не придет!
   - Сударыня, сударыня! - воскликнула Жийона, приподняв портьеру. -  Король
Наваррский вышел из своих покоев.
   - Я знал, что он придет! - воскликнул герцог де Гиз.
   - Генрих, - решительно сказала Маргарита, сжимая руку герцога,  -  сейчас
вы увидите, верна ли я своему слову и можно ли положиться на  мои  обещания.
Войдите в этот кабинет.
   - Позвольте мне уйти, пока не поздно, а то  при  первой  ласке  короля  я
выскочу из кабинета - и тогда горе ему!
   - Вы с ума сошли! Входите же, входите, говорят вам, я отвечаю за все!
   Она вовремя втолкнула герцога в кабинет: едва он успел затворить за собой
дверь, как король Наваррский, в сопровождении  двух  пажей,  освещавших  ему
путь восемью  желтыми  восковыми  свечами  в  двух  канделябрах,  с  улыбкой
переступил порог.
   Маргарита, чтобы скрыть свое замешательство, сделала глубокий реверанс.
   - Вы еще не легли, сударыня? - спросил Беарнец с веселым  и  простодушным
выражением лица. - Уж не меня ли вы дожидались?
   - Нет, - отвечала Маргарита, - ведь вы еще вчера сказали мне, что  вполне
понимаете: наш брак только  политический  союз,  и  вы  никогда  не  станете
принуждать меня к супружеству.
   - Превосходно! Но ведь это нисколько не мешает  нам  поговорить!  Жийона,
заприте дверь и оставьте нас одних.
   Маргарита уже села, но тут она встала и протянула руку  к  пажам,  словно
приказывая им остаться.
   - Может быть, позвать и ваших женщин? - спросил король. - Если хотите,  я
это сделаю, но должен вам признаться - я хочу сказать вам нечто  такое,  что
предпочел бы остаться с вами наедине.
   С этими словами король Наваррский направился к двери.
   - Нет! - воскликнула Маргарита, стремительно преграждая ему путь. -  Нет,
не надо, я выслушаю вас!
   Беарнец знал теперь все, что ему нужно было знать; он бросил быстрый,  но
внимательный взгляд на кабинет, словно хотел разглядеть сквозь портьеру  его
беспросветную темную глубину, затем  перевел  глаза  на  бледную  от  страха
красавицу жену.
   - В таком случае поговорим, - сказал он самым спокойным тоном.
   - Как будет угодно вашему величеству, - ответила молодая  женщина,  почти
падая в кресло, на которое указал ей муж.
   Беарнец сел рядом с ней.
   - Что бы там ни говорили, а по-моему,  наш  брак  -  счастливый  брак,  -
продолжал он. - Я - ваш, вы - моя.
   - Но... - испуганно произнесла Маргарита.
   - Следовательно, - продолжал король Наваррский,  как  бы  не  замечая  ее
смущения, - мы обязаны быть добрыми союзниками,  -  ведь  сегодня  мы  перед
Богом дали клятву быть в союзе. Не так ли?
   - Разумеется.
   -  Я  знаю,  как  вы  прозорливы,  и  знаю,  сколько  опасных   пропастей
разверзается на дворцовой почве; я молод, и, хотя я никому  не  сделал  зл