короной на голове изображает женщину, а не мужчину.
   - Вот что! - сказал Карл. - А игла, пронзающая сердце?
   -  Это  чародейство,  которое  должно  пробудить  любовь  женщины,  а  не
колдовство, которое должно убить мужчину.
   - А буква "М"?
   - Она означает вовсе не смерть, как говорила вам королева-мать.
   - Что же она означает? - спросил Карл.
   - Она означает.., означает имя женщины, которую любил де Ла Моль.
   - А как зовут эту женщину?
   - Эту женщину зовут Маргарита, брат мой, - сказала  королева  Наваррская,
падая на колени перед постелью короля; она взяла его руку в свои и прижала к
этой руке залитое слезами лицо.
   - Тише, сестра! - произнес Карл, оглядевшись  вокруг  сверкавшими  из-под
сдвинутых бровей глазами. - Ведь если слышали вы, то и вас могут услышать!
   - Мне все равно! - ; поднимая голову, воскликнула Маргарита. - Пусть меня
слышит хоть весь свет! Я всему  свету  скажу,  что  подло,  воспользовавшись
любовью дворянина, марать его честное имя подозрением в убийстве!
   - Марго! А если я скажу тебе: я знаю так же хорошо, как ты, что правда  и
что неправда?
   - Брат!
   - Если я скажу тебе, что де Ла Моль невиновен? , - Так вы это знаете?
   - Если я скажу тебе, что знаю настоящего виновника?
   -  Настоящего  виновника?  -  воскликнула  Маргарита.  -   Так,   значит,
преступление все же совершено?
   - Да. Вольно или невольно, но преступление совершено.
   - Против вас?
   - Против меня.
   - Не может быть!
   - Не может быть?.. Посмотри на меня, Марго. Молодая женщина вгляделась  в
брата и вздрогнула, увидев, как он бледен.
   - Марго! Мне не прожить и трех месяцев, - сказал Карл.
   - Вам, брат мой? Тебе, мой Карл? - воскликнула сестра.
   - Марго! Меня отравили. Маргарита вскрикнула.
   - Молчи, - сказал Карл, - необходимо, чтобы все думали, будто я умираю от
колдовства.
   - - Но ведь вы знаете виновника?
   - Знаю.
   - Вы сказали, что это - не Ла Моль?
   - Нет, не он.
   - Конечно, это и не Генрих!.. Боже правый! Неужели это...
   - Кто?
   - Мой брат... Алансон?.. - прошептала Маргарита.
   - Возможно.
   - Или же, или же... - Маргарита понизила голос, словно испугавшись  того,
что сейчас скажет, - или же.., наша мать?
   Карл промолчал.
   Маргарита посмотрела на  него,  прочла  в  его  взгляде  ответ,  которого
ожидала, и снова упала на колени, едва не опрокинув кресла.
   - Боже мой! Боже мой! - шептала она. - Это немыслимо!
   - Немыслимо! - с визгливым смехом сказал Карл.  -  Жаль,  что  здесь  нет
Рене, - он рассказал бы тебе целую историю.
   - Кто? Рене?
   - Да. Он рассказал бы тебе, например, как одна женщина, которой он  ни  в
чем не смеет отказать, попросила у него книгу об охоте  из  его  библиотеки;
как каждую  страницу  этой  книги  пропитала  сильным  ядом;  как  этот  яд,
предназначенный, не знаю для кого, проник, игрой случая или небесной  карой,
в другого человека, а не в того, кому  предназначался...  Но  так  как  Рене
здесь нет, то если хочешь взглянуть на  эту  книгу,  так  она  там,  в  моей
Оружейной,  и  надпись,  сделанная  рукою  флорентийца  на  этой  книге,  на
страницах которой  осталось  достаточно  яду,  чтобы  уморить  еще  двадцать
человек, скажет тебе, что книга была отдана его соотечественнице  из  рук  в
руки.
   - Тише, Карл, теперь ты говори тише! - сказала Маргарита.
   - Ты сама видишь,  как  важно,  чтобы  все  думали,  будто  я  умираю  от
колдовства.
   - Но это же несправедливо, это ужасно! Пощадите! Пощадите! Вы же  знаете,
что он невиновен!
   - Да, знаю, но надо, чтобы люди думали, будто он виновен. Переживи смерть
своего  возлюбленного  -  это  так  мало  для  спасения  чести  французского
королевского дома! Ведь я переживаю свой  конец  безмолвно,  чтобы  со  мной
умерла и тайна.
   Маргарита поникла головой, поняв, что от короля нельзя ждать спасения  Ла
Моля, и вышла вся в слезах, не возлагая больше надежды  ни  на  кого,  кроме
себя самой.
   А тем временем, как и предвидел Карл, Екатерина не  потеряла  ни  минуты;
она написала главному королевскому Прокурору Лагелю письмо, которое  история
сохранила все до последнего слова и которое бросает на  это  ,дело  кровавый
свет:

   "Господин прокурор! Сегодня вечером мне передали за верное, что  Ла  Моль
совершил   святотатство.   В   его   парижской   квартире   найдено    много
предосудительных бумаг и книг. Прошу Вас вызвать  председателя  суда  и  как
можно скорее дать ему все необходимые сведения по делу о  восковой  фигурке,
пронзенной в сердце, - о преступлении против короля.
   Екатерина".
   <Письмо приводится текстуально. (Прим, автора.)>.

Глава 6

НЕЗРИМЫЕ ЩИТЫ

   На следующий день после того как Екатерина написала  письмо,  которое  мы
только что прочитали, к  Коконнасу  вошел  комендант  в  самом  внушительном
окружении: оно состояло из двух алебардщиков и четырех черных одеяний.
   Коконнасу предложили спуститься в залу, где его ждали прокурор  Лагель  и
двое судей, чтобы произвести допрос согласно инструкциям Екатерины.
   За неделю, проведенную в тюрьме, Коконнас многое  обдумал;  помимо  того,
что каждый день он ненадолго виделся  с  Ла  Молем  заботами  их  тюремщика,
который, ни слова им не говоря, делал им этот сюрприз,  коим  они,  по  всей
вероятности,  обязаны  были  не  только  его  человеколюбию;  помимо   того,
повторяем, что они с Ла Молем, обсудив, как они  будут  держаться  на  суде,
решили отрицать все, пьемонтец был убежден, что при известной ловкости  дело
его примет наилучший оборот; обвинения против них были  не  более  серьезны,
чем обвинения против других. Генрих и Маргарита не сделали никакой попытки к
бегству, следовательно, они с Ла  Молем  не  могли  быть  замешаны  в  деле,
главные виновники которого оставались на  свободе.  Коконнас  не  знал,  что
Генрих находился в том же замке,  а  любезность  их  тюремщика  внушила  ему
мысль, что над его  головой  зареяли  покровы,  которые  он  называл  своими
"незримыми щитами".
   До сих пор все допросы  касались  намерений  короля  Наваррского,  планов
бегства и того участия, какое должны были принять в этом бегстве оба  друга.
На все вопросы такого рода Коконнас всегда отвечал более чем туманно и более
чем ловко; он и на этот раз приготовился отвечать в  том  же  духе,  заранее
продумав свои удачные ответы, но  внезапно  заметил,  что  допрос  переменил
тему.
   Речь шла о том, один  или  несколько  раз  они  были  у  Рене,  одна  или
несколько восковых фигурок были сделаны по наущению Ла Моля.
   Коконнас, хотя он и был  подготовлен  к  допросу,  решил,  что  обвинение
теряет значительную часть своей силы, коль скоро речь идет уже не об  измене
королю, а всего-навсего о статуэтке королевы, да и статуэтка-то была высотой
самое большее в каких-нибудь шесть дюймов.
   Поэтому он очень весело ответил, что и он, и его Друг давно уже не играют
в куклы, и с удовольствием заметил, что  его  ответы  несколько  раз  сумели
вызвать у судей улыбки. Тогда еще не было сказано в стихах: "Я  засмеялся  и
стал безоружен", но  это  уже  частенько  говорилось  в  прозе.  И  Коконнас
вообразил, что, заставив судей улыбаться, он наполовину их обезоружил.
   Когда допрос закончился, пьемонтец поднялся к себе в камеру, громко  шумя
и громко распевая, чтобы Ла Моль, ради которого он и поднял весь  этот  гам,
сделал из этого самые благоприятные выводы.
   Ла Моля тоже отвели вниз. Как и Коконнас, Ла Моль  с  изумлением  увидел,
что обвинение сошло с прежнего пути  и  пошло  по  новому.  Его  спросили  о
посещениях лавки Рене. Он ответил, что был у флорентийца только однажды. Его
спросили, не тогда ли он заказал восковую  фигурку.  Он  ответил,  что  Рене
показал ему уже готовую фигурку. Его спросили, не представляет ли собой  эта
фигурка мужчину. Он ответил, что она представляет женщину. Его спросили,  не
имело  ли  колдовство  целью  принести  смерть  мужчине.  Он  ответил,   что
колдовство имело целью пробудить любовь в женщине.
   Подобные вопросы задавались и так и этак - на разные лады, но  под  каким
бы соусом они ни подавались, Ла Моль все время отвечал одно и то же.
   Судьи в нерешительности переглянулись, не  зная,  что  еще  сказать,  что
делать с этой святой простотой, но тут записка, которую подали  генеральному
прокурору, вывела их из затруднения.
   В записке было сказано следующее:

   "Если обвиняемый будет все отрицать, употребите пытку.
   Е.".

   Прокурор сунул записку в карман, улыбнулся Ла Молю и учтиво отправил  его
обратно. Ла Моль вернулся к себе в камеру почти такой же  успокоенный,  если
не почти такой же веселый, как и Коконнас.
   - По-моему, все идет хорошо, - сказал он.
   Час спустя он услыхал шаги и увидел записку, пролезавшую под дверь,  хотя
не видел, чья рука ее просовывала. Он взял  ее  в  полной  уверенности,  что
послание скорее всего пришло от тюремщика.
   При  виде  этой  записки  надежда,  почти  такая  же   мучительная,   как
разочарование, проникла в его  сердце:  у  него  явилась  надежда,  что  эта
записка от Маргариты, о которой он не имел никаких вестей  с  тех  пор,  как
сделался узником. Весь Дрожа, он схватил записку. Увидев почерк, он едва  не
умер от радости.
   Мужайтесь, - гласила записка, - я хлопочу.
   - О, если  хлопочет  она,  я  спасен!  -  воскликнул  Ла  Моль,  покрывая
поцелуями бумагу, которой касалась столь милая его сердцу рука.
   Для того чтобы Ла Моль понял эту записку и поверил вместе с Коконнасом  в
то, что пьемонтец называл "незримыми щитами", мы должны вернуть  читателя  в
тот домик и б  ту  комнату,  где  столько  мгновений  упоительного  счастья,
столько ароматов еще не испарившихся  духов,  столько  сладких  воспоминаний
превратились теперь в мучительную тоску, снедавшую сердце  женщины,  которая
почти упала на бархатные подушки.
   - Быть королевой, быть сильной, быть молодой, быть богатой, быть красивой
- и страдать так, как  страдаю  я!  -  восклицала  эта  женщина.  -  О,  это
невозможно!
   От  возбуждения   она   вставала,   начинала   ходить,   потом   внезапно
останавливалась,  прижималась  горячим  лбом  к  холодному  мрамору,   снова
поворачивалась бледным, залитым слезами лицом, с криком ломала руки и  снова
падала, совсем разбитая, в кресло.
   Вдруг стенной ковер, отделявший покои, выходившие на улицу Клош-Персе, от
покоев, выходивших на улицу Тизон, приподнялся; шелковистый шелест  пронесся
по пане-л! - , и появилась герцогиня Неверская.
   - А, это ты! - воскликнула Маргарита. - С каким нетерпением я ждала тебя!
Ну! Какие новости?
   -  Плохие,  плохие,  бедная  моя  подруга!   Екатерина   сама   руководит
следствием; она и сейчас в Венсенне.
   - А Рене?
   - Арестован.
   - Прежде чем ты успела поговорить с ним?
   - Да.
   - А наши узники?
   - О них я кое-что узнала.
   - От тюремщика?
   - Как всегда.
   - И что же?
   - Что же! Каждый день они говорят друг с другом. Позавчера  их  обыскали.
Ла Моль разбил твой портрет, чтобы не отдавать его.
   - Милый Ла Моль!
   - Аннибал смеялся в лицо инквизиторам.
   - Чудесный Аннибал! Дальше?
   - Сегодня утром их допрашивали о бегстве короля,  о  планах  восстания  в
Наварре, но они не сказали ничего.
   - О, я прекрасно знала, что они будут молчать! Но молчание губит  их  так
же, как погубило бы и признание.
   - Да, но мы их спасем!
   - Значит, ты что-то придумала для нашего предприятия?
   - Со вчерашнего дня я только этим и занимаюсь.
   - И что же?
   - Сейчас я заключила сделку с Болье.  Ах,  дорогая  королева,  какой  это
несговорчивый и какой  алчный  человек!..  Это  будет  стоить  жизни  одному
человеку и триста тысяч экю.
   - Ты говоришь - несговорчивый и  алчный...  А  он  требует  всего-навсего
жизни одного человека и триста тысяч экю... Да это даром!
   - Даром!.. Триста тысяч экю? Да все наши драгоценности - и твои, и мои  -
столько не стоят!
   -  О,  это  пустяки!  Заплатит   король   Наваррский,   заплатит   герцог
Алансонский, заплатит брат мой Карл или разве...
   - Перестань! Ты рассуждаешь, как сумасшедшая.  У  меня  есть  эти  триста
тысяч.
   - У тебя?
   - Да, у меня.
   - Как же ты их достала?
   - Взяла и достала!
   - Это тайна?
   - Для всех, кроме тебя.
   - Боже мой! Не украла  же  ты  их?  -  улыбаясь  сквозь  слезы,  спросила
Маргарита.
   - Суди сама.
   - Посмотрим.
   - Помнишь этого безобразного Нантуйе?
   - Богача, ростовщика?
   - Да.
   - И что же?
   - А то, что в  один  прекрасный  день  он  увидел  блондинку  с  зелеными
глазами, в прическе, украшенной тремя рубинами - один на лбу, два у  висков;
прическа на редкость  шла  ей,  и,  понятия  не  имея,  что  эта  женщина  -
герцогиня, этот богач, этот ростовщик воскликнул: "За три поцелуя  на  месте
этих трех рубинов я взращу три брильянта по сто тысяч экю каждый!".
   - И что же, Анриетта?
   - А то, дорогая, что брильянты расцвели и были проданы!
   - Ах, Анриетта! Анриетта! - прошептала Маргарита.
   -  Вот  еще!  -  воскликнула  герцогиня  с  наивным  и  в  то  же   время
величественным бесстыдством, характеризующим и век, и женщину. - Вот еще!  Я
же люблю Аннибала!
   - Это верно,  ты  очень  его  любишь,  даже  слишком  сильно!  -  сказала
Маргарита, улыбаясь и краснея. И все-таки она пожала ей руку.
   - Так вот, - продолжала Анриетта, - благодаря нашим  трем  брильянтам,  у
нас наготове триста тысяч экю и человек.
   - Человек? Какой человек?
   - Человек, которого должны убить: ты забываешь, что надо убить человека!
   - И ты нашла такого человека?
   - Конечно.
   - За эту цену? - усмехнувшись, спросила Маргарита.
   - За эту цену? Да за эту цену я нашла бы тысячу! - ответила  Анриетта.  -
Нет, нет, всего за пятьсот экю.
   - И ты отыскала человека, который согласен, чтобы его  убили  за  пятьсот
экю?
   - Что поделаешь? Жить-то надо!
   - Милый Друг, я перестаю тебя понимать. Знаешь, говори яснее! На разгадку
загадок требуется слишком много времени  для  того  положения,  в  каком  мы
очутились.
   - Ну слушай тюремщик, которому поручен надзор за Ла Молем и Коконнасом, -
бывший солдат и знает толк в ранах; он  согласен  помочь  нам  спасти  наших
друзей, но не хочет потерять место. Ловко нанесенный удар  кинжалом  сделает
свое дело. Мы дадим ему денег, а государство -  награду  за  ранение.  Таким
образом этот честный человек загребет деньги обеими руками и обновит басню о
пеликане.
   - Так-то оно так, - сказала Маргарита, - но все-таки удар кинжалом...
   - Не беспокойся! Удар нанесет Аннибал.
   - Верно, верно! - со смехом сказала Маргарита. - Он  нанес  Ла  Молю  три
удара шпагой и кинжалом, а Ла Моль не умер - значит, на  него  вполне  можно
положиться.
   - Злюка! Пожалуй, ты не стоишь того, чтобы я продолжала свой рассказ.
   - О нет, нет! Умоляю тебя, расскажи: что же дальше? Как же мы их спасем?
   - Вот  как  обстоит  дело:  единственное  место,  куда  могут  проникнуть
женщины, не  являющиеся  узницами,  это  замковая  часовня.  Нас  прячут  за
престолом; под покровом престола они найдут два  кинжала.  Дверь  в  ризницу
заранее будет отперта. Коконнас ударяет кинжалом  тюремщика,  тот  падает  и
притворяется мертвым; мы выбегаем, набрасываем каждому из них плащ на плечи,
бежим вместе с ними в дверцу ризницы, а так как пароль будет  нам  известен,
то мы выходим беспрепятственно.
   - А потом что?
   - У ворот их  ждут  две  лошади;  они  вскакивают  на  лошадей,  покидают
Иль-де-Франс <В средневековой Франции (с XV в.)  -  одна  из  провинций,  ее
главный город Париж.> и уезжают в Лотарингию, откуда время от времени  будут
приезжать сюда инкогнито.
   - Ты вернула мне жизнь! - воскликнула Маргарита. - Значит, мы их спасем!
   - Почти ручаюсь.
   - А скоро?
   - Дня через три - через четыре. Болье предупредит нас.
   - Но если тебя узнает  кто-нибудь  в  окрестностях  Венсенна,  это  может
повредить нашему плану!
   - А как меня узнают? Я выхожу из дома в одеянии монахини, под  капюшоном,
благодаря этому меня не узнаешь, даже столкнувшись нос к носу.
   - В нашем положении лишняя предосторожность не помешает.
   - Знаю, черт побери! - как сказал бы бедный Аннибал.
   - А что король Наваррский? Ты о нем спрашивала?
   - Разумеется, не преминула спросить.
   - И что же?
   - А то же, что он, по-видимому, никогда еще не бывал так  весел  -  поет,
смеется, ест в свое удовольствие и просит только об одном: чтобы его получше
стерегли!
   - Правильно делает! А что моя мать?
   - Я уже сказала тебе: всеми силами торопит ход процесса.
   - Да, но нас она ни в чем не подозревает?
   - Как она может что-нибудь подозревать? Кто посвящен  в  нашу  тайну,  те
заинтересованы в ее сохранении. Ах да! Я узнала,  что  она  велела  передать
судьям Парижа, чтобы они были наготове.
   -  Давай  действовать  быстрее,  Анриетта.  Если  наших  бедных   узников
переведут в другую тюрьму, придется все начинать сначала.
   - Не беспокойся, я не меньше  твоего  стремлюсь  увидеть  их  за  стенами
тюрьмы.
   - О да, я это прекрасно знаю! Спасибо, сто раз  спасибо  за  то,  что  ты
сделала, чтобы привести их сюда.
   - Прощай, Маргарита, прощай! Я снова отправляюсь в поход.
   - А в Болье ты уверена?
   - Я на него надеюсь.
   - А В тюремщике?
   - Он обещал.
   - А лошади?
   - Будут самые лучшие из конюшни герцога Неверского.
   - Я тебя обожаю, Анриетта!
   С этими словами Маргарита кинулась на шею к  своей  подруге,  после  чего
женщины расстались, пообещав друг другу  встретиться  завтра  и  встречаться
каждый день в том же месте и в то же время. Это и были те два очаровательных
и преданных создания, которых Коконнас - и то была святая истина  -  называл
своими "незримыми щитами".

Глава 7

СУДЬИ

   - Ну, мой храбрый  друг,  -  сказал  Коконнас  Ла  Молю,  когда  приятели
встретились после допроса, на котором в первый раз  зашла  речь  о  восковой
фигурке, - по-моему, все идет прекрасно, и  в  ближайшее  время  судьи  сами
откажутся от нас, а это совсем не то, что отказ врачей:  врач,  отказывается
от больного, когда уже не может его спасти; а тут  как  раз  наоборот:  если
судья отказывается  от  обвиняемого  -  значит  он  потерял  всякую  надежду
отрубить ему голову.
   - Да, - подхватил Ла Моль, - мне даже кажется, что  в  этой  учтивости  и
обходительности тюремщиков, в этих эластичных дверях  наших  камер  я  узнаю
наших благородных подруг. Ведь я просто не узнаю Болье  -  по  крайней  мере
судя по тому, что я о нем слышал.
   - Ну, я-то его прекрасно узнаю, - сказал Коконнас, -  только  это  дорого
будет стоить. А впрочем - что ж? - одна из них принцесса, другая - королева,
обе богаты, а  лучшего  случая  употребить  деньги  на  доброе  дело  им  не
представится. Теперь повторим наш урок: нас отводят в  часовню  и  оставляют
под охраной нашего тюремщика;  в  указанном  месте  мы  находим  кинжалы,  я
продырявливаю живот тюремщику...
   - О нет, нет, только не живот - так ты лишишь  его  пятисот  экю.  Бей  в
руку.
   - Ну да, в руку! Это значило бы погубить беднягу! Сейчас видно будет, что
мы с этим добрым человеком  заодно.  Нет,  нет,  в  правый  бок  -  и  ловко
скользнуть по ребрам; такой удар и правдоподобен, и безвреден.
   - Хорошо, пусть так, а затем...
   - Затем ты завалишь входную  дверь  скамейками.  Наши  принцессы  выбегут
из-за престола, где  они  спрячутся,  и  Анриетта  откроет  дверцу  ризницы.
Честное слово, теперь я люблю Анриетту; должно быть, она мне изменила,  коль
скоро это так обновляюще на меня подействовало.
   - А затем мы скачем в лес, -  сказал  Ла  Моль  тем  трепещущим  голосом,
который исходит из уст, словно музыка. - Каждому из  нас  довольно  поцелуя,
чтобы стать счастливым и сильным. Ты представляешь  себе,  Аннибал,  как  мы
несемся, пригнувшись к нашим быстроногим скакунам, а сердце сладко замирает?
О, этот страх - превосходное чувство! Как хорош этот страх на воле, когда на
боку у тебя до