ств  сводится  к
симметрии и мундиру.
   Пажи, стремянные,  дворяне  низшего  ранга,  собаки  и  запасные  лошади,
следовавшие с боков и сзади, придавали королевскому  поезду  вид  настоящего
войска. В хвосте этого войска шел народ, или, вернее, народ был всюду.
   Народ  шел  сзади,  впереди,  с  боков,   кричал   одновременно   и   "да
здравствует!" и "бей!", ибо в шествии участвовали  и  принявшие  только  что
католичество гугеноты, а народ их ненавидел.
   Сегодня утром, в  присутствии  Екатерины  и  герцога  де  Гиза,  Карл  IX
заговорил с Генрихом Наваррским как о деле самом обыкновенном, что он  хочет
поехать  в  Монфокон  посмотреть  на  виселицу,   другими   словами   -   на
изуродованный труп адмирала, который висел на ней. Прежде  всего  у  Генриха
мелькнула мысль уклониться от участия в поездке. Этого  и  ждала  Екатерина.
При первых  же  его  словах,  выражавших  отвращение,  она  переглянулась  с
герцогом де Гизом, и оба усмехнулись. Генрих заметил их  взгляды  и  улыбку,
понял, что это значило, и мгновенно взял себя в руки.
   - А в самом деле, почему бы мне и не поехать? - сказал он. - Я католик, и
у меня есть обязанности по отношению к новому вероисповеданию. - Обращаясь к
Карлу IX, он добавил, - Ваше величество, вы можете  положиться  на  меня:  я
буду всегда счастлив сопровождать вас, куда бы вы ни поехали!
   И он быстро окинул взором всех присутствовавших, желая узнать, чьи  брови
нахмурились при этих словах.
   Именно  он,  этот  сын-сирота,  этот   король   без   королевства,   этот
гугенот-католик, пожалуй, больше всех приковывал к себе  любопытные  взгляды
толпы. Его характерное длинное лицо, его несколько  вульгарные  манеры,  его
фамильярность  с  подчиненными,  фамильярность,  доходившая,   пожалуй,   до
степени, не подобающей королю, но усвоенная с  детства,  проведенного  среди
беарнских горцев, и сохранившаяся до самой его смерти  -  все  это  выделяло
Генриха в глазах толпы, из которой доносились голоса:
   - Ходи к обедне, Анрио! Ходи почаще! На это Генрих отвечал:
   - Был вчера, был сегодня и буду завтра. Мало вам этого, что ли?
   Маргарита ехала верхом, такая красивая, такая  цветущая,  такая  изящная,
что все дружным хором  восхищались  ею,  но,  по  правде  говоря,  несколько
голосов  из  этого  хора  восхваляли  ее   подругу,   герцогиню   Неверскую,
подъехавшую на  белой  лошади,  которая,  словно  гордясь  своей  всадницей,
возбуждение потряхивала головой.
   - Что нового, герцогиня? - спросила королева Наваррская.
   - Насколько мне известно, ничего, - громко ответила  герцогиня  Неверская
и, понизив голос, спросила:
   - А что сталось с гугенотом?
   - Я нашла ему почти надежное убежище, - ответила Маргарита. -  А  что  ты
сделала с твоим великим человекоубийцей?
   - Он захотел участвовать в торжестве  и  теперь  едет  на  боевой  лошади
герцога Неверского, огромной, как слон. Страшный всадник!  Я  позволила  ему
присутствовать на этой церемонии, надеясь, что твой гугенот из  осторожности
будет сидеть дома, а следовательно, нечего бояться, что они встретятся.
   - Ну, если бы он был здесь, - с  улыбкой  сказала  Маргарита,  -  а  его,
кстати, нет, то, думаю, что и тогда ничего  не  случилось  бы.  Мой  гугенот
всего-навсего красивый юноша, и только; он голубь, а не коршун; он  воркует,
а не клюется. Судя по всему, - проговорила она непередаваемым тоном,  слегка
пожав плечами, - это мы думали, что он гугенот, а на самом деле он  буддист,
и его религия запрещает ему проливать кровь.
   - А где же герцог Алансонский? - спросила Анриетта. - Я его не вижу.
   - Он нас догонит: утром у него болели глаза, и он  хотел  остаться  дома;
ведь Франсуа не желает разделять воззрения брата Карла  и  брата  Генриха  и
потому благоволит к гугенотам, а так как это  всем  известно,  то  ему  дали
понять, что король может истолковать его  отсутствие  в  дурную  сторону,  и
тогда он решил ехать. Да вон,  смотри,  вон  туда,  куда  все  смотрят,  где
кричат: это он проезжает в Монмартрские ворота.
   - Да, правда, это он, я вижу! - сказала Анриетта. - Ей-Богу,  сегодня  он
выглядит хоть куда! С недавних пор он усердно занимается своей внешностью  -
наверняка влюбился... Видишь, как хорошо быть принцем крови: он скачет прямо
на толпу, и толпа расступается.
   - Да он и впрямь нас всех передавит, - со  смехом  сказала  Маргарита.  -
Господи,  прости  меня,  грешницу!  Герцогиня,  прикажите   своим   дворянам
посторониться, а то вон там один - если он не посторонится, его раздавят.
   - О, это мой храбрец! - воскликнула герцогиня. - Смотри, смотри!..
   Коконнас действительно выехал из своего  ряда,  направляясь  к  герцогине
Неверской, но в то самое мгновение, как он проезжал через  внешний  бульвар,
отделявший улицу от Предместья Сен-Дени, какой-то всадник из  свиты  герцога
Алансонского, тщетно пытаясь сдержать свою понесшую лошадь, налетел прямо на
Коконнаса. Коконнас покачнулся на своем богатырском скакуне, едва не обронил
шляпу, но успел подхватить ее и обернулся, пылая яростью.
   - Боже мой! Это господин де Ла Моль! - сказала  Маргарита  на  ухо  своей
приятельнице.
   - Вон тот бледный красивый молодой человек ?! - воскликнула герцогиня, не
сумевшая скрыть свое первое впечатление.
   - Да, да! Тот самый, что чуть не опрокинул твоего пьемонтца!
   - О-о! Это может кончиться ужасно! - сказала  герцогиня.  -  Они  смотрят
друг на друга!.. Узнали!
   В самом деле Коконнас обернулся, узнал Ла Моля и даже  упустил  повод  от
удивления: ведь он был уверен, что  убил  своего  бывшего  приятеля  или  по
крайней мере надолго  вывел  из  строя.  Ла  Моль,  в  свою  очередь,  узнал
Коконнаса и почувствовал, как  вспыхнуло  его  лицо.  В  течение  нескольких
секунд, которых, однако,  было  достаточно,  чтобы  выразить  все  затаенные
чувства обоих молодых людей, они впились друг в друга  такими  глазами,  что
обе дамы затрепетали. После этого Ла Моль огляделся по сторонам  и,  видимо,
сообразив, что здесь не место для  объяснений,  пришпорил  лошадь  и  догнал
герцога Алансонского. Коконнас постоял с минуту на месте, закручивая  ус  до
тех пор, пока кончик уса не ткнулся ему в глаз, после  чего,  видя,  что  Ла
Моль, не сказав ни слова, удаляется, последовал его  примеру  и  тронулся  в
путь.
   - Да, да! - произнесла Маргарита с горечью разочарования. - Значит, я  не
ошиблась... Нет, это уж слишком. И она до крови закусила губы.
   - Он очень красив, - в утешение заметила герцогиня. Как раз в эту  минуту
герцог Алансонский занял место позади короля  и  королевы-матери,  и,  таким
образом, дворяне герцога, следуя за ним, должны были проехать мимо Маргариты
и герцогини Неверской. Поравнявшись с ними, Ла Моль снял  шляпу,  поклонился
до самой шеи своей лошади и, не  надевая  шляпы,  ждал,  что  ее  величество
удостоит его взглядом.
   Но Маргарита гордо отвернулась.
   Ла Моль заметил на лице королевы презрительное выражение  и  из  бледного
стал белым. Кроме того, он вынужден был ухватиться за гриву лошади, чтобы не
упасть на землю.
   - Ой, ой! Жестокая женщина! - сказала герцогиня королеве. -  Посмотри  же
на него, а то он упадет в обморок.
   - Этого еще недоставало! - ответила королева с  уничтожающей  усмешкой  -
Нет ли у тебя нюхательной соли?
   Герцогиня Неверская ошиблась.
   Ла Моль хотя и покачнулся, но, собрав все силы, прочно уселся в  седле  и
занял место в свите герцога Алансонского.
   Тем временем кортеж продвигался вперед, и вдали уже  стал  вырисовываться
зловещий силуэт виселицы, поставленной и обновленной Ангерраном  де  Мариньи
<Ангерран де Мариньи (1260 - 1315) - суперинтендант финансов,  повешенный  в
Монфоьоне после несправедливого суда.>. Никогда еще не была она увешана  так
густо, как в этот день.
   Приставы и стражники прошли вперед и широким кругом встали вокруг ограды.
При их приближении сидевшие на виселице вороны, отчаянно каркая, поднялись и
улетели.
   В обычное время  монфоконская  виселица  служила  прибежищем  для  собак,
привлекаемых частою добычей, и  для  грабителей-философов,  заходивших  сюда
размышлять о печальных превратностях судьбы.
   Сегодня ни собак, ни грабителей на Монфоконе не было - по крайней мере их
не было видно. Первых вместе с  воронами  разогнали  приставы  и  стражники,
вторые сами смешались с толпой, чтобы  выказать  ловкость  рук,  от  которой
зависит веселая сторона их ремесла.
   Поезд приближался к виселице: первыми подъехали к ней король и Екатерина,
за ними герцог Анжуйский, герцог Алансонский, король Наваррский,  герцог  де
Гиз и их дворяне; за ними следовали королева Маргарита, герцогиня  Неверская
и все дамы, составлявшие, как говорили, летучий эскадрон королевы-матери; за
ними - пажи, стремянные, лакеи и народ; всего тысяч десять человек.
   На  главной  виселице  болталась  какая-то  бесформенная  масса,   чей-то
обезображенный труп, почерневший, покрытый запекшейся кровью и слоем  свежей
беловатой пыли. У трупа не было головы, и его повесили за  ноги.  Но  всегда
изобретательная чернь заменила голову пучком соломы и надела на него  маску,
а какой-то шутник, знавший привычки адмирала, всунул в рот маски зубочистку.
   Эта вереница разряженных  вельмож  и  прекрасных  дам,  двигавшаяся  мимо
почерневших трупов и длинных грубых перекладин виселицы, представляла  собой
жуткое и странное зрелище, напоминавшее процессию на картине Гойи.
   И чем шумнее выражалась радость посетителей, тем  более  резкий  контраст
составляла она с мрачным безмолвием  и  холодной  бесчувственностью  трупов,
которые  служили  предметом  для  насмешек,   вызывавших   дрожь   у   самих
насмешников.
   Многим было невыносимо смотреть на  эту  страшную  картину,  и  в  группе
новообращенных гугенотов выделялся своею бледностью Генрих  Наваррский:  как
ни владел он собой, какой бы способностью скрывать свои чувства ни наградило
его небо,  он  все  же  не  выдержал.  Воспользовавшись  тем,  что  от  этих
человеческих останков шел невыносимый смрад, Генрих  подъехал  к  Карлу  IX,
остановившемуся вместе с Екатериной перед трупом адмирала.
   - Ваше величество, - сказал он, - не находите ли вы, что этот жалкий труп
пахнет очень скверно и что не стоит оставаться здесь долго?
   - Ты так думаешь, Анрио? - сказал Карл IX, глаза которого горели свирепой
радостью.
   - Да, государь.
   - А я держусь другого мнения: труп врага всегда пахнет хорошо!
   - Ваше величество, - заметил Таванн, -  если  вы  знали,  что  мы  поедем
навестить адмирала, вы должны были пригласить Пьера Ронсара, вашего  учителя
поэзии: он не сходя с места сочинил бы эпитафию старику Гаспару.
   - Обойдемся без него, - ответил Карл IX, -  мы  и  сами  сумеем  сочинить
эпитафию... - И, подумав с минуту, сказал:
   - Слушайте господа:

   Вот адмирал, - когда б вы были строги,
   То чести бы ему не оказали вы, -
   Он опочил, повешенный за ноги,
   За неименьем головы.

   - Браво, браво! - в один  голос  закричали  дворяне-католики,  тогда  как
новообращенные гугеноты молчали, нахмурив брови.
   Генрих в это время разговаривал  с  Маргаритой  и  герцогиней  Неверской,
делая вид, что не слышит Карла.
   - Едем, едем, сын мой! - сказала Екатерина,  которой  стало  нехорошо  от
этого зловония, заглушавшего все ароматы духов, которыми она была опрыскана.
- Едем! Нет такой хорошей компании, которая не  разошлась  бы.  Простимся  с
господином адмиралом и едем в Париж.
   Она насмешливо кивнула головой адмиралу - так прощаются с добрым  другом,
- заняла место в голове колонны и  выехала  на  прежнюю  дорогу,  а  за  нею
последовала вся процессия, двигаясь мимо трупа Колиньи.
   Солнце уже спускалось к горизонту.
   Толпа хлынула вслед  за  их  величествами,  желая  наслаждаться  зрелищем
великолепной процессии до конца и во всех ее подробностях; вместе  с  толпой
ушли и жулики, так что минут через десять после отъезда короля уже никого не
осталось подле изуродованного трупа адмирала, овеваемого набежавшим вечерним
ветерком.
   Сказав "никого",  мы  ошиблись.  Какой-то  дворянин  на  вороной  лошади,
очевидно,  не  успевший  из  уважения  к   августейшим   особам   хорошенько
рассмотреть бесформенный  и  почерневший  человеческий  обрубок,  отстал  от
процессии и с интересом и  величайшим  вниманием  разглядывал  цени,  крюки,
каменные столбы - словом сказать, виселицу, которая ему, приехавшему в Париж
всего лишь несколько дней назад и не  знавшему  усовершенствований,  которые
любая вещь  приобретает  в  столице,  казались,  несомненно,  верхом  самого
ужасного безобразия, какое только может придумать человек.
   Нет необходимости сообщать читателям, что  это  был  наш  друг  Коконнас.
Изощренный глаз одной из  дам  искал  его  среди  участников  кавалькады  и,
пробегая по ее рядам, не находил.
   Но господина де Коконнаса разыскивала не только  дама.  Другой  дворянин,
чей белый атласный камзол и изысканное перо  на  шляпе  бросались  в  глаза,
посмотрев вперед, затем по сторонам, догадался  оглянуться  и  сразу  увидел
высокую фигуру Коконнаса и гигантский силуэт его коня, резко выступавшие  на
фоне неба, красного в последних лучах заходящего солнца.
   Тут дворянин в белом  атласном  камзоле  свернул  с  дороги,  по  которой
двигалась процессия, и,  описав  круг  по  маленькой  тропинке,  вернулся  к
виселице.
   Почти тотчас же дама, в которое мы узнаем герцогиню Неверскую, как узнали
Коконнаса в высоком дворянине на вороном коде, подъехала к Маргарите.
   - Маргарита, мы обе ошиблись, - сказала она. - Пьемонтец остался  позади,
а Ла Моль поехал следом за ним.
   - Черт побери! - со смехом ответила Маргарита. - Из этого  что-нибудь  да
выйдет. Признаюсь, я не без удовольствия изменила бы свое мнение о нем.
   Маргарита обернулась и увидела Ла Моля, который производил  вышеописанный
маневр.
   Тут же обе принцессы решили  покинуть  кавалькаду,  благо  для  этого  им
представился удобный случай: как раз в это время процессия повернула,  минуя
дорожку с широкой живой изгородью по обе стороны; дорожка поднималась  и  на
подъеме проходила в тридцати шагах от виселицы. Герцогиня Неверская  шепнула
что-то на ухо командиру своей охраны. Маргарита сделала знак Жийоне,  и  все
четверо, проехав некоторое расстояние по этой проселочной дороге, спрятались
за кустами, ближайшими к тому шесту,  где  должна  была  разыграться  сцена,
зрителями которой все они, видимо, были не прочь стать. Как мы уже  сказали,
их  отделяло  шагов  тридцать  от  того  места,  где  восхищенный   Коконнас
самозабвенно размахивал руками перед трупом адмирала.
   Маргарита спешилась, герцогиня Неверская и Жийона последовали ее примеру;
командир охраны тоже спешился и взял Поводья четырех лошадей. Густая зеленая
трава служила трем  женщинам  троном,  которого  столь  часто  и  безуспешно
добиваются принцессы.
   Просвет в кустарнике позволял им видеть все, вплоть до мелочей.
   Ла Моль уже закончил свой кружной путь,  подъехал  к  Коконнасу  сзади  и
хлопнул его по плечу.
   Пьемонтец обернулся.
   - Ба! Так это не сон?! - воскликнул Коконнас. - Вы все еще живы?
   - Да, сударь, я еще жив, - ответил Ла Моль. - Не по вашей вине, но жив.
   - Черт побери! Я вас узнал,  несмотря  на  вашу  бледность,  -  продолжал
пьемонтец. - Когда мы виделись в последний раз, вы были румянее.
   - Я тоже узнаю вас, несмотря на желтый рубец  через  все  лицо;  когда  я
нанес вам эту рану, вы были бледнее, - отпарировал Ла Моль.
   Коконнас  закусил  губу,  но,  видимо,  решил   продолжить   разговор   в
насмешливом тоне, сказал:
   - Должно  быть,  гугеноту  любопытно  поглазеть  на  господина  адмирала,
висящего на железном крюке, не так ли, господин де Ла Моль? И ведь  говорят,
будто есть негодяи, которые клевещут на нас и утверждают, будто  мы  убивали
даже гугенотиков-сосунков!
   - Граф, я больше не гугенот, - склонив голову, ответил Ла Моль, - я  имею
счастье быть католиком.
   - Ах вот как!  -  воскликнул  Коконнас,  разражаясь  хохотом.  -  Так  вы
обратились в истинную веру? Ого! Ловко, сударь, ловко!
   - Сударь, - подхватил Ла Моль, все так же серьезно и  вежливо,  -  я  дал
обет перейти в католичество, если спасусь от избиения.
   - Граф, - подхватил Коконнас, - ваш обет весьма благоразумен, с чем я вас
и поздравляю. Но, быть может, вы дали и другие обеты?
   - Да, я дал и  другой  обет,  -  совершенно  спокойно  ответил  Ла  Моль,
поглаживая шею своей лошади.
   - Какой же? - спросил Коконнас.
   - Повесить вас над адмиралом Колиньи, - вон на том гвоздике, смотрите: он
как будто ждет вас.
   - Как повесить? Живьем? - спросил Коконнас.
   - Нет, сударь. Предварительно проткнув шпагой. Коконнас  побагровел;  его
зеленые глаза метали молнии.
   - Да вы только взгляните на этот гвоздик, - сказал он с издевкой.
   - Вижу, - отвечал Ла Моль. - И что же?
   - Вы не доросли до него, малыш, - заметил Коконнас.
   - Я встану на вашу лошадь, господин великан-человекоубийца! - возразил Ла
Моль. - Неужели вы воображаете, дражайший  граф  Аннибал  де  Коконнас,  что
можно убивать безнаказанно, пользуясь тем благородным  и  почетным  случаем,
когда сто против одного? Как бы не так! Приходит  день,  когда  враги  снова
встречаются, и сдается мне,  что  сегодня  этот  день  настал!  Меня  так  и
подмывало разнести вашу башку выстрелом из пистолета, но, увы, я  был  не  в
силах хорошенько прицелиться, потому что  у  меня  дрожат  руки  из-за  ран,
которые вы предательски мне нанесли.
   - Мою башку?! - спрыгивая с лошади, прорычал Коконнас. - Слезайте,  граф,
обнажайте шпагу! Вперед! Вперед!
   И Коконнас выхватил шпагу из ножен.
   -  Мне  послышалось,  что  твой  гугенот  назвал  его  голову  башкой,  -
прошептала герцогиня Неверская на ухо Маргарите. - По-твоему, он некрасив?
   - Очарователен! - со смехом ответила Маргарита. - Я  вынуждена  заметить,
что в пылу гнева Ла Моль был несправедлив. Но тише! Давай смотреть!
   Ла Моль спешился так же быстро, как и Коконнас, снял свой вишневый  плащ,
бережно положил его на землю, вынул шпагу и встал в позицию.
   - Ай! - вскрикнул он, вытягивая руку.
   - Ox! - простонал Коконнас, распрямляя свою руку.
   Читатель помнит, конечно, что оба они  были  ранены  в  правое  плечо,  а
потому всякое резкое движение вызывало у них сильную боль.
   За  кустом  послышался  смех,  который  смеющиеся   безуспешно   пытались
сдержать. Обе принцессы не могли не  засмеяться  при  виде  двух  бойцов,  с
гримасой на лице растиравших раненые  плечи.  Их  смех  донесся  и  до  двух
дворян, не подозревавших о присутствии свидетелей; они оглянулись  и  узнали
своих дам.
   Ла Моль твердо,  автоматически  снова  стал  в  позицию,  Коконнас  очень
выразительно сказал "Черт побери!", и они скрестили шпаги.
   - Вот как! Да они дерутся не на шутку! Они зарежут друг друга, если мы не
наведем порядок. Довольно баловства! Эй, господа! Эй! - крикнула Маргарита.
   - Перестань! Перестань! - сказала Анриетта, которая  видела  пьемонтца  в
бою и теперь в глубине души надеялась, что Коконнас так же легко справится с
Ла Молем, как справился с двумя племянниками и сыном Меркандона.
   - О-о! Сейчас они действительно прекрасны! - сказала Маргарита. -  Так  и
пышут огнем.
   В самом деле бой, начавшийся с насмешек и колкостей, шел в молчании с той
самой минуты, как шпаги скрестились. Противники не доверяли своим силам; при
каждом резком движении тому и другому приходилось делать над  собой  усилие,
превозмогая дрожь от острой боли в ранах. Тем не менее Ла  Моль  с  горящими
глазами, с неподвижным взглядом, полуоткрыв рот и стиснув зубы,  маленькими,
но твердыми и четкими шагами наступал на противника, а тот,  чувствуя  в  Ла
Моле мастера фехтовального искусства, все время отступал - тоже медленно, но
отступал. Так оба противника дошли до канавы, за которой находились зрители.
Коконнас, сделав вид, что отступает только для того,  чтобы  приблизиться  к
сво