рузей, сделал им
знак не отдаляться и подъехал к дамам.
   - Ну что? - спросила Маргарита, выехав к нему навстречу.
   - Что? Охотимся на кабана, государыня, - отвечал Генрих.
   - Только и всего?
   - Да, со  вчерашнего  утра  дует  противный  ветер;  по-моему,  я  это  и
предсказывал.
   - А перемена ветра не благоприятствует охоте? - спросила Маргарита.
   - Нет, - ответил Генрих, - иногда это путает все планы, и  приходится  их
менять.
   В это время  чуть  слышный  лай  стал  быстро  приближаться,  и  какое-то
тревожное волнение заставило охотников насторожиться. Все приподняли  головы
и превратились в слух.
   Почти сейчас же показался кабан, но он не  проскочил  обратно  в  лес,  а
побежал по тропе прямо к перекрестку, где находились дамы и любезничавшие  с
ними придворные дворяне и охотники, еще раньше отбившиеся от охоты.
   За кабаном, "вися у него на хвосте", неслись штук сорок  наиболее  вязких
гончих; вслед за собаками  скакал  Карл  IX,  потерявший  берет  и  плащ,  в
разорванной колючками одежде, с изодранными в кровь руками и лицом.
   При нем оставался только один доезжачий.
   Король то бросал трубить, чтобы натравливать собак голосом, то переставал
натравливать, чтобы трубить в рог. Весь мир перестал для него  существовать.
Если бы под ним пала лошадь, он крикнул бы, как Ричард III:
   "Корону - за коня!".
   Но конь, видимо, вошел в такой же азарт, как и всадник: он  едва  касался
копытами земли, и пар валил у него из ноздрей.
   Кабан, собаки, король - все промелькнуло, как видение.
   - Улюлю! Улюлю! - крикнул на скаку король и снова приложил  рог  к  своим
окровавленным губам.
   По пятам за королем скакали герцог Алансонский и два  доезжачих.  У  всех
остальных лошади или отстали, или сбились со следа.
   Все общество поскакало на звуки горна,  так  как  было  ясно,  что  кабан
станет на "отстой".
   В самом деле, не прошло и десяти минут, как зверь свернул  с  тропинки  и
пошел лесом, но, добежав до полянки, прислонился задом к  большому  камню  и
стал мордой к гончим.
   На крики Карла, не отстававшего от кабана, все съехались на этой поляне.
   Наступил самый увлекательный момент охоты. Зверь, видимо,  решил  оказать
отчаянное  сопротивление.   Гончие,   разгоряченные   трехчасовой   гоньбой,
подстрекаемые криками и руганью короля, с остервенением накинулись на зверя.
   Охотники расположились широким кругом  -  впереди  всех  король,  за  ним
вооруженный аркебузой герцог  Алансонский  и  Генрих  с  простым  охотничьим
ножом.
   Герцог Алансонский  отстегнул  аркебузу  от  седельного  крючка  и  зажег
фитиль. Генрих то вынимал, то вкладывал в ножны свой охотничий нож.
   Герцог де Гиз, довольно презрительно относившийся к  охотничьим  потехам,
стоял со своими дворянами в стороне.
   Съехавшиеся дамы тоже  образовывали  отдельную  группу,  подобную  группе
герцога де Гиза.
   Все, в ком жил охотник, в тревожном ожидании не спускали глаз  с  кабана.
Поодаль стоял доезжачий, напрягшись всем телом, чтобы сдержать двух одетых в
панцири молосских догов короля, которые выли и рвались так,  что,  казалось,
вот-вот разорвут свои цепи, - до того не терпелось им броситься на кабана.
   Кабан, защищаясь, делал чудеса. Штук сорок гончих с визгом  нахлынули  на
нею разом, точно накрыв его пестрым ковром, и норовили впиться в морщинистую
шкуру, покрытую ставшей дыбом щетиной, но зверь каждым ударом  своего  клыка
подбрасывал на десять футов вверх  какую-нибудь  собаку,  которая  падала  с
распоротым животом и,  волоча  за  собой  внутренности,  снова  бросалась  в
свалку, а тем временем Карл, всклокоченный, с горящими глазами,  пригнувшись
к шее лошади, яростно трубил "улюлю".
   Не прошло и десяти минут, как двадцать собак вышли из строя.
   - Догов! - крикнул король. - Догов!..
   Доезжачий спустил с цепи двух молосских догов; доги  ринулись  в  свалку.
Расталкивая и опрокидывая  всех  и  вся,  они  в  своих  панцирях  мгновенно
проложили себе путь, и каждый впился в кабанье ухо. Кабан,  почувствовав  на
себе догов, щелкнул клыками от ярости и боли.
   - Браво, Зубастый! Браво, Смельчак! - кричал Карл IX. - Смелей,  собачки!
Рогатину! Рогатину!
   - Не хотите ли взять мою аркебузу? - спросил герцог Алансонский.
   - Нет, нет, - крикнул король. - Ведь не чувствуешь, как  входит  пуля,  -
никакого удовольствия, а рогатину чувствуешь. Рогатину! Рогатину!
   Королю подали охотничью рогатину с закаленным железным ножом.
   - Брат, осторожнее! - крикнула Маргарита.
   - У-лю-лю! У-лю-лю! - закричала герцогиня Неверская  -  Не  промахнитесь,
государь! Пырните хорошенько этого нечестивца!
   - Будьте покойны, герцогиня! - ответил Карл. Взяв рогатину наперевес,  он
устремился на кабана, кабан же, которого держали два дога, не мог увернуться
от удара. Но, увидав сверкающую рогатину, зверь сделал движение в сторону, и
рогатина попала ему не в грудь, а скользнула по лопатке, ударилась о камень,
к которому прислонился задом зверь, и затупилась.
   - Тысяча чертей! Промазал! - крикнул король. - Рогатину! Рогатину!
   Осадив коня, как  это  делали  рыцари  на  ристалище,  он  отшвырнул  уже
негодную рогатину.
   Один из охотников хотел было подать ему другую.
   Но в это самое мгновение кабан,  как  бы  предвидя  грозившую  ему  беду,
рванулся, вырвал  из  зубов  молосских  догов  свои  растерзанные  уши  и  с
налившимися кровью глазами, ощетинившийся, страшный, шумно выпуская  воздух,
как кузнечный мех, опустил голову и бросился на лошадь короля.
   Карл был охотник очень опытный, и он предвидел возможность нападения:  он
поднял коня на дыбы, но не рассчитал силы и слишком  туго  натянул  поводья;
конь от чересчур затянутых удил, а может быть, и от испуга, запрокинулся.  У
всех зрителей вырвался крик ужаса; конь упал и придавил королю ногу.
   - Государь! Отдайте повод! - крикнул Генрих. Король бросил поводья, левой
рукой ухватился за седло, а правой старался вытащить охотничий  нож,  однако
нож, придавленный тяжестью короля, не желал вылезать из ножен.
   - Кабан! Кабан! - кричал король. - Ко мне, Алан-сон! Ко мне!
   Между тем конь, предоставленный сам себе,  словно  поняв,  что  хозяин  в
опасности, напряг мускулы и уже поднялся на три ноги, но тут Генрих  увидел,
как герцог  Франсуа,  услыхав  призыв  своего  брата,  страшно  побледнел  и
приложил аркебузу к плечу, но пуля ударила не в кабана, который был  в  двух
шагах от короля, а раздробила колено коню, и он ткнулся мордой в землю. В ту
же минуту кабан одним ударом клыка распорол сапог Карла.
   - О-о! -  побелевшими  губами  прошептал  герцог  Алансонский.  -  Видно,
королем французским будет герцог Анжуйский, а королем польским - я.
   В самом деле, кабан  уже  добрался  до  ляжки  Карла,  как  вдруг  король
почувствовал, что кто-то  поднял  его  руку,  затем  у  него  перед  глазами
сверкнул клинок и вонзился под лопатку  зверю,  и  чья-то  рука  в  железной
перчатке оттолкнула кабанье рыло, уже проникшее под платье короля.
   Карл, успевший высвободить ногу, пока поднимался его конь, с трудом встал
и, увидев, что он весь в крови, побледнел как мертвец.
   - Государь! - все еще стоя на коленях и придерживая пораженного в  сердце
кабана, сказал Генрих. - Это пустяки! Вы не ранены,  ваше  величество,  -  я
отвел клык.
   Он встал, оставив нож  в  туше  зверя,  и  кабан  упал,  истекая  кровью,
хлынувшей не из раны, а из горла.
   Карл IX,  стоя  посреди  задыхавшейся  от  волнения  толпы,  ошеломленный
криками ужаса, способными поколебать мужество  в  самом  отважном  человеке,
готов был упасть тут же, рядом с издыхавшим кабаном. Но он тут же взял  себя
в руки и, повернувшись к Генриху Наваррскому, пожал ему руку и посмотрел  на
него глазами, в которых блеснуло искреннее  чувство,  вспыхнувшее  в  сердце
короля впервые за все двадцать четыре года его жизни.
   - Спасибо, Анрио! - сказал он.
   - Бедный брат! - подойдя к Карлу, воскликнул герцог Алансонский.
   - А-а! Это ты, Алансон! - сказал король. - Ну,  знаменитый  стрелок,  где
твоя пуля?
   - Наверное, расплющилась о шкуру кабана, - отвечал герцог.
   - Ах, Боже мой! - воскликнул Генрих, прекрасно  разыгрывая  изумление.  -
Видите ли, Франсуа, ваша пуля  раздробила  ногу  коню  его  величества.  Как
странно!
   - Гм! Это правда? - спросил король.
   - Очень может быть, - уныло ответил герцог, -  ведь  у  меня  так  сильно
дрожали руки!
   - Как бы то ни было,  для  такого  искусного  стрелка,  Франсуа,  выстрел
небывалый! - нахмурив брови, сказал Карл. - Еще раз спасибо, Анрио! Господа,
- продолжал он, обращаясь ко всем  присутствовавшим,  -  мы  возвращаемся  в
Париж, с меня довольно.
   Маргарита подъехала поздравить Генриха.
   - Да, да. Марго, - сказал Карл, - похвали его от чистого сердца! Если  бы
не он, французского короля звали бы теперь Генрих Третий.
   - Увы, сударыня, - сказал ей Беарнец, - герцог Анжуйский и без  того  мой
враг, а теперь возненавидит меня еще больше. Но как быть? Каждый делает, что
может, - спросите хоть герцога Алансонского.
   Он нагнулся, вытащил из туши кабана охотничий нож и раза три всадил его в
землю, чтобы счистить кровь.

Глава 3

БРАТСТВО

   Спасая жизнь Карлу, Генрих сделал больше, чем  спас  жизнь  человеку:  он
предотвратил смену государей в трех королевствах.
   В самом деле: если бы Карл IX погиб, королем французским стал  бы  герцог
Анжуйский, а королем польским, по всей вероятности,  -  герцог  Алансонский.
Что же касается  Наварры,  то,  так  как  герцог  Анжуйский  был  любовником
принцессы  Конде,  наваррская  корона,  вероятно,  заплатила  бы   мужу   за
покладистость жены.
   Таким образом, из всей этой великой перетасовки  не  могло  выйти  ничего
хорошего для Генриха Наваррского. Он получал другого господина  -  только  и
всего. Но вместо Карла IX, относившегося к нему сносно,  Генрих  представлял
себе на французском престоле герцога Анжуйского,  умом  и  сердцем  двойника
своей матери  Екатерины,  который  поклялся  уничтожить  Генриха  и  который
сдержал бы свою клятву.
   В то мгновение, когда кабан набросился на Карла IX, все эти  мысли  разом
мелькнули в голове Генриха, и мы видели последствия  быстрого,  как  молния,
вывода, который он сделал: вывода, что жизнь  Карла  IX  неотделима  от  его
жизни.
   Карл IX спасся благодаря преданности Генриха, подлинный источник  которой
остался ему неизвестен.
   Но Маргарита поняла все и была восхищена неожиданной  для  нее  смелостью
Генриха, блиставшей, подобно молнии, только в грозу.
   Однако царствование герцога Анжуйского было, к сожалению, еще  не  все  -
надо было самому стать королем. Надо было бороться  за  Наварру  с  герцогом
Алансонским и принцем Конде, а самое главное - надо было покинуть этот двор,
где приходилось ходить между двумя  пропастями,  но  уехать  под  прикрытием
принца крови.
   На обратном пути в Париж Генрих серьезно обдумал положение, и,  когда  он
входил в Лувр, план его уже созрел.
   Не снимая сапог, как был - в пыли и крови,  он  прошел  прямо  к  герцогу
Алансонскому; герцог в сильном возбуждении большими шагами ходил по комнате.
   При виде Генриха герцог сделал нетерпеливое движение.
   - Да, - беря его за обе руки, сказал Генрих, - да, брат  мой,  я  понимаю
вас: вы сердитесь на меня за то, что я первый  обратил  внимание  короля  на
пулю, попавшую в ногу его коня, а не в  кабана,  как  того  хотели  вы.  Что
делать! Я не мог сдержать изумления. Но все равно, король и без меня заметил
бы, что вы промахнулись.
   - Конечно, конечно, - пробормотал герцог Алансонский. - Но все же  ничему
иному, кроме злого умысла, я не  могу  приписать  ваш,  в  сущности  говоря,
донос, который, как вы видели, вызвал у моего брата Карла, по меньшей  мере,
сомнения в искренности моих намерений и омрачил наши отношения.
   - Мы сейчас к этому вернемся, - сказал Генрих. -  Что  же  касается  моих
добрых или злых намерений по отношению к вам, то я для того и  пришел  сюда,
чтобы вы сами могли судить о них.
   - Хорошо! - с обычной своей сдержанностью ответил герцог  Алансонский.  -
Говорите, Генрих, я вас слушаю.
   - Когда я скажу вам все, Франсуа, вы увидите,  каковы  мои  намерения:  я
пришел,  чтобы  сделать  вам  признание,  совершенно  откровенное  и   очень
неосторожное, после которого вы можете погубить меня одним словом.
   - Что такое? - начиная тревожиться, спросил Франсуа.
   - Я долго колебался, - продолжал Генрих, - прежде нежели сказать вам, что
привело меня сюда, особенно после того  как  вы  сегодня  не  захотели  меня
слушать.
   - Ей-Богу, я не понимаю,  что  вы  хотите  сказать,  Генрих,  -  бледнея,
отвечал герцог.
   - Мне слишком дороги ваши интересы, брат мой, и я  не  могу  не  сообщить
вам, что гугеноты предприняли кое-какие шаги.
   - Шаги? - переспросил герцог Алансонский. - Что же это за шаги?
   - Один из гугенотов, а именно господин де Муи де Сен-Фаль,  сын  храброго
де Муи, убитого Морвелем, - да вы его знаете...
   - Знаю.
   - Так вот он, рискуя жизнью, явился сюда нарочно с  целью  доказать  мне,
что я в плену.
   - Ах, вот как! И что же вы ему ответили?
   - Брат мой, вам известно, что я  нежно  люблю  Карла,  который  спас  мне
жизнь, и что королева-мать заменила  мне  мою  родную  мать.  Вот  почему  я
отказался от всех его предложений.
   - А что он вам предлагал?
   - Гугеноты хотят восстановить наваррский престол, а так как по наследству
престол принадлежит мне, они его мне и предложили.
   - Так! Значит, де Муи вместо согласия получил отказ?
   - По всей форме.., и даже в письменном виде. Но с тех пор... -  продолжал
Генрих.
   - Вы раскаялись, брат мой? - перебил его герцог Алансонский.
   - Нет, я только заметил, что де  Муи,  недовольный  мною,  устремил  свои
взоры на кого-то другого.
   - Куда же? - спросил встревоженный Франсуа.
   - Не знаю. Быть может, на принца Конде.
   - Да, это похоже на правду, - ответил герцог.
   - Впрочем, - заметил  Генрих,  -  я  имею  возможность  совершенно  точно
узнать, кого он прочит в вожди. Франсуа побледнел как мертвец.
   - Но, - продолжал Генрих, - гугеноты не единодушны, и де  Муи,  при  всей
его храбрости и честности, все же представляет только часть  партии.  Другая
же часть, пренебрегать которой нельзя, не утратила надежды возвести на  трон
Генриха Наваррского, который сперва заколебался, но потом мог и передумать.
   - Вы так полагаете?
   - Я каждый день получаю тому доказательства. Вы заметили, из кого состоял
отряд, что присоединился к нам на охоте?
   - Да, из обращенных дворян-гугенотов.
   - Вы узнали их вождя, который подал мне знак?
   - Да, это был виконт де Тюренн.
   - Вы поняли, чего они от меня хотели?
   - Да, они предлагали вам бежать.
   - Как видите, - сказал Генрих взволнованному Франсуа, - существует другая
партия, которая хочет отнюдь не того, чего хочет де Муи.
   - Другая партия?
   - Да,  и,  повторяю,  очень  сильная.  Таким  образом,  чтобы  успех  был
обеспечен, надо объединить эти две  партии  -  Тюренна  и  де  Муи.  Заговор
ширится, войска размещены и ждут только сигнала. И это-то крайне напряженное
положение требует, чтобы я немедленно нашел выход,  и  у  меня  созрели  два
решения, но я никак не могу остановиться ни на одном из них. Эти два решения
я и хочу вынести на ваш дружеский суд.
   - Скажите лучше - на братский.
   - Да, на братский, - подтвердил Генрих.
   - Говорите, я слушаю.
   - Прежде всего, дорогой  Франсуа,  я  должен  описать  вам  мое  душевное
состояние. Никаких желаний, никакого честолюбия, никаких способностей у меня
нет - я простой  деревенский  дворянин,  бедный,  чувствительный  и  робкий;
деятельность  заговорщика,  -   представляется   мне,   -   обильна   такими
неприятностями, которые не вознаграждаются даже твердой надеждой на корону.
   - Нет,  брат  мой,  -  отвечал  Франсуа,  -  вы  заблуждаетесь:  печально
положение принца, все благосостояние которого ограничено межевым  камнем  на
отцовском поле и которому все почести воздает только его слуга!  Я  не  верю
вам!
   - И, однако, я говорю правду, брат мой, - настаивал Генрих, - и если бы я
поверил, что у меня есть настоящий друг, я отказался  бы  в  его  пользу  от
власти, которую хочет мне предложить заинтересованная во мне партия;  но,  -
прибавил он со вздохом, - такого друга у меня нет.
   - Так ли? Право же, вы ошибаетесь.
   - Да нет же! - сказал Генрих. - Кроме вас, брат мой, я  не  знаю  никого,
кто был бы ко мне привязан, и, чтобы в чудовищных междоусобицах не  возникла
мертворожденная   попытка   выдвинуть   на   свет    Божий    кого-нибудь..,
недостойного.., я предпочитаю предупредить моего  брата-короля  о  том,  что
происходит. Я никого не назову, не скажу, где  и  когда,  но  я  предотвращу
катастрофу.
   - Великий Боже! - воскликнул герцог Алансонский, не в силах сдержать свой
ужас. - Что вы говорите!.. Как! Вы, единственная надежда партии после смерти
адмирала! Вы, гугенот, правда обращенный, но плохо обращенный, - по  крайней
мере, так о вас думают, - вы занесете нож  над  своими  собратьями!  Генрих,
Генрих! Неужели вы не понимаете, что вы устроите вторую Варфоломеевскую ночь
всем гугенотам королевства? Неужели вы не знаете,  что  Екатерина  только  и
ждет случая, чтобы истребить всех, кто уцелел?
   Дрожащий герцог с красными и белыми пятнами на лице стиснул руку Генриха,
умоляя его отказаться от этого решения, которое губило его самого.
   - Вот оно что! - с самым невинным видом сказал Генрих. - Так вы  думаете,
Франсуа, что это повлечет за собой столько несчастий? А  мне  кажется,  что,
заручившись словом короля, я спасу этих неблагоразумных людей.
   - Слово короля Карла Девятого? Генрих! Да разве он не дал слово адмиралу?
Разве он не дал его Телиньи? Да не дал ли он слово и вам самому? Говорю вам,
Генрих: поступив так, вы погубите всех - не только гугенотов, но и всех, кто
был с ними в косвенных или прямых сношениях.
   Генрих с минуту как будто размышлял.
   - Если бы я был  при  этом  дворе  принцем,  играющим  какую-то  роль,  -
заговорил он, - я поступил бы  иначе.  Например,  будь  я  на  вашем  месте,
Франсуа, то есть будь я членом французской королевской фамилии  и  возможным
наследником престола...
   Франсуа иронически покачал головой.
   - Как же поступили бы вы на моем месте? - спросил он.
   - На вашем месте, брат мой, я стал бы во главе движения, чтобы направлять
его, - ответил Генрих. - Тогда мое  имя,  мое  положение  ручались  бы  моей
совести за жизнь мятежников, и я извлек бы пользу, во-первых,  для  себя,  а
во-вторых, быть может, и для короля, из  предприятия,  которое  в  противном
случае может причинить Франции великое зло.
   Герцог Алансонский  слушал  все  это  с  такой  радостью,  что  лицо  его
совершенно разгладилось.
   - И вы уверены, - спросил он, - что такой образ действий осуществим и что
он избавит нас от бедствий, которые вы предвидите?
   - Да, уверен, - ответил  Генрих.  -  Гугеноты  вас  любят:  ваша  внешняя
скромность, ваше высокое и  в  то  же  время  необычное  положение,  наконец
благосклонность, с какой вы всегда относились к приверженцам  протестантской
веры, побудят их служить вам.
   - Но ведь в протестантской партии раскол, - сказал герцог Алансонский.  -
Будут ли за меня те, кто нынче за вас?
   - Берусь уговорить их, благодаря двум обстоятельствам.
   - Каким же?
   - Первое - это доверие протестантских вождей ко мне; второе - их страх за
свою участь, так как ваше высочество, зная их имена...
   - Но кто же назовет мне их имена?
   - Да я же!
   - Вы назовете?
   - Послушайте, Франсуа, я уже сказал вам, что из всех обитателей  двора  я
люблю только вас, - продолжал  Генрих,  -  это,  конечно,  оттого,  что  вас
преследуют так же, как и меня; да и  моя  жена  любит  вас  больше  всех  на
свете...
   Франсуа покраснел от удовольствия.
   - Доверьтесь мне, брат мой, - продолжал Генрих, -  возьмите