ногам молодого человека. Ла Моль, как коршун, бросался на  добычу,  прижимал
ее к груди и отвечал ей тем же способом, а Маргарита не уходила  с  балкона,
пока в ночи не затихал топот копыт коня, который скакал сюда во весь опор  и
который удалялся так, как будто был сделан  из  того  же  материала,  что  и
прославленный конь, погубивший Трою <После длительной  и  безуспешной  осады
Трои греки оставили У ее стен деревянного коня и сделали вид,  что  уплывают
Троянцы втащили коня в город, а ночью из него вышли спрятавшиеся там  воины,
перебили стражу, впустили в город своих товарищей, вернувшихся на  кораблях,
и таким образом овладели Троей ("Одиссея" Гомера и "Энеида" Вергилия)>.
   Вот почему, хотя королева Наваррская и не тревожилась за участь Ла  Моля,
все же, опасаясь, как бы  его  не  выследили,  упорно  не  допускала  других
встреч, кроме  таких  свиданий  на  испанский  манер,  которые  продолжались
ежевечерне вплоть до приема польских  послов  -  приема,  как  уже  известно
читателю, отложенного на несколько дней по настоянию Амбруаза Паре.
   Накануне приема, около девяти вечера,  когда  все  в  Лувре  были  заняты
приготовлениями к завтрашнему торжеству, Маргарита открыла окно и  вышла  на
балкон.  Но  едва  она  показалась,  как  Ла  Моль,  против  обыкновения  не
дожидаясь, пока она  бросит  ему  записку,  и,  видимо,  очень  торопясь,  с
всегдашней своей ловкостью, бросил ей письмо, которое упало, как  всегда,  к
ногам его царственной возлюбленной. Маргарита, поняв, что послание заключает
в себе что-то необычное, вернулась к себе в комнату, чтобы прочесть его.
   На recto  первой  страницы  были
следующие строки:
   "Ваше величество! Мне необходимо поговорить с  королем  Наваррским.  Дело
спешное. Жду".
   А на recto второй страницы -  строки,  которые  можно  было  отделить  от
первых, разорвав бумагу пополам:
   "Устройте так, чтобы я мог поцеловать вас не воздушным поцелуем. Жду".
   Едва Маргарита успела пробежать глазами вторую часть письма, как раздался
голос Генриха Наваррского, который, с обычной своей осторожностью,  стучался
во входную дверь и спрашивал Жийону, можно ли войти.
   Королева тотчас разорвала письмо на две половинки, одну из них сунула  за
корсаж, другую - в карман, подбежала к окну и,  затворив  его,  бросилась  к
двери.
   - Входите, входите, государь, - сказала она. Как ни тихо, быстро и  ловко
захлопнула Маргарита окно,  этот  звук  все-таки  дошел  до  слуха  Генриха,
который жил среди людей, внушавших ему страх,  и  у  которого  все  чувства,
напряженные до предела, в конце концов приобрели почти ту же особую остроту,
какой отличаются  дикари.  Но  король  Наваррский  не  принадлежал  к  числу
тиранов, которые не позволяют своим женам  дышать  воздухом  и  смотреть  на
звезды.
   - Ваше величество! - сказал он. - Пока наши придворные примеряют парадные
костюмы, я решил сказать вам несколько слов о моих делах в надежде,  что  вы
по-прежнему считаете их своими, не так ли?
   - Конечно, государь! - отвечала Маргарита. -  Ведь  наши  общие  интересы
остаются теми же?
   - Вот поэтому-то мне и хотелось спросить  вас,  как  вы  расцениваете  то
обстоятельство, что герцог  Алансонский  последнее  время  подчеркнуто  меня
избегает, а третьего дня даже уехал в Сен-Жермен. Что это -  желание  бежать
одному, коль скоро за ним почти  не  следят,  или  желание  остаться  здесь?
Какого вы мнения? Признаюсь, оно будет иметь  большой  вес  для  утверждения
моего собственного мнения.
   - Ваше  величество,  вы  имеете  все  основания  беспокоиться  по  поводу
молчания моего брата. Я  думала  об  этом  целый  день  и  пришла  к  такому
заключению: изменились обстоятельства, изменился и он.
   - Другими словами, увидав, что король Карл заболел,  а  герцог  Анжуйский
стал польским королем, он рассудил за благо остаться в Париже и не  спускать
глаз с французской короны?
   - Совершенно верно.
   - Что ж, пусть остается здесь - этого-то мне и нужно, - отвечал Генрих. -
Но это меняет весь наш план, так как теперь для моего бегства мне  требуется
гарантий втрое больше, чем если бы я бежал вместе с вашим братом, чье имя  и
участие в деле обеспечивали мою безопасность. Но что меня удивляет, так  это
молчание де Муи. Бездействовать - не в его обычае. Нет ли о нем каких-нибудь
известий?
   - У меня, государь? - с удивлением спросила Маргарита. - Откуда же?
   - Э,  черт  возьми!  Это  же  могло  получиться  совершенно  естественно,
душенька моя: чтобы доставить  мне  удовольствие,  вы  соблаговолили  спасти
жизнь малышу Ла Молю... Этот мальчик должен был уехать  в  Мант...  Но  если
люди уезжают, то ведь они могут и вернуться...
   - А-а! Вот где ключ к загадке, которую я  тщетно  пыталась  разгадать!  -
ответила королева. - Я оставила  у  себя  окно  открытым,  и,  вернувшись  в
комнату, нашла на ковре записку.
   - Вот видите! - сказал Генрих.
   - Но сначала я ничего в ней не поняла и не придала ей никакого  значения,
- продолжала Маргарита. - Может быть, я не сообразила, и она пришла оттуда?
   - Возможно, - ответил Генрих, - и  я  даже  осмелюсь  заметить,  что  это
весьма вероятно. Нельзя ли мне прочитать эту записку?
   -  Конечно,  можно,  государь.  -  сказала  Маргарита,  подавая  ему   ту
половинку, которую она спрятала в карман.
   Король Наваррский взглянул на записку.
   - А разве это почерк не Ла Моля? - спросил он.
   - Не знаю, - отвечала Маргарита, - мне показалось, что это подделка.
   -  Все  равно  прочтем,  -  сказал  Генрих  и  прочел:  "Мне   необходимо
переговорить с королем Наваррским. Дело  спешное.  Жду".  Ага!  Вот  как!  -
продолжал Генрих. - Видите, он ждет!
   - Конечно, вижу, - сказала Маргарита. - Но чего же вы хотите?
   - Ах ты, Господи! Хочу, чтобы он пришел сюда.
   - Пришел сюда? -  удивленно  глядя  на  мужа  своими  красивыми  глазами,
воскликнула Маргарита. -  Как  вы  можете  говорить  такие  вещи,  государь?
Человек, которого король хотел убить.., человек приговоренный, обреченный...
И вы говорите, чтобы он пришел сюда? Да разве это возможно? Двери существуют
не для тех, кому пришлось...
   - ..бежать через окно, вы хотите сказать?
   - Вы совершенно верно закончили мою мысль.
   -  Превосходно!  Но  если  человеку  знаком  путь  в  окно,  пусть  он  и
воспользуется этим путем, коль скоро он никоим  образом  не  может  войти  в
дверь. Ведь это же так просто!
   - Вы думаете? - спросила Маргарита, краснея от радости при мысли, что она
увидится с Ла Молем.
   - Уверен.
   - Но как же он сюда влезет? - спросила Маргарита.
   - Неужели вы не сохранили веревочную лестницу,  которую  я  вам  прислал?
Ай-ай-ай! Не узнаю вашей обычной дальновидности.
   - Конечно, сохранила, государь, - отвечала Маргарита.
   - Тогда все складывается как нельзя лучше! - сказал Генрих.
   - Что прикажете, ваше величество? - спросила Маргарита.
   - Да все проще простого, - сказал Генрих. - Привяжите лестницу к  балкону
и спустите на землю. Если это де Муи, как мне хочется думать.., если это  де
Муи, то пусть наш достойный Друг влезет сюда, коли захочет лезть.
   Не теряя хладнокровия, Генрих взял свечу, чтобы посветить Маргарите, пока
она будет искать лестницу, но искать пришлось  недолго  -  она  оказалась  в
шкафу, стоявшем в пресловутом кабинете.
   - Она самая, - сказал Генрих. - Теперь я попрошу вас, если  только  я  не
слишком злоупотребляю вашей любезностью, привязать лестницу к балкону.
   - Почему я, а не вы, государь? - спросила Маргарита.
   - Потому что лучшие заговорщики - наиболее осторожные. Вы сами понимаете,
что появление мужчины может испугать нашего друга.
   Маргарита улыбнулась и привязала лестницу.
   - Так! - сказал Генрих, прячась в углу комнаты. - Будьте как можно  более
очаровательны; теперь покажите лестницу! Чудесно! Я уверен, что де Муи будет
здесь.
   В самом деле, минут  через  десять,  как  на  крыльях,  прилетел  молодой
человек и перелез через балконную решетку, но, видя, что королева не вышла к
нему навстречу, остановился в нерешительности.
   Вместо Маргариты появился Генрих.
   - Ба! Да это не де Муи, это господин де Ла Моль! - приветливо сказал  он.
- Добрый вечер, господин де Ла Моль, входите, прошу вас!
   Ла Моль был ошеломлен.
   Если бы он не стоял твердо на балконе, а все еще висел на  лестнице,  он,
уж верно, упал бы.
   - Вы  желали  поговорить  с  королем  Наваррским  о  делах,  не  терпящих
отлагательства, - сказала Маргарита, - я послала за ним - он перед вами.
   Генрих отошел закрыть балкон.
   - Люблю, - шепнула Маргарита, порывисто сжав руку молодого человека.
   - Итак, господин де Ла Моль, - сказал Генрих, подставляя Ла Молю стул,  -
что скажете?
   - Скажу, государь, - отвечал Ла Моль, -  что  я  расстался  с  де  Муи  у
заставы. Ему хочется знать, заговорил ли Морвель и стало ли  известным,  что
он был в спальне вашего величества.
   - Пока нет, но это не замедлит; следовательно, нам надо поторопиться.
   - Государь, де Муи того же мнения, и если герцог Алансонский готов уехать
завтра  вечером,  то  у  Сен-Марсельских  ворот  его  будут  ждать   пятьсот
всадников; другие пятьсот будут ждать вас в  Фонтенбло:  оттуда  вы  поедете
через Блуа, Ангулем и Бордо.
   - Сударыня! - обратился Генрих к жене. - Я буду готов уехать завтра, а вы
успеете?
   Глаза Ла Моля с глубокой тоской посмотрели в глаза Маргариты.
   - Я дала вам слово: куда бы вы  ни  ехали,  я  еду  с  вами,  -  отвечала
королева, - но вы сами понимаете: необходимо,  чтобы  и  герцог  Алансонский
уехал одновременно с нами. Средины тут быть не может: или он наш, или он нас
предаст; если он начнет колебаться - мы останемся.
   - Господин де Ла Моль! Ему известно что-нибудь об этом замысле? - спросил
Генрих.
   - Несколько дней тому назад он должен был получить письмо от господина де
Муи.
   - Вот как! Мне он ничего об этом не сказал, - заметил Генрих.
   - Берегитесь, берегитесь его, государь! - воскликнула Маргарита.
   - Будьте спокойны, я начеку. А как дать ответ де Муи?
   - Не волнуйтесь, государь: завтра, видимо или невидимо, справа или  слева
от вашего величества, де Муи будет на  приеме  послов;  надо  только,  чтобы
королева ка кой-нибудь фразой в своей речи дала ему понять - согласны вы или
нет, должен он ждать вас или бежать один. Если герцог Алансонский откажется,
то де Муи потребуется только две недели, чтобы  все  перестроить  от  вашего
имени.
   - Честное слово, де  Муи  -  драгоценный  человек!  -  сказал  Генрих.  -
Сударыня, можете ли вы вставить соответствующую фразу в вашу речь?
   - Нет ничего легче, - ответила Маргарита.
   - В таком случае, завтра я повидаюсь с герцогом Алансонским, и  пусть  де
Муи будет на месте и постарается все понять с полуслова.
   - Он будет, государь.
   - В таком случае, господин де Ла Моль, - сказал Генрих, -  передайте  ему
мой ответ. Вероятно, вас поблизости ждут лошадь и слуга?
   - Ортон ждет меня на набережной.
   - Идите к нему, граф... Э, нет, не в окно! Это хорошо  только  в  крайнем
случае. Вас могут увидеть, а так как никто не будет знать, что это  вы  ради
меня, то вы бросите тень на королеву.
   - Как же быть, государь?
   - Если вы не могли войти в Лувр один, то выйти вы можете со мной - я знаю
пароль. У вас есть плащ - у меня тоже; мы закутаемся и  пройдем  без  всяких
затруднений.  К  тому  же  мне  будет  очень  нужно  дать  Ортону  кое-какие
распоряжения. Подождите здесь,  я  пойду  посмотрю,  нет  ли  кого-нибудь  в
коридоре.
   Генрих с самым непринужденным видом пошел на разведку.  Ла  Моль  остался
наедине с королевой.
   - Когда же я вновь увижусь с вами? - воскликнул Ла Моль.
   - Если мы бежим, то завтра вечером; если не бежим, то в один из ближайших
вечеров, на улице Клош-Персе.
   - Господин де Ла Моль, - вернувшись, сказал Генрих,  -  вы  можете  идти:
никого нет.
   Ла Моль почтительно склонился перед королевой.
   - Сударыня, дайте же  ему  поцеловать  вашу  руку!  -  молвил  Генрих.  -
Господин де Ла Моль не просто наш слуга.
   Маргарита повиновалась.
   -  Да,  кстати!  Спрячьте  получше  лестницу,  -  сказал  Генрих.  -  Для
заговорщиков это драгоценный предмет  меблировки:  он  бывает  нужен,  когда
меньше всего этого ожидаешь. Идемте, господин де Ла Моль, идемте!

Глава 3

ПОСЛЫ

   На следующее утро все  население  Парижа  двинулось,  к  Сент-Антуанскому
предместью, через которое должны были въезжать в Париж польские послы.  Цепь
швейцарцев сдерживала толпу,  отряды  кавалерии  расчищали  путь  придворным
вельможам и дамам, ехавшим встречать послов.
   Вскоре около  Сент-Антуанского  аббатства  показался  отряд  всадников  в
красно-желтых одеждах, в меховых шапках и плащах и с широкими и кривыми, как
у турок, саблями.
   На флангах ехали офицеры.
   За этим  отрядом  двигался  другой  отряд,  одетый  с  истинно  восточной
роскошью. А вслед за ним ехали послы, и вот  эти-то  послы,  числом  четыре,
блистательно представляли собой сказочное рыцарское королевство XVI века.
   Одним из четырех послов был епископ Краковский.  Он  был  в  полувоенном,
полусвященническом одеянии, сверкавшем золотом и драгоценными камнями. Белый
конь с длинной, волнистой гривой, шедший величавым шагом, казалось, извергал
пламя из ноздрей, и никто не поверил бы,  что  это  благородное  животное  в
течение месяца делало по пятнадцать миль в день, да еще по дорогам,  которые
стали почти непроезжими из-за плохой погоды.
   Рядом с епископом ехал палатин <Палатин - наместник  польского  короля  в
какой-либо провинцпи.>  Ласко,  могущественный  вельможа,  столь  близкий  к
престолу, что и сам обладал королевским богатством и не меньшей гордостью.
   Вслед за двумя главными послами и за  сопровождавшими  их  двумя  другими
палатинами, столь же высокого  происхождения,  ехали  польские  вельможи  на
конях в роскошной шелковой сбруе, отделанной золотом и драгоценными камнями,
что вызывало шумное одобрение народа. В самом деле, польские  гости  затмили
французских всадников, которые тоже были разряжены в пух и  прах  и  которые
презрительно называли вновь прибывших варварами.
   Екатерина до последней минуты надеялась, что решимость Карла уступит  его
продолжавшейся физической слабости и что прием послов будет  снова  отложен.
Но  когда  назначенный  день  настал,  когда  она  увидела   бледного,   как
привидение. Карла, надевавшего великолепную королевскую мантию, она,  поняв,
что хотя бы для виду надо будет склониться перед этой железной волей,  стала
подумывать, что блистательное изгнание, на которое осужден Генрих Анжуйский,
будет для него самым надежным убежищем.
   Кроме нескольких слов, которые произнес Карл, когда он  раскрыл  глаза  и
увидал мать, выходившую из кабинета, он больше не разговаривал с  Екатериной
после той беседы, которая и вызвала припадок, едва не погубивший короля. Все
в Лувре знали, что они поссорились, но никто не знал, из-за  чего  произошла
ссора, и даже самые смелые дрожали от этой холодности  и  молчания,  подобно
тому, как птицы приходят в трепет от зловещей тишины, предшествующей грозе.
   Тем не менее в Лувре все было готово; правда, все выглядело  так,  словно
готовилось не празднество, а какая-то мрачная церемония. Каждый  повиновался
или с безучастным, или сумрачным видом. Было известно, что будто бы трепещет
сама Екатерина - и трепетали все.
   Для торжества привели в порядок приемный зал, а так как  собрания  такого
рода бывали, по обычаю, народными, то  королевской  страже  и  часовым  было
приказано впускать вслед за послами столько народу, сколько  могли  вместить
апартаменты и дворы.
   Париж представлял собой зрелище,  какое  представляет  собой  в  подобных
обстоятельствах всякий большой город; другими  словами,  это  была  сплошная
толкотня и любопытство. Однако внимательный наблюдатель  столичной  толпы  в
тот день заметил бы среди простодушно  глазеющих  почтенных  горожан  немало
закутанных в широкие плащи; они  обменивались  взглядами  и  жестами,  когда
находились на расстоянии друг от друга,  и  шепотом  обменивались  короткими
многозначительными фразами, когда подходили друг к другу. Впрочем, эти  люди
как будто очень интересовались торжественным  шествием,  они  шли  в  первых
рядах и словно получали приказания от почтенного старика с седой  бородой  и
седеющими  бровями,  но  с  такими  живыми  черными  глазами,  что  они  еще
подчеркивали его юношескую подвижность. В конце концов, своими ли силами или
с помощью товарищей, старику удалось одному из первых протиснуться в Лувр, а
благодаря любезности командира швейцарцев - достойного гугенота и не слишком
достойного католика, несмотря на его обращение, - стать за послами, как  раз
против Маргариты и Генриха Наваррского.
   Генрих, предупрежденный Ла Молем, что переодетый де Муи будет  на  приеме
послов, поглядывал во все стороны. Наконец глаза его встретились  с  глазами
старика и больше не отрывались от него:  одним-единственным  знаком  де  Муи
рассеял сомнения короля Наваррского. Де Муи  был  совершенно  неузнаваем,  и
даже Генрих усомнился, что этот старик с белой  бородой  и  тот  бесстрашный
вождь гугенотов, который несколько дней назад так яростно защищался, -  одно
и то же лицо.
   Генрих сказал на ухо Маргарите только одно слово,  и  королева  устремила
пристальный взор на де Муи, после чего ее красивые глаза пробежали по  всему
залу: она искала Ла Моля, но искала напрасно.
   Ла Моля не было.
   Начались речи. Первая речь была обращена к королю. От имени  сейма  Ласко
спрашивал его, согласен ли он, чтобы польская корона была предложена  принцу
французского королевского дома.
   Карл ответил согласием, коротко и  точно  охарактеризовал  своего  брата,
герцога  Анжуйского,  и  рассказал  польским  послам  о  его  необыкновенной
храбрости. Говорил он по-французски, а переводчик сейчас же переводил каждую
законченную его фразу. Пока  говорил  переводчик,  всякий  мог  видеть,  как
король прижимает ко  рту  платок  и  отнимает  от  губ  этот  самый  платок,
окрашенный кровью.
   Когда Карл закончил, Ласко обратился к  герцогу  Анжуйскому  с  латинской
речью, предлагая ему корону от имени польского народа.
   Герцог, тщетно пытаясь совладать с дрожавшим от волнения голосом, ответил
на том же языке, что он с благодарностью принимает оказанную ему честь. Пока
он говорил, Карл стоял, сжав губы и устремив на герцога взор, неподвижный  и
грозный, как взор орла.
   Когда кончил герцог Анжуйский, Ласко взял  с  красной  бархатной  подушки
корону Ягеллонов и, в то время как два польских магната надевали на  герцога
Анжуйского королевскую мантию, вручил корону Карлу.
   Карл сделал брату знак. Герцог Анжуйский преклонил перед  ним  колени,  и
Карл надел корону ему на голову, после чего оба короля поцеловались с  такой
ненавистью, какую не столь уж часто питали друг к другу два брата.
   В то же мгновение герольд провозгласил:
   -  Александр-Эдуард-Генрих  Французский,  герцог   Анжуйский,   коронован
королем Польским. Да здравствует король Польский!
   Все собравшиеся громко повторили:
   - Да здравствует король Польский!
   Затем  Ласко  обратился  к  Маргарите.  Речь  прекрасной  королевы   была
оставлена напоследок. Так как право  держать  речь  предоставлялось  ей  как
любезность, чтобы она могла блеснуть, как  выражались  тогда,  силой  своего
гения, то все с величайшим вниманием ждали ее ответной речи  на  латыни.  Мы
уже знаем, что она готовила ее сама.
   Речь Ласко была не столько политической, сколько хвалебной. Хотя  он  был
сарматом, но и он отдал дань восхищения прекрасной  королеве  Наваррской,  и
языком Овидия и стилем Ронсара ответил, что он и  его  спутники,  выехав  из
Варшавы глухою ночью, наверное, сбились бы с пути, если бы их,  как  некогда
волхвов <В Евангелии от Матфея (II, 1 - 12) рассказывается о том, как волхвы
(восточные мудрецы), увидевшие звез