О! Мне это безразлично, сударыня!  -  ответил  парфюмер,  -  ни  король
Наваррский, ни его сторонники теперь уже никому не страшны!
   Он повернулся к Маргарите спиной.
   -  Господин  де  Таванн!  Господин  де  Таванн!  -  закричала   Маргарита
проходившему Таванну. - Прошу вас, на одну секунду!
   Таванн остановился.
   - Где Генрих Наваррский? - спросила Маргарита.
   - Где? Думаю, что разгуливает в городе вместе с  герцогом  Алансонским  и
принцем Конде, - громко ответил Таванн и чуть внятно, так, чтобы его слышала
только Маргарита, добавил:
   - Ваше прекрасное величество! Если вам угодно видеть того, за чье место я
отдам жизнь, постучитесь в Оружейную палату короля.
   - Спасибо, спасибо, Таванн! Благодарю  вас,  я  сейчас  же  иду  туда!  -
ответила Маргарита, уловившая из слов Таванна только  это  важное  для  себя
указание.
   Маргарита побежала к королю.
   "После того, что я обещала ему, после того, как он обошелся со мной в  ту
ночь, когда неблагодарный Генрих де Гиз прятался у меня  в  кабинете,  я  не
могу допустить его гибели!" - шептала она.
   Она постучалась в двери королевских  покоев,  но  за  дверью  стояли  два
отряда дворцовой стражи.
   - К королю входа нет, - сказал подошедший быстрым шагом офицер.
   - А мне? - спросила Маргарита.
   - Приказ для всех.
   - Но я королева Наваррская! Я его сестра!
   - Приказ не допускает исключений; примите мои извинения.
   И офицер запер дверь.
   - Он погиб! - воскликнула Маргарита, встревоженная  зловещим  видом  всех
этих людей, или дышавших местью, или непреклонных.  -  Да,  да,  теперь  все
понятно... Из меня сделали  приманку...  Я  -  ловушка,  в  которую  поймали
гугенотов и теперь избивают... Ну нет! Я все-таки войду, хотя бы мне грозила
смерть!
   Маргарита, как сумасшедшая, мчалась по коридорам  и  галереям,  и  вдруг,
пробегая мимо одной дверки, услышала тихую, почти мрачную песнь  -  до  того
она была монотонна. Кто-то за дверью  дрожащим  голосом  пел  кальвинистский
псалом.
   - Ах, это милая Мадлон, кормилица моего брата  -  короля!  Это  она!..  -
воскликнула Маргарита и хлопнула себя по лбу, озаренная внезапно возникшей у
нее мыслью. - Господь, покровитель всех христиан, помоги мне!  И  Маргарита,
не теряя надежды, тихонько постучалась в дверку.

***

   Когда Генрих Наваррский, получив предупреждение от Маргариты и  поговорив
с Рене, все-таки вышел от королевы-матери, хотя  милая  собачка  Фебея,  как
добрый   гений,   старалась   удержать   его,   он    встретил    нескольких
дворян-католиков, которые, под тем предлогом, что хотят оказать  ему  почет,
проводили  Генриха  до  его  покоев,  где  его  поджидало  человек  двадцать
гугенотов и, коль уж скоро они собрались у молодого короля,  они  решили  не
покидать его, ибо за несколько часов до этой роковой ночи предчувствие  беды
ощущалось в Лувре. Они остались, и никто и не думал  их  тревожить.  Но  при
первом ударе колокола на Сен-Жермен-Л'Осеруа, похоронным звоном отдавшемся в
сердцах этих людей, вошел Таванн и в гробовой тишине  объявил  Генриху,  что
король Карл IX желает с ним поговорить.
   Никто не пытался оказать сопротивление, да  такая  мысль  даже  в  голову
никому не пришла. В галереях и коридорах  Лувра  полы  скрипели  под  ногами
солдат, которых внутри здания и во дворе собралось около двух тысяч.  Генрих
Наваррский, простившись с друзьями, которых  ему  не  суждено  было  увидеть
вновь,  пошел  за  Таванном  -  тот  проводил  его  до  маленькой   галереи,
прилегающей к королевским покоям,  и  оставил  его  одного,  безоружного,  с
тяжелым сердцем, изнемогавшим от страха.
   Король Наваррский провел так, минута за минутой, два  страшных  часа,  со
все возрастающим ужасом прислушиваясь к звукам набата и  грохоту  выстрелов,
видя в застекленное решетчатое оконце, как в зареве  пожара  или  при  свете
факелов мелькали убийцы и беглецы, но не понимая, что  значат  и  эти  вопли
отчаяния, и эти крики ярости: несмотря на то, что он хорошо знал  Карла  IX,
королеву-мать и герцога де Гиза, он все же и представить себе не мог,  какая
страшная драма разыгрывается в эти часы.
   Генрих не отличался храбростью, но  у  него  было  Другое,  более  ценное
качество - сила духа: он боялся опасности, но с улыбкой шел ей  навстречу  в
сражении - в открытом поле, при свете дня, на  глазах  у  всех,  под  резкую
гармонию труб и вибрирующую, глухую  барабанную  Дробь...  А  здесь  он  был
безоружен, одинок, взаперти, в полутьме, где еле-еле можно  было  разглядеть
врага, подкравшегося незаметно,  и  сталь,  готовую  разить.  Эти  два  часа
остались, пожалуй, самыми жестокими часами в его жизни.
   Когда Генрих уже начал понимать, что,  по  всей  вероятности,  происходит
заранее обдуманное избиение, вдруг, к великому его смятению, за  ним  пришел
какой-то капитан и повел его по коридору в покои короля. Едва они подошли  к
двери, как она отворилась,  пропустила  их  и  тотчас,  как  по  волшебству,
затворилась за ними; капитан ввел Генриха в Оружейную палату к Карлу IX.
   Король сидел в высоком кресле, положив руки  на  подлокотники  и  опустив
голову на грудь. При звуке шагов вновь прибывших Карл IX  поднял  голову,  и
Генрих заметил крупные капли пота, выступившие у него на лбу.
   - Добрый вечер, Анрио! -  резко  произнес  молодой  король.  -  Ла  Шатр,
оставьте нас!
   Капитан вышел.
   С минуту продолжалось мрачное молчание.
   Генрих тревожно оглядел комнату и убедился,  что  он  остался  наедине  с
королем.
   Вдруг Карл IX поднялся с кресла.
   - Черт подери, Анрио! Вы рады, что вы сейчас со мной? - резким  движением
головы откидывая белокурые волосы и вытирая лоб, спросил он.
   - Конечно, государь, - отвечал король Наваррский,  -  я  всегда  счастлив
быть с вашим величеством.
   - Лучше быть здесь, чем там, а? - заметил Карл IX, не столько отвечая  на
любезность зятя, сколько следуя течению своей мысли.
   - Государь, я не понимаю... - начал король Наваррский.
   - Взгляните - и поймете!
   Король подбежал, вернее -  подскочил  к  окну.  Подтащив  к  себе  своего
перепуганного зятя, он указал  ему  на  жуткие  силуэты  палачей  на  палубе
какой-то барки, где они  резали  или  топили  свои  жертвы,  которых  к  ним
приводили ежеминутно.
   - Скажите же, ради Бога,  что  происходит?  -  спросил  мертвенно-бледный
Генрих.
   - Меня избавляют от гугенотов, - ответил Карл IX. - Видите вон  там,  над
Бурбонским дворцом, дым и пламя? Это дым и пламя  пожара  в  доме  адмирала.
Видите труп, который добрые католики волокут  на  разодранном  матраце?  Это
труп зятя адмирала, труп вашего друга Телиньи.
   - Что это значит?! - воскликнул король Наваррский, тщетно ища у  себя  на
боку рукоятку кинжала и содрогаясь от стыда и гнева,  ибо  он  чувствовал  в
словах Карла издевательство и угрозу одновременно.
   - Это значит, что я не желаю, чтобы меня окружали  гугеноты!  -  закричал
Карл IX, внезапно придя в ярость и страшно побледнев. - Теперь вам  понятно,
Генрих? Разве я не король? Не властелин?
   - Но, ваше величество...
   - Мое величество избивает и уничтожает сейчас  всех  некатоликов!  Такова
моя воля! Вы не католик? -  крикнул  Карл  IX,  в  котором  гнев  все  время
нарастал, как некий чудовищный морской прилив.
   - Государь! Вспомните ваши слова: "Мне нет дела до  вероисповедания  тех,
кто верно мне служит!" - сказал Генрих.
   - Ха-ха-ха! - залился зловещим смехом Карл. -  Ты,  Анрио,  просишь  меня
вспомнить мои слова! Verba volant <Слова летучи  (лат.)>,  как  говорит  моя
сестричка Марго. Посмотри на тех,  -  продолжал  он,  показывая  пальцем  на
город, - разве они плохо служили мне? Разве не были храбры в  бою,  мудры  в
совете, неизменно преданы? Все  они  были  хорошими  подданными!  Но  они  -
гугеноты! А мне нужны только католики.
   Генрих молчал.
   - Пойми же меня, Анрио! - воскликнул Карл IX.
   - Я понял, государь...
   - И что же?
   - Государь, я не понимаю, почему король Наваррский  должен  поступить  не
так, как поступили столько дворян и столько  простых  людей.  Ведь  в  конце
концов все эти несчастные гибнут потому, что им предложили то самое, что вы,
ваше величество, предлагаете мне, а они это отвергли так же, как отвергаю я.
   Карл схватил молодого короля за руку и  остановил  на  нем  свой,  обычно
тусклый, взгляд, начинавший теперь светиться зверским огнем.
   - Ах, так ты воображаешь, что я брал на себя труд  предлагать  перейти  в
католичество тем, кого сейчас режут? - спросил Карл.
   - Государь, - сказал Генрих, высвобождая руку, - ведь вы  умрете  в  вере
своих отцов?
   - Да, черт подери! А ты?
   - Я тоже, государь, - ответил Генрих.
   Карл зарычал от бешенства и дрожащей  рукой  схватил  лежавшую  на  столе
аркебузу. Генрих прижался к стене,  пот  выступил  у  него  на  лбу,  как  в
смертной истоме, но, благодаря своему огромному самообладанию, внешне он был
спокоен и следил за всеми движениями страшного монарха, застыв на месте, как
птица, завороженная змеей.
   Карл IX взвел курок аркебузы и в слепой ярости топнул ногой.
   - Принимаешь мессу? - крикнул он, ослепляя  Генриха  сверканием  рокового
оружия.
   Генрих молчал.
   Карл потряс своды Лувра самым  ужасным  ругательством,  какое  когда-либо
произносилось человеком, и лицо его из бледного сделалось зеленоватым.
   - Смерть, месса  или  Бастилия!  -  прицеливаясь  в  короля  Наваррского,
крикнул он.
   - Государь! Неужели вы убьете меня, своего брата?  Генрих  Наваррский,  с
его несравненной силой духа, являвшейся одним из его самых  лучших  душевных
качеств, воздержался от прямого ответа на  вопрос  Карла  IX:  отрицательный
ответ, вне всякого сомнения, повлек бы за собой гибель.
   Как это бывает, тотчас же вслед за пароксизмом ярости  началась  реакция:
Карл IX не повторил вопроса, который он только что задал королю Наваррскому;
после минутного колебания, когда он только глухо  хрипел,  он  повернулся  к
открытому  окну  и  прицелился  в  человека,  бежавшего  по  набережной   на
противоположном берегу реки.
   - Должен же и я кого-нибудь убить! - крикнул Карл IX, бледный как смерть,
с налитыми кровью глазами.
   Он выстрелил и уложил бежавшего на месте.
   Генрих вскрикнул.
   Карл IX в страшном возбуждении  начал  безостановочно  перезаряжать  свою
аркебузу и стрелять, радостно вскрикивая при каждом удачном выстреле.
   "Я погиб, - подумал король Наваррский, - как только ему не в  кого  будет
стрелять, он убьет меня".
   Вдруг сзади раздался голос:
   - Ну как? Свершилось?
   Это была Екатерина Медичи, которая вошла неслышно,  под  гром  последнего
выстрела.
   - Нет, тысяча чертей! - заорал Карл IX, швыряя на пол  аркебузу.  -  Нет!
Упрямец не хочет!..
   Екатерина  не  ответила.  Она  медленно  перевела   взгляд   на   Генриха
Наваррского, стоявшего так же неподвижно,  как  одна  из  фигур  на  стенном
ковре, к которому он прислонился. Потом Екатерина снова посмотрела на Карла,
как будто спрашивая взглядом: "Тогда почему же он жив?".
   - Он жив... Он жив... - заговорил Карл IX, он прекрасно понял ее взгляд и
без колебаний ответил на него:
   - Он жив потому, что он мой родственник.
   Екатерина усмехнулась.
   Генрих заметил ее усмешку и понял, что ему надо бороться прежде  всего  с
Екатериной.
   - Сударыня, я отлично понимаю, что все это - дело ваших рук, а  не  моего
шурина Карла, - сказал он, - это вам пришла в голову мысль заманить  меня  в
ловушку; это вы задумали сделать из вашей дочери  приманку,  чтобы  погубить
нас всех, и это вы разлучили  меня  с  моей  женой,  чтобы  избавить  ее  от
неприятного зрелища и чтобы она не видела, как меня убьют у нее на глазах...
   - Да, но этого не будет! - раздался чей-то прерывистый и страстный голос,
который Генрих мгновенно узнал и который заставил  Карла  IX  вздрогнуть  от
неожиданности, а Екатерину от ярости.
   - Маргарита! - воскликнул Генрих.
   - Марго! - сказал Карл IX.
   - Дочь! - прошептала Екатерина.
   - Ваше величество, - обратилась Маргарита к Генриху,  -  вы  обвиняете  и
меня, и вы правы и не правы; правы, ибо я  действительно  оказалась  орудием
гибели всех вас; не правы, ибо я не знала, что  вас  ждет  гибель.  Сама  я,
сударь, жива только благодаря случайности или, быть может, забывчивости моей
матери. Но как только я узнала, что вам грозит опасность, я тотчас вспомнила
о моем долге. А долг жены - разделять судьбу мужа. Изгонят вас - я  пойду  в
изгнание; посадят в тюрьму - я пойду за вами; убьют - я приму смерть.
   Она протянула руку Генриху, и  он  сжал  ее  если  не  с  любовью,  то  с
благодарностью.
   - Бедняжка Марго! Ты лучше бы уговорила его  стать  католиком,  -  сказал
Карл IX.
   - Государь, поверьте мне, -  со  свойственным  ей  чувством  собственного
достоинства ответила Маргарита, - ради вас самих  не  требуйте  подлости  от
члена вашей королевской семьи.
   Екатерина многозначительно взглянула на Карла.
   - Брат! - воскликнула Маргарита, которая поняла страшную мимику Екатерины
так же хорошо, как и Карл IX. - Вспомните,  что  вы  сами  дали  мне  его  в
супруги!
   Карл IX, под действием повелительного взгляда матери, с одной стороны,  и
умоляюще глядевших  на  него  глаз  Маргариты,  с  другой,  некоторое  время
пребывал в нерешительности, но в конце концов Ормузд взял верх над  Ариманом
<Ормузд - в древнеперсидской мифологии - бог добра, Ариман - бог зла>.
   - Сударыня, - сказал он на ухо Екатерине, - Марго права: ведь Анрио - мой
зять.
   - Да, - ответила сыну, тоже на ухо. Екатерина, - Да... Ну, а если  бы  он
не был зятем?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

БОЯРЫШНИК НА КЛАДБИЩЕ НЕВИННО УБИЕННЫХ

   Вернувшись к себе, Маргарита тщетно пыталась разгадать,  что  сказала  на
ухо Карлу IX Екатерина Медичи и почему на этом сразу прекратился  чудовищный
спор о жизни и смерти короля Наваррского.
   Все утро Маргарита ухаживала за Ла Молем и отгадывала загадку, которую ум
ее не мог постигнуть.
   Король Наваррский остался  в  Лувре  пленником.  Преследование  гугенотов
достигло апогея.  За  ужасной  ночью  наступил  день  еще  более  чудовищных
избиений. Колокола не ударили в набат, а вызванивали "Те Deum" <"Тебе. Бога,
хвалим..." (лат.).>, но радостные звуки меди, раздававшиеся над  пожарами  и
убийствами, казались при свете солнца еще тоскливее, чем похоронный  звон  в
темноте предшествующей ночи. Кроме того, произошло небывалое событие: в  эту
ночь боярышник, обычно расцветающий весной, а в июне теряющий свой  душистый
наряд, расцвел снова, и католики, увидев в этом  чудо,  решили  сделать  его
всеобщим достоянием и, сделав Бога своим сообщником,  устроили  процессию  с
крестами и хоругвями к  Кладбищу  невинно  убиенных,  где  внезапно  расцвел
боярышник. Это как бы небесное благословение резни удвоило рвение убийц. И в
то время, когда каждая улица, каждая площадь, каждый перекресток, когда весь
город превращались в арену убийств, Лувр  уже  стал  братской  могилой  всех
протестантов, оказавшихся там в момент  сигнала;  в  живых  остались  только
король Наваррский, принц Конде и Ла Моль.
   За Ла Моля Маргарита была спокойна: раны его, как  она  и  сказала,  были
тяжелыми, но не смертельными, и теперь ее тревожило только одно: как  спасти
жизнь мужу, все еще остававшемуся под угрозой. Несомненно, первым овладевшим
ею чувством было естественное сострадание к человеку, которому,  как  сказал
сам Беарнец, она совсем недавно поклялась если и не в любви, то в дружбе. Но
вслед за этим в сердце ее проникло и другое чувство - не столь бескорыстное.
   Маргарита была честолюбива; Маргарита  была  почти  уверена,  что,  выйдя
замуж за  Генриха  Бурбона,  станет  королевой  Наваррской.  Хотя,  с  одной
стороны, король Французский, а с  другой  -  король  Испанский  отрывали  от
Наварры кусок за  куском  и  в  конце  концов  сократили  ее  территорию  до
половины, она могла при том условии, что Генрих Бурбон оправдает  надежды  и
выкажет мужество, которое он обнаруживал в тех  редких  случаях,  когда  ему
приходилось  обнажать  шпагу,  стать  настоящей  королевой,  приняв  в  свое
подданство французских гугенотов. Своим развитым и тонким умом Маргарита все
это предусмотрела и приняла в соображение.  Теряя  Генриха,  она  теряла  не
только мужа, но и трон.
   Она сидела, глубоко  задумавшись,  как  вдруг  кто-то  постучал  в  дверь
потайного хода; она вздрогнула: ведь  этим  ходом  пользовались  только  три
человека - король, королева-мать  и  герцог  Алансонский.  Она  заглянула  в
кабинет, знаками приказала Жийоне и Ла Молю затаиться и впустила посетителя.
   Посетителем оказался герцог Алансонский.
   Молодой человек не появлялся у нее со  вчерашнего  дня.  На  мгновение  у
Маргариты мелькнула мысль попросить его заступиться за  короля  Наваррского,
но другая, страшная мысль остановила  ее:  брак  был  заключен  против  воли
Франсуа; он терпеть не мог Генриха и сохранял  нейтралитет  по  отношению  к
нему только потому, что был уверен, что Генрих  и  его  жена  остались  друг
другу чужими. Следовательно, любой знак внимания Маргариты к своему  супругу
мог не отдалить, а приблизить к груди Генриха три угрожавших ему кинжала.
   Вот почему, увидев  брата,  Маргарита  испугалась  больше,  чем  если  бы
увидела Карла IX и даже королеву-мать. По внешнему виду юного принца  нельзя
было себе представить, что в городе и в Лувре происходит нечто чрезвычайное:
он был одет, как всегда, весьма изысканно.  От  его  одежды  и  белья  пахло
духами, чего не выносил Карл IX, но чем злоупотребляли его братья  -  герцог
Анжуйский  и  герцог  Алансонский.  Только  изощренный  глаз  Маргариты  мог
заметить, что, хотя герцог был  бледнее,  чем  обычно,  а  его  руки,  такие
красивые и холеные, словно это были женские руки, слегка дрожали,  душу  его
переполняла радость.
   Войдя, он, как всегда, подошел  к  сестре  поцеловать  ее,  но  Маргарита
наклонилась и подставила ему для поцелуя  лоб,  хотя  два  старших  брата  -
король и герцог Анжуйский - целовали ее в щеку.
   Герцог Алансонский  тяжело  вздохнул  и  прикоснулся  бледными  губами  к
подставленному для поцелуя лбу Маргариты.
   Он сел и начал рассказ о кровавых  событиях  этой  ночи:  о  медленной  и
мучительной смерти адмирала Колиньи и о мгновенном  конце  Телиньи,  убитого
пулей на месте. Он уселся поглубже в кресле и с наслаждением, с присущей ему
и двум его братьям любовью к кровавым зрелищам, принялся описывать  во  всех
подробностях кровавую ночь. Маргарита его не прерывала.
   Закончив рассказ, он умолк.
   - Ведь вы,  дорогой  брат,  зашли  ко  мне  не  только  для  того,  чтобы
рассказать все это, не так ли? - спросила Маргарита.
   Герцог Алансонский улыбнулся.
   - Вы хотите сказать мне что-то еще?
   - Нет, - отвечал герцог, - я жду.
   - Чего вы ждете?
   - Разве вы не говорили, моя милая и горячо любимая  Маргарита,  что  брак
ваш с королем Наваррским свершился против вашего желания?  -  начал  герцог,
подвигая свое кресло ближе к креслу сестры.
   - Конечно, говорила! Ведь я даже не была знакома с наследником беарнским,
когда мне предложили его в мужья.
   - Но и когда вы познакомились, вы уверяли меня, что не любите его, не так
ли?
   - Верно, я это говорила.
   - Разве вы не были убеждены, что этот брак будет для вас несчастьем?
   - Дорогой Франсуа, если брак не становится величайшим счастьем, он  почти
всегда становится величайшим несчастьем, - заметила Маргарита.
   - Вот потому, как я уже сказал вам, дорогая Маргарита, я и жду.
   - Но чего же вы ждете?
   - Жду, когда вы скажете, что рады.
   - Чему же мне радоваться?
   - Неожиданной возможности вернуть себе свободу.
   -  Свободу?  -  переспросила  Маргарита,   желавшая   заставить   герцога
высказаться до конца.
   - Ну да, свободу. Вас освободят от короля Наваррского.
   - Освободят? - снова переспросила Маргарита, пристально глядя на брата.
   Герцог Алансонский попытался выдержа