раниц - иными словами,  я
просто пожираю эту книгу.
   "Он принял яд двадцать пять раз,  -  подумал  Франсуа.  -  Мой  брат  уже
мертвец!".
   И тут он подумал, что, пожалуй, это перст Божий, а отнюдь не случайность.
   Франсуа дрожащей рукой вытер холодный пот, струившийся у него по лбу,  и,
исполняя приказание брата, принялся ждать окончания главы.

Глава 10

СОКОЛИНАЯ ОХОТА

   Карл продолжал читать. Побуждаемый жгучим интересом, он  пожирал  глазами
страницы, а каждая страница, как мы уже сказали, то ли от  того,  что  книга
долго лежала в  сырости,  то  ли  по  совсем  другим  причинам,  прилипла  к
следующей странице.
   Герцог Алансонский угрюмо смотрел на эту страшную драму, развязку которой
смутно предвидел он один.
   "Ох, что же это будет? - рассуждал он сам с  собой.  -  Как?  Я  уеду,  я
отправлюсь в изгнание, я побегу за воображаемым троном, а Генрих при  первом
известии о болезни Карла объявится в каком-нибудь укрепленном городе милях в
двадцати от столицы, будет стеречь добычу, которую нам  посылает  случай,  и
может одним махом очутиться в Париже, так  что  не  успеет  король  Польский
получить известие  о  смерти  брата,  как  произойдет  смена  династии.  Это
недопустимо!".
   Это были те самые мысли,  которые  пересилили  первое  невольное  чувство
ужаса, побуждавшее Франсуа остановить  Карла.  Это  был  тот  рок,  который,
казалось, неизменно охраняет Генриха и преследует Валуа  и  против  которого
Франсуа решил пойти еще раз.
   В  одно  мгновение  весь  план  его  действий  по  отношению  к   Генриху
Наваррскому изменился. Ведь оставленную книгу  прочел  Карл,  а  не  Генрих;
Генрих должен был уехать, но уехать обреченным. Однако если рок спас его еще
раз, необходимо было,  чтобы  Генрих  остался  здесь,  ибо  Генрих  -  узник
Венсенна или Бастилии - не так  страшен,  как  король  Наваррский  во  главе
тридцатитысячного войска.
   Итак, герцог Алансонский дал Карлу кончить главу; когда же король  поднял
голову, он сказал:
   - Брат мой! Я ждал, ибо так приказали мне вы, ваше величество, но ждал  с
величайшим сожалением, потому что должен был сказать  вам  одну  чрезвычайно
важную вещь.
   - Э! К черту! - ответил Карл, бледные щеки  которого  начали  мало-помалу
багроветь - то ли от чрезмерной страстности, с которой он читал,  то  ли  от
начавшего действовать яда. - К черту! Если ты пришел говорить со мной все  о
том же, ты уедешь так же, как уехал король Польский. Я освободился от  него,
освобожусь и от тебя, и больше об этом ни слова!
   - Но я, брат мой, хочу поговорить с вами не о своем отъезде, а об отъезде
другого человека, - объявил Франсуа. - Вы,  ваше  величество,  задели  самое
глубокое, самое деликатное мое чувство - мою любовь к  вам  как  брата,  мою
верность как подданного, и я стремлюсь доказать вам, что я-то не изменник.
   - Ну? Какой-нибудь новый слух? - произнес Карл, облокотившись  на  книгу,
положив ногу на ногу и глядя на Франсуа с  видом  человека,  вопреки  своему
обыкновению, запасающегося терпением. - Какое-нибудь обвинение, изобретенное
сегодня утром?
   - Нет, государь. Это дело вполне достоверное, это заговор, который только
моя смехотворная щепетильность не позволяла мне вам открыть.
   - Заговор? - переспросил Карл. - Посмотрим, какой там еще заговор!
   - Государь! - продолжал Франсуа. - Пока вы будете охотиться с соколами  у
реки и в долине Везине, король Наваррский поскачет в Сен-Жерменский лес, где
его будет ждать группа друзей, и убежит вместе с ними.
   - Так я и думал, - ответил Карл. -  Еще  одна  чудная  клевета  на  моего
бедного Анрио! Послушайте, вы когда-нибудь оставите его в покое?
   - Вашему величеству не придется долго ждать, чтобы убедиться,  -  клевета
или не клевета то, что я имел честь сказать вам.
   - Каким образом?
   - Таким, что наш зять сегодня вечером убежит. Карл встал с места.
   - Вот что, - сказал он, - в последний раз я соглашаюсь сделать  вид,  что
верю вашим вымыслам; но предупреждаю и тебя, и мать - это в последний раз.
   - Позвать ко мне короля Наваррского! - приказал он, возвысив голос.
   Один из стражников двинулся было, чтобы исполнить приказание, но  Франсуа
остановил его жестом.
   - Это плохой способ, брат мой, так вы ничего не узнаете. Генрих от  всего
отопрется, даст знать своим, те будут предупреждены и разбегутся, а мою мать
и меня обвинят не только в игре воображения, но и в клевете.
   - Чего же вы хотите в таком случае?
   - Чтобы вы, ваше величество, во имя  нашего  родства,  послушались  меня,
чтобы во имя моей преданности, в  которой  вы  убедитесь,  вы  не,  торопили
событий. Действуйте так, государь, чтобы  истинно  виновный  -  тот,  кто  в
течение двух лет изменял вашему величеству в мыслях, чтобы потом изменить на
деле,  -  был  наконец  признан   виновным   на   основании   неопровержимых
доказательств и наказан по заслугам.
   Карл ничего не ответил; он подошел к окну и отворил его: кровь  приливала
ему к мозгу.
   Затем он быстро обернулся.
   - Хорошо! Как поступили бы вы сами? - спросил он. - Говорите, Франсуа!
   - Государь! -  отвечал  герцог  Алансонский.  -  Я  приказал  бы  оцепить
Сен-Жерменский лес тремя отрядами легкой  кавалерии,  с  тем,  чтобы  они  в
условленное время, например в одиннадцать часов, двинулись  в  путь,  сгоняя
всех, кто окажется в лесу, к павильону Франциска Первого, который я, как  бы
случайно, назначил местом встречи Для обеда. Затем  я  сделал  бы  вид,  что
следую за своим соколом, а заметив, что  Генрих  удаляется,  поскакал  бы  к
месту сбора, где он был бы схвачен вместе со своими сообщниками.
   - Мысль хороша, - сказал король. - Пусть ко мне  позовут  командира  моей
охраны.
   Герцог Алансонский вынул из-за камзола серебряный  свисток,  висевший  на
золотой цепочке, и свистнул.
   Карл подошел к командиру и шепотом отдал ему распоряжения.
   В это время его большая борзая Актеон схватила какую-то добычу  и,  делая
бесконечные резвые скачки, начала таскать ее по комнате и  раздирать  своими
прекрасными зубами.
   Карл обернулся со страшным проклятием. Добычей, которую  схватил  Актеон,
оказалась драгоценная книга о соколиной охоте, коей,  как  мы  уже  сказали,
существовало лишь три экземпляра в мире.
   Наказание соответствовало преступлению.
   Карл схватил арапник, и свистящий ремень тройным кольцом  обвился  вокруг
животного. Актеон взвизгнул и залез под стол,  покрытый  огромным  ковром  и
служивший ему убежищем.
   Карл поднял книгу и с  радостью  увидел,  что  не  хватает  только  одной
страницы, да и на той был не текст, а гравюра.
   Он аккуратно поставил книгу на полку,  где  Актеон  не  мог  ее  достать.
Герцог Алансонский смотрел на него  с  беспокойством.  Ему  очень  хотелось,
чтобы книга, выполнившая свою страшную миссию, теперь ушла из рук Карла.
   Пробило шесть часов.
   Это был час, когда король должен  был  спуститься  во  двор,  запруженный
лошадьми  в  богатой  сбруе,  мужчинами  и  женщинами  в  богатых  костюмах.
Сокольничьи держали на руке соколов  в  клобучках;  у  нескольких  доезжачих
висели через плечо рога, на случай, если  королю  надоест  охота  с  ловчими
птицами и он захочет, как это не раз бывало, поохотиться на косулю или лань.
   Король спустился вниз, предварительно заперев дверь в  Оружейную  палату.
Герцог Алансонский, следивший за  каждым  его  движением  горящим  взглядом,
видел, как он положил ключ в карман.
   Спускаясь по лестнице, король остановился и приложил руку ко лбу.
   Ноги герцога Алансонского дрожали не меньше, чем ноги короля.
   - Мне кажется, будет гроза, - сказал герцог.
   - Гроза в январе? Вы с ума сошли!  -  сказал  Карл.  -  У  меня  кружится
голова, кожа у меня сухая. Нет, я просто устал, вот и все.
   И добавил вполголоса:
   - Они меня убьют своей ненавистью и своими заговорами.
   Но, как только король ступил  на  двор,  свежий  утренний  воздух,  крики
охотников, шумные приветствия ста человек, собравшихся на  охоту,  произвели
на Карла свое обычное действие.
   Он вздохнул свободно и радостно.
   Прежде всего он отыскал глазами Генриха. Генрих был рядом с Маргаритой.
   Эти превосходные супруги, казалось, не могли расстаться  -  до  того  они
любили друг друга.
   Заметив Карла, Генрих поднял лошадь на дыбы и, заставив  ее  сделать  три
курбета, очутился рядом с королем.
   - Ого, Анрио! - воскликнул Карл. - Можно  подумать,  что  вы  собираетесь
скакать за ланью! А ведь вам известно, что сегодня у нас охота с соколами.
   И, не дожидаясь ответа, крикнул:
   - Едем, господа, едем! Мы должны быть на месте охоты в девять часов!
   Король произнес эти слова, нахмурив брови и почти грозно.
   Екатерина смотрела  на  эту  сцену  из  луврского  окна.  За  приподнятой
занавеской виднелось ее бледное лицо  под  вуалью,  а  ее  фигура  в  черном
одеянии терялась в полумраке.
   По приказу Карла вся эта раззолоченная, разукрашенная, благоухавшая толпа
во главе с королем вытянулась в струнку, чтобы проехать в пропускные  ворота
Лувра, и выкатилась лавиной на дорогу в Сен-Жермен,  сопровождаемая  криками
народа, приветствовавшего молодого короля, а он, задумчивый  и  озабоченный,
ехал впереди всех на белоснежной лошади.
   - Что он сказал вам? - спросила Генриха Маргарита.
   - Поздравил меня с изящной лошадью.
   - И только?
   - Только.
   - Значит, ему стало что-то известно.
   - Боюсь, что да.
   - Будем осторожны!
   Лицо Генриха озарила  одна  из  его  лукавых  улыбок,  которые  были  ему
свойственны и которые словно хотели  сказать,  особливо  Маргарите:  "Будьте
спокойны, душенька моя".
   Едва весь кортеж выехал с Луврского двора, Екатерина опустила занавеску.
   Но кое-какие обстоятельства не укрылись от ее глаз: и бледность  Генриха,
и его нервные вздрагивания, и его разговоры вполголоса с Маргаритой.
   Но  бледность  Генриха  объяснялась  тем,   что   его   мужество   носило
сангвинический  характер,  его  кровь  во  всех  случаях,  когда  его  жизнь
ставилась на карту, не приливала к мозгу, как это обычно бывает, а  отливала
к сердцу.
   Нервные вздрагивания объяснялись тем, как встретил его  Карл,  а  встреча
была до такой степени непохожа на Карла, что это взволновало Генриха.
   Наконец, разговоры с Маргаритой объяснялись тем, что, как нам известно, в
области  политики  муж  и  жена  заключили  между  собой  оборонительный   и
наступательный союз.
   Но Екатерина истолковала все эти обстоятельства иначе.
   - Я думаю, - прошептала она со своей флорентийской улыбкой, - что на  сей
раз милейшему Генриху несдобровать!
   Чтобы убедиться в этом, она, выждав четверть часа, пока охота  выедет  из
Парижа, вышла из  своих  покоев,  прошла  по  коридору,  поднялась  винтовой
лестницей и своим запасным ключом открыла дверь в покои короля Наваррского.
   Однако  она  тщетно  разыскивала  книгу  по  всем  апартаментам.   Тщетно
осматривала горящими глазами столы, этажерки, полки  -  книги,  которую  она
искала, не было нигде.
   - Наверно, Алансон уже унес ее; это благоразумно, - подумала она и  почти
уверенная, что на этот раз план удался, спустилась к себе.
   А тем временем король ехал, по дороге в Сен-Жермен, куда и  прибыл  через
полтора часа быстрой езды; собравшиеся не стали подниматься к старому замку,
мрачно и величественно возвышавшемуся на вершине  холма  среди  разбросанных
вокруг него домов. Они проехали по деревянному мосту, против  дуба,  который
поныне зовется ду бом Сюлли <Максимилиан де Сюлли (1560 - 1641) - выдающийся
государственный деятель, министр, советник и друг Генриха IV.>. После  этого
был дан знак украшенным флагами лодкам, следовавшим за  охотой,  переправить
на тот берег короля и его  свиту  и,  таким  образом,  дать  им  возможность
продолжать свой путь.
   И  в  ту  же  минуту  веселая   молодежь,   возбужденная   разнообразными
впечатлениями, двинулась во главе  с  королем  по  чудесному  лугу,  который
спускается с лесистого Сен-Жерменского холма и который  внезапно  обрел  вид
огромного ковра, пестревшего многокрасочными фигурами и обшитого серебристой
бахромой пенившейся у берега реки.
   Впереди короля, ехавшего на белой лошади и державшего  на  кулаке  своего
любимого сокола, шли сокольничьи в зеленых безрукавках, в высоких сапогах и,
направляя голосом шестерых грифонов, обыскивали тростники, окаймлявшие реку.
   В это время прятавшееся за тучами солнце внезапно  выглянуло  из  темного
океана,  в  который  оно   погрузилось.   Солнечный   луч   озарил   золото,
драгоценности, горящие глаза и превратил все это в огненный поток.
   И, точно дождавшись наконец, когда великолепное солнце озарит ее  гибель,
из гущи тростников с жалобным протяжным криком поднялась цапля.
   - Гой-гой! - крикнул Карл, сняв клогбучок с  сокола  и  выпуская  его  на
беглянку.
   - Гой-гой! - крикнул хор голосов, подбадривая сокола.
   Сокол, на мгновение ослепленный светом, перевернулся  в  воздухе,  описал
круг на месте и, внезапно, заметив цаплю, быстро взмахивая крыльями, понесся
за нею.
   Но цапля,  птица  осторожная,  поднялась  больше,  чем  в  ста  шагах  от
сокольничьих, и за то время, пока король расклобучивал  сокола,  -  а  сокол
успел привыкнуть к свету, - сумела выиграть расстояние или, вернее, выиграть
высоту. Таким образом, когда ее враг заметил ее, она поднялась  уже  больше,
чем на пятьсот футов и, найдя в верхних слоях воздуха  течение,  необходимое
для ее могучих крыльев, устремилась ввысь.
   - Гой-гой! Железный клюв! - подбадривая сокола, кричал Карл. - Покажи ей,
какой ты породы! Гой-гой!
   Словно понимая подбадривающий клич, благородная птица  стрелой  понеслась
по диагонали к верхней точке вертикальной линии полета  цапли,  которая  шла
все выше и выше, словно хотела исчезнуть в эфире.
   - Ага! Трусиха! - крикнул Карл, как будто беглянка могла понять  его,  и,
пустив коня в галоп и держась направления  охоты,  поскакал  с  запрокинутой
головой, чтобы ни на одно мгновение не потерять из виду обеих птиц.  -  Ага,
трусиха, удираешь! Но мой Железный  клюв  покажет  тебе,  какой  он  породы!
Погоди! Погоди! Гой-гой! Железный клюв! Гой!
   В самом деле, борьба становилась интересной: обе птицы приближались  одна
к другой или, вернее, сокол приближался к цапле.
   Теперь все дело было в том, кто из них в этой первой атаке возьмет верх.
   У страха крылья оказались быстрее, чем у храбрости.
   Сокол, увлекаемый полетом, пронесся под грудью цапли вместо  того,  чтобы
взмыть над нею. Цапля воспользовалась своим положением и ударила  его  своим
длинным клювом.
   Сокол,   словно   получив   удар   кинжалом,   как   оглушенный,   трижды
перекувырнулся в воздухе, и одно  мгновение  можно  было  подумать,  что  он
пойдет вниз.  Но,  подобно  раненому  воину,  который  встает  с  земли  еще
страшнее, чем был, он издал пронзительный, грозный  крик  и  вновь  устремил
свой полет к цапле.
   Цапля воспользовалась своим преимуществом и, изменив направление  полета,
повернула к лесу, пытаясь на этот раз выиграть расстояние и уйти по  прямой,
а не уходить в высоту.
   Но сокол был птицей отличной породы и обладал глазомером кречета.
   Он повторил тот же маневр, налетев на цаплю по диагонали; цапля раза  три
отчаянно крикнула и, как и в первый раз, попыталась подняться вертикально.
   Через несколько минут этого благородного состязания обе птицы,  казалось,
вот-вот скроются за облаками. Цапля казалась не больше  жаворонка,  а  сокол
виднелся черной точкой и с каждым мгновением становился все незаметнее.
   Ни Карл, ни двор уже не скакали вслед за птицами.  Все  остановились,  не
спуская глаз с беглянки и ее преследователя.
   - Браво!  Браво,  Железный  клюв!  -  вдруг  крикнул  Карл.  -  Смотрите,
смотрите, господа: он взял верх! Гой-гой!
   - Честное слово, не вижу ни того, ни другого, - сказал Генрих.
   - Я тоже, - сказала Маргарита.
   - Но если ты их не видишь, Анрио, ты еще можешь  их  слышать,  во  всяком
случае - цаплю, - заметил Карл. - Слышишь? Слышишь? Она просит пощады.
   В самом деле, три жалобных крика,  которые  могло  уловить  только  очень
опытное ухо, донеслись с неба на землю.
   - Слушай! Слушай! - крикнул Карл. - Ты увидишь, что они начнут спускаться
куда быстрее, чем поднимались!
   В самом деле: когда король произносил эти слова, появились обе птицы.
   Это были две черные точки, но по разной величине этих  точек  можно  было
легко заметить, что сокол держит верх.
   - Смотрите! Смотрите! - крикнул Карл. - Железный клюв бьет ее!
   В самом деле, цапля, летевшая под хищной птицей, не пыталась  защищаться.
Она быстро шла вниз, все  время  подвергаясь  нападениям  сокола,  и  только
вскрикивала в ответ; вдруг она сложила крылья и камнем стала падать вниз, но
то же самое сделал и ее противник, а  когда  беглянка  захотела  возобновить
полет, последний  удар  клюва  распластал  ее;  кувыркаясь  в  воздухе,  она
продолжала падать, и в ту минуту, когда она коснулась земли,  сокол  пал  на
нее с победным криком, покрывшим предсмертный крик побежденной.
   - К соколу! К соколу!  -  крикнул  Карл  и  пустил  коня  галопом  в  том
направлении, куда спустились обе птицы.
   Но внезапно он осадил коня, вскрикнул, выпустил  поводья  и  одной  рукой
уцепился за гриву,  а  другой  схватился  за  живот,  словно  желая  вырвать
внутренности.
   На его крик примчались все придворные.
   - Ничего, ничего, - говорил Карл  с  воспаленным  лицом  и  с  блуждающим
взором, - мне показалось, будто мне по животу провели  раскаленным  железом.
Едем, едем, это пустяки!
   Карл снова пустил лошадь в галоп.
   Герцог Алансонский побледнел.
   - Что нового? - спросил Генрих Маргариту.
   - Ничего, - отвечала она.  -  Но  вы  заметили,  что  мой  брат  сделался
пунцовым?
   - Это, однако, ему не свойственно, - заметил Генрих.
   Придворные удивленно переглянулись и последовали за королем.
   Собравшиеся подъехали к тому  месту,  где  опустились  птицы;  сокол  уже
выклевывал у цапли мозг.
   Подъехав к ним, Карл спрыгнул с коня, чтобы поближе увидеть конец битвы.
   Но, ступив на  землю,  он  вынужден  был  держаться  за  седло,  -  земля
кружилась у него под ногами. Он чувствовал непреодолимое желание заснуть.
   - Брат! Брат! Что с вами? - воскликнула Маргарита.
   - У меня такое ощущение,  какое,  наверное,  было  у  Порции,  когда  она
проглотила горящие угли  <Порция  -  жена  Марка-Юлия  Брута,  возглавившего
заговор против Юлия Цезаря; после самоубийства мужа покончила с  собой,  сев
горячие угли (42 г, до н.э.).>, - ответил Карл, - я весь горю, мне  чудится,
что я дышу пламенем.
   Сказавши это. Карл дыхнул и был удивлен, что не увидел, как  из  его  губ
вырывается огонь.
   В это время сокола взяли,  снова  накрыли  клобучком,  и  все  столпились
вокруг Карла.
   - Ну что, что? Зачем вы меня  обступили?  Клянусь  телом  Христовым,  все
прошло! А если что и было, так просто мне напекло голову  и  опалило  глаза.
Едем, едем на охоту, господа! Вон  целая  стая  чирков!  Пускай  всех!  Черт
подери! Уж и потешимся!
   Тут  расклобучили  и  пустили  одновременно  шесть  соколов,  которые   и
устремились прямо на добычу, а вся охота во главе с королем вышла  на  берег
реки.
   - Ну? Что скажете, сударыня? - спросил Генрих Маргариту.
   - Скажу, что момент удобный, -  отвечала  Маргарита,  -  если  король  не
обернется, мы свободно доедем до леса.
   Генрих подозвал сокольничьего, который нес  цаплю;  раззолоченная  шумная
лавина катилась по откосу, а он остался там, где теперь соорудили террасу, и
делал вид, что разглядывает труп побежденной.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Глава 1

ПАВИЛЬОН ФРАНЦИСКА I

   Как прекрасна была королевская охота на птиц, когда короли были еще почти
полубогами и когда охота их была не простой забавой, а искусством!
   И все  же  нам  придется  расстаться  с  этим  королевским  спектаклем  и
проникнуть в ту часть леса, где  вскоре  к  нам  присоединятся  все