вы. Даже серые камни донжона, казалось,  были  пропитаны  мягким
небесным теплом, дикие цветы, занесенные  в  щели  стены  дуновением  ветра,
раскрывали свои венчики красного и желтого  бархата  под  поцелуями  легкого
дуновения воздуха. Но взгляд Генриха  не  останавливался  ни  на  зеленеющих
равнинах, ни на белых и золотых верхушках деревьев  взгляд  его  переносился
через пространство и, пылая честолюбием, останавливался на столице  Франции,
которой было предназначено со временем стать столицей мира.
   - Париж! - шептал король Наваррский. - Вот н  -  Париж,  Париж,  то  есть
радость, торжество, слава, власть и счастье!.. Париж, где находится Лувр,  и
Лувр, где находится трон.  Подумать  только,  что  отделяют  меня  от  столь
желанного Парижа всего лишь камни,  которые  подползли  к  моим  ногам  и  в
которых вместе со мной помещается и моя врагиня!
   Переведя взгляд с Парижа на Венсенн, он заметил слева от себя, в  долине,
осененной миндальными деревьями в цвету, мужчину, на кирасе которого  упорно
играл луч солнца, и эта пламеневшая точка летала в пространстве  при  каждом
движении этого мужчины.
   Мужчина  сидел  верхом  на  горячем  коне,  держа   в   поводу   другого,
по-видимому, такого же нетерпеливого.
   Король Наваррский остановил взгляд на всаднике и увидел, что  он  вытащил
шпагу из ножен, надел на ее острие носовой платок  и  стал  махать  платком,
словно подавая кому-то знак.
   В ту же минуту с холма напротив ему ответили таким  же  знаком,  а  затем
весь замок был словно опоясан порхающими платками.
   Это был де Myи со своими гугенотами: узнав,  что  король  при  смерти,  и
опасаясь каких-либо злоумышлении против Генриха, они  собрались,  готовые  и
защищать, и нападать.
   Генрих снова перевел взгляд на всадника, которого он заметил раньше,  чем
других, перегнулся через балюстраду, прикрыл глаза ладонью и, отразив  таким
образом ослепительные солнечные лучи, узнал молодого гугенота. - Де  Муи!  -
крикнул он, как будто де Муи мог его услышать.
   От радости, что окружен друзьями, Генрих снял шляпу и замахал шарфом.
   Все   белые   вымпелы   вновь    замелькали    с    особым    оживлением,
свидетельствовавшим о радости его друзей.
   - Увы! Они ждут меня, а я  не  могу  к  ним  присоединиться!..  -  сказал
Генрих. - Зачем я не сделал этого,  когда,  пожалуй,  еще  мог!..  А  теперь
слишком поздно.
   Он жестом выразил свое отчаяние,  на  что  де  Муи  ответил  ему  знаком,
который говорил: "Буду ждать".
   В это мгновение Генрих услыхал шаги, раздававшиеся на каменной  лестнице.
Он быстро отошел. Гугеноты поняли причину его отступления. Шпаги снова  ушли
в ножны, платки исчезли.
   Генрих увидел выходившую с лестницы на вышку женщину, прерывистое дыхание
которой свидетельствовало о быстром подъеме, и не без тайного ужаса, который
он всегда испытывал при виде ее, узнал Екатерину Медичи.
   Позади  нее  шли  два  стражника;  на  верхней  ступеньке  лестницы   они
остановились.
   - Ого! - прошептал Генрих. - Что-то новое и притом серьезное должно  было
случиться, если королева-мать сама поднялась ко мне  на  вышку  Венсеннского
донжона.
   Чтобы отдышаться, Екатерина села на каменную скамейку, стоявшую  у  самых
зубцов стены.
   Генрих подошел к ней с самой любезной улыбкой.
   - Милая матушка! Уж не ко мне ли вы пришли? - спросил он.
   - Да, - ответила Екатерина, - я хочу в последний  раз  доказать  вам  мое
расположение.  Наступила  решительная  минута:  король   умирает   и   хочет
поговорить с вами.
   - Со мной? - затрепетав от радости, переспросил Генрих.
   - Да, с вами. Я уверена, что ему сказали, будто вы не только сожалеете  о
наваррском  престоле,  но  простираете  свое  честолюбие  и  на  французский
престол.
   - Даже на французский? - произнес Генрих.
   - Это не так, я знаю, но король этому верит, и нет ни малейшего сомнения,
что разговор, который он намерен вести с  вами,  имеет  целью  устроить  вам
какую-то ловушку.
   - Мне?
   - Да. Перед смертью Карл желает знать, чего он может опасаться и чего  от
вас ожидать, и от вашего ответа на его предложения - обратите на это  особое
внимание - будут зависеть его последние приказания, то есть ваша  жизнь  или
ваша смерть.
   - Но что он может мне предложить?
   - Почем я знаю? Вероятно, что-нибудь невозможное.
   - А вы, матушка, не догадываетесь - что именно?
   - Нет, я могу только предполагать; например-... Екатерина остановилась.
   - Ну так что же?
   - Я предполагаю, что, так как он верит  наговорам  о  ваших  честолюбивых
замыслах, он  хочет  получить  доказательство  вашего  честолюбия  из  ваших
собственных уст. Представьте себе, что  вас  будут  искушать,  как,  бывало,
искушали преступников, чтобы вырвать у них признание без пытки;  представьте
себе, - продолжала  Екатерина,  пристально  глядя  на  Генриха,  -  что  вам
предложат управление государством, даже регентство.
   Невыразимая радость разлилась в угнетенном сердце Генриха,  но  он  понял
ход Екатерины, и его сильная и гибкая душа вся напряглась под этим натиском.
   - Мне? - переспросил  он.  -  Но  это  была  бы  слишком  грубая  ловушка
предлагать мне регентство,  когда  есть  вы,  когда  есть  мой  брат  герцог
Алансонский...
   Екатерина закусила губы, чтобы скрыть свое удовлетворение.
   - Значит, вы отказываетесь от регентства? - живо спросила она.
   "Король уже умер, - подумал Генрих, - и она устраивает мне ловушку".
   - Прежде всего я должен выслушать французского короля, - ответил он, - вы
же сами сказали, что все, о чем мы сейчас говорили, - только предположение.
   - Разумеется, - заметила Екатерина, - но это все же не мешает вам открыть
свои намерения.
   - Ах, Боже мой! - простодушно воскликнул Генрих. - Так как я ни на что не
притязаю, у меня нет никаких намерений!
   - Это не ответ, - возразила Екатерина и, чувствуя, что время  не  терпит,
дала волю своему гневу. - Так или иначе, отвечайте прямо!
   -  Я  не  могу  ответить  прямо  на   предположения,   ваше   величество:
определенное решение  -  вещь  настолько  трудная,  а  главное  -  настолько
серьезная, что надо подождать настоящих предложений.
   - Послушайте, - сказала Екатерина, - мы  не  можем  терять  время,  а  мы
теряем его в бесплодных пререканиях,  в  увертках.  Сыграем  игру  так,  как
подобает королю и королеве.  Если  вы  согласитесь  принять  регентство,  вы
погибли.
   "Король жив", - подумал Генрих.
   - Ваше величество! - ответил он твердо. - Жизнь людей,  жизнь  королей  в
руках Божиих! Бог вразумит меня. Пусть доложат его величеству, что  я  готов
предстать перед ним.
   - Подумайте хорошенько.
   - За те два года, что я был в опале, за тот месяц, что я был  узником,  у
меня было время все обдумать, и  я  обдумал,  -  с  многозначительным  видом
ответил Генрих. - Будьте добры, пройдите к королю первой  и  передайте  ему,
что я следую за вами. Эти два храбреца, - добавил Генрих, указывая  на  двух
солдат, - позаботятся, чтобы я не убежал. Кроме того, я  отнюдь  не  намерен
бежать.
   Слова Генриха прозвучали так твердо, что Екатерина прекрасно поняла:  все
ее попытки, в какую бы форму она их ни облекала, не достигнут  цели,  и  она
поспешила удалиться.
   Как только она скрылась из виду, Генрих подбежал  к  парапету  и  знаками
сказал де Муи "Подъезжайте поближе и будьте готовы ко всему".
   Де Муи было спешился, но тут он вскочил в седло и вместе с запасным конем
галопом подскакал и занял позицию на расстоянии двух мушкетных выстрелов  от
донжона.
   Генрих жестом поблагодарил его и спустился вниз.
   На первой площадке он встретил ожидавших его двух солдат.
   Двойной караул швейцарцев и легких конников  охранял  вход  в  крепостные
дворы: чтобы войти в замок или выйти из него, нужно было преодолеть  двойную
стену Протазанов.
   Там Екатерина дожидалась Генриха.
   Она знаком приказала двум  солдатам,  сопровождавшим  Генриха,  отойти  и
положила руку на его руку.
   - В этом дворе двое ворот, - сказала она, - вон у  тех  -  видите?  -  за
покоями короля вас ждут  Добрый  конь  и  свобода,  если  вы  откажетесь  от
регентства, а у тех, в которые вы  сейчас  прошли..,  если  вы  послушаетесь
голоса вашего честолюбия... Что вы сказали?
   - Я  хочу  сказать,  ваше  величество,  что  если  король  назначит  меня
регентом, то отдавать приказания солдатам буду я, а не  вы.  Я  говорю,  что
если я выйду из замка сегодня ночью,  все  эти  алебарды,  все  эти  мушкеты
склонятся передо мной.
   - Безумец! - в отчаянии прошептала Екатерина. -  Верь  мне:  не  играй  с
Екатериной в страшную игру на жизнь и на смерть.
   - А почему не играть? - спросил Генрих, пристально глядя на Екатерину.  -
Почему не играть с вами, как с любым другим, если до сих пор выигрывал я?
   - Что ж, поднимитесь к королю, раз  вы  ничему  не  верите  и  ничего  не
желаете слушать, - сказала Екатерина, одной рукой показывая на  лестницу,  а
другой играя одним из двух отравленных кинжальчиков, которые  она  носила  в
черных шагреневых ножнах, ставших историческими.
   - Проходите первой,  сударыня,  -  сказал  Генрих.  -  Пока  я  не  стану
регентом, честь идти впереди принадлежит вам.
   Екатерина, все намерения  которой  были  разгаданы,  больше  не  пыталась
бороться и пошла первой.

Глава 14

РЕГЕНТСТВО

   Король начинал терять терпение. Он велел позвать к себе де Нансе и только
приказал ему сходить за Генрихом, как Генрих появился на пороге.
   Увидав зятя, Карл радостно  вскрикнул,  а  Генрих  остановился  в  ужасе,
словно перед ним был труп.
   Два  врача,  стоявшие  по  обе  стороны  королевского  ложа,   удалились.
Священник, увещевавший несчастного государя  принять  христианскую  кончину,
тоже вышел из комнаты.
   Карла IX не любили, однако многие, стоявшие в  передних,  плакали.  Когда
умирает король, каким бы он ни был, всегда находятся  люди,  которые  с  его
смертью что-то теряют и опасаются, что это "что-то" они уже не  обретут  при
его преемнике.
   Эта  скорбь,  эти  рыдания,  слова  Екатерины,  мрачная  и  торжественная
обстановка последних минут королей, наконец, вид самого короля,  пораженного
болезнью, которая уже вполне определилась, но примера которой еще  не  знала
наука, - все это подействовало на юный, а следовательно, впечатлительный  ум
Генриха так страшно, что, вопреки своему решению не доставлять Карлу, в  его
состоянии, волнений, Генрих не мог, как мы заметили, подавить чувство ужаса,
и оно отразилось на, его, лице при виде умирающего, залитого кровью.
   Карл  грустно  улыбнулся:  от   умирающих   не   ускользают   впечатления
окружающих.
   - Подойди, Анрио, - протягивая зятю руку, произнес он с такой нежностью в
голосе, какой никогда еще не слышал у него Генрих. - Подойди ко мне,  я  так
страдал оттого, что не видел тебя! При жизни я сильно мучил тебя, мой  милый
друг, но верь мне: теперь я часто упрекаю себя за  это.  Часто  случалось  и
так,  что  я  помогал  тем,  кто  тебя  мучил,  но  король  не  властен  над
обстоятельствами. Кроме моей матери Екатерины,  кроме  моего  брата  герцога
Анжуйского, кроме моего брата герцога  Алансонского,  надо  мной  всю  жизнь
тяготело то, что прекращается для меня  только  теперь,  когда  я  близок  к
смерти, - государственные интересы.
   - Государь! - пролепетал Генрих. - Я помню только одно - любовь,  которую
я всегда питал к моему брату, и уважение, которое я  всегда  оказывал  моему
королю.
   - Да, да, ты прав, - сказал Карл, - я благодарен тебе, Анрио, за то,  что
ты так говоришь.  Ведь,  по  совести  сказать,  ты  много  претерпел  в  мое
царствование, не говоря уже о том, что в мое царствование умерла твоя  мать.
Но ты должен был видеть, что порой меня часто толкали на это другие.  Иногда
я не сдавался, иногда же уставал бороться и уступал. Но ты  прав:  не  будем
больше говорить о  прошлом,  сейчас  меня  торопит  настоящее,  меня  пугает
будущее.
   Несчастный король закрыл исхудавшими руками свое мертвенно-бледное лицо.
   Помолчав с минуту, он тряхнул головой, желая  отогнать  от  себя  мрачные
мысли, и оросил все вокруг себя кровавым дождем.
   - Надо спасать государство, - тихо продолжал он, наклоняясь к Генриху,  -
нельзя допустить, чтобы оно попало в руки фанатиков или женщин.
   Как мы сказали, Карл произнес эти  слова  тихо,  но  Генриху  показалось,
будто он услышал за нишей в изголовье кровати что-то похожее на  подавленный
крик ярости. Быть может, какое-то отверстие, проделанное в стене без  ведома
Карла, позволило Екатерине подслушивать эти предсмертные слова.
   - Женщин? - чтобы вызвать  Карла  на  объяснение,  -  переспросил  король
Наваррский.
   - Да, Генрих, - ответил Карл. - Моя мать хочет быть  регентшей,  пока  не
вернется из Польши мой брат. Но слушай, что я тебе скажу; он не вернется.
   - Как! Не вернется? - воскликнул Генрих, и сердце его глухо  забилось  от
радости.
   - Нет, не вернется, - подтвердил Карл, - его не выпустят подданные.
   - Но неужели вы думаете, брат мой, - спросил Генрих, - что  королева-мать
не написала ему заранее?
   - Конечно, написала, но Нансе перехватил  гонца  в  Шато-Тьери  и  привез
письмо мне. В этом письме она писала, что я при смерти. Но  я  тоже  написал
письмо в Варшаву, - а мое-то письмо дойдет, я в этом уверен,  -  и  за  моим
братом будут наблюдать. Таким образом, по всей вероятности, Генрих,  престол
окажется свободным.
   За альковом снова послышался какой-то звук, еще более явственный,  нежели
первый.
   "Она несомненно там, - подумал Генрих, - она подслушивает, она ждет!".
   Карл ничего не услышал.
   - Я умираю, а наследника-сына у меня нет, - продолжал он.
   Карл остановился; казалось, милая сердцу мысль озарила  его  лицо,  и  он
положил руку на плечо короля Наваррского.
   - Увы! -  продолжал  он.  -  Помнишь,  Анрио,  того  бледного  маленького
ребенка, которого однажды вечером я показал тебе, когда он спал  в  шелковой
колыбели, хранимый ангелом? Увы! Анрио, они его убьют!..
   Глаза Генриха наполнились слезами.
   - Государь! - воскликнул он. - Богом клянусь вам., что его жизнь  я  буду
охранять день и ночь! Приказывайте, мой король!
   - Спасибо! Спасибо, Анрио! - произнес  король,  изливая  душу,  что  было
совершенно не в его характере,  но  что  вызывалось  обстоятельствами.  -  Я
принимаю твое обещание. Не делай из него короля.., к счастью, он  рожден  не
для трона, он  рожден  счастливым  человеком.  Я  оставляю  ему  независимое
состояние, а от матери пусть он получит ее благородство - благородство души.
Может быть, для него будет лучше, если посвятить его служению церкви;  тогда
он внушит  меньше  опасений.  Ах!  Мне  кажется,  что  я  бы  умер  если  не
счастливым, то хоть по крайней мере спокойным, если бы сейчас  меня  утешали
ласки этого ребенка и милое лицо его матери.
   - Государь, но разве вы не можете послать за ними?
   - Эх, чудак! Да им не уйти отсюда живыми! Вот каково  положение  королей,
Анрио: они не могут ни жить, ни умереть, как хочется. Но после того, как  ты
дал мне слово, я чувствую себя спокойнее.
   Генрих задумался.
   - Да, мой король, я, конечно, дал вам слово, но смогу ли я сдержать его?
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Разве я сам не в опале, разве я сам не в опасности так  же,  как  он?..
Больше, чем он: ведь он ребенок, а я мужчина.
   - Ты ошибаешься, - ответил Карл, - С  моей  смертью  ты  будешь  силен  и
могуществен, а силу и могущество даст тебе вот это.
   С этими словами умирающий вынул из-под подушки грамоту.
   - Возьми, - сказал он.
   Генрих пробежал глазами бумагу, скрепленную королевской печатью.
   - Государь! Вы назначаете меня регентом? - побледнев от радости, - сказал
Генрих.
   - Да, я назначаю тебя регентом до возвращения герцога Анжуйского,  а  так
как, по всей вероятности, герцог Анжуйский никогда не вернется, то этот лист
дает тебе не регентство, а трон.
   - Трон! Мне? - прошептал Генрих.
   - Да, тебе, - ответил Карл, - тебе, единственно достойному, а  главное  -
единственно способному справиться с этими распущенными придворными и с этими
развратными девками, которые живут чужими слезами и чужой кровью.  Мой  брат
герцог Алансонский - предатель,  он  будет  предавать  всех;  оставь  его  в
крепости, куда я засадил его. Моя мать захочет умертвить тебя - отправь ее в
изгнание. Через три-четыре месяца, а может быть, и через год мой брат герцог
Анжуйский покинет Варшаву и явится оспаривать у тебя власть - ответь Генриху
папским бреве <Бреве - папское послание по какому-либо частному поводу.>.  Я
вел переговоры об этом через моего  посланника,  герцога  Неверского,  и  ты
немедленно получишь это бреве.
   - О мой король!
   - Берегись только одного, Генрих,  -  гражданской  войны.  Но,  оставаясь
католиком,  ты  ее  избежишь,  потому  что  гугенотская  партия  может  быть
сплоченной только при условии, если ты станешь во главе ее, а принц Конде не
в силах бороться с тобой. Франция - страна равнинная, Генрих, следовательно,
страна католическая. Французский король должен быть королем католиков, а  не
королем гугенотов, ибо французский король должен быть  королем  большинства.
Говорят, что меня мучит совесть за Варфоломеевскую ночь. Сомнения  -  да!  А
совесть - нет. Говорят, что у меня из всех пор выходит  кровь  гугенотов.  Я
знаю, что из меня выходит: мышьяк, а не кровь!
   - Государь, что вы говорите?
   - Ничего. Если моя смерть требует  отмщения,  Анрио,  пусть  воздаст  это
отмщение Бог. Давай говорить только о том, что будет после  моей  смерти.  Я
оставляю тебе в наследство хороший парламент, испытанное войско. Опирайся на
парламент и на войско в  борьбе  с  единственными  твоими  врагами:  с  моей
матерью и с герцогом Алансонским. В эту минуту раздались в вестибюле  глухое
бряцание оружия и военные команды.
   - Это моя смерть, - прошептал Генрих.
   - Ты боишься, ты колеблешься? - с тревогой спросил Карл.
   - Я? Нет, государь, - ответил Генрих, - я не  боюсь  и  не  колеблюсь.  Я
согласен.
   Карл пожал ему руку. В это время  к  нему  подошла  кормилица  с  питьем,
которое она готовила в соседней комнате, не обращая внимания на  то,  что  в
трех шагах от нее решалась судьба Франции.
   - Добрая кормилица! - сказал Карл. -  Позови  мою  мать  и  скажи,  чтобы
привели сюда герцога Алансонского.

Глава 15

КОРОЛЬ УМЕР -ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ!

   Спустя несколько минут вошли Екатерина и герцог Алансонский, дрожавшие от
страха и  бледные  от  ярости.  Генрих  угадал:  Екатерина  знала  все  и  в
нескольких  словах  рассказала  Франсуа.  Они  сделали  несколько  шагов   и
остановились в ожидании.
   Генрих стоял в изголовье постели Карла.
   Король объявил им свою волю.
   - Ваше величество! - обратился он к матери. - Если бы  у  меня  был  сын,
регентшей стали бы вы;  если  бы  не  было  вас,  регентом  стал  бы  король
Польский; если бы, наконец, не было короля Польского, регентом стал  бы  мой
брат Франсуа Но сына у меня нет, и после меня трон принадлежит моему  брату,
герцогу Анжуйскому, но он отсутствует. Рано или поздно он явится и потребует
этот трон, но я не хочу, чтобы он нашел на своем  месте  человека,  который,
опираясь на почти равные права,  станет  защищать  эти  права  и  тем  самым
развяжет в королевстве войну между претендентами. Вот почему я  не  назначаю
регентшей вас - ибо вам пришлось бы выбирать между двумя  сыновьями,  а  это
было бы тягостно для материнского сердца. Вот почему я не  остановил  своего
выбора и на моем брате Франсуа - мой брат Франсуа мог  бы  сказать  старшему
брату: "У вас есть свой престол, зачем же вы его бросили?"  Нет!  Я  выбирал
такого регента, который может принять корону только на  хранение  и  который
будет держать ее под своей рукой, а не надевать на  голову.  Этот  регент  -
король Наваррский. Приветствуйте его, ваше  величество!  Приветствуйте  его,
брат мой!
   Подтверждая свою последнюю волю. Карл сделал Генрих