иными   словами,   властительницей    действительно
существующего королевства?
   - Увы, государыня, я люблю  вас  достаточно  сильно,  чтобы  каждое  ваше
желание стало моим, хотя бы оно составило несчастье всей моей жизни!
   - Хорошо! Хотите помочь осуществить мое желание  и  обрести  еще  большее
счастье?
   - Тогда я потеряю вас! - воскликнул Ла Моль, закрывая лицо руками.
   - Вовсе нет! Напротив: из первого моего  слуги  вы  станете  моим  первым
подданным. Вот и все.
   - Здесь не место выгодам.., не место честолюбию! Не  унижайте  сами  того
чувства, какое  я  питаю  к  вам,  государыня...  Только  преданность,  одна
преданность - и больше ничего!
   - Благородная душа! -  сказала  Маргарита.  -  Хорошо!  Я  принимаю  твою
преданность и сумею отплатить за нее.
   Она протянула обе руки Ла Молю - тот покрыл их поцелуями.
   - Так как же? - спросила Маргарита.
   - Сейчас отвечу, - сказал Ла Моль. - Да, Маргарита,  я  начинаю  понимать
тот смутный для меня проект, о котором шла речь среди нас, гугенотов, еще до
дня святого Варфоломея; ради его осуществления и меня в числе многих,  более
достойных,  отправили  в  Париж.  Вы  хотите  создать  настоящее  Наваррское
королевство вместо мнимого; к этому вас побуждает король Генрих.  Де  Муи  в
заговоре с вами, так ведь? Но при чем тут герцог Алансонский? Где  для  него
трон? Я его не вижу. Неужели герцог Алансонский столь преданный вам.., друг,
что помогает вам, ничего не требуя в награду за  опасность,  какой  он  себя
подвергает?
   -  Друг  мой,  герцог  участвует  в  заговоре  ради  самого  себя.  Пусть
заблуждается: он будет отвечать своею жизнью за нашу жизнь.
   - Но я состою при нем, разве я могу предать его?
   - Предать? А где же тут предательство? Что он вам доверил? Не он  ли  вас
предал, когда отдал де  Муи  ваш  плащ  и  шляпу,  чтобы  тот  мог  свободно
проходить к нему? Вы говорите: "Я состою при нем"! Но при  мне  вы  состояли
раньше, чем при нем, мой милый друг! И разве он доказал вам свою  дружбу,  а
не я - свою любовь?
   Ла Моль вскочил, бледный, как будто пораженный громом.
   - О-о! Коконнас предсказывал мне это, - прошептал он. - Интрига  обвивает
меня своими кольцами.., и задушит!
   - Так как же? - спросила Маргарита.
   - Вот мой ответ, - сказал Ла Моль. - Там, на другом  конце  Франции,  где
ваше имя прославлено, где всеобщая молва о вашей красоте  дошла  до  меня  и
пробудила в моем сердце смутное желание неизвестного, - там говорят, что  вы
любили не один раз и что каждый раз ваша любовь оказывалась роковой для тех,
кого вы любили, - их уносила смерть, словно ревнуя к вам.
   - Ла Моль!..
   - Не перебивайте, дорогая Маргарита, жемчужина моя!  Говорят  еще,  будто
сердца верных вам друзей вы храните в золотых ларчиках <Она  носила  широкие
фижмы со множеством карманчиков, в каждом из  коих  помещалась  коробочка  с
сердцем  одного  из  ее   возлюбленных:   после   смерти   она   приказывала
забальзамировать их сердца. Эти фижмы Маргарита каждый вечер вешала на  крюк
за спинкой кровати и запирала на замок. (Тальман де Рео. "История  Маргариты
Валуа"). (Прим,  автора).>  ,  иногда  благоговейно  смотрите  на  печальные
останки и с грустью вспоминаете о тех, кто  вас  любил.  Вы  вздыхаете,  моя
дорогая королева, глаза ваши туманятся, значит, это правда. Так пусть я буду
самым любимым, самым счастливым из ваших  возлюбленных.  Всем  остальным  вы
пронзили только сердце, и вы храните их сердца; у меня вы берете больше - вы
кладете мою голову на плаху... Поклянитесь же,  Маргарита,  поклянитесь  мне
жизнью  здесь  же,  что  если  я  умру  за  вас,  как  говорит  мне  мрачное
предчувствие, и палач отрубит мне голову, вы сохраните ее и иногда коснетесь
ее губами. Поклянитесь, Маргарита, и  за  обещание  такой  награды  от  моей
королевы я буду нем, стану, если потребуется, изменником и  подлецом,  иными
словами, буду предан вам беззаветно, как  подобает  вашему  возлюбленному  и
сообщнику.
   - О, какая скорбная, безумная мечта, мой дорогой! - сказала Маргарита.  -
Какая роковая мысль, мой любимый !
   - Клянитесь же...
   - Вы хотите, чтобы я поклялась?
   - Да, вот на этом серебряном ларчике с крестом на крышке. Клянитесь!
   - Хорошо!  -  сказала  Маргарита.  -  Если,  не  дай  Бог,  твои  мрачные
предчувствия осуществятся, любимый мой, клянусь тебе этим крестом, что, пока
я жива, ты, живой или мертвый, будешь со мной;  если  я  не  спасу  тебя  от
гибели, которая тебя настигнет из-за меня, - да, я знаю, только из-за  меня,
- я дам твоей бедной душе это утешение,  которого  ты  требуешь  и  которого
заслуживаешь.
   - Еще одно, Маргарита. Теперь я могу спокойно умереть, но  я  могу  и  не
погибнуть -  ведь  наше  дело  может  увенчаться  успехом,  и  тогда  король
Наваррский станет королем, а вы -  королевой.  Тогда  король  увезет  вас  с
собой, и ваш  договор  о  раздельной  супружеской  жизни  нарушится,  а  это
повлечет за собой нарушение нашего договора. Слушайте  же,  моя  милая,  моя
горячо любимая Маргарита: одно ваше слово  успокоило  меня  на  случай  моей
смерти, а теперь успокойте меня на случай, если я останусь жив.
   - О нет, не бойся, я твоя душой и телом! - воскликнула  Маргарита,  снова
протягивая руку к ларчику и кладя ее на крест. - Если отсюда уеду я, со мной
уедешь и ты; если король откажется взять тебя с собой, я с ним не поеду.
   - Но вы не решитесь ему противиться!
   - Мой любимый Гиацинт <Игра слов: Гиацинт - одно из имен Ла  Моля  и  имя
греческого царевича, любимца Аполлона, юноши,  отличавшегося  необыкновенной
красотой. Когда он погиб, из его крови Аполлон создал цветок Гиацинт  (греч,
миф).>, ты не знаешь Генриха! Генрих сейчас думает только о  троне,  а  ради
этого он готов пожертвовать всем, чем обладает, и уж  подавно  тем,  чем  не
обладает. Прощай!
   - Вы меня гоните? - с улыбкой спросил Ла Моль.
   - Час поздний, - ответила Маргарита.
   - Да, но куда же мне идти? У меня в комнате де Муи и герцог Алансонский!
   - Ах да, верно, - с обаятельной улыбкой сказала Маргарита.  -  Да  и  мне
надо еще многое рассказать вам о заговоре.
   С этой ночи Ла Моль стал уже не просто  фаворитом  королевы:  он  получил
право высоко нести голову, которой было уготовано, и живой и мертвой,  такое
сладостное будущее.
   Но временами голова клонилась долу, лицо  бледнело,  и  горькое  раздумье
прокладывало борозду между бровями молодого  человека,  некогда  веселого  -
теперь счастливого!

Глава 9

ДЕСНИЦА ГОСПОДНЯ

   Расставаясь с госпожой де Сов, Генрих сказал ей:
   - Шарлотта, ложитесь в постель, притворитесь тяжелобольной  и  завтра  ни
под каким видом никого не принимайте.
   Шарлотта послушалась, не спрашивая даже и себя о том, почему  король  дал
ей такой совет. Она уже привыкла к его эксцентрическим выходкам, как сказали
бы в наше время, или к его чудачествам, как говорили в старину.
   Кроме того, она хорошо знала, что в глубине души Генрих хранил  тайны,  о
которых не говорил ни с кем, а в уме таил такие планы, что боялся, как бы не
выдать их во сне, и она послушно исполняла все его желания, будучи  уверена,
что даже в самых странных его поступках есть своя цель.
   В тот же вечер она пожаловалась Дариоле, что у нее тяжелая голова и  резь
в глазах. Эти симптомы подсказал ей Генрих.
   На следующее утро она сделала вид, что хочет встать с постели,  но,  едва
коснувшись ногой пола, пожаловалась на общую слабость и опять легла.
   Нездоровье госпожи де Сов, о котором Генрих уже успел рассказать  герцогу
Алансонскому,  было  первой  новостью,  которую  узнала   Екатерина,   когда
совершенно спокойно спросила, почему при ее вставании отсутствует госпожа де
Сов.
   - Она больна, - ответила герцогиня Лотарингская.
   - Больна? - переспросила Екатерина,  ни  одним  мускулом  лица  не  выдав
интереса, какой возбудил в ней этот ответ. - Усталость от безделья!
   - Нет, государыня, - возразила герцогиня. - Она жалуется на страшную боль
в голове и такую слабость, что не в состоянии ходить.
   Екатерина  ничего  не  ответила,  но,  вероятно,  чтобы  скрыть  радость,
повернулась лицом к окну; увидав Генриха, проходившего по двору после своего
разговора с де Муи, она встала с постели,  чтобы  лучше  разглядеть  его,  и
почувствовала угрызения совести, которая невидимо, но непрестанно  бурлит  в
глубине души даже у людей, закоренелых в преступлениях.
   - Не кажется ли вам, что сын мой Генрих сегодня бледен?  -  спросила  она
командира своей охраны.
   Ничего подобного не было; Генрих был очень тревожен духом, но  совершенно
здоров телом.
   Мало-помалу все, обыкновенно  присутствовавшие  при  вставании  королевы,
удалились; задержались  только  три-четыре  человека  -  самых  близких,  но
Екатерина нетерпеливо выпроводила их, сказав, что хочет побыть одна.
   Когда удалился последний из придворных, Екатерина заперла дверь,  подошла
к потайному шкафу, скрытому за  панно  в  деревянной  резной  обшивке  стен,
отодвинула раздвижную дверь и вынула из шкафа книгу, бывшую, судя по измятым
страницам, в частом употреблении.
   Она положила книгу на стол, раскрыла ее закладкой, облокотилась о стол  и
подперла голову рукой.
   - Именно то самое, - шептала она, читая, - головная боль, общая слабость,
резь в глазах, воспаление  неба.  Кроме  головной  боли  и  общей  слабости,
упоминаются и другие симптомы, но они не заставят себя ждать.
   "Затем воспаление переходит на горло, - продолжала  читать  Екатерина,  -
оттуда - на живот, сжимает сердце как будто  огненным  кольцом  и,  наконец,
молниеносно поражает мозг".
   Она перечитала это про себя и уже вполголоса заговорила:
   - Шесть  часов  на  лихорадку,  двенадцать  часов  на  общее  воспаление,
двенадцать часов на гангрену, шесть на агонию - всего тридцать часов. Теперь
предположим, что всасывание пройдет медленнее, чем  растворение  в  желудке,
тогда вместо тридцати часов понадобится сорок, допустим даже  сорок  восемь;
да, сорока восьми часов будет достаточно. Но почему же Генрих-то не  слег?..
Во-первых, потому, что  он  мужчина,  во-вторых,  потому,  что  он  крепкого
сложения, а быть может, и оттого, что после поцелуев он пил, а  потом  вытер
губы.
   Екатерина с нетерпением ждала обеденного часа: Генрих ежедневно обедал за
королевским столом. Он пришел, пожаловался на головную боль, ничего не ел  и
ушел сразу после обеда, сказав, что  не  спал  почти  всю  ночь  и  что  ему
совершенно необходимо выспаться.
   Екатерина прислушалась к неровным удаляющимся  шагам  Генриха  и  послала
проследить за ним. Ей доложили, что король Наваррский пошел к г-же де Сов.
   "Сегодня вечером, - подумала Екатерина, - Генрих вместе с нею  наконец-то
будет отравлен смертельно; раньше этому, видимо, помешал какой-то несчастный
случай".
   Генрих действительно отправился к г-же де Сов, но он только хотел сказать
ей, чтобы она продолжала играть роль больной.
   На следующий день Генрих все утро не выходил из своей комнаты и не пришел
обедать к королю. Поговаривали, что г-же де Сов становится все хуже и  хуже,
а слух о болезни Генриха, пущенный самой  Екатериной,  распространялся,  как
некое предчувствие, причину возникновения которого никто объяснить не может,
но которое носится в воздухе.
   Екатерина  ликовала:  накануне  утром  она  послала   Амбруаза   Паре   в
Сен-Жермен, чтобы он лечил там ее любимого слугу.
   Ей было необходимо, чтобы к г-же де Сов и Генриху позвали  преданного  ей
врача, который скажет то,  что  прикажет  она.  А  если  бы,  сверх  всякого
ожидания, в эту историю вмешался другой врач  и  весть  о  новом  отравлении
ужаснула весь двор, где подобного рода известия давно уже возникали нередко,
Екатерина  рассчитывала  воспользоваться  слухами  о  ревности  Маргариты  к
предмету любовной страсти ее супруга. Читатель  помнит,  что  Екатерина  при
всяком удобном случае без конца говорила об этой ревности и между прочим  во
время  прогулки  к  расцветшему  боярышнику  сказала  дочери  в  присутствии
придворных:
   - А я и не знала, что вы так ревнивы, Маргарита! И теперь, заранее придав
лицу соответствующее выражение, она ждала, что  с  минуты  на  минуту  дверь
отворится и вбежит какой-нибудь бледный, перепуганный служитель с криком:
   -  Ваше  величество,  король  Наваррский  умирает,  а  госпожа   де   Сов
скончалась!
   Пробило четыре часа дня. Екатерина заканчивала полдник в птичьей вольере,
где раздавала крошки бисквита редким птичкам, которых кормила из  рук.  Хотя
ее лицо было, как всегда, спокойно, даже мрачно, сердце ее при малейшем шуме
начинало учащенно биться.
   Вдруг дверь распахнулась.
   - Государыня! Король Наваррский... - начал командир охраны.
   - Болен? - поспешно перебила Екатерина.
   - Слава Богу, нет, сударыня! Его величество чувствует себя превосходно.
   - Тогда что же вы хотите сказать?
   - Король Наваррский здесь.
   - Что ему угодно?
   - Он принес вашему величеству маленькую обезьянку очень редкой породы.
   В эту самую минуту вошел Генрих, держа в руке корзинку и лаская  лежавшую
в ней уистити.
   Он  улыбался  с  таким  видом,  словно  его  ничто  не  занимает,   кроме
прелестного маленького существа, которое он принес, но хотя и казалось,  что
он занят только обезьянкой,  он  сохранил  способность  оценивать  положение
вещей  с  первого  взгляда,  которого  ему   было   достаточно   в   грудных
обстоятельствах. Екатерина сильно побледнела и становилась тем бледнее,  чем
яснее видела здоровый румянец на щеках подходившего к ней молодого человека.
   Королеву-мать  оглушил  этот  удар.  Она  машинально   приняла   подарок,
смутилась и сказала Генриху, что он прекрасно выглядит.
   - С особым удовольствием вижу вас в добром здравии, сын мой, -  прибавила
она. - Я слышала, что вы за болели, и, если память мне не изменяет, вы и при
мне жаловались на нездоровье. Но теперь-то я понимаю, -  силясь  улыбнуться,
сказала она, - это был предлог, чтобы уйти.
   - Нет, сударыня, я в самом деле был болен, - отвечал  Генрих,  -  но  мне
помогло одно лекарство, излюбленное у нас в горах, о  котором  говорила  мне
матушка.
   - А-а! Так вы дадите  мне  его  рецепт,  Генрих?  -  спросила  Екатерина,
улыбаясь уже искренне, но с иронией, которую не могла скрыть.
   "Он принял какое-то противоядие, -  подумала  она.  -  что  ж,  придумаем
что-нибудь другое, а впрочем, не  стоит:  он  увидел,  что  госпожа  де  Сов
заболела,  и  насторожился.  Честное  слово,  можно  подумать,  что  десница
Господня простерлась над этим человеком!".
   Екатерина с нетерпением ждала ночи; г-жа де Сов не появлялась.  Во  время
игры в карты королева-мать снова осведомилась о ее здоровье; ей сказали, что
г-же де Сов все хуже и хуже.
   Весь вечер Екатерина нервничала, и окружающие в тревоге спрашивали  себя,
что же она задумала, если ее лицо, обыкновенно неподвижное, сейчас  выражает
такое волнение.
   Все разошлись. Екатерина приказала своим женщинам раздеть ее и уложить  в
постель, но как только весь Лувр улегся спать, она  встала,  надела  длинный
черный халат, взяла лампу, выбрала из связки ключей ключ от  двери  г-жи  де
Сов и поднялась к своей придворной даме.
   Предвидел ли Генрих этот визит, занимался ли чем-то  у  себя  или  где-то
прятался? Как бы то ни было, молодая женщина была одна.
   Екатерина осторожно отворила дверь, миновала переднюю, вошла в  гостиную,
поставила лампу на столик, потому что около больной горел ночник, и,  словно
тень, проскользнула в спальню.
   Дариола, вытянувшись в большом кресле, спала у постели своей госпожи.
   Вся кровать была задернута пологом.
   Молодая женщина дышала так тихо, что  у  Екатерины  мелькнула  мысль:  не
перестала ли она дышать совсем?
   Наконец она услышала легкое дыхание  и  со  злобной  радостью  приподняла
полог, желая лично убедиться в действии страшного  яда  и  уже  трепеща  при
мысли, что  вот-вот  увидит  мертвенную  бледность  или  нездоровый  румянец
предсмертной лихорадки. Однако  прекрасная  молодая  женщина  спала  мирным,
тихим сном, спала, чуть улыбаясь, смежив тонкие веки, приоткрыв розовый рот,
уютно подложив под влажную щеку округлую,  изящной  формы  руку,  а  другую,
прелестную, бело-розовую, вытянув на красном узорчатом шелке,  служившем  ей
одеялом; ей, наверное, снился сладкий сон, ибо на щеках ее был румянец, а на
устах расцвела улыбка ничем не нарушаемого счастья.
   Екатерина  не  удержалась,  тихо  вскрикнула  от  изумления  и  разбудила
Дариолу.
   Королева-мать спряталась за полог.
   Дариола открыла глаза, но, одурманенная сном, даже не  пыталась  выяснить
причину своего пробуждения; она снова опустила отяжелевшие веки и заснула.
   Екатерина вышла из-за полога и, оглядев всю комнату, заметила на  столике
графин с испанским вином, фрукты, сладкое печенье и два бокала.  Конечно,  у
баронессы ужинал Генрих, очевидно, чувствовавший себя так же хорошо,  как  и
она.
   Екатерина подошла к туалетному столику и взяла серебряную  коробочку,  на
одну треть пустую. Это была та самая коробочка или, во  всяком  случае,  как
две капли воды похожая на ту, которую она послала  Шарлотте.  Она  взяла  на
кончик золотой иглы кусочек губной помады величиной с жемчужину, вернулась к
себе в спальню и дала  этот  кусочек  обезьянке,  которую  сегодня  днем  ей
подарил Генрих. Животное, соблазнившись приятным запахом,  жадно  проглотило
этот кусочек и, свернувшись клубочком, заснуло в своей  корзинке.  Екатерина
прождала четверть часа.
   "От половины того, что съела обезьянка, моя  собака  Брут  издохла  через
минуту, - подумала Екатерина. - Меня провели! Неужели  Рене?  Нет,  быть  не
может! Значит, Генрих! О судьба! Это понятно: раз он должен царствовать,  он
не может  умереть!..  Но,  может  быть,  против  него  бессилен  только  яд?
Попробуем пустить в ход сталь, а там посмотрим!".
   Екатерина легла спать, обдумывая новый план, который  несомненно  к  утру
уже созрел, ибо утром она позвала командира своей охраны, дала  ему  письмо,
приказала отнести его по адресу и вручить в собственные руки того, кому  оно
адресовано.
   Адресовано оно было  командиру  роты  королевских  петардшиков  Лувье  де
Морвелю, улица Серизе, близ Арсенала.

Глава 10

ПИСЬМО ИЗ РИМА

   Через несколько  дней  после  описанных  нами  событий  однажды  утром  в
Луврском дворе появились носилки в сопровождении нескольких дворян, одетых в
цвета герцога  де  Гиза,  и  королеве  Наваррской  доложили,  что  герцогиня
Неверская просит оказать ей честь и принять ее.
   У Маргариты была г-жа де Сов. Красавица  баронесса  вышла  в  первый  раз
после своей мнимой болезни. Она знала, что за  время  ее  болезни,  почти  в
течение недели вызывавшей столько разговоров при дворе, королева  Наваррская
говорила мужу, что ее очень волнует состояние г-жи  де  Сов,  и  теперь  она
пришла благодарить королеву.
   Маргарита поздравила г-жу де Сов  с  выздоровлением  и  с  тем,  что  она
благополучно перенесла приступ странной болезни, а  болезнь  эту  Маргарита,
которая, как  принцесса  крови,  была  сведуща  в  медицине,  считала  очень
опасной.
   - Надеюсь, вы примете участие в большой охоте? -  спросила  Маргарита.  -
Она была уже один раз отложена, но теперь окончательно назначена на  завтра.
Погода для зимы мягкая. Солнце согрело землю, и все наши  охотники  уверяют,
что день будет на редкость благоприятный для охоты.
   - Не знаю, достаточно ли я окрепла для этого.
   - Нет, нет, возьмите себя в руки, - сказала Маргарита. - К тому же я, как
женщина воинственная, предоставила в полное  распоряжение  короля  беарнскую
лошадку, на которой должна была ехать и которая больше подойдет  вам.  Разве
вы о ней еще не слышали?
   - Слышала, государыня, но  не  знала,  что  лошадка  предназначалась  для
вашего величества, иначе я бы ее не приняла.
   - Из гордости, баронесса?
   - Напротив, государыня, из скромности.
   - Значит, вы поедете?
   - Ваше