одна Жийона:
   - Молю вас на коленях:  удалите  меня  из  Лувра,  живого  или  мертвого!
Сжальтесь надо мной! Ах, вы не хотите отвечать! Хорошо! Тогда говорить  буду
я! А когда я заговорю, то, надеюсь, вы сами меня выгоните.
   - Замолчите, несчастный!  -  сказала  Маргарита,  ощущавшая  неизъяснимое
очарование в этих упреках молодого человека. - Замолчите сейчас же!
   - Ваше величество, повторяю: из этого кабинета слышно все, - продолжал Ла
Моль, не услыхав в тоне королевы той строгости, какой он ожидал. - Не  дайте
мне умереть такой смертью, какой не выдумать самым жестоким палачам!
   - Молчите! Молчите! - приказала Маргарита.
   - О, вы безжалостны! Вы  ничего  не  хотите  слушать,  ничего  не  хотите
понять! Поймите, что я люблю вас!..
   - Да замолчите же, говорят вам! - перебила Маргарита  и  зажала  ему  рот
своей теплой душистой ладонью.
   Молодой человек взял ее в руки и прижался к ней губами.
   - Все-таки... - прошептал он.
   -  Все-таки  замолчите,  ребенок!  Что  это  за  бунтовщик,  который   не
повинуется своей королеве?
   Маргарита выбежала из кабинета, заперла дверь  и  прислонилась  к  стене,
стараясь трепетной рукою унять сердцебиение.
   - Жийона, отвори! - приказала она.
   Жийона вышла, и мгновение спустя из-за портьеры показалось лукавое, умное
и немного встревоженное лицо короля Наваррского.
   - Вы звали меня, ваше величество? - спросил король Наваррский Маргариту.
   - Да, ваше величество. Вы получили мое письмо?
   - Получил, и, должен признаться, не  без  удивления,  -  ответил  Генрих,
оглядываясь с некоторым недоверием, рассеявшимся, впрочем, очень быстро.
   - И не без тревоги, не правда ли? - прибавила Маргарита.
   - Не отрицаю. Однако, несмотря на то, что я окружен беспощадными  врагами
и еще более опасными друзьями,  я  вспомнил,  как  однажды  в  ваших  глазах
светилось великодушие - это было в вечер нашей свадьбы - и как в другой  раз
в них засияла звезда мужества: это было вчера, в день,  предназначенный  для
моей смерти.
   -  Итак?  -  с  улыбкой  спросила  Маргарита  мужа,  видимо  старавшегося
проникнуть к ней в душу - Итак, я вспомнил это и, прочитав  вашу  записку  с
предложением явиться к  вам,  тотчас  сказал  себе:  у  короля  Наваррского,
безоружного узника, оставшегося без друзей,  есть  только  одна  возможность
погибнуть с блеском, смертью, которую занесут на  скрижали  истории,  -  это
смерть от предательства жены, и вот я пришел.
   - Государь,  -  ответила  Маргарита,  -  вы  заговорите  по-иному,  когда
узнаете, что все происходящее в данную минуту - дело  рук  женщины,  которая
вас любит и.., которую любите вы.
   Услышав это, Генрих чуть не попятился, и его проницательные  серые  глаза
глянули на Маргариту из-под черных бровей вопросительно и с любопытством.
   - Успокойтесь, государь! - с улыбкой  сказала  королева.  -  Я  вовсе  не
собираюсь утверждать, что эта женщина - я.
   - Однако ведь это вы велели передать мне ключ? Ведь это же ваш почерк?
   - Да, я признаю, что это почерк мой, не отрицаю и того,  что  записка  от
меня. А ключ - это уже другие дело. Достаточно вам знать, что, прежде чем вы
его получили, он побывал в руках четырех женщин.
   - Четырех?! - с изумлением воскликнул Генрих.
   - Да, четырех,  -  подтвердила  Маргарита.  -  В  руках  королевы-матери,
госпожи де  Сов,  Жийоны  и  моих.  Генрих  Наваррский  задумался  над  этой
загадкой.
   -  Давайте  поговорим  серьезно,  а  главное  -  откровенно,  -   сказала
Маргарита. - Сегодня возникли слухи о том, что  вы,  ваше  величество,  дали
согласие отречься от протестантского вероисповедания. Это правда?
   - Неправда, сударыня; я еще не дал согласия.
   - Но вы уже решились поступить таким образом?
   - То есть я обдумываю это. Что делать, если тебе двадцать лет и ты  почти
король? Клянусь, есть вещи, которые стоят католической обедни!
   - И в том числе - жизнь, не правда ли? Генрих не удержался от улыбки.
   - Государь, вы недоговариваете! - продолжала Маргарита.
   - Я не могу говорить  всего  своим  союзникам,  а  мы  с  вами,  как  вам
известно, пока только союзники; вот если бы вы были не  только  союзницей..,
но и...
   - И женой, хотите вы сказать, так ведь?
   - Да.., и женой...
   - Что тогда?..
   - Тогда, пожалуй, было бы  другое  дело;  я,  может  быть,  стремился  бы
остаться королем гугенотов, как они меня называют... Ну, а теперь  я  должен
быть счастлив, если останусь в живых.
   Маргарита посмотрела на него так странно, что возбудила бы  подозрения  в
человеке не такого тонкого ума, как Генрих Наваррский.
   - Вы уверены, что этого достигнете? - спросила она.
   - Более или менее уверен, - отвечал Генрих.  -  Ведь  вы  знаете,  что  в
здешнем мире никогда нельзя быть уверенным в чем бы то ни было.
   - Но верно то,  -  подхватила  Маргарита,  -  что  вы,  ваше  величество,
обнаруживаете такую скромность и  такое  бескорыстие,  что,  отказавшись  от
короны, отказавшись от  религии,  вы,  вероятно,  откажетесь,  как  надеются
некоторые, и от союза с французской принцессой.
   Эти слова были полны  такого  глубокого  значения,  что  Генрих  невольно
вздрогнул. Но он тут же взял себя в руки.
   - Соблаговолите припомнить, что в настоящее время я не волен  располагать
собой. Следовательно, я сделаю то, что мне прикажет  французский  король.  А
если бы в этих обстоятельствах, когда речь идет, ни много ни  мало,  о  моем
престоле, о моей чести и о моей  жизни,  удосужились  бы  посоветоваться  со
мной, я предпочел бы не строить мое будущее на правах нашего насильственного
брака, а укрыться в  каком-нибудь  замке  и  охотиться  или  в  каком-нибудь
монастыре и каяться в грехах.
   Эта покорность судьбе, этот смиренный отказ от всего  на  свете  испугали
Маргариту. Она подумала, что расторжение  их  брака  уже  согласовано  между
Карлом IX, Екатериной и королем Наваррским. Почему бы им не обмануть ее и не
принести в жертву? Потому только, что она сестра одного и дочь другой?  Опыт
научил ее, что основывать на этом свое благополучие она не может. Честолюбие
ужалило в сердце молодую женщину, или,  вернее,  молодую  королеву,  которая
стояла настолько выше обыкновенных  человеческих  слабостей,  что  не  могла
поддаться им и поступиться чувством собственного достоинства; да и у  каждой
женщины,  даже  заурядной,  но  искренне  любящей,  любовь  несовместима   с
унижением, ибо истинная любовь тоже честолюбива.
   - Вы, ваше величество, - сказала Маргарита с  презрительной  усмешкой,  -
как видно, не очень-то верите в звезду, горящую над головой каждого монарха.
   - Я напрасно стал бы разыскивать мою звезду в  такое  время;  ее  закрыла
грозовая туча, которая сейчас грохочет надо мной, - отвечал Генрих.
   - А если дыхание женщины разгонит эту тучу, и ваша  звезда  засияет  ярче
прежнего?
   - Это очень трудно, - заметил Генрих.
   - Вы не верите в существование такой женщины?
   - Я не верю в ее могущество.
   - Вы хотите сказать - в ее желание?
   - Я сказал - в  ее  могущество  и  повторяю  это  слово.  Женщина  сильна
по-настоящему только тогда, когда любовь и личные интересы в  ней  одинаково
сильны; когда же ею движет что-нибудь одно,  женщина  так  же  уязвима,  как
Ахилл. А если я не ошибаюсь, то на любовь женщины, о которой  идет  речь,  я
рассчитывать не могу.
   Маргарита промолчала.
   - Послушайте,  -  продолжал  Генрих,  -  когда  раздался  последний  удар
колокола на Сен-Жермен-Л'Осеруа, - вы, вероятно, стали  думать  о  том,  как
отвоевать свою свободу, которой другие воспользовались, чтобы истребить моих
сторонников. Ну, а мне пришлось думать о том, как  спасти  свою  жизнь.  Это
было важнее всего... Я прекрасно понимаю, что Наварра для нас  потеряна,  но
Наварра - пустяки в сравнении со свободой, вернувшей вам возможность  громко
говорить в вашей же комнате, а ведь вы не осмеливались так  говорить,  когда
кто-то подслушивал вас, сидя в кабинете.
   Маргарита, сколь ни была она озабочена, не смогла не  улыбнуться.  Король
Наваррский встал с места,  собираясь  идти  к  себе,  так  как  уже  пробило
одиннадцать часов и в Лувре все или спали, или,  во  всяком  случае,  делали
вид, что спят.
   Генрих сделал три шага к входной двери, но вдруг остановился,  как  будто
лишь сейчас вспомнил о том, что привело его сюда.
   - Да! Может быть, вы хотели что-то сказать мне? - спросил Генрих.  -  Или
вы только желали предоставить мне возможность поблагодарить вас за отсрочку,
которую вчера дало  мне  ваше  мужественное  появление  в  Оружейной  палате
короля? Должен признать, что это было более чем своевременно и что  вы,  как
некая античная богиня, спустились на сцену в  самый  подходящий  момент  для
того, чтобы спасти мне жизнь.
   - Несчастный! - схватив мужа  за  руку,  глухо  вскрикнула  Маргарита.  -
Неужели вы не понимаете, что ничто не спасено - ни  ваша  свобода,  ни  ваша
корона, ни ваша жизнь! Слепец!  Безумец!  Жалкий  безумец!  Неужели  в  моем
письме  вы  не  увидели  ничего,  кроме  назначения  свидания?  Неужели   вы
вообразили, что оскорбленная вашей  холодностью  Маргарита  желает  получить
удовлетворение?
   - Да, признаюсь, что... - начал изумленный Генрих.
   Маргарита пожала плечами с непередаваемым выражением лица.
   В эту  самую  минуту  послышался  странный  звук,  точно  потайную  дверь
царапали чем-то острым.
   Маргарита подвела к ней короля.
   - Слушайте, - сказала она.
   -  Королева-мать  выходит  из   своих   покоев,   -   пролепетал   чей-то
прерывающийся от страха голос, в котором Генрих тотчас узнал голос  г-жи  де
Сов.
   - Куда она идет? - спросила Маргарита.
   - К вашему величеству.
   По быстро удаляющемуся шороху шелкового платья они поняли,  что  г-жа  де
Сов убежала.
   - Ого! - произнес Генрих.
   - Так я и знала! - заметила Маргарита.
   - Я тоже опасался  этого,  -  сказал  Генрих,  -  и  вот  доказательство,
смотрите.
   Быстрым движением руки он расстегнул черный бархатный камзол, и Маргарита
увидала тонкую стальную кольчугу и длинный миланский кинжал, который  тотчас
же сверкнул в руке Генриха, как змея на солнце.
   - Очень вам тут помогут сталь  и  панцирь!  -  воскликнула  Маргарита.  -
Спрячьте,  спрячьте  ваш  кинжал,  государь:  да,  это   королева-мать!   Но
королева-мать - одна.
   - Однако...
   - Молчите! Я слышу - вот она!
   Приблизив губы к уху Генриха,  она  прошептала  несколько  слов,  и  юный
король выслушал ее внимательно, хотя и с удивлением.
   В ту же минуту Генрих исчез за пологом кровати.
   Маргарита с легкостью пантеры метнулась  к  кабинету,  где,  весь  дрожа,
сидел Ла Моль, отперла дверь, в темноте нашла молодого человека и сжала  ему
руку.
   - Тихо! - шепнула Маргарита, наклоняясь к нему так близко,  что  Ла  Моль
почувствовал на своем лице влажное веяние ее теплого, душистого  дыхания.  -
Тихо!
   Выйдя из кабинета и затворив  за  собой  дверь,  она  распустила  волосы,
разрезала кинжальчиком шнурки на платье и бросилась в постель.
   И вовремя: в замке уже поворачивали ключ.
   У Екатерины Медичи были ключи от всех дверей в Лувре.
   - Кто там? -  крикнула  Маргарита,  услыхав,  как  Екатерина  приказывала
четверым сопровождавшим ее дворянам сторожить за дверью.
   Словно испуганная неожиданным вторжением в ее спальню, она, уже одетая  в
белый пеньюар, выскочила из-за полога, встала на приступок кровати и сделала
такое изумленное лицо при виде Екатерины,  что  обманула  даже  флорентийку,
затем подошла к матери и поцеловала ей руку.

Глава 4

ВТОРАЯ БРАЧНАЯ НОЧЬ

   Екатерина  мгновенно  оглядела  комнату.  Бархатные  ночные  туфельки  на
приступке кровати,  разбросанные  по  стульям  предметы  туалета  Маргариты,
протиравшей глаза, чтобы прогнать сон, - все убедило Екатерину, что ее  дочь
только что проснулась.
   Она  улыбнулась  улыбкой  женщины,  чьи  намерения  увенчались   успехом,
придвинула к себе кресло и сказала:
   - Садитесь, Маргарита, давайте побеседуем.
   - Я слушаю.
   - Пора, дочь моя, вам  понять,  -  произнесла  Екатерина,  тихо  закрывая
глаза, по примеру людей, которые что-то обдумывают или скрывают,  -  как  мы
жаждем, ваш брат и я, сделать вас счастливой.
   Такое вступление звучало страшно для тех, кто знал Екатерину.
   "Что-то она скажет?" - подумала Маргарита.
   - Конечно, - продолжала флорентийка, - выдавая вас  замуж,  мы  совершали
одно   из   тех   политических   деяний,   какие    диктуются    властителям
государственными интересами.  Но  должна  признаться,  бедное  дитя,  мы  не
думали, что  отвращение  короля  Наваррского  к  вам,  молодой,  прекрасной,
обворожительной женщине, окажется совершенно непреодолимым.
   Маргарита встала и, запахнув пеньюар, сделала церемонный реверанс.
   - Я только сегодня вечером узнала... - продолжала Екатерина, - иначе я бы
зашла к вам раньше.., узнала, что ваш муж отнюдь не намерен оказать  вам  те
знаки внимания,  на  какие  имеет  право  не  просто  красивая  женщина,  но
принцесса крови.
   Маргарита  вздохнула,  и  Екатерина,  поощренная  этим  немым  согласием,
продолжала:
   - То, что король Наваррский на глазах у всех взял на содержание  одну  из
моих прислужниц, то, что  он  влюблен  в  нее  до  неприличия,  то,  что  он
пренебрегает любовью женщины, которую мы пожелали дать ему в супруги, -  это
несчастье, но помочь тут мы, бедные всемогущие, бессильны, хотя и  последний
дворянин в нашем королевстве наказал бы за это своего зятя,  вызвав  его  на
поединок или приказав вызвать его своему сыну.
   Маргарита опустила голову.
   - Уже давно, дочь моя, я вижу  по  вашим  заплаканным  глазам,  по  вашим
резким выходкам против этой Сов, что, несмотря на  все  усилия,  вы  уже  не
можете скрыть кровоточащую рану в вашем сердце.
   Маргарита вздрогнула. Полог кровати чуть  всколыхнулся,  но,  к  счастью,
Екатерина этого не заметила.
   - Эту рану, - продолжала она с усиленной сердечностью и нежностью, -  эту
рану, дитя мое, может исцелить только материнская  рука.  Те,  кто,  надеясь
осчастливить вас, решили заключить ваш брак, теперь тревожатся за вас, видя,
как Генрих Наваррский каждую ночь попадает не в ту комнату; те, кто не может
допустить,  чтобы  женщину,  столь  прекрасную,  столь   высокопоставленную,
наделенную  столь  многочисленными  достоинствами,   непрестанно   оскорблял
какой-то королек своим пренебрежением к ней и к  продолжению  ее  потомства,
наконец, те, кто видит, что с первым ветром, который покажется ему попутным,
этот безумец, этот наглец станет открытым врагом нашего семейства и  выгонит
нас из дому, имеют полное Право разделить ваши судьбы и так обеспечить  вашу
будущность, чтобы она была наиболее достойна вас и вашего сана.
   - Ваше величество, - сказала Маргарита. - Несмотря на все ваши замечания,
проникнутые материнской  любовью  и  наполняющие  меня  чувством  радости  и
гордости, я все же возьму на себя смелость доказать вашему  величеству,  что
король Наваррский действительно мне муж.
   Екатерина вздрогнула от гнева и, наклонившись к Маргарите, сказала:
   - Это он-то вам муж? Разве одного  церковного  благословения  достаточно,
чтобы  стать  мужем  и  женой?  Разве  брак  освящается   только   молитвами
священника? Он вам муж! Если бы вы, дочь моя, были госпожой де  Сов,  вы  бы
могли дать мне такой ответ. Мы ждали  от  него  совсем  другого,  но  Генрих
Наваррский с тех самых пор, как вы оказали ему честь, назвавшись его  женою,
передал все права жены другой.  Идемте  сию  же  минуту!  -  повысив  голос,
продолжала Екатерина. - Пойдемте со мной: этот ключ откроет дверь в  комнату
госпожи де Сов, и вы увидите...
   -  Тише,  тише,  умоляю  вас!  -  сказала  Маргарита.  -  Во-первых,   вы
ошибаетесь, а во-вторых...
   - Что во-вторых?
   - Вы разбудите моего мужа...
   Сказавши это,  Маргарита  с  томной  грацией  встала  и,  распустив  полы
пеньюара с короткими рукавами, обнажившие ее  точеные,  истинно  царственные
руки, поднесла  розовую  восковую  свечу  к  постели,  раздвинула  полог  и,
улыбаясь, показала матери гордый профиль, черные волосы  и  приоткрытый  рот
короля  Наваррского,  лежавшего  на  смятой  постели  и,  видимо,   спавшего
глубоким, мирным сном.
   Екатерина, бледная, с блуждающим взглядом, отшатнулась так, как  будто  у
ее ног разверзлась бездна, и даже не вскрикнула, а глухо простонала.
   - Как видите, вы плохо осведомлены, - сказала Маргарита.
   Екатерина взглянула на Маргариту, потом  на  Генриха.  В  ее  лихорадочно
работавшем мозгу этот бледный, вспотевший лоб, эти  глаза,  обведенные  чуть
темными кругами, связались с улыбкой Маргариты, и Екатерина в  немой  ярости
закусила свои тонкие губы.
   Маргарита дала матери с минуту полюбоваться этой картиной,  производившей
на нее впечатление головы Медузы, затем опустила полог, на цыпочках  подошла
к матери и села на стул.
   - Вы что-то сказали? - спросила она.
   Флорентийка в течение нескольких секунд вглядывалась в  молодую  женщину,
стараясь убедиться в ее искренности,  но  в  конце  концов  острота  взгляда
Екатерины как бы притупилась о твердое спокойствие Маргариты.
   - Ничего, - сказала она и большими шагами вышла из комнаты.
   Едва шаги ее затихли в глубине потайного хода, как  полог  кровати  снова
раздвинулся, и  Генрих  Наваррский,  со  сверкающими  глазами,  с  дрожащими
руками, тяжело дыша, бросился на колени перед Маргаритой. На нем были только
короткие с пуфами штаны и кольчуга,  так  что  Маргарита,  хотя  и  от  души
пожимала ему руку, увидев его наряд, не смогла удержаться от смеха.
   - Ах, сударыня! Ах, Маргарита! - воскликнул он. - Я  в  неоплатном  долгу
перед вами!
   Покрывая ее руки поцелуями, Генрих от кистей  мало-помалу  переходил  все
выше...
   - Государь, - мягко отстраняясь, сказала Маргарита, -  разве  вы  забыли,
что в эту минуту бедная женщина, которой вы обязаны жизнью, тоскует по вас и
страдает? Направляя вас ко мне, - продолжала она шепотом, - госпожа  де  Сов
принесла в жертву свою ревность, а может быть, она жертвует и своей  жизнью,
- ведь вы лучше всех должны бы знать, как страшен гнев моей матери.
   Генрих вздрогнул и, встав с колен, собрался уходить.
   -  Нет,  подождите!  -  с  очаровательной  кокетливостью  остановила  его
Маргарита. - Я все обдумала и успокоилась. Ключ был дан вам  без  дальнейших
указаний, так что этот вечер вы можете провести у меня.
   - Я и проведу его с вами, Маргарита, только будьте добры забыть...
   - Тише, тише, государь! - шутя повторила королева слова,  которые  десять
минут назад она сказала матери. - Вас слышно из кабинета, а так как я еще не
совсем свободна, государь, то попрошу вас говорить не так громко.
   - Верно, верно, - произнес Генрих, посмеиваясь и слегка хмурясь.  -  Я  и
забыл, что, по всей вероятности, не мне суждено закончить эту  увлекательную
сцену. Этот кабинет...
   - Пройдите туда, государь, - предложила Маргарита, - я хочу  иметь  честь
представить вам храброго дворянина, раненного во время  избиений,  когда  он
бежал в Лувр предупредить вас, ваше величество, что вам грозит опасность.
   Королева подошла к двери кабинета. Генрих последовал за женой.
   Дверь растворилась, и Генрих в изумлении остановился  на  пороге,  увидав
какого-то мужчину в этом кабинете, полном всевозможных неожиданностей.
   Но еще больше был озадачен Ла Моль, неожиданно столкнувшись лицом к  лицу
с королем Наварры. Заметив это, король насмешливо взглянул на Маргариту,  но
она невозмутимо выдержала его взгляд.
   - Государь, - сказала Маргарита, - я боюсь, что даже в моих покоях  могут
убить этого дворянина, преданного слугу вашего величества,  а  потому  отдаю
его под ваше покровительство.
   - Государь, - вступил в разговор молодой человек,  -  я  тот  самый  граф
Лерак де Ла Моль, которого вы ждали и которого рекомендовал  вам  несчастный
господин де Телиньи, которого убили на моих глазах.
   - Верно, верно! - сказал Генрих.