ф Аннибал де Коконнас.
   В это время сын старика Меркандона почти в упор выстрелил из пистолета  в
Коконнаса, и тот упал на одно колено.
   Дама в окне вскрикнула, но Коконнас встал на ноги - он  упал  на  колено,
чтобы избежать пули, которая просверлила стену в двух  футах  от  прекрасной
зрительницы.
   Почти одновременно в окне жилища Меркандона  раздался  яростный  крик,  и
какая-то старуха, поняв по белому кресту и белой перевязи,  что  Коконнас  -
католик, швырнула в него цветочный горшок и попала ему в ногу выше колена.
   - Прекрасно! - сказал Коконнас.  -  Одна  бросает  мне  цветы,  другая  -
горшок. Если так будет продолжаться, то разнесут и оба дома.
   - Спасибо, матушка, спасибо! - воскликнул юноша.
   - Валяй, жена, валяй! - крикнул старый Меркандон. - Только  не  попади  в
нас!
   - Подождите, подождите, господин де Коконнас, - крикнула дама  из  дворца
Гизов, - я прикажу стрелять из окон.
   - Вот как! Да это целый женский ад, где одни женщины за меня, а другие  -
против! - сказал Коконнас. - Пора кончать, черт побери!
   Обстановка и впрямь сильно изменилась, и дело явно шло к развязке. Против
Коконнаса, который, хотя и был ранен, но находился в  самом  расцвете  своих
двадцати пяти лет, который привык к боям и которого три-четыре  царапины  не
столько ослабили, сколько обозлили, остались только Меркандон и  его  сын  -
старик на седьмом десятке лет и юноша  лет  семнадцати,  бледный  и  хрупкий
блондин; он бросил свой разряженный, ставший бесполезным  пистолет  и,  весь
дрожа, размахивал своей шпажонкой,  которая  была  наполовину  короче  шпаги
пьемонтца; отец, вооруженный лишь кинжалом и разряженной аркебузой, звал  на
помощь. В окне напротив старая женщина, мать юноши, держала  в  руках  кусок
мрамора и собиралась запустить им  в  Коконнаса.  А  Коконнас,  возбужденный
угрожающими действиями с одной стороны и поощрениями с другой, гордый  своей
двойной победой, опьяненный запахом  пороха  и  крови,  озаренный  отсветами
горящего дома, воодушевленный мыслью  о  том,  что  сражается  на  глазах  у
женщины, чья красота,  казалось  ему,  была  достойна  ее  высокого  титула,
Коконнас, подобно последнему из Горациев <Последний оставшийся  в  живых  из
трех братьев Горациев - римских  патрициев,  сражавшихся  с  тремя  братьями
Курпациями, и побеливший их.>, почувствовал,  что  силы  его  удвоились,  и,
заметив нерешительность юного противника, подскочил к нему и  скрестил  свою
страшную окровавленную рапиру с его шпажонкой. Двумя ударами он выбил  ее  у
него из руки. Меркандон постарался оттеснить  Коконнаса  с  таким  расчетом,
чтобы  метательные  снаряды,  брошенные  из  окна,  могли  попасть  в   него
наверняка. Но чтобы остановить двойное  нападение  -  нападение  Меркандона,
пытавшегося пронзить его кинжалом, и нападение старухи матери,  уже  готовой
бросить камень и размозжить ему череп, Коконнас схватил своего противника  в
охапку и, сдавив его в своих геркулесовых объятиях, начал  подставлять  его,
как щит, под все удары.
   - Помогите, помогите! - кричал юноша. - Он раздавит мне грудь!  Помогите,
помогите!
   Голос его переходил в глухое, сдавленное  хрипение.  Меркандон  прекратил
угрозы и начал умолять:
   - Пощадите! Пощадите, господин де Коконнас:  ведь  это  мое  единственное
дитя!
   - Мой сын! Мой сын! - кричала мать. -  Это  надежда  нашей  старости!  Не
убивайте его, сударь! Не убивайте!
   - Ах, вот как! - разразившись хохотом, воскликнул Коконнас. - Не убивать?
А что он хотел сделать со мной своим пистолетом и шпагой?
   - Сударь, - продолжал Меркандон, умоляюще складывая руки, - у  меня  есть
денежное обязательство, подписанное вашим отцом, - я вам верну его;  у  меня
десять  тысяч  экю  золотом  -  я  отдам  их  вам;  у  меня  есть  фамильные
драгоценности - они будут ваши, только не убивайте, не убивайте его!
   - А у меня есть любовь, - вполголоса сказала дама из дворца  Гизов,  -  я
обещаю ее вам!
   Пьемонтец на мгновение призадумался.
   - Вы гугенот? - неожиданно обратился он к юноше.
   - Да. - пролепетал мальчик.
   - Тогда - смерть тебе! - ответил Коконнас, нахмурив  брови  и  поднося  к
груди противника остро отточенное лезвие.
   - Смерть! - воскликнул старик. - Мое несчастное дитя!
   Раздался вопль старухи матери, проникнутый такой  глубокой  скорбью,  что
пьемонтец приостановил исполнение своего жестокого приговора.
   - Герцогиня! - взмолился Меркандон, обращаясь к даме из дворца де Гиза. -
Заступитесь за нас, и мы будем поминать вас на вечерних и утренних молитвах.
   - Пусть он перейдет в католичество! - отвечала дама из дворца Гизов.
   - Я протестант, - сказал мальчик.
   - Тогда умри,  раз  тебе  не  дорога  жизнь,  которую  тебе  дарят  такие
прелестные уста!
   Меркандон и его жена увидели, как страшный клинок  молнией  сверкнул  над
головой их сына.
   - Сын мой, мой Оливье! Отрекись... Отрекись! - завопила мать.
   - Отрекись, сынок! Не оставляй нас одинокими! кричал Меркандон, валяясь в
ногах у Коконнаса.
   - Отрекайтесь все трое! - воскликнул Коконнас.  -  Спасение  трех  душ  и
одной жизни за одно "Верую".
   - Согласен, - сказал юноша.
   - Согласны! - воскликнули Меркандон и его жена.
   - На колени! - приказал Коконнас. - И пусть твой сын  повторяет  за  мной
молитву слово в слово. Отец первым встал на колени.
   - Я готов, - сказал мальчик  и  тоже  встал  на  колени.  Коконнас  начал
по-латыни читать "Верую". Но случайно или намеренно, юный  Оливье  опустился
на колени на том самом месте, куда отлетела его шпага. Как только он увидел,
что может достать до нее рукой, он, повторяя слова молитвы, протянул  к  ней
руку. Коконнас заметил  его  маневр,  но  не  подал  виду.  Когда  же  юноша
дотронулся концами пальцев до эфеса  шпаги,  Коконнас  бросился  на  него  и
повалил на землю.
   - Вот тебе, предатель! - вскричал он и вонзил кинжал ему в горло.
   Юноша вскрикнул, судорожно поднялся на одно колено и упал мертвый.
   - Палач! - завопил Меркандон.  -  Ты  убиваешь  нас,  чтобы  украсть  сто
нобилей, которые нам должен!
   - Честное слово, нет! - возразил Коконнас. - И вот доказательство...
   С этими словами  он  швырнул  к  ногам  старика  кошелек,  который  перед
отъездом дал ему отец с тем, чтобы он вернул долг его заимодавцу.
   - ..вот доказательство! - продолжал Коконнас. - Вот ваши деньги!
   - А вот твоя смерть! - крикнула мать из своего окна.
   - Берегитесь! Берегитесь, господин де Коконнас!  -  воскликнула  дама  из
дворца Гизов.
   Не  успел  Коконнас  оглянуться,  чтобы  последовать  совету  и  избежать
опасности, как тяжелая каменная глыба со свистом  прорезала  воздух,  плашмя
упала на шляпу пьемонтца,  сломала  его  шпагу,  а  его  самого  свалила  на
мостовую, где он и распростерся, оглушенный, потерявший сознание,  не  слыша
ни крика радости,  ни  вопля  отчаяния,  одновременно  раздавшихся  слева  и
справа.
   Меркандон с кинжалом в руке бросился к лежавшему без чувств Коконнасу. Но
в тот же миг дверь во дворце Гизов распахнулась,  и  старик,  завидев  блеск
шпаг и Протазанов, убежал. А дама, которую он назвал герцогиней,  наполовину
высунулась из окна, блистая в зареве пожара страшной красой и ослепляя игрой
драгоценных камней и алмазов; она указывала рукой  на  Коконнаса  и  кричала
вышедшим из дома людям:
   - Вот он, вот! Напротив меня! Дворянин в красном камзоле...  Да,  да,  он
самый!..

Глава 10

СМЕРТЬ, ОБЕДНЯ ИЛИ БАСТИЛИЯ

   Как уже известно читателю, Маргарита заперла дверь и вернулась к себе. Но
когда она, вся дрожа, вошла в комнату, она увидела  Жийону  -  та,  в  ужасе
прижавшись к двери кабинета,  смотрела  на  пятна  крови,  разбрызганной  по
мебели, постели и ковру.
   - Ох, сударыня! - воскликнула  она,  увидев  королеву.  -  Ох,  сударыня,
неужели он умер?
   - Тише, Жийона, - строго  сказала  Маргарита,  подчеркивая  необходимость
этого требования.
   Жийона умолкла.
   Маргарита вынула из кошелька золоченый ключик и, отворив дверь  кабинета,
указала своей приближенной на молодого человека.
   Ла Молю удалось встать  и  подойти  к  окну.  Под  руку  ему  подвернулся
кинжальчик, какие в то время носили женщины, и молодой человек схватил  его,
услышав, что отпирают дверь.
   - Не бойтесь, - сказала Маргарита. - Клянусь душой, вы в безопасности!
   Ла Моль упал на колени.
   - Ваше величество! - воскликнул он. - Вы для меня больше,  чем  королева!
Вы божество!
   - Не волнуйтесь, сударь, - сказала королева, -  у  вас  еще  продолжается
кровотечение... Ох, Жийона! Смотри, какой он  бледный...  Скажите,  куда  вы
ранены?
   - Я помню, что первый удар мне нанесли в плечо, а второй  -  в  грудь,  -
отвечал Ла Моль, стараясь разобраться в охватившей все его тело боли и найти
главные болевые точки, - все остальные раны не стоят внимания.
   - Посмотрим, - сказала Маргарита. -  Жийона,  принеси  мне  шкатулочку  с
бальзамами.
   Жийона вышла и тотчас вернулась, держа в одной руке шкатулочку, в  другой
серебряный,  позолоченный  кувшин  с  водой  и  кусок  тонкого  голландского
полотна.
   - Жийона, помоги мне приподнять его,  -  сказала  Маргарита,  -  если  он
приподнимется сам, то лишится последних сил.
   - Ваше величество, я так смущен..,  я,  право,  не  могу  позволить...  -
пролепетал Ла Моль.
   - Надеюсь, сударь, что вы не будете мешать нам, -  сказала  Маргарита.  -
Раз мы можем вас спасти, было бы преступлением дать вам умереть.
   - О, я предпочел бы умереть, чем видеть, как вы, королева, пачкаете  руки
в моей недостойной крови!.. - воскликнул Ла Моль. - О, ни за что! Ни за что!
   И он почтительно отстранился.
   - Эх, дорогой дворянин, - с улыбкой заметила Жийона, - вы  уже  испачкали
своей кровью и постель, и всю комнату ее величества.
   Маргарита  запахнула  халат  на  своем  батистовом  пеньюаре,  пестревшем
кровавыми  пятнышками.  Это  движение,  исполненное   женской   стыдливости,
напомнило Ла Молю, что он держал в объятиях и  прижимал  к  груди  королеву,
такую красивую и так горячо им любимую, и легкий румянец стыда  мелькнул  на
бледных щеках юноши.
   - Ваше величество, - с трудом выговорил он, - разве вы не можете поручить
позаботиться обо мне какому-нибудь хирургу?
   - Хирургу-католику, да? - спросила королева таким тоном, что Ла Моль  все
понял и вздрогнул.
   - Разве вы не знаете, -  продолжала  королева  с  редкостной  теплотой  в
голосе и взгляде,  -  что  мы,  дочери  королей,  обязаны  изучать  свойства
растений и уметь приготовлять бальзамы? Во все времена облегчение  страданий
было нашим долгом - долгом женщин и королев. И если верить  нашим  льстецам,
мы не уступим любому хирургу. Разве до вас не доходили слухи  о  том,  сколь
сведуща я в медицине?.. Ну, Жийона, за дело!
   Ла Моль еще пытался сопротивляться, повторяя снова  и  снова,  что  лучше
умереть, чем обременять королеву собой, что ее труды, которые она возьмет на
себя из сострадания, могут потом возбудить отвращение к нему. Но эта  борьба
окончательно исчерпала его силы. Он  пошатнулся,  закрыл  глаза,  запрокинул
голову и снова лишился чувств.
   Маргарита подняла кинжал, который выпал у него из рук, быстро  перерезала
шнуры его камзола, а Жийона другим  кинжалом  распорола,  вернее,  разрезала
рукава.
   Затем Жийона взяла льняное  полотно,  смоченное  свежей  водой,  и  смыла
кровь, сочившуюся из  плеча  и  груди  молодого  человека,  а  в  это  время
Маргарита, взяв острый золотой зонд, начала исследовать раны так осторожно и
так умело, как это мог бы сделать в подобных обстоятельствах только  Амбруаз
Паре.
   Рана в плече оказалась глубокой, клинок же, ударивший в грудь,  скользнул
по ребрам и задел мускулы, и  ни  один  из  этих  ударов  не  повредил  того
естественного панциря, который защищает сердце и легкие.
   - Рана болезненная, но не смертельная, acernmum humeri vulnus, поп  autem
lethale, - прошептала ученая красавица хирург. - Дай мне бальзам, Жийона,  и
приготовь корпию.
   Между тем Жийона уже успела насухо вытереть  и  надушить  грудь  молодого
человека, его руки античной формы,  его  красивые  плечи  и  шею,  прикрытую
густыми кудрями, больше походившую на шею статуи из паросского мрамора,  чем
на часть тела израненного, чуть живого человека.
   - Бедный юноша, - прошептала Жийона, любуясь не столько делом своих  рук,
сколько тем, над кем она трудилась.
   - Красив!  Не  правда  ли?  -  спросила  Маргарита  с  чисто  королевской
откровенностью.
   - Да, ваше величество; но, по-моему, не следовало  бы  оставлять  его  на
полу; нужно поднять его и уложить на софу, к которой он прислонился.
   - Ты права, - отвечала Маргарита.
   Обе женщины нагнулись, соединенными усилиями подняли Ла Моля  и  положили
его на  широкую  софу  с  резной  спинкой,  стоявшую  у  окна,  которое  они
приотворили, чтобы раненый дышал чистым воздухом.
   Ла Моль, разбуженный этим  перемещением,  вздохнул  и  открыл  глаза.  Он
испытывал теперь то непередаваемое  блаженство,  какое  испытывает  раненый,
который возвращается к жизни и который вместо жгучих болей ощущает покой,  а
вместо теплого, тошнотворного запаха крови чувствует благоухание бальзамов.
   Он начал лепетать какие-то  бессвязные  слова,  но  Маргарита  с  улыбкой
приложила палец к его губам. Послышался стук в дверь.
   - Это стучатся в потайную дверь, - сказала Марго.
   - Кто б это мог быть? - спросила Жийона.
   - Пойду посмотрю, - сказала Маргарита, - а ты останься  и  не  отходи  от
него ни на минуту.
   Маргарита, закрыв за собой дверь  в  кабинет,  вошла  в  свою  комнату  и
отперла дверь потайного хода, ведущего к королю и к королеве-матери.
   - Госпожа де Сов! Это вы? - воскликнула она, отшатываясь от баронессы  не
с испугом, а с ненавистью, как бы подтверждая бесспорную истину, что женщина
никогда не прощает другую женщину, отнявшую  у  нее  хотя  бы  и  нелюбимого
мужчину.
   - Да, это  я,  ваше  величество!  -  произнесла  г-жа  де  Сов,  умоляюще
складывая руки.
   - Вы здесь, сударыня? - повышая  голос,  продолжала  донельзя  удивленная
Маргарита. Шарлотта упала на колени.
   - Простите, ваше величество, - заговорила она, - я понимаю, как  я  перед
вами виновата. Но если бы вы знали все!.. Не вся вина лежит на  мне,  был  и
особый приказ королевы-матери!..
   - Встаньте, - сказала Маргарита. - Я полагаю,  вы  явились  сюда  не  для
того, чтобы оправдываться передо мной! Встаньте и говорите, зачем вы пришли.
   - Я пришла... - с полубезумным видом говорила Шарлотта, продолжая  стоять
на коленях, - я пришла, чтобы узнать, не здесь ли он?..
   - Кто - здесь? О ком вы говорите, сударыня?.. Ничего не понимаю!
   - Я говорю о короле.
   - О короле? Вы бегаете за ним даже ко мне?  Вы  же  отлично  знаете,  что
здесь он не бывает!
   - Ax! - продолжала баронесса де Сов, не отвечая на эти выпады и,  видимо,
даже не понимая их. - Дай Бог, чтобы он был здесь!
   - Почему?
   - Ах, Боже мой! Да потому, сударыня, что  гугенотов  избивают,  а  король
Наваррский - вождь гугенотов.
   - Я забыла об этом! - воскликнула Маргарита, хватая за руку г-жу де Сов и
вынуждая ее встать. - Я не подумала, что королю грозит такая  же  опасность,
как другим!
   - Большая, в тысячу раз большая! - воскликнула Шарлотта.
   - В самом деле, герцогиня Лотарингская  предупреждала  меня.  Я  говорила
ему, чтобы он не выходил на улицу. Разве он вышел?
   - Нет, нет, он в Лувре. Но его нигде нет! Если он не здесь...
   - Нет, здесь его нет...
   - Ой! - в порыве отчаяния воскликнула г-жа де Сов.  -  Тогда  ему  конец!
Королева-мать поклялась погубить его.
   - Погубить! Вы меня пугаете!.. Нет, не может быть! - сказала Маргарита.
   - Ваше величество, - продолжала г-жа де Сов с силой,  какую  Дает  только
любовь. - я повторяю: никто не знает, где король Наваррский!
   - А где королева-мать?
   - Королева-мать послала меня за герцогом де Гизом и господином  Таванном,
которые были у нее в молельне, а потом отпустила.  Я  поднялась  к  себе  и,
простите, стала ждать, как всегда...
   - Моего мужа, не так ли? - спросила Маргарита.
   - Он не пришел. Тогда я стала искать  его  повсюду,  расспрашивать  всех.
Какой-то солдат сказал мне, будто он видел, как король шел  в  сопровождении
конвоя с обнаженными шпагами, и это было до избиения гугенотов,  а  избиение
началось час тому назад.
   - Благодарю вас,  сударыня,  -  сказала  Маргарита.  -  И  хотя  чувство,
побудившее вас действовать, для меня еще одна обида, я все же вас благодарю.
   - В таком случае простите, - сказала г-жа де Сов, -  ваше  прощение  даст
мне силы вернуться к себе: ведь я не посмею идти за вами даже на расстоянии.
   Маргарита протянула ей руку.
   - Идите к себе, а я пойду к королеве-матери,  -  сказала  она.  -  Король
Наваррский под моей защитой - я обещала  ему  быть  его  союзницей  и  слово
сдержу.
   - А если вам не удастся пройти к королеве-матери?
   - Тогда я пройду к брату Карлу, надо будет поговорить с ним.
   - Идите, идите, ваше  величество,  -  сказала  Шарлотта,  уступая  дорогу
Маргарите, - и да поможет вам Бог!
   Маргарита быстро пошла по коридору. Но в конце коридора она обернулась  и
посмотрела, не идет ли сзади г-жа де Сов. Г-жа де Сов шла за ней.
   Увидев, что она свернула на лестницу, которая вела в ее комнаты, королева
Наваррская направилась к королеве-матери.
   Вся обстановка в Лувре  изменилась:  вместо  толпы  придворных,  которые,
почтительно приветствуя королеву, уступали ей дорогу,  Маргарита  все  время
натыкалась то на дворцовых  стражников  с  окровавленными  протазанами  и  в
одежде, забрызганной кровью, то на дворян в разорванных  плащах,  с  лицами,
почерневшими от пороха; они разносили приказания и депеши  -  одни  входили,
другие выходили, и все эти люди, сновавшие по галереям, напоминали  огромный
страшный муравейник.
   Маргарита все же быстро продвигалась вперед и наконец дошла  до  передней
покоев  королевы-матери.  Но  переднюю  охраняли   два   ряда   солдат,   не
пропускавших никого, кроме тех, кто знал особый пароль.
   Маргарита тщетно пыталась пробраться сквозь эту живую изгородь. В  дверь,
которая  то  и  дело  отворялась  и  затворялась,  она   видела   Екатерину,
помолодевшую от нахлынувших на нее забот и такую деятельную, словно ей  было
двадцать лет; она  получала  письма,  распечатывала  их,  писала,  раздавала
приказания,  одним  что-то  говорила,  другим  улыбалась,  награждая   более
дружеской улыбкой тех, кто больше других был запылен и обагрен кровью.
   И всю эту страшную суматоху, с шумом перекатывавшуюся по Лувру, покрывали
доносившиеся с улицы и все учащавшиеся ружейные выстрелы.
   "Мне ни за что не проникнуть к ней. Лучше,  не  теряя  времени,  пойти  к
брату", - подумала Маргарита после трех безуспешных  попыток  пройти  сквозь
ряды алебардщиков.
   В это время мимо шел герцог де Гиз; он только что сообщил королеве-матери
о смерти адмирала и теперь возвращался продолжать бойню.
   - Генрих! - окликнула его Маргарита. - Где король Наваррский?
   Герцог с удивленной усмешкой взглянул на Маргариту,  поклонился  и  молча
вышел в сопровождении своих телохранителей.
   Маргарита догнала одного командира, который  уже  выходил  из  Лувра,  но
перед выходом приказал солдатам зарядить аркебузы.
   - Где король Наваррский? - спросила она. -  Ваша  светлость,  где  король
Наваррский?
   - Не знаю, я не из охраны его величества, - ответил командир.
   - А-а, дорогой Рене! - воскликнула Маргарита, увидев парфюмера Екатерины.
- Вы.., вы от королевы-матери?.. Не знаете ли, что сталось с моим мужем?
   - Сударыня, вы не можете не помнить, что его величество король Наваррский
отнюдь не друг  мне...  Даже  говорят,  -  добавил  он  с  гримасой,  скорее
напоминавшей оскал, нежели улыбку, - будто он смеет обвинять меня в том, что
я в соучастии с королевой Екатериной отравил его мать.
   - Нет! Нет! Милейший Рене, не верьте этому! - воскликнула Маргарита.
   -