8

О ТОМ, КАК КОРОЛЬ БОЯЛСЯ СТРАХА, КОТОРЫЙ ОН ИСПЫТАЛ, И КАК ШИКО БОЯЛСЯ ИСПЫТАТЬ СТРАХ

   Выйдя от Сен-Люка, король увидел, что его приказ уже выполнен и весь двор
собрался в главной галерее.
   Тогда он осыпал своих друзей кое-какими  милостями:  сослал  в  провинцию
д'О, д'Эпернона и Шомберга, пригрозил отдать под суд Можирона и Келюса, если
они еще раз посмеют напасть на Бюсси, Бюсси пожаловал свою руку для поцелуя,
а своего брата Франсуа обнял и долго прижимал к сердцу.
   К королеве он был чрезвычайно внимателен, наговорил ей тьму  любезностей,
и придворные даже подумали, что за наследником французского престола  теперь
дело не станет.
   Однако обычный час отхода ко сну приближался, и нетрудно  было  заметить,
что король, елико возможно, оттягивает свой вечерний туалет. Наконец часы  в
Лувре пробили десять. Генрих медленно обвел глазами придворных; казалось, он
раздумывал, кому бы поручить то занятие, от которого уклонился Сен-Люк.
   Шико перехватил его взгляд.
   - Вот так раз! - сказал он со своей  обычной  бесцеремонностью.  -  Нынче
вечером ты, мне кажется, строишь глазки, Генрих. Может быть, ты ищешь,  кому
бы преподнести жирное аббатство с десятью  тысячами  ливров  дохода?  Сгинь,
нечистая сила! А какой  лихой  приор  из  меня  выйдет!  Подавай  сюда  твое
аббатство, сын мой, подари его мне.
   - Сопровождайте меня, Шико, - сказал король. - Доброй  ночи,  господа.  Я
иду спать.
   Шико повернулся к придворным, подкрутил усы, принял  грациозную  позу  и,
томно закатив глаза, повторил, подражая голосу Генриха;
   - Доброй ночи, господа, доброй ночи. Мы идем спать.  Придворные  закусили
губы, король покраснел.
   - Ах да, - спохватился Шико, - а где мой куафер, где мой  брадобрей,  где
мой камердинер - и прежде всего где моя помада?
   - Нет, - возразил король, - ничего этого не будет.
   Начинается пост, и я приступил к покаянию.
   - Ах, до чего жаль помады, - вздохнул Шико. Король  и  шут  вошли  в  уже
знакомую нам королевскую опочивальню.
   - Так вот оно как, Генрих! - сказал Шико. - Стало быть, я  в  фаворе,  не
правда ли? Стало быть, без  меня  не  обойдешься?  Стало  быть,  я  смазлив,
смазливее этого купидона Келюса?
   - Замолчи, шут! - приказал король. - А вы оставьте нас, - обратился он  к
слугам.
   Слуги повиновались, дверь за ними закрылась, Генрих и Шико остались одни.
Шико с удивлением посмотрел на короля.
   - Зачем ты их отослал? - спросил он. - Ведь нас с тобой еще  не  умастили
притираниями.  Может,  ты  хочешь  намазать  меня   собственноручно,   своей
королевской десницей? Ну что ж! Эта епитимья не хуже любой другой.
   Генрих не отвечал. Они  были  одни,  и  два  короля,  безумец  и  мудрец,
посмотрели в глаза друг другу.
   - Помолимся, - сказал Генрих.
   - Спасибо! Вот удружил! - воскликнул Шико.  -  Нечего  сказать,  приятное
времяпрепровождение. Если ты за этим меня пригласил, то лучше мне  вернуться
обратно в ту дурную компанию, в которой я находился. Прощай, сын мой. Доброй
ночи.
   - Останьтесь! - приказал король.
   - Ото! -  воскликнул  Шико,  выпрямляясь.  -  Кажись,  мы  вырождаемся  в
тиранию. Ты деспот! Фаларис! Дионисий! Мне здесь надоело. Нынче я целый день
по твоей милости обрабатывал  плеткой  из  бычьих  жил  плечи  своих  лучших
друзей, а пришел вечер - и ты  хочешь  начать  все  с  начала...  Чума  меня
возьми! Отложим это занятие, Генрих. Нас здесь всего лишь двое, а когда двое
дерутся.., каждый удар попадает в цель.
   - Замолчите вы, несносный болтун,  -  прикрикнул  на  шута  король,  -  и
подумайте о своих грехах.
   - Добро! Вот мы и договорились. Ты хочешь, чтобы я каялся?  Ты  этого  от
меня хочешь? Ну, а в чем мне каяться? В том, что я сделался шутом у  монаха?
Confiteor... Я раскаиваюсь, mea culpa... Это моя вина, это моя вина, это моя
тягчайшая вина!
   - Не богохульствуй, жалкий грешник, не богохульствуй, - сказал король.
   - Ах, так! - воскликнул Шико. - Пусть лучше  меня  посадят  в  клетку  со
львами  или  с  обезьянами,  лишь  бы  не  оставаться  здесь,   взаперти   с
королем-маньяком. Прощай, Генрих! Я ухожу.
   Король схватил ключ от двери.
   - Генрих, у тебя страшный вид, и предупреждаю, если ты меня не  выпустишь
отсюда, я кликну людей, я буду кричать, я  сломаю  дверь,  я  разобью  окно.
Я!..Я!..
   - Шико, - печально сказал король, - Шико, друг мой, ты  пользуешься  моим
угнетенным состоянием.
   - А-а, я понимаю, - ответил Шико, - тебе страшно остаться совсем  одному,
все вы,  тираны,  такие.  Прикати  построить  тебе  двенадцать  комнат,  как
Дионисий, или двенадцать дворцов, как Тиберий. А пока что возьми мою шпагу и
позволь мне забрать с собой ножны от нее. Согласен?
   При слове "страшно" в глазах короля сверкнула молния, затем он  поднялся,
охваченный какой-то странной дрожью, и зашагал по комнате.
   Во всем теле Генриха чувствовалось такое  возбуждение,  а  лицо  его  так
побледнело, что Шико подумал - уж не заболел ли  король  на  самом  деле.  С
испуганным видом он следил за тем, как Генрих описывает круги по комнате, и,
наконец, сказал ему:
   - Послушай, сын мой, что с тобой стряслось? Поделись своими  страхами  со
мной, с твоим дружком Шико.
   Король остановился перед шутом, глядя ому прямо в глаза.
   - Да, - сказал он, - ты - мой друг, мой единственный друг.
   - Кстати, в аббатстве Балансе пустует место приора, - заметил Шико.
   - Слушай, Шико, ты умеешь хранить тайну?
   - Недостает приора и в аббатстве Питивьер, а там пекут чудесные пироги  с
жаворонками.
   - Несмотря на твои шутовские выходки, - продолжал король,  -  ты  человек
отважный.
   - Тогда зачем мне аббатство, подари мне лучше полк.
   - И даже можешь дать разумный совет.
   - В таком случае не надо мне твоего полка, назначь меня  советником.  Ах,
нет, я передумал. Лучше полк или аббатство. Я не хочу быть советником. Тогда
мне придется во всем поддакивать королю.
   - Замолчите, Шико, замолчите, час приближается, ужасный час.
   - Что на тебя опять накатило? - спросил Шико.
   - Вы увидите, вы услышите.
   - Что я увижу? Кого услышу?
   - Подождите немного, и вы узнаете все, все, что хотите знать. Подождите.
   - Нет, нет, ни за что на свете я не стану ждать. И  какая  бешеная  блоха
укусила твоего батюшку и твою  матушку  в  ту  злосчастную  ночь,  когда  им
вздумалось тебя зачать?
   - Шико, ты храбрый человек?
   - Да, и горжусь этим. Но я  не  стану  подвергать  мою  храбрость  такому
испытанию. Сгинь, нечистая сила! Если король Франции и Польши  вопит  ночью,
да так громко, что во всем Лувре поднимается переполох,  то  с  меня-то  что
взять? Я человек маленький и могу даже опозорить твою  опочивальню.  Прощай,
Генрих, позови своих капитанов, швейцарцев, привратников, аркебузиров, а мне
позволь выбраться на  свободу.  К  дьяволу  невидимую  погибель!  К  дьяволу
неведомую опасность!
   - Я вам приказываю остаться, - властно произнес король.
   - Клянусь честью! Вот  забавный  монарх,  он  хочет  отдавать  приказания
страху. Я боюсь, боюсь, говорю тебе. Ко мне! На помощь!
   И Шико вскочил  на  стол,  несомненно  для  того,  чтобы  заранее  занять
выгодную позицию на тот случай, если объявится какая-то опасность.
   - Ну, ладно, шут, раз уж иначе ты не замолчишь, я тебе все расскажу.
   - Ага, - сказал Шико, потирая руки. Он осторожно слез со стола и  обнажил
свою длинную  шпагу.  -  Великое  дело  спать  заранее.  Мы  это  все  мигом
распутаем. Ну,  рассказывай,  рассказывай,  сын  мой.  Похоже,  тут  завелся
крокодил, не так ли? Сгинь, нечистая сила! Клинок у меня добрый, я им каждую
неделю мозоли срезаю, а мозоли у меня исключительно твердые.
   И Шико  удобно  расположился  в  большом  кресле,  поставив  перед  собой
обнаженную шпагу; ноги его обвились вокруг клинка, как  две  змеи  -  символ
мира - вокруг жезла Меркурия.
   - Прошлой ночью, - начал Генрих, - я спал...
   - И я тоже, - подхватил Шико.
   - И вдруг ощутил на лице какое-то дуновение...
   - Это крокодил, он проголодался и слизывал с тебя помаду.
   - Я наполовину проснулся и почувствовал, что волосы на моей бороде встали
дыбом от страха.
   - Ах, ты вгоняешь меня в дрожь, - сказал  Шико,  съежившись  в  кресле  и
опираясь подбородком на эфес шпаги.
   - И тут, - проговорил король голосом настолько слабым и неуверенным,  что
Шико с большим трудом улавливал слова, - и тут в комнате раздался  голос,  и
звучал он так горестно, что потряс меня до глубины души.
   - Голос крокодила, да. Я читал у путешественника Марко Поло, что крокодил
обладает необыкновенным голосом, он может даже подражать детскому плачу.  Но
успокойся, сын мой, если он явится, мы его убьем.
   - Слушай хорошенько.
   - А я что делаю, черт возьми? - возмутился  Шико,  распрямляясь,  как  на
пружине. - Я весь превратился в слух: неподвижен,  что  твой  пень,  и  нем,
будто карп.
   Генрих продолжал еще более мрачным и скорбный тоном:
   - "Жалкий грешник!.." - сказал голос.
   - Ба! - прервал короля Шико. - Голос произносил слова. Значит, это был не
крокодил?
   - "Жалкий грешник! - сказал голос. - Я глас господа  бога  твоего!"  Шико
подпрыгнул, затем снова расположился в кресле.
   - Господа бога? - переспросил он.
   - Ах, Шико, - ответил Генрих, - этот голос ужасал.
   - А звучал-то он красиво? - спросил  Шико.  -  И  что,  он  действительно
смахивал на трубный глас, как говорится в Писании?
   - "Ты здесь? Ты внемлешь? - продолжал голос. - Внемлешь мне,  закоренелый
грешник? Ты что же,  решил  по-прежнему  коснеть  во  грехе  и  погрязать  в
беззакониях?" - Скажите  пожалуйста,  ай-яй-яй!  Однако,  насколько  я  могу
судить, глас божий, пожалуй, сходен с голосом твоего народа.
   - Затем, - сказал король, - последовала добрая  тысяча  других  попреков,
которые, уверяю вас, Шико, показались мне очень жестокими.
   - Ну дальше, рассказывай дальше, сын мой, расскажи,  расскажи,  чем  тебя
попрекал этот голос. Я хочу знать - хорошо ли осведомлен господь бог.
   - Нечестивец! - воскликнул король. - Коли ты сомневаешься, я прикажу тебя
наказать.
   - Я-то? - сказал Шико. - Я не сомневаюсь, нет,  но  меня  удивляет  одно:
почему господь бог ждал до этого дня, чтобы на тебя обрушиться?  Неужели  со
времен потопа он научился терпению? Итак, сын мой, - продолжал Шико, -  тебя
охватил невыносимый страх.
   - О да!
   - И было от чего.
   - Пот ручьями стекал по моему лицу, мозг застыл в костях.
   - Совсем как у Иеремии, а впрочем, это вполне естественно. Ей-богу,  будь
я на твоем месте, со мною еще и не такое бы творилось. И тогда ты позвал  на
помощь?
   - Да.
   - И все сбежались?
   - Да.
   - И принялись искать?
   - Повсюду.
   - И доброго боженьку не нашли?
   - Нет. Этот голос умолк.
   - Зато раздался твой. Да-а, действительно страшно.
   - Так страшно, что я позвал духовника.
   - Ага! И он появился?
   - Тут же.
   - Послушай-ка,  сын  мой,  будь  со  мной  откровенен  и,  против  своего
обыкновения, скажи мне правду. Что думает об этом откровении твой духовник?
   - Он содрогнулся.
   - Еще бы!
   - Он перекрестился; и так же, как бог, приказал мне покаяться.
   - Отлично, покаяние никогда не мешает. Но о  том,  что  тебе  привиделось
или, скорее, послышалось, что он сказал?
   - Он сказал: это указание  свыше,  чудо,  и  нужно  подумать  о  спасении
государства. Поэтому нынче утром я...
   - Что ты сделал нынче утром, сын мой?
   - Я дал сто тысяч ливров иезуитам.
   - Великолепно!
   - И я исполосовал ударами  дисциплины  свою  кожу  и  кожу  моих  молодых
любимцев.
   - Прекрасно! И это все?
   - Как это все? А ты сам что думаешь, Шико? Я не к  шуту  обращаюсь,  а  к
человеку разумному, к другу.
   - Ах,  государь,  -  серьезно  сказал  Шико,  -  сдается  мне,  у  вашего
величества был кошмар.
   - Ты так думаешь?
   - Все это привиделось вашему величеству во сне, и сон не повторится, если
ваше величество не будет забивать себе голову разными мыслями.
   - Сон? - сказал Генрих, с сомнением качая головой. - Нет, нет. Я  уже  не
спал, отвечаю тебе за это, Шико.
   - Ты спал, Генрих.
   - Ничуть, глаза у меня были широко открыты,  -  Случается,  и  я  сплю  с
открытыми глазами.
   - Но я этими глазами видел, а так не бывает, когда в самом деле спишь.
   - Ну и что же ты видел?
   - Я видел лунный свет на оконных стеклах и  зловещий  блеск  аметиста  на
рукоятке моей шпаги, на том самом месте, где ты сейчас сидишь, Шико.
   - А светильник, что с ним стало?
   - Он погас.
   - Сон, любезный мой сын, чистейший сон.
   - Почему ты не веришь, Шико? Разве ты не слышал, что  господь  говорит  с
королями всякий раз, когда он собирается произвести  па  земле  какие-нибудь
великие изменения?
   - Да, он с ними говорит, это правда, - сказал  Шико,  -  но  таким  тихим
голосом, что они его никогда не слышат, - Но почему ты не хочешь поверить?
   - Потому что ты слишком хорошо все слышал.
   - Ну ладно. Понимаешь теперь, почему я велел  тебе  остаться?  -  спросил
король.
   - Черт возьми! - ответил Шико.
   - Затем, чтобы ты сам слышал, что скажет голос.
   - Нет, затем, что если мне вздумается повторить то, что я  услышал,  люди
скажут - Шико валяет дурака.  Шико  -  нуль,  Шико  -  ничтожество,  Шико  -
безумец, и что бы он там ни болтал первому встречному, все одно никто ему не
поверит. Неплохо задумано, сын мой.
   - Почему вам не придет в голову, мой Друг,  -  сказал  король,  -  что  я
доверяю эту тайну вашей испытанной верности?
   - Ах, не лги, Генрих, ведь если голос появится, он  попрекнет  тебя  этой
ложью. А у тебя и без того грехов выше головы. Но будь  по-твоему:  принимаю
твое предложение. Я с удовольствием послушаю  глас  божий,  может  быть,  он
скажет кое-что и для меня.
   - А что нам делать до тех пор?
   - Лечь спать, сын мой.
   - Но если...
   - Никаких "если".
   - И все же...
   - Не думаешь ли ты, что,  оставаясь  на  ногах,  сможешь  помешать  гласу
господню заговорить? Король превосходит своих  подданных  только  на  высоту
своей короны, а когда у тебя голова  не  покрыта,  поверь  мне,  Генрих,  ты
такого же роста, как и все остальные люди, и даже пониже кое-кого из них.
   - Хорошо, - сказал король, - значит, ты остаешься со мной?
   - Договорились.
   - Ладно, я ложусь.
   - Добро!
   - Но ты, ты ведь не ляжешь?
   - И не подумаю.
   - Я скину только камзол.
   - Как тебе угодно.
   - Штаны снимать не буду.
   - Правильная предосторожность.
   - Ну, а ты?
   - Я останусь в этом кресле.
   - А ты не заснешь?
   - За это не поручусь. Ведь сон, все равно что страх, сын мой, не  зависит
от нашей воли.
   - Но по крайней мере постарайся не заснуть.
   - Успокойся, я буду себя пощипывать! Впрочем, голос меня разбудит.
   - Не шути с голосом, - предупредил Генрих, который уже  занес  было  ногу
над постелью, но тут же ее отдернул.
   - Ну, валяй, - сказал Шико. - Ты что, ждешь, чтобы я тебя уложил?
   Король вздохнул, осмотрел тревожным взглядом все углы и закоулки  комнаты
и, дрожа всем телом, скользнул под одеяло.
   - Так, - сказал Шико, - теперь мой черед.  И  он  растянулся  на  кресле,
обложившись со всех сторон подушками и подушечками.
   - Ну, как вы себя чувствуете, государь?
   - Неплохо, - отозвался король. - А ты?
   - Очень хорошо. Доброй ночи, Генрих.
   - Доброй ночи, Шико, только ты не засыпай, пожалуйста.
   - Чума на мою голову! Я и не собираюсь, - сказал Шико, зевая во весь рот.
   И оба сомкнули глаза, король - чтобы притвориться спящим, Шико - чтобы  и
вправду заснуть.

Глава 9

О ТОМ, КАК ГЛАС БОЖИЙ ОБМАНУЛСЯ И ГОВОРИЛ С ШИКО, ДУМАЯ, ЧТО ГОВОРИТ С КОРОЛЕЙ!

   Минут десять король и Шико лежали молча,  почти  не  шевелясь.  Но  вдруг
Генрих дернулся, словно ужаленный, резко  приподнялся  на  руках  и  сел  на
постели.
   Эти движения короля и вызванный ими шум вырвали Шико из состояния сладкой
дремоты, предшествующей сну, и он также принял сидячее положение.
   Король и шут посмотрели друг на друга горящими глазами.
   - Что случилось? - тихо спросил Шико.
   - Дуновение, - еще тише ответил король, - вот оно, дуновение.
   В этот миг одна из свечей в  руке  у  золотого  сатира  потухла,  за  ней
вторая, третья и, наконец, четвертая и последняя.
   - Ого! - сказал Шико. - Ничего себе дуновение.  Не  успел  он  произнести
последнее слово, как светильник, в свою очередь,  погас,  и  теперь  комнату
освещали только последние отблески пламени, догоравшего в камине.
   - Горячо, - проворчал Шико, вылезая из кресла.
   - Сейчас он заговорит, - простонал король, забиваясь под одеяла. - Сейчас
он заговорит.
   - Послушаем, - сказал Шико.
   И в самом деле, в спальне раздался хриплый и временами  свистящий  голос,
который, казалось, выходил откуда-то из  прохода  между  стеной  и  постелью
короля.
   - Закоренелый грешник, ты здесь?
   - Да, да, господи, - отозвался Генрих, лязгая зубами.
   - Ого! - сказал Шико. - Вот  сильно  простуженный  голос.  Неужели  и  на
небесах можно схватить насморк? Но все равно это страшно.
   - Ты внемлешь мне? - спросил голос.
   - Да, господи, - с трудом выдавил из себя Генрих, - я внемлю,  согнувшись
под тяжестью твоего гнева.
   - Ты думаешь, что выполнил все, что  от  тебя  требовалось,  -  продолжал
голос, - проделав все глупости, которыми ты занимался сегодня? Это  показное
- глубины твоего сердца остались незатронутыми.
   - Отлично сказано, - одобрил Шико. - Все правильно.
   Молитвенно сложенные ладони короля тряслись и хлопали одна о другую. Шико
вплотную подошел к его ложу.
   - Ну что, - прошептал Генрих, - ну что, теперь ты верить, несчастный?
   - Постойте, - сказал Шико.
   - Что ты затеваешь?
   - Тише! Вылезай из постели, только тихо-тихо, а меня пусти на свое место.
   - Зачем это?
   - Затем, чтобы гнев господень обрушился сначала на меня.
   - Ты думаешь, тогда он пощадит меня?
   - Ручаться не могу,  но  попробуем.  И  с  ласковой  настойчивостью  Шико
вытолкнул короля из постели, а сам улегся на его место.
   - Теперь, Генрих, - сказал он, - садись в мое кресло и не мешай мне.
   Генрих повиновался, он начинал донимать.
   - Ты не отвечаешь, -  снова  раздался  голос,  -  это  подтверждает  твою
закоснелость в грехах.
   - О! Помилуй, помилуй меня,  господи!  -  взмолился  Шико,  гнусавя,  как
король.
   Затем, склонившись в сторону Генриха, прошептал:
   - - Забавно, черт побери! Понимаешь, сын мой, господь бог не узнал Шико.
   - Ну и что? - удивился Генрих. - Что ты хочешь этим сказать?
   - Погоди, погоди, ты еще не то услышишь.
   - Нечестивец! - загремел голос.
   - Да, господи, да, - зачастил Шико, - да, я закоренелый грешник,  заядлый
греховодник.
   - Тогда признайся в своих преступлениях и покайся.
   - Признаюсь, - сказал Шико, - что вел себя  как  настоящий  предатель  по
отношению к моему кузену Конде, чью жену я обольстил, и я раскаиваюсь.
   - Что, что ты там мелешь? - зашептал король. - Замолчи,  пожалуйста!  Эта
история давно уже никого не интересует.
   - Ах, верно, - сказал Шико, - пойдем дальше.
   - Говори, - приказал голос.
   - Признаюсь, - продолжал мнимый Генрих, - что нагло обокрал поляков:  они
выбрали меня королем, а я в одну прекрасную ночь удрал,  прихватив  с  собой
все коронные драгоценности, и я раскаиваюсь.
   - Ты, бездельник, - прошипел Генрих, - что ты там  вспоминаешь?  Все  это
забыто.
   - Мне обязательно нужно и дальше  его  обманывать,  -  возразил  Шико.  -
Положитесь на меня.
   - Признаюсь, - загнусавил шут, - что похитил французский престол у своего
брата, герцога Алансонского, которому он принадлежал по  праву,  после  того
как я, по всей форме отказавшись от французской  короны,  согласился  занять
польский трон, и я раскаиваюсь.
   - Подонок, - сказал король.
   - Речь идет не только об этом, - заметил голос.
   - Признаюсь, что вступил в  сговор  с  моей  доброй  матушкой  Екатериной
Медичи  с  целью  изгнать  из  Франции  мое