й  галерее.  Входите,
господин д'Орильи, входите.
   И Шомберг, взяв Орильи за плечи, втолкнул его в соседнюю комнату, где
ошеломленный музыкант увидел прежде  всего  д'Эпернона  перед  зеркалом,
смазывавшего клеем свои усы, чтобы придать им нужную форму, в  то  время
как Можирон, у окна, был занят вырезыванием гравюр, по сравнению с коими
барельефы храма Афродиты в Книде и фрески бань Тиберия на Капри могли бы
сойти за образцы целомудрия.
   Герцог, без шпаги,  сидел  в  кресле  между  двумя  молодыми  людьми,
которые смотрели на него лишь для того, чтобы Следить за его действиями,
и заговаривали с ним,  только  когда  хотели  сказать  ему  какую-нибудь
дерзость.
   Завидев Орильи, герцог бросился было к нему.
   - Осторожней, монсеньер, -  осадил  его  Можирон,  -  вы  задели  мои
картинки.
   - Боже мой! - вскричал  музыкант.  -  Что  я  вижу?  Моего  господина
оскорбляют.
   - Как поживает наш любезный господин Орильи? - продолжая  закручивать
свои усы, осведомился д'Эпернон. - Должно быть, прекрасно: у него  такое
румяное лицо.
   - Окажите мне дружескую услугу, господин музыкант,  отдайте  мне  ваш
кинжальчик, пожалуйста, - сказал Можирон.
   - Господа, господа, - возмутился Орильи, -  неужели  вы  забыли,  где
находитесь?!
   - Что вы, что вы, дорогой Орильи, - ответил д'Эпернон, -  мы  помним,
именно потому мой друг и просит у  вас  кинжал.  Вы  же  видите,  что  у
герцога кинжала нет.
   - Орильи, - сказал герцог голосом, исполненным страдания и ярости,  -
разве ты не догадываешься, что я - пленник?
   - Чей пленник?
   - Моего брата. Ты должен был понять это, увидев, кто мои тюремщики.
   Орильи издал возглас удивления.
   - О, если бы я подозревал! - сказал он, - Вы захватили бы вашу лютню,
чтобы развлечь его высочество,  любезный  господин  Орильи?  -  раздался
насмешливый голос. - Но я об этом подумал; я послал за ней, вот она.
   И Шико действительно протянул несчастному музыканту лютню. За  спиной
гасконца  можно  было  видеть  Келюса  и  Шомберга,  зевавших  с  риском
вывихнуть челюсти.
   - Ну, как ваша шахматная партия, Шико? - спросил д'Эпернон.
   - Ив самом деле - как? - подхватил Келюс.
   - Господа, я полагаю, что мой шут  спасет  своего  короля,  по,  черт
возьми, нелегко ему будет  это  сделать!  Ну  что  ж,  господин  Орильи,
давайте мне ваш кинжал, а я дам вам лютню, сменяемся так на так.
   Оцепеневший от ужаса музыкант повиновался и  сел  на  подушку  у  ног
своего господина.
   - Вот уже один и в мышеловке, - сказал Келюс, - подождем других.
   И с этими словами, объяснившими Орильи  все  предшествовавшее,  Келюс
вернулся на свой  пост  в  породней,  попросив  предварительно  Шомберга
отдать ему cap-бакан в обмен на бильбоке.
   - Правильно, - заметил Шико, - надо разнообразить удовольствия, лично
я, чтобы внести разнообразие в мои, отправляюсь учреждать Лигу.
   И он закрыл за собой дверь,  оставив  его  королевское  высочество  в
компании миньонов, увеличившейся за счет бедного лютниста.

Глава 8

О ТОМ, КАК КОРОЛЬ НАЗНАЧИЛ ГЛАВУ ЛИГИ И КАК ПОЛУЧИЛОСЬ, ЧТО ЭТО НЕ БЫЛ НИ ЕГО ВЫСОЧЕСТВО ГЕРЦОГ АНЖУЙСКИИ, НИ МОНСЕНЬЕР ГЕРЦОГ ДЕ ГИЗ

   Час большого приема наступил или, вернее говоря, приближался,  потому
что уже  с  полудня  в  Лувр  начали  прибывать  руководители  Лиги,  ее
участники и даже просто любопытные.
   Париж, такой же взбудораженный, как накануне, но с той лишь разницей,
что швейцарцы; которые в прошлый раз не принимали участия  в  празднике,
были   теперь   главными   действующими   лицами;   Париж,   такой    же
взбудораженный, как накануне, повторяем мы,  выслал  к  Лувру  депутации
лигистов, ремесленные цеха, эшевенов, ополченцев и  неиссякаемые  потоки
зевак. В те дни, когда народ чем-то занят, эти зеваки  собираются  возле
него, чтобы наблюдать за ним, столь же  многочисленные,  возбужденные  и
любопытные, как и он, словно в Париже два народа, словно в этом огромном
городе  -  маленькой  копии  мира  -  каждый  способен,   при   желании,
раздвоиться: одно его "я" действует, другое наблюдает за ним.
   Итак, вокруг Лувра собралась большая толпа народу. Но не  тревожьтесь
за Лувр.
   Еще не пришло то время, когда  ропот  народов  обратится  в  громовые
раскаты, когда дыхание пушек сметет стены и обрушит замки на  головы  их
владельцев. В этот день швейцарцы, предки швейцарцев  10  августа  и  27
июля, улыбались парижской толпе, несмотря на то что в руках у  нее  было
оружие, а парижане улыбались швейцарцам. Еще не наступил для народа  тот
час, когда он обагрит кровью вестибюль королевского дворца.
   Не думайте, однако, что разыгрывавшийся спектакль,  будучи  не  столь
мрачным, был вовсе лишен интереса. Напротив, Лувр  представлял  собою  в
этот день самое любопытное зрелище из всех описанных нами до сих пор.
   Король находился в большом тронном зале в окружении своих сановников,
друзей,  придворных  и  членов  семьи,  он  ждал,  пока  все   цехи   не
продефилируют  перед  ним  и,  оставив  своих  старшин  во  дворце,   не
отправятся на отведенные им места, во дворе Лувра и под его окнами.
   Так он мог, разом, полностью, охватить  взглядом  и  почти  сосчитать
всех своих врагов, то руководясь замечаниями, которые время  от  времени
отпускал Шико, спрятавшийся за королевским креслом,  то  предупреждаемый
знаками королевы-матери, а порой  просвещенный  судорогой,  перекосившей
лицо какого-нибудь из рядовых лигистов, не причастных, как их главари, к
тайне предстоящего и поэтому более нетерпеливых. Внезапно  в  зал  вошел
господин де Монсоро.
   - Вот так раз, - сказал Шико, - погляди-ка, Генрике.
   - Куда поглядеть?
   - Да на главного ловчего, черт побери!  Право  же,  стоит.  Он  такой
бледный и так забрызган грязью, что заслуживает твоего взгляда.
   - Это и в  самом  деле  он,  -  сказал  король.  Генрих  сделал  знак
господину де Монсоро, и главный ловчий приблизился.
   - Почему вы в Лувре, сударь? - спросил Генрих. - Я полагал, что вы  в
Венсене и готовитесь выставить для нас оленя.
   - Олень был выставлен в семь часов утра, государь.  Но,  увидев,  что
близится полдень, а  от  вас  нет  никаких  известий,  я  испугался,  не
случилось ли с вами какого-нибудь несчастья, и примчался сюда.
   - Вот оно что? - произнес король.
   -  Государь,  ежели  я  нарушил  свой  долг,  то  лишь   из-за   моей
безграничной преданности вам.
   - Разумеется, сударь, - сказал Генрих, - и будьте уверены, что  я  ее
ценю.
   - А теперь, - продолжал граф с некоторым колебанием в голосе, - ежели
вашему величеству угодно, чтобы я возвратился в Венсен, теперь, когда  я
успокоился...
   - Нет, нет, оставайтесь, наш главный ловчий; эта охота -  всего  лишь
прихоть, она пришла нам в  голову  и  исчезла  так  же,  как  появилась.
Оставайтесь и не уходите далеко, я нуждаюсь в том, чтобы  меня  окружали
верные мне люди, а вы сами причислили себя к тем, на чью  преданность  я
могу рассчитывать. Монсоро поклонился.
   - Где ваше величество прикажет мне стать?
   - Не отдашь ли ты его мне на полчасика? - шепнул Шико на ухо королю.
   - Зачем?
   - Чтобы помучить немножко. Ну что тебе стоит? Ты передо мною в долгу:
заставил присутствовать на такой скучной церемонии, какой  обещает  быть
эта.
   - Ладно, бери его.
   - Я имел честь спросить у вашего величества, где  ему  будет  угодно,
чтобы я стал? - повторил свой вопрос граф.
   - Мне показалось,  что  я  вам  ответил:  "Где  пожелаете".  За  моим
креслом, например. Там я обычно помещаю своих друзей.
   - Пожалуйте сюда, наш главный ловчий, - сказал Шико,  освобождая  для
господина де Монсоро часть территории, которую до этого он занимал один,
- и принюхайтесь немного к этим молодцам. Вот эту дичь можно  поднять  и
без охотничьих собак. Клянусь святым чревом, господин граф, какой букет!
Это проходят сапожники, вернее, прошли. А вот идут кожевенники, помереть
мне на месте! Ах, наш главный  ловчий,  коли  вы  потеряете  след  этих,
объявляю вам, что отберу у вас патент на должность.
   Господин де Монсоро делал вид, что слушает, или, скорее,  слушал,  не
слыша.
   Он был поглощен какой-то мыслью и оглядывался вокруг с беспокойством,
которое не ускользнуло  от  короля,  тем  более  что  Шико  не  преминул
обратить на него внимание Генриха.
   - Послушай-ка, - шепнул гасконец, - ты знаешь, на кого охотится в эту
минуту твой главный ловчий?
   - Нет, а на кого?
   - На твоего брата Анжуйского.
   - Во всяком случае, дичи своей он не видит, - сказал, смеясь, Генрих.
   - Нет, идет наугад. Ты стоишь на том,  чтобы  он  не  знал,  где  она
находится?
   - Откровенно говоря, я не возражал бы,  чтобы  он  пошел  по  ложному
следу.
   - Погоди, погоди, - сказал Шико, -  сейчас  я  наведу  его  на  след.
Говорят, что от волка пахнет лисицей, на этом он  и  запутается.  Только
спроси у него, где графиня.
   - Зачем?
   - Спроси, спроси, увидишь.
   - Господин граф, -  сказал  Генрих,  -  куда  вы  девали  госпожу  де
Монсоро? Я не вижу ее среди дам.
   Граф подскочил так, словно его змея  ужалила  в  ногу.  Шико  почесал
кончик носа и подмигнул королю.
   - Государь, - ответил главный  ловчий.  -  Графиня  чувствовала  себя
нездоровой, воздух Парижа ей вреден.  Этой  ночью,  испросив  и  получив
разрешение королевы, она  уехала  вместе  со  своим  отцом,  бароном  де
Меридор.
   - А  в  какую  часть  Франции  она  направилась?  -  спросил  король,
обрадовавшись возможности отвернуться, пока проходят кожевенники.
   - В Анжу, на свою родину, ваше величество.
   -  Дело  в  том,  -  заметил  важно  Шико,  -   что   воздух   Парижа
неблагоприятен  для  беременных  женщин.   Gravidis   uxoribus   Lutetia
inclemens <Лютиция жестока к беременным женам (лат.).>. Я советую  тебе,
Генрих, последовать примеру графа и тоже отослать куда-нибудь  королеву,
когда она понесет.
   Монсоро  побледнел  и  в   ярости   уставился   на   Шико,   который,
облокотившись  на  спинку  королевского  кресла   и   подперев   ладонью
подбородок, казалось, весь был  поглощен  разглядыванием  позументщиков,
следовавших непосредственно за кожевенниками.
   - Кто это вам сказал, господин наглец, что графиня тяжела? - прошипел
Монсоро.
   - А разве пет? - сказал Шико. - Я полагаю, что предположить  обратное
было бы еще большей наглостью с моей стороны.
   - Она не тяжела, сударь.
   - Вот те раз, - сказал  Шико,  -  ты  слышал,  Генрих?  Твой  главный
ловчий, кажется, совершил ту же ошибку, что и  ты:  он  забыл  соединить
рубашки шартрской богоматери.
   Монсоро сжал кулаки и подавил свою  ярость,  но  прежде  метнул  Шико
взгляд, полный ненависти и угрозы; Шико в ответ надвинул шляпу на  глаза
и стал играть ее длинным и тонким пером, превращая  его  в  извивающуюся
змею.
   Граф понял, что момент для сведения счетов  неподходящий,  и  тряхнул
головой, словно пытаясь сбросить со своего чела омрачившую его тучу.
   Шико, в свою очередь, повеселел и  сменил  грозный  вид  матадора  на
приятнейшую улыбку.
   - Бедная графиня, - сказал он, - она погибнет от скуки в пути.
   - Я сказал королю, - ответил Монсоро, - что она путешествует со своим
отцом.
   - Пусть так, я не возражаю; отец - это весьма респектабельно,  но  не
очень-то весело, и если бы возле нее был только достойный  барон,  чтобы
развлекать ее в путешествии.., но, к счастью...
   - Что? - с живостью спросил граф.
   - Что "что"? - ответил Шико.
   - Что "к счастью"?
   - О, господин граф, у вас получился эллипс! Граф пожал плечами.
   - Ах! Прошу  прощения,  наш  главный  ловчий.  Вопросительная  фраза,
которой вы только что воспользовались, называется эллипсом.  Спросите  у
Генриха, он - филолог.
   - Это верно, - сказал Генрих, - но что означает твое наречие?
   - Какое наречие?
   - "К счастью".
   - "К счастью" означает "к счастью".  К  счастью,  сказал  я,  выражая
таким образом восхищение благостью всевышнего, к счастью, в этот  час  в
пути находится кое-кто из наших друзей, и притом  из  самых  веселых;  и
если они встретят графиню, они ее, вне всякого  сомнения,  развлекут.  А
так как друзья наши, - добавил небрежно Шико, - едут  по  той  же  самой
дороге, очень вероятно, что они встретятся. О! Я вижу их  отсюда.  А  ты
видишь, Генрих? Ты ведь человек  с  воображением.  Видишь  ты,  как  они
гарцуют на своих  конях  по  прекрасной  лесной  дороге  и  рассказывают
графине сотни пикантных  историй,  от  которых  эта  милая  дама  просто
млеет?
   Второй кинжал, еще острее первого, вонзился в грудь главного ловчего.
   Но у Монсоро не было никакой возможности дать  волю  своим  чувствам;
король находился рядом и, во всяком случае в эту минуту,  был  союзником
Шико. Поэтому  граф,  с  любезностью,  сохранившей,  однако,  следы  тех
усилий, которые ему пришлось сделать, чтобы подавить свой гнев, спросил,
лаская Шико взглядом и голосом:
   - Вот как! Кто-то из ваших друзей отправился в Анжу?
   - Вы могли бы, пожалуй, сказать: "Кто-то из наших  друзей",  господин
граф, потому что это даже больше ваши друзья, чем мои.
   - Вы меня удивляете, господин Шико, - ответил  граф,  -  у  меня  нет
никаких друзей, которые бы...
   - Ладно, скрытничайте.
   - Клянусь вам.
   - У вас их предостаточно, и, более того,  эти  друзья  настолько  вам
дороги, что вы только что, - по привычке, потому что  прекрасно  знаете,
что они сейчас находятся на пути в Анжу, - только что по привычке искали
их, как я заметил, в этой толпе, и, разумеется, безрезультатно.
   - Я? - воскликнул граф. - Вы заметили?..
   - Да, вы - самый бледный из всех главных ловчих, бывших, существующих
и будущих, начиная с Немврода в кончая вашим предшественником господином
д'Отфором.
   - Господин Шико!
   - Самый бледный, повторяю. Veritaa veritatum  <Это  истина  из  истин
(лат.).>. Это варваризм, поскольку истина всегда одна, ибо  если  бы  их
было две, одна из них по меньшей мере была бы не истинной,  впрочем,  вы
ведь не филолог, дорогой господин Исав.
   - Да,  сударь,  я  не  филолог,  вот  почему  я  и  попросил  бы  вас
возвратиться  без  всяких  отступлений  к  тем  друзьям,  о  которых  вы
упомянули, и соблаговолить, ежели  это  позволит  присущий  вам  избыток
воображения, соблаговолить назвать этих друзей их подлинными именами.
   - Э! Вы все время твердите одно и  то  же.  Ищите,  господин  главный
ловчий, клянусь  смертью  Христовой,  ищите!  Выслеживать  дичь  -  ваше
ремесло,  свидетель  тому  несчастный  олень,  которого  вы  потревожили
сегодня утром, он, должно быть, вовсе не ждал  этого  с  вашей  стороны.
Коли вас самого поднять чуть свет, разве вам это доставит удовольствие?
   Глаза Монсоро испуганно обежали окружавших короля людей.
   - Как! - вскричал он, бросив взгляд на пустое кресло рядом с королем.
   - Ну, ну! - поощрил его Шико.
   - Господин герцог Анжуйский? - воскликнул главный ловчий.
   - Ату! Ату его! - сказал гасконец. - Зверь обнаружен.
   - Он выехал сегодня? - вскричал граф.
   - Он выехал  сегодня,  но  вполне  возможно,  что  и  вчера  вечером.
Спросите у короля. Когда, то  есть  в  какое  время,  исчез  твой  брат,
Генрике?
   - Этой ночью, - ответил король.
   - Уехал, герцог уехал, - прошептал дрожащий и бледный Монсоро. -  Ах,
боже мой, боже мой! Что вы мне сказали, государь!
   - Я не утверждаю, - продолжал король, - что мой брат уехал, я  говорю
только, что нынче ночью он исчез и даже его ближайшие друзья  не  знают,
где он.
   - О, - гневно воскликнул граф, - если бы только я подозревал!..
   - Так, так. Ну и что бы вы сделали? - поинтересовался Шико.  -  Хотя,
впрочем, велика важность,  если  он  и  отпустит  несколько  любезностей
графине де Монсоро. Наш друг Франсуа  -  главный  волокита  в  роду;  он
волочился за дамами вместо короля Карла Девятого  в  те  времена,  когда
Карл Девятый еще жил на  свете,  и  он  это  делает  за  короля  Генриха
Третьего, которому не до ухаживаний - у него есть  другие  заботы.  Черт
побери, это совсем недурно - иметь при дворе принца, воплощающего в себе
французскую галантность.
   - Уехал, герцог, уехал! - повторил Монсоро.  -  Вы  в  этом  уверены,
сударь?
   - А вы? - спросил Шико.
   Главный ловчий вновь повернулся к тому креслу, где обычно сидел возле
своего  брата  герцог  -  к  креслу,  которое   по-прежнему   оставалось
незанятым.
   - Я погиб, - прошептал он и сделал резкое  движение,  явно  собираясь
бежать, но Шико схватил его за руку.
   - Да успокойтесь наконец, дьявол вас побери! Вы все время  вертитесь;
у короля от этого голова кружится. Проклятие! Желал бы  я  оказаться  на
месте вашей жены, хотя бы для того, чтобы  все  время  видеть  двуносого
принца и слушать господина Орильи,  который  играет  на  лютне  не  хуже
покойника Орфея. Как ей повезло, вашей супруге, как повезло!
   Монсоро весь трясся от ярости.
   - Спокойней, господин главный ловчий, - сказал Шико, - не выказывайте
столь бурно вашу радость - заседание уже начинается.  Это  неприлично  -
давать волю своим чувствам. Слушайте речь короля.
   Главному ловчему пришлось поневоле остаться на месте, так как тронный
зал Лувра и в самом деле понемногу уже заполнился людьми, Монсоро застыл
в подобающей по этикету позе.
   Все заняли свои места. Только что появившийся герцог де Гиз преклонил
колено перед королем, и тоже с удивлением и беспокойством  посмотрел  на
пустое кресло герцога Анжуйского.
   Король встал. Герольды призвали к тишине.

Глава 9

О ТОМ, КАК КОРОЛЬ НАЗНАЧИЛ ГЛАВУ ЛИГИ, КОТОРЫЙ НЕ ОКАЗАЛСЯ НИ ЕГО ВЫСОЧЕСТВОМ ГЕРЦОГОМ АНЖУИСКИМ, НИ МОНСЕНЬЕРОМ ГЕРЦОГОМ ДЕ ГИЗОМ

   -  Господа,  -  произнес  король   посреди   глубочайшей   тишины   и
удостоверившись предварительно, что д'Эпернон, Шомберг, Можирон и Келюс,
которых сменили на их посту десять швейцарцев, уже в зале и стоят за его
креслом, - господа, король, занимающий место между  небесами  и  землей,
если можно так  выразиться,  с  одинаковым  вниманием  прислушивается  к
голосам, которые доносятся до него сверху,  и  к  тем,  которые  к  нему
доносятся снизу, то есть к тому, что требует от него бог, и к тому,  что
требует от него его народ. Сплочение всех  сил  в  единый  союз  во  имя
защиты  католической  веры  является  залогом  благополучия   для   моих
подданных, я это прекрасно понимаю. Поэтому мне по душе  совет,  который
дал нам мой кузен де Гиз. И отныне я провозглашаю  святую  Лигу  должным
образом дозволенной и учрежденной. А поелику столь большое  тело  должно
иметь хорошую, могучую голову, поелику  необходимо,  чтобы  глава  Лиги,
призванный защищать церковь, был одним из самых ревностных сынов  церкви
и дабы к сему рвению его обязывали  само  его  естество  и  его  сан,  я
остановил свой выбор на человеке высокородном  и  добром  христианине  и
объявляю, что отныне главой Лиги будет...
   Генрих преднамеренно сделал паузу. Тишина была такая, что можно  было
услышать, как пролетит муха.
   Генрих повторил:
   - И объявляю, что главой Лиги будет Генрих де Валуа, король Франции и
Польши.
   Произнося эти слова, Генрих несколько театрально повысил голос, чтобы
подчеркнуть свою победу и  подогреть  энтузиазм  своих  друзей,  которые
готовились разразиться ликующими криками,  а  также  чтобы  окончательно
добить лигистов, чей глухой ропот выдавал их недовольство,  удивление  и
испуг.
   Что же касается герцога де Гиза, то он был просто изничтожен. Со  лба
его катились крупные  капли  пота.  Он  обменялся  взглядом  с  герцогом
Майеннским и своим братом, кардиналом,  которые  стояли  в  центре  двух
групп лигистских главарей - один справа от него, другой - слева.
   Монсоро, все больше удивляясь отсутствию  герцога  Анжуйского,  начал
тем не менее успокаиваться, вспомнив, что сказал Генрих Ш.
   Ведь в самом деле - герцог мог исчезнуть и не уезжая никуда.
   Кардинал, не торопясь, отошел от группы, в которой  он  находился,  и
пробрался поближе к герцогу Маейннскому.
   - Послушайте, - шепнул он ему на ухо, - или