о прижался к стене и стал ждать.
   Спустя пять минут ворота  распахнулись,  и  из  них  появились  лошадь  и
человек. Человек сидел верхом на лошади.
   Горанфло подошел.
   - Сударь,  -  начал  он,  обращаясь  к  всаднику,  -  если  пять  "Pater"
<"Богородица дева, радуйся" (лат.).> и пять "Ave" <"Отче  наш"  (лат.).>  во
исполнение ваших замыслов покажутся вам не лишними...
   Всадник повернул голову к монаху.
   - Горанфло! - воскликнул он.
   - Господин Шико! - выдохнул пораженный монах.
   - Куда, к дьяволу, бредешь ты, куманек? - спросил Шико.
   - Сам не знаю, а вы?
   - Ну со мной совсем другое дело, я-то знаю, - сказал Шико. - Я еду  прямо
вперед.
   - И далеко?
   - Пока не остановлюсь. Но ты, кум, почему ты не можешь мне  сказать,  что
ты здесь делаешь? Я подозреваю кое-что.
   - А что именно?
   - Ты шпионишь за мной.
   - Господи Иисусе!. Мне за вами шпионить, да боже упаси! Я вас увидел, вот
и все.
   - Когда увидел?
   - Когда вы выслеживали мулов.
   - Ты дурак.
   - Как хотите, но вон из-за тех камней вы внимательно за ними...
   - Слушай, Горанфло, я строю себе загородный дом. Этот щебень  я  купил  и
хотел удостовериться, хорошего ли он качества.
   - Тогда дело другое, - сказал монах, который не поверил ни единому  слову
Шико. - Стало быть, я ошибся.
   - И все же, ты сам, что ты делаешь здесь, за городской заставой?
   - Ах, господин Шико, я изгнан, - с сокрушенным вздохом ответил монах.
   - Что такое? - удивился Шико.
   - Изгнан, говорю вам.
   И Горанфло, задрапировавшись в рясу, вытянулся  во  весь  свой  невеликий
рост  и  принялся  кивать  головой  вверх  и  вниз,  взгляд   его   приобрел
требовательное выражение, как у человека, которому постигшеее  его  огромное
бедствие дает право рассчитывать на сострадание себе подобных.
   - Братия отторгли меня от груди своей, - продолжал он,  -  я  отлучен  от
церкви, предан анафеме.
   - Вот как? И за какую вину?
   - Послушайте, господин Шико, - произнес монах, кладя руку  на  сердце,  -
можете верить мне или не верить, по, слово Горанфло, я и сам этого не знаю.
   - Может быть, вас приметили прошлой ночью, куманек, когда вы  шлялись  по
кабакам?
   - Неуместная шутка, - строго сказал Горанфло, - вы прекрасно знаете,  чем
я занимался, начиная с давешнего вечера.
   - То есть, - уточнил Шико, - чем вы занимались о восьми часов  вечера  до
десяти. Что вы делали с десяти вечера до трех часов утра, мне неизвестно.
   - Как это понять - с десяти вечера до трех утра?
   - Да так - в десять часов вы ушли.
   - Я? - сказал Горанфло, удивленно выпучив па гасконца глаза.
   - Конечно, я даже спросил вас, куда вы идете.
   - Куда я иду; вы у меня спросили, куда я иду?
   - Да!
   - И что я вам ответил?
   - Вы ответили, что идете  произносить  речь.  Однако  в  этом  есть  доля
правды, - пробормотал потрясенный Горанфло.
   - Проклятие! Какая там доля, вы  даже  воспроизвели  передо  мной  добрый
кусок вашей речи, она была не из коротких.
   - Моя речь состояла из трех частей, такую композицию  Аристотель  считает
наилучшей.
   -  Ив  вашей  речи  были  возмутительные  выпады  против  короля  Генриха
Третьего.
   - Да неужели?! - сказал монах.
   - Просто возмутительные, и я не удивлюсь, если узнаю, что вас  преследуют
как подстрекателя к беспорядкам.
   - Господин Шико, вы открываете мне глаза. А что, когда я говорил с  вами,
у меня был вид человека проснувшегося?
   - Должен признаться, куманек, вы показались мне очень странным.  Особенно
взгляд у вас был  такой  неподвижный,  что  я  даже  испугался.  Можно  было
подумать, что вы все еще не пробудились и говорите во сне.
   - И все же, - сказал Горанфло, - какой бы дьявол в это дело  ни  влез,  я
уверен, что проснулся нынче утром в "Роге изобилия".
   - Ну и что в этом удивительного?
   - Как что удивительного? Ведь, по вашим словам, в десять часов я ушел  из
"Рога изобилия".
   - Да, но вы туда вернулись в три часа утра, и в  качестве  доказательства
могу сказать, что вы оставили дверь открытой и я замерз.
   - И я тоже, - сказал Горанфло. - Это я припоминаю.
   - Вот видите! - подхватил Шико.
   - Если только вы говорите правду...
   - Как - если я говорю  правду?  Будьте  уверены,  куманек,  мои  слова  -
чистейшая правда. Спросите-ка у мэтра Бономе.
   - У мэтра Бономе?
   - Конечно, ведь это он  открыл  вам  дверь.  Должен  вам  заметить,  что,
вернувшись, вы просто раздувались от спеси,  и  я  вам  сказал:  "Стыдитесь,
куманек, спесь не приличествует  человеку,  особенно  если  этот  человек  -
монах".
   - И почему я так возгордился?
   - Потому что ваша речь имела успех, потому что вас поздравляли и  хвалили
герцог де Гиз, кардинал и герцог Майеннский... Да продлит господь его дни, -
добавил Шико, приподнимая шляпу.
   - Теперь мне все понятно, - сказал Горанфло.
   - Вот и отлично. Значит, вы признаете, что были на  этом  собрании?  Черт
побери, как это вы его называли? Постойте! Собрание святого Союза. Вот так.
   Горанфло уронил голову на грудь и застонал.
   - Я сомнамбула, - сказал он, - я давно уже это подозревал.
   - Сомнамбула? - переспросил Шико - А что это значит - сомнамбула?
   - Это значит, господин Шико, - в моем теле дух господствует над плотью  в
такой степени, что, когда плоть спит, дух  бодрствует  и  повелевает  ею,  а
плоть, раз уж она спит, вынуждена повиноваться.
   - Э, куманек, - сказал Шико, - все это сильно  смахивает  на  колдовство.
Если вы одержимы нечистой силой, признайтесь мне откровенно. Как это  можно,
чтобы человек во сне  ходил,  размахивал  руками,  говорил  речи,  поносящие
короля, - и все это не просыпаясь!  Клянусь  святым  чревом!  По-моему,  это
противоестественно. Прочь, Вельзевул! Vade retro, Satanas!
   И Шико отъехал в сторону.
   - Значит, - сказал Горанфло, - и вы, и вы тоже меня  покидаете,  господин
Шико. Tu quoque, Brute!  ай-яй-яй!  Я  никогда  не  думал,  что  вы  на  это
способны.
   И убитый горем монах попытался выжать из своей груди рыдание.
   Столь великое отчаяние, которое казалось еще более безмерным оттого,  что
оно заключалось в этом пузатом теле, вызвало у Шико жалость.
   - Ну-ка, - сказал он, - повтори, что ты мне говорил?
   - Когда?
   - Только что.
   - Увы! Я ничего не помню, я с ума схожу, голова у меня битком  набита,  а
желудок пуст. Наставьте меня на путь истинный, господин Шико!
   - Ты мне говорил что-то о странствиях?  -  Да,  говорил,  я  сказал,  что
достопочтенный отец приор отправил меня постранствовать.
   - В каком направлении? - осведомился Шико.
   - В любом, куда я захочу, - ответил монах.
   - И ты идешь?..
   - Куда глаза глядят. - Горанфло воздел руки к небу. - Уповая  на  милость
божью! Господин Шико, не оставьте меня в беде, ссудите  меня  парой  экю  на
дорогу.
   - Я сделаю лучше, - сказал Шико.
   - Ну-ка, ну-ка, что вы сделаете?
   - Как я вам сказал, я тоже путешествую.
   - Правда, вы мне это говорили.
   - Ну и вот, я беру вас с собой.
   Горанфло недоверчиво посмотрел на  Шико,  это  был  взгляд  человека,  не
смеющего верить в свалившееся на него счастье.
   - Но при условии, что вы будете вести себя разумно, тогда я  вам  позволю
оставаться закоренелым греховодником. Принимаете мое предложение?
   -  Принимаю  ли  я!  Принимаю  ли  я!..  А  хватит  ли  у  нас  денег  на
путешествие?
   - Глядите сюда, - сказал  Шико,  вытаскивая  длинный  кошелек  с  приятно
округлившимися боками. Горанфло подпрыгнул от радости, - Сколько? -  спросил
он.
   - Сто пятьдесят пистолей.
   - И куда мы направляемся?
   - Это ты увидишь, кум.
   - Когда мы позавтракаем?
   - Сейчас же.
   - Но на чем я поеду? - с беспокойством спросил Горанфло.
   - Только не па моей лошади, клянусь телом Христовым. Ты ее раздавишь.
   - А тогда, - растерянно сказал Горанфло, - что же мы будем делать?
   - Нет ничего проще. Ты пузат, как Силен, и такой же пьяница. Ну и,  чтобы
сходство было полным, я куплю тебе осла.
   - Вы мой король, господин Шико; вы мое  солнышко!  Только  выберите  осла
покрепче. Вы мой бог. Ну, а теперь, где мы позавтракаем?
   - Здесь, смерть Христова, прямо здесь. Взгляни, что там  за  надпись  над
этой дверью, и прочти, если умеешь читать.
   И в самом деле, дом, находившийся перед  ними,  представлял  собой  нечто
вроде постоялого двора. Горанфло посмотрел в ту сторону, куда был  направлен
указующий перст Шико, и прочел:
   - "Здесь: ветчина, яйца, паштет из угрей и белое вино".
   Трудно описать, как преобразилось лицо Горанфло при  виде  этой  вывески:
оно разом ожило, глаза расширились, губы растянулись,  обнажив  двойной  ряд
белых и жадных зубов. В знак благодарности монах весело воздел руки  к  небу
и, раскачиваясь всем своим грузным телом в  некоем  подобии  ритма,  затянул
следующую песенку, которую можно  извинить  только  восторженным  состоянием
певца:

   Когда осла ты расседлал,
   Когда бутылку в руки взял,
   Осел на луг несется,
   Вино в стаканы льется.
   Но в городе и на селе
   Счастливей нет монаха,
   Когда монах навеселе
   Пьет и пьет без страха.
   Он пьет за деньги и за так,
   И дом родной ему кабак.

   - Отлично сказано! - воскликнул Шико. - Ну, а теперь,  возлюбленный  брат
мой, не теряя ни минуты, пожалуйте за стол,  а  я  тем  временем  пущусь  на
поиски осла.

Глава 28

О ТОМ, КАК БРАТ ГОРАНФЛО ПУТЕШЕСТВОВАЛ НА ОСЛЕ ПО ИМЕНИ ПАНУРГ, И КАК ВО ВРЕМЯ ЭТОГО ПУТЕШЕСТВИЯ ОН ПОСТИГ МНОГОЕ ТАКОЕ, ЧЕГО РАНЬШЕ НЕ ВЕДАЛ

   Прежде чем покинуть  гостеприимный  кров  "Рога  изобилия",  Шико  плотно
позавтракал, и только поэтому он на сей раз с таким безразличием  отнесся  к
своему собственному желудку, о котором наш гасконец,  какой  бы  он  ни  был
дурак или каким бы дураком он ни притворялся,  всегда  проявлял  не  меньшую
заботу, чем любой монах.
   К тому же недаром говорится - великие страсти подкрепляют  наши  силы,  а
Шико обуревала поистине великая страсть.
   Он привел брата Горанфло в маленький домик и усадил за стол,  на  котором
перед монахом тут же воздвигли некое подобие башни из ветчины, яиц и бутылок
с вином. Достойный брат с присущими ему рвением и обстоятельностью взялся за
разрушение этой крепости.
   Тем временем Шико отправился по соседним дворам на поиски осла для своего
спутника. Он нашел это миролюбивое создание,  предмет  вожделений  Горанфло,
дремлющим между быком и лошадью в конюшне у одной крестьянской семьи  в  Со.
Облюбованный Шико ослик был четырехлетком серо-бурого  цвета,  его  довольно
упитанное тело покоилось на четырех  ногах,  имеющих  форму  веретен.  В  те
времена такой осел стоил двадцать ливров, щедрый Шико  дал  двадцать  два  и
увел животное, провожаемый благословениями хозяев.
   Он вернулся с победой и даже втащил живой трофей в комнату,  где  пировал
Горанфло, уже ополовинивший паштет из угрей и опорожнивший три бутылки вина.
Монах, восхищенный видом своего будущего скакуна и размягченный  к  тому  же
винными парами, предрасполагающими к нежным чувствам, расцеловал животное  в
обе щеки и торжественно всунул ему в рот длинную корку  хлеба  -  лакомство,
заставившее ослика зареветь от удовольствия.
   - Ого! - сказал Горанфло. - У этой  твари  божьей  чудесный  голосок.  Мы
как-нибудь споем дуэтом. Спасибо, дружок Шико, спасибо.
   И немедленно нарек осла Панургом.
   Бросив взгляд на  стол,  Шико  убедился,  что  с  его  стороны  не  будет
тиранством, если он предложит монаху оторваться от трапезы.
   И  он  провозгласил  решительным  голосом,  которому  Горанфло   не   мог
противостоять:
   - Поехали, куманек, в дорогу, в дорогу! В Мелоне нас ждет полдник.
   Хотя Шико говорил повелительным тоном, но он сумел сдобрить свой  строгий
приказ щепоткой надежды, поэтому Горанфло повторил без всяких возражений;
   - В Мелон! В Мелон!
   И тотчас же встал из-за стола и с помощью стула  вскарабкался  на  своего
осла, у которого вместо седла была простая кожаная подушка с двумя ременными
петлями, заменявшими стремена. В эти петли  монах  просунул  свои  сандалии,
затем взял в правую руку поводья, левой - гордо  подбоченился  и  выехал  из
ворот постоялого двора, величественный, как господь бог, сходство с  которым
Шико не без оснований в нем улавливал.
   Что касается Шико, то  он  вскочил  на  своего  коня  с  самоуверенностью
опытного наездника, и оба всадника, не медля ни минуты, рысью  поскакали  по
дороге в Мелон.
   Они одним махом проделали четыре лье и  остановились  передохнуть.  Монах
тут же растянулся па земле под жаркими солнечными лучами и заснул.  Шико  же
занялся подсчетом времени, которое уйдет на дорогу, и  определил,  что  если
они будут делать по десять лье за день, то расстояние в сто двадцать лье они
покроют за двенадцать дней.
   Панург кончиками губ ощипывал кустик чертополоха.
   Десять лье - вот и все, что разумно можно было потребовать от соединенных
усилий осла и монаха.
   Шико покачал головой.
   - Это невозможно, - пробормотал он, глядя на Горанфло, который безмятежно
спал  на  придорожном  откосе,  как  на  мягчайшем  пуховике,  -  нет,   это
невозможно; если этот долгополый хочет ехать со мной, он  должен  делать  не
менее пятнадцати лье в день.
   Как видите, с  некоторого  времени  на  брата  Горанфло  начали  сыпаться
всяческие напасти.
   Шико толкнул монаха локтем, чтобы  разбудить  и,  когда  тот  пробудится,
сообщить свое решение.
   Горанфло открыл глаза.
   - Что, мы уже в Мелоне? - спросил он. - Я проголодался.
   - Нет, куманек, - сказал Шико, - нет  еще,  и  вот  поэтому-то  я  вас  и
разбудил. Нам необходимо  поскорее  туда  добраться.  Мы  двигаемся  слишком
медленно, клянусь святым чревом, мы двигаемся слишком медленно!
   - Ну, а почему, собственно, скорость  нашего  передвижения  так  огорчает
вас, любезный господин Шико?  Дорога  жизни  нашей  идет  в  гору,  ибо  она
заканчивается па небе, подниматься по ней нелегко. К тому же что нас  гонит?
Чем дольше мы будем в пути, тем больше  времени  проведем  вместе.  Разве  я
странствую  не  ради  распростри  пения  веры  Христовой,  а  вы,  разве  вы
путешествуете не для собственного удовольствия? Ну  вот,  чем  медленнее  мы
поедем, тем надежнее будет внедряться в сердца святая вера, чем медленнее мы
поедем, тем больше  развлечений  достанется  на  вашу  долю.  К  примеру,  я
посоветовал бы подзадержаться в Мелоне на недельку; уверяют, что там готовят
превосходные паштеты из угрей, а мне хотелось бы сделать  беспристрастное  и
аргументированное  сравнение   мелонского   паштета   с   паштетами   других
французских провинций. Что вы на это скажете, господин Шико?
   - Скажу, - ответил гасконец, - что я совсем другого мнения: по-моему, нам
надо двигаться как можно быстрее и, чтобы  наверстать  упущенное  время,  не
полдничать в Мелоне, а прямо поужинать в Монтеро.
   Горанфло недоуменно уставился на своего товарища по путешествию.
   - Поехали, поехали! В дорогу! - настаивал  Шико.  Монах,  который  лежал,
вытянувшись во всю длину, положив руки  под  голову,  ограничился  тем,  что
приподнялся и, утвердившись в своем седалище, жалобно застонал.
   - Тогда,  куманек,  -  продолжал  Шико,  -  коли  вы  хотите  остаться  и
путешествовать на свой собственный лад, дело ваше, хозяйское.
   - Нет, нет, - поспешно сказал Горанфло, напуганный призраком одиночества,
от которого он только что чудом ускользнул, - я поеду с вами, господин Шико,
я вас люблю и никогда не оставлю.
   - Раз так, в седло, куманек, в седло!
   Горанфло подвел своего осла к  межевому  столбику  и  утвердился  на  его
спине, но на этот раз сел не верхом, а боком - на женский манер. Он  заявил,
что в такой позиции ему будет удобнее вести беседу. На самом же деле  монах,
предвидя, что его ослу придется бежать с удвоенной скоростью, разумно  решил
иметь под рукой две дополнительные точки опоры: гриву и хвост.
   Шико поскакал крупной рысью; осел с ревом последовал за ним.
   Первые минуты скачки были ужасны для Горанфло; к счастью, та часть  тела,
которая служила ему основной  опорой,  имела  столь  обширную  площадь,  что
монаху легче было сохранять равновесие, чем любому другому наезд-пику.
   Время от времени Шико  привставал  на  стременах  и  смотрел  вперед;  не
обнаружив на горизонте того, что ему было нужно, он давал шпоры коню.
   Сначала Горанфло думал только о том,  как  бы  не  слететь  на  землю,  и
поэтому оставлял без внимания эти  свидетельства  нетерпения,  показывавшие,
что Шико кого-то разыскивает. Но когда он мало-помалу освоился и  "выработал
дыхание", как говорят пловцы, странное поведение гасконца  бросилось  ему  в
глаза.
   - Эй, любезный господин Шико, - спросил он гасконца, - кого вы ищете?
   - Никого, - ответил Шико. - Я просто гляжу, куда мы едем.
   - Но ведь мы едем в Мелон, как мне кажется. Вы мне сами это  сказали,  вы
мне даже обещали...
   - Нет, мы не едем, куманек, мы не едем, мы стоим на  месте,  -  отозвался
Шико, пришпоривая коня.
   - Как это мы не едем! - возмутился монах. - Да мы не сходим с рыси.
   - В галоп! В галоп! - приказал гасконец, переводя своего коня в галоп.
   Панург, увлеченный примером, также помчался галопом, но с  плохо  скрытой
злостью, не предвещавшей его всаднику ничего доброго.
   У Горанфло перехватило дыхание.
   - Скажите, скажите, пожалуйста, господин Шико! - закричал он, как  только
снова обрел дар речи. - Вы зовете это путешествием  для  развлечения,  но  я
совсем не развлекаюсь, лично я.
   - Вперед! Вперед! - ответил Шико.
   - Но у осла такие жесткие бока.
   - Хорошие наездники галопируют только стоя на стременах.
   - Да, но я, я не выдаю себя за хорошего наезд-пика.
   - Тогда оставайтесь!
   - Нет, черт возьми! - закричал Горанфло. - Ни за что на свете!
   - Ну, раз так, слушай меня, и вперед! Вперед!  И  Шико,  снова  пришпорив
коня, погнал его еще с большей скоростью.
   - Панург хрипит! - кричал Горанфло. - Панург останавливается.
   - Тогда прощай, куманек! - сказал Шико.
   Горанфло на секунду чуть было не  поддался  искушению  ответить  теми  же
словами, но вспомнил, что лошадь, которую он  проклинал  в  глубине  сердца,
унесет на своей спине не только его неумолимого спутника, но вместе с ним  и
кошелек, спрятанный у того в кармане. Поэтому он подчинился судьбе и, бешено
колотя сандалиями в бока разъяренного осла, заставил его возобновить галоп.
   - Я убью моего бедного Панурга, - жалобно кричал монах, взывая к  корысти
Шико, раз уж ему, по-видимому, не удалось повлиять  на  чувство  сострадания
гасконца, - я его убью, определенно убью.
   - Что делать, убейте его, куманек, убейте, - хладнокровно  отвечал  Шико,
ни на секунду не замедляя скачки. - Мы купим мула.
   Панург, словно уразумев угрозу, содержащуюся в  этих  словах,  свернул  с
большой дороги и вихрем помчался по высохшей боковой  тропинке,  идущей  над
самым обрывом. По этой тропинке Горанфло и пешим не осмелился бы пройти.
   - Помогите! - кричал монах. - Помогите! Я свалюсь в реку!
   - Нет никакой опасности, - отвечал Шико, - ручаюсь, что  вы  не  утонете,
даже если и свалитесь.
   - О! - лепетал Горанфло. - Я умру, наверняка умру. И подумать только, все
это случилось потому, что я стал сомнамбулой.
   И монах направил в небеса взгляд, казалось говоривший: "Господи, господи,
какое преступление я совершил, что ты наслал на  меня  такую  казнь?"  Вдруг
Шико, выехав на вершину  холма,  так  резко  осадил  коня,  что  захваченное
врасплох животное присело на задние ноги, крупом едва не коснувшись земли.
   Горанфло,  худший  наездник,  чем  Шико,  и  к  тому  же  вместо  уздечки
располагавший только  поводком,  Горанфло,  говорим  мы,  продолжал  скакать
вперед.
   - Стой! Кровь Христова! Стой! - кричал Шико. Но  ослом  овладело  желание
скакать галопом, а ослы весьма неохотно расстаются со своими желаниями.
   - Остановись! - кричал Шико. -  Иначе,  даю  слово,  я  пошлю  тебе  пулю
вдогонку.
   "Какой дьявол всел