ваться  сквозь  сплошную  пелену  туч  и  плотный,  насыщенный  дыханием
близкого снегопада  воздух.  Всадник  туго  натягивал  поводья,  и  у  коня,
вынужденного идти шагом, бока, несмотря  на  холод,  были  покрыты  хлопьями
пены.
   - На этот раз он, - сказал Келюс.
   - Нет, не он, - отозвался Можирон, - Почему?
   - Потому что этот один,  а  Бюсси  мы  оставили  с  Ливаро,  д'Антрагэ  и
Рибейраком, они не позволили бы ему так рисковать.
   - И все же это он, он, - сказал д'Эпернон. -  Прислушайся,  разве  ты  не
распознаешь его звонкое "хм", вглядись хорошенько, кто еще умеет  так  гордо
закидывать голову? Он едет один.
   - Тогда, - сказал д'О, - это ловушка.
   - Ловушка или нет, в любом случае, - вмешался Шомберг, - это  он,  а  раз
так, то за шпаги, господа, за шпаги!
   И действительно, всадником был Бюсси, который безмятежно  ехал  по  улице
Сент-Антуан, неотступно следуя по пути, указанному Келюсом.  Как  мы  знаем,
Сен-Люк предостерег его, и хотя слова хозяина дома заронили в душу  молодого
человека вполне понятную тревогу, все же, выйдя из дверей дворца Монморанси,
он расстался со своими  тремя  друзьями.  В  этой  беззаботности  проявилось
присущее Бюсси удальство, которое так ценил в себе сам доблестный полковник.
Он говорил: "Я всего лишь  простой  дворянин,  но  в  груди  у  меня  сердце
императора, и, когда я читаю в жизнеописаниях Плутарха  о  подвигах  древних
римлян, я не нахожу в античности ни одного героя, деяния которого я  не  мог
бы повторить во всех подробностях".
   К  тому  же  Бюсси  подумал,  что,  может  быть,  Сен-Люк,   никогда   не
принадлежавший к числу его друзей, проявил о нем заботу лишь потому, что сам
попал в затруднительное  положение.  Быть  может,  его  предупреждение  было
сделано с тайным намерением напугать Бюсси, вынудить  его  принять  излишние
меры предосторожности и выставить в смешном виде перед  врагами,  если  и  в
самом деле найдутся такие смельчаки, которые отважатся его  подкараулить.  А
для Бюсси показаться смешным было страшнее,  чем  любая  опасность.  Даже  у
своих недругов он пользовался репутацией человека смелого  до  безрассудства
и, стараясь поддерживать свою славу на тех вершинах, которых  она  достигла,
шел на самые дерзостные выходки. Так же и в эту ночь,  действуя  по  примеру
героев Плутарха, он отослал домой трех товарищей - сильный эскорт, способный
дать отпор целому эскадрону.
   И вот теперь, в одиночестве, скрестив руки под плащом, вооруженный только
шпагой и кинжалом, Бюсси ехал к дому, где его ожидало не любовное  свидание,
как это можно было подумать, а письмо, которое каждый месяц в один и тот  же
день посылала ему с нарочным королева  Наваррская  в  память  об  их  нежной
дружбе. Бравый воин, неукоснительно выполняя обещание, данное им  прекрасной
Маргарите,  всегда  являлся  в  дом  гонца  за  ее  посланием  ночью  и  без
провожатых, дабы никого не скомпрометировать.
   Бюсси беспрепятственно проделал часть пути от улицы Гран-Огюстен до улицы
Сент-Антуан, но, когда он подъехал к улице Сент-Катрин,  его  настороженный,
острый и приученный к  темноте  глаз  различил  во  мраке  у  стены  смутные
очертания человеческих фигур, которые не заметил имевший  меньшие  основания
быть настороже герцог Анжуйский. Но надо забывать и того, что даже  человек,
поистине  мужественный  сердцем,  чуя  приближение   опасности,   испытывает
возбуждение и все его чувства, и его мозг напрягаются до предела.
   Бюсси пересчитал черные тени на темной стене.
   - Три, четыре,  пять.  Ото  еще  без  слуг,  а  слуги,  наверное,  засели
где-нибудь поблизости и прибегут на подмогу по первому  зову.  Сдается  мне,
эти господа с должным почтением относятся к  моей  особе.  Вот  дьявол!  Для
одного человека дела тут выше головы. Так, так! Значит, благородный  Сен-Люк
меня не обманул, и если он даже первый проткнет мое брюхо в драке, все равно
я скажу ему: "Спасибо за предупреждение, приятель!" Рассуждая сам  с  собой,
Бюсси продолжал двигаться  вперед:  его  правая  рука  спокойно  лежала  под
плащом, а левой он расстегнул пряжку у плаща, И  тут  Шомберг  крикнул:  "За
шпаги!", его товарищи повторили этот клич, и все пятеро выскочили на  дорогу
перед Бюсси.
   - А, вот оно что, господа, - раздался резкий, но спокойный голос Бюсси, -
видно, нашего бедного Бюсси собираются  заколоть.  Так  это  он,  тот  дикий
зверь, тот славный кабан, на которого  вы  собирались  поохотиться?  Что  ж,
прекрасно, господа, кабан еще распорет брюхо кое-кому из вас, клянусь вам  в
этом, а вы знаете, что я не трачу клятв попусту.
   - Пусть так! - ответил Шомберг. -  И  все  же  ты  невежа,  сеньор  Бюсси
д'Амбуаз. Ты разговариваешь с нами, пешими, восседая на коне.
   При  этих  словах  рука  молодого  человека,  затянутая  в  белый  атлас,
выскользнула из-под плаща и блеснула в лунном свете, как серебряная  молния.
Бюсси не понял смысла этого жеста, хотя и почуял в нем  угрозу.  Поэтому  он
хотел было, по своему обычаю, ответить дерзостью  на  дерзость,  но,  вонзив
шпоры в брюхо лошади, почувствовал, что она пошатнулась и словно  осела  под
ним.  Шомберг  с  присущей  ему   ловкостью,   не   раз   подтвержденной   в
многочисленных поединках, которые он, несмотря на юные  годы,  уже  имел  на
своем счету, метнул нож с широким клинком, более тяжелым,  чем  рукоятка,  и
это страшное оружие, перерезав скакательный сустав коня,  застряло  в  ране,
как топор в стволе дерева.
   Бедное  животное  глухо  заржало,  дернулось  всем  телом  и   упало   на
подогнувшиеся колени.
   Бюсси, как всегда готовый к любым неожиданностям, молниеносно соскочил на
землю со шпагой в руке.
   - А, негодяи! - вскричал он. - Это мой  любимый  конь,  вы  мне  за  него
дорого заплатите.
   Шомберг смело ринулся вперед, но при этом  плохо  рассчитал  длину  шпаги
Бюсси, которую наш герой держал прижатой к туловищу, - так можно ошибиться в
дальности броска свернувшейся спиралью ядовитой змеи, - рука Бюсси  внезапно
развернулась, словно туго сжатая пружина, и шпага проколола Шомбергу бедро.
   Раненый вскрикнул.
   - Отлично, - сказал Бюсси. - Вот я и сдержал свое слово. У  одного  шкура
уже продырявлена. Тебе надо было подрезать шпагу Бюсси, а не  сухожилья  его
лошади, растяпа, И пока Шомберг перевязывал носовым  платком  раненую  ногу,
Бюсси с быстротою молнии  бросился  в  бой,  острие  его  длинной  шпаги  то
сверкало у самых глаз, то чуть не касалось груди его противников.  Он  бился
молча, ибо позвать на помощь, а следовательно, признаться в своей  слабости,
было бы недостойно имени, которое  он  носил.  Бюсси  ограничился  тем,  что
обмотал свой плащ вокруг левой руки, превратив его  в  щит,  и  отступил  на
несколько шагов, но не замышляя спастись бегством, а  рассчитывая  добраться
до стены, к которой можно было бы прислониться и,  таким  образом,  прикрыть
себя от нападения с тыла. При этом он не переставал вертеть  шпагой  во  все
стороны, и каждую минуту делал добрый десяток выпадов, порой  ощущая  мягкое
сопротивление живой плоти, свидетельствующее, что удар достиг цели. Вдруг он
поскользнулся  и  невольно  взглянул   себе   под   ноги.   Этим   мгновенно
воспользовался Келюс и нанес ему удар в бок.
   - Попал! - радостно закричал Келюс.
   - Как же - в плащ, - ответил Бюсси, не желавший признаться, что он ранен.
- Только трусы так попадают.
   И, прыгнув вперед, он выбил из рук Келюса шпагу с такой  силой,  что  она
отлетела на десять шагов в сторону. Однако Бюсси не удалось  воспользоваться
плодами этой победы, так как в тот  же  миг  на  него  с  удвоенной  яростью
обрушились д'О, д'Эпернон и Можирон. Шомберг перевязал рану, Келюс  подобрал
шпагу, и Бюсси понял: сейчас он будет окружен, в его  распоряжении  остается
не более минуты, если за эту минуту он не доберется до стены - он погиб.
   Бюсси отпрыгнул назад, положив расстояние в три шага между собой и своими
противниками; четыре шпаги устремились  вослед  и  быстро  догнали  его,  но
слишком поздно: он успел сделать еще один скачок и прислониться к стене. Тут
он остановился, сильный, как Ахилл или Роланд, встречая улыбкой бурю  ударов
и проклятий, которые обрушились на его голову.
   Внезапно он почувствовал, что лоб его  покрылся  испариной,  а  в  глазах
помутилось.
   Бюсси совсем позабыл о своей ране, и эти  признаки  близящегося  обморока
напомнили ему о ней.
   - Ага, ты слабеешь, - крикнул Келюс, учащая удары.
   - Суди сам, - сказал Бюсси - вот, получай!
   И эфесом шпаги он хватил Келюса в висок.  От  удара  этой  железной  руки
миньон короля навзничь рухнул на землю.
   И потом, возбужденный, разъяренный, словно дикий вепрь, который, отбросив
насевших на него собак, сам кидается на своих врагов, Бюсси  издал  яростный
вопль и ринулся вперед. Д'О и д'Эпернон отступили, Можирон поднял  Келюса  с
земли и поддерживал его; Бюсси каблуком сломал шпагу Келюса и колющим ударом
ранил д'Эпернона в предплечие. Одно мгновение казалось, что он  победил.  Но
Келюс пришел в себя, а Шомберг, несмотря на рану, присоединился к товарищам,
и снова четыре шпаги засверкали перед  Бюсси.  Бюсси  вторично  почувствовал
себя на краю гибели. Он напрягся до предела и, шаг  за  шагом,  снова  начал
отходить к стене. Ледяной пот на лбу, глухой звон в ушах,  кровавая  пелена,
застилающая глаза, - все свидетельствовало, что силы  его  исчерпаны.  Шпага
ему не повиновалась, мысли путались. Вытянутой назад левой рукой он  нащупал
стену и, прикоснувшись к ее  холодной  поверхности,  почувствовал  некоторое
облегчение, но тут, к его великому удивлению, стена подалась под его  рукой.
То была не стена, а незапертая дверь.
   Тогда Бюсси воспрянул духом  и,  понимая,  что  наступает  решающий  миг,
собрал последние остатки сил. Он так стремительно и с такой яростью атаковал
своих противников, что они либо опустили шпаги, либо отвели  их  в  сторону.
Воспользовавшись этой мгновенной передышкой, Бюсси  проскользнул  в  дверной
проем и, повернувшись, толкнул дверь резким  ударом  плеча.  Щелкнул  замок.
Теперь все было  позади.  Смертельная  опасность  миновала.  Бюсси  победил,
потому что сумел остаться в живых.
   Затуманенным радостью глазом он прижался к  дверному  окошечку  и  сквозь
частую решетку увидел бледные, растерянные, злые лица своих врагов.  Сначала
раздался глухой  стук  -  это  шпаги  со  всего  маху  вонзались  в  толстую
деревянную дверь, затем загремели крики бешенства и безрассудные  вызовы.  И
тогда Бюсси почувствовал, что земля уходит из-под ног и стена  шатается.  Он
сделал три шага вперед и оказался  в  какой-то  прихожей,  затем  повернулся
кругом и упал навзничь па ступеньки лестницы. Ему показалось, что он  падает
в глубокую, темную яму. И больше Бюсси ничего не чувствовал.

Глава 3

О ТОМ, КАК ИНОГДА БЫВАЕТ ТРУДНО ОТЛИЧИТЬ СОН ОТ ЯВИ

   Прежде чем потерять сознание, Бюсси успел  засунуть  носовой  платок  под
рубашку и сверху прижать его перевязью  от  шпаги,  соорудив  таким  образом
некое подобие повязки на глубокую и пылающую рану, откуда  вытекала  горячая
струя крови. Но к тому времени он уже потерял  много  крови,  и  обморок,  о
котором мы рассказали в предыдущей главе, был неизбежен.
   Однако то ли в возбужденном от боли и гнева мозгу раненого,  несмотря  на
глубокий обморок, все еще теплилось сознание, то ли обморочное состояние  на
некоторое время сменилось лихорадкой,  которая,  в  свою  очередь,  уступила
место новому обмороку, но вот что он увидел или что привиделось ему за  этот
миг бодрствования или сна - мгновение сумерек, промелькнувшее  между  мраком
двух ночей.
   Он лежит в какой-то комнате, обставленной мебелью резного  дерева,  стены
комнаты покрыты гобеленами с изображениями людей, потолок расписан. Люди  на
гобеленах стоят в самых разнообразных позах:  одни  держат  в  руках  цветы,
другие - копья; кажется, будто они вышли из  стен  и  толпятся,  пытаясь  по
какой-то невидимой лестнице взобраться на потолок.  В  проеме  между  окнами
висит портрет женщины, напоенный светом, однако Бюсси  чудится,  что  рамкой
портрету служит дверной наличник. Бюсси лежит неподвижно, словно прикованный
к  своему  ложу  сверхъестественной   силой,   лишенный   возможности   даже
пошевелиться, утратив все свои чувства, кроме зрения, и с нежностью  смотрит
на окружающие его человеческие фигуры. Его восхищают и жеманные улыбки дам с
цветами в руках, и неестественно бурный гнев кавалеров, вооруженных шпагами.
Видит он эти фигуры впервые или где-то они уже ему встречались? Этого он  не
может понять, мыслям мешает ощущение тяжести в голове.
   Вдруг ему кажется, что портрет ожил,  восхитительное  создание  вышло  из
рамы и приближается к  нему;  на  женщине  длинное  белое  платье,  подобное
одеяниям ангелов, белокурые волосы волнами ниспадают  на  плечи,  глаза  под
густыми бархатистыми ресницами сверкают, как  черная  яшма,  кожа  настолько
тонка,  что,  кажется,  можно  увидеть,  как  под  ней  переливается  кровь,
окрашивая ее  в  нежный  розовый  цвет.  Дама  с  портрета  сияет  волшебной
красотой, ее протянутые руки манят Бюсси. Он судорожно пытается  вскочить  с
постели и упасть к ногам незнакомки, но его удерживают на ложе узы, подобные
тем, которые держат бренное тело в могиле,  пока  душа,  пренебрегая  земным
притяжением, возносится в небеса.
   Это досадное чувство скованности заставляет Бюсси  обратить  внимание  на
постель, где он лежит. Он видит великолепную кровать резного дерева, из тех,
что изготовлялись во времена Франциска I, балдахин у нее  из  белого  шелка,
тканного золотом.
   При виде женщины Бюсси перестает  интересоваться  фигурами  на  стенах  и
потолке. Незнакомка  с  портрета  становится  для  него  всем,  он  пытается
разглядеть пустое место, которое должно было  бы  остаться  в  раме.  Однако
какое-то облачко, непроницаемое для глаз, плавает перед рамой и скрывает  ее
из виду, тогда Бюсси переносит свой взор  на  таинственное  видение  и  весь
сосредоточивается на этом чудесном образе. Он пробует обратиться  к  нему  с
мадригалом, которые имел обыкновение слагать в честь прекрасных дам.
   Но внезапно женщина исчезает, чья-то темная фигура закрывает ее от Бюсси.
Эта фигура неуверенно движется вперед,  вытянув  перед  собой  руки,  словно
игрок в жмурки, которому выпало водить.
   Кровь ударяет в голову Бюсси, раненый приходит в такое неистовство,  что,
будь он только в состоянии двигаться, он немедля бросился бы на  непрошеного
гостя; по правде говоря, он даже пытается броситься, но не может  пошевелить
ни рукой, ни ногой.
   Пока Бюсси тщетно порывается встать  с  постели,  к  которой  его  словно
приковали, незнакомец говорит:
   - Уже все? Я пришел наконец?
   - Да, мэтр, - отвечает ему голос, такой  нежный,  что  все  фибры  сердца
Бюсси трепещут, - вы можете снять повязку.
   Бюсси силится приподнять  голову,  он  хочет  взглянуть,  не  даме  ли  с
портрета принадлежит этот дивный  голос,  но  его  попытка  не  увенчивается
успехом. В поле зрения Бюсси -  только  молодой,  ладный  мужчина,  который,
повинуясь сделанному ему приглашению,  снял  с  глаз  повязку  и  растерянно
оглядывает комнату.
   "Пусть убирается к дьяволу", - думает Бюсси. И хочет выразить свою  мысль
словами или жестом, но ни голос, ни руки ему не повинуются.
   - А, вот теперь я понимаю! - восклицает молодой  мужчина,  приближаясь  к
постели. - Вы ранены, не так ли, мой любезный господин? Ну что ж,  попробуем
вас заштопать.
   Бюсси рад бы ответить, но знает, что для него это невозможно.  Глаза  его
застилает ледяной туман, и словно тысячи острых иголок впиваются  в  кончики
пальцев.
   - Неужели  рана  смертельна?  -  слышит  он  все  тот  же  нежный  голос,
исполненный такого горестного сочувствия, что у Бюсси  выступают  на  глазах
слезы, теперь уже он не сомневается - голос принадлежит даме с портрета.
   - Еще не знаю, сударыня, минуту терпения, и я отвечу  на  ваш  вопрос,  -
говорит молодой мужчина, - а пока что он опять сознание потерял.
   И это было все, что смог разобрать Бюсси,  ему  еще  показалось,  что  он
слышит удаляющееся шуршание юбки, потом  ему,  словно  раскаленным  железом,
пронзили бедро, и последние искры сознания, еще тлевшие в его  мозгу,  разом
потухли.
   Впоследствии Бюсси никак не мог определить, какое время  продолжался  его
обморок.
   Когда он очнулся, холодный ветер обдувал ему лицо, слух царапали какие-то
хриплые и крикливые голоса. Он открыл глаза - посмотреть, не фигуры ли это с
гобеленов пререкаются с фигурами на потолке, и, рассчитывая найти портрет на
месте, завертел головой в разные  стороны.  Но  не  было  ни  гобеленов,  ни
потолка, да и сам портрет исчез бесследно. Справа от Бюсси стоял  мужчина  в
серой блузе и повязанном вокруг пояса белом, замаранном  кровью,  переднике,
слева монах из монастыря  святой  Женевьевы,  склонившись,  поддерживал  ему
голову, прямо перед Бюсси какая-то старуха бормотала молитвы.
   Блуждающий взор молодого человека  вскоре  остановился  на  возвышавшейся
впереди каменной стене, скользнул вверх по ней, измеряя  высоту,  и  раненый
узнал Тампль, угловую башню Бастилии. Холодное,  блеклое  небо  над  Тамплем
робко золотили первые лучи восходящего солнца.
   Бюсси лежал просто-напросто на улице или, вернее, на краю рва, и этот ров
был рвом Тампля.
   - Ax, благодарю вас, добрые люди, что взяли на себя  труд  принести  меня
сюда, - сказал Бюсси. - Мне не хватало воздуху, но ведь можно  было  открыть
окна в комнате, мне было куда покойнее там - на  моей  постели  с  белыми  с
золотом занавесками, чем здесь - на сырой земле. Ну да, не в  этом  дело...У
меня в кармане, если только вы не позаботились сами расплатиться с собой  за
свои труды, что было бы весьма предусмотрительно с вашей стороны.., так  вот
у меня в кармане найдется десятка два золотых экю.  Они  ваши,  друзья  мои,
забирайте их.
   - Но, сиятельный господин, - сказал мясник, - мы вовсе не переносили  вас
сюда, вы лежали здесь, на этом самом месте, мы шли мимо рано утром и увидали
вас.
   - Вот дьявол, - выругался Бюсси, - а молодой лекарь тут был?
   Присутствующие переглянулись.
   - Все еще бредит, - заметил монах, сокрушенно качая головой.
   Затем он обратился к Бюсси:
   - Сын мой, я думаю, что вам подобало бы исповедаться.
   Бюсси испуганно посмотрел па монаха.
   - Тут не было никакого лекаря, наш  бедный,  добрый  молодой  человек,  -
запричитала старуха. - Вы лежали  здесь,  один-одинешенек  и  холодный,  как
покойничек. Гляньте, вокруг вас все снежком запорошило,  а  под  вами  земля
черная.
   Бюсси почувствовал боль  в  боку,  вспомнил,  что  получил  удар  шпагой,
просунул руку под плащ и нащупал перевязь, а  под  ней  -  на  ране  носовой
платок, па том самом месте, куда он его подложил накануне.
   - Ничего не понимаю, - сказал он.
   Воспользовавшись полученным разрешением, все, кто стоял около  Бюсси,  не
мешкая, поделили между  собой  содержимое  кошелька,  осыпая  его  владельца
громкими выражениями сочувствия.
   - Ладно, - сказал Бюсси, когда дележка закончилась, - все это  прекрасно,
друзья мои. Ну а сейчас доставьте меня домой.
   - Ах, будьте покойны, будьте покойны, бедный, добрый молодой  человек,  -
затараторила старуха, - мясника бог силушкой не  обидел,  а  потом  -  он  и
лошадь держит и может вас па нее посадить.
   - Правда? - спросил Бюсси.
   - Святая правда, - отозвался мясник, - и я сам, и мой коняга  готовы  вам
служить.
   - И все-таки, сын мой, - сказал монах, когда мясник отправился  за  своим
конем, - я посоветовал бы вам свести счеты с господом.
   - Как вас величают, святой отец? - спросил Бюсси.
   - Меня зовут брат Горанфло.
   - Послушай-ка, братец Горанфло, - сказал Бюсси, усаживаясь, - я  надеюсь,
что эта минута для меня еще не наступила. К тому же, отче,  я  тороплюсь.  Я
совсем замерз и хотел бы уже быть у себя во дворце и согреться.
   - А как называется ваш дво