ади себя,  а
ради них, и я скажу вам, дорогой граф, что на  завтра  готовятся  важные
события и что сторонники герцога  Анжуйского  и  Гизов  замышляют  удар,
последствием которого, вполне возможно, будет низложение короля.
   Бюсси посмотрел на господина де Монсоро с  некоторым  недоверием,  но
лицо графа  выражало  самую  полную  искренность,  в  этом  нельзя  было
усомниться.
   -  Граф,  -  ответил  Бюсси,  -  вы  знаете,  я  принадлежу   герцогу
Анжуйскому, то есть ему принадлежат  моя  жизнь  и  моя  шпага.  Король,
непосредственно против которого я никогда не выступал, сердит  на  меня,
он  всегда  не  упускает  случая  сказать  или  сделать  мне  что-нибудь
неприятное. И как раз завтра, - Бюсси понизил голос, - я говорю это вам,
но вам одному, понимаете? Завтра я буду рисковать  своей  жизнью,  чтобы
унизить Генриха Валуа в лице его фаворитов.
   - Так, значит, - спросил Монсоро, - вы решили нести  все  последствия
вашей преданности герцогу Анжуйскому?
   - Да.
   - Вы, должно быть, знаете, к чему это может вас привести?
   - Я знаю, где я рассчитываю остановиться. Какие бы  ни  были  у  меня
основания жаловаться на короля, никогда я не подниму руку на помазанника
божьего. Пусть этим занимаются другие, а я, никого не задевая  и  никому
не нанося ударов, буду следовать за господином герцогом Анжуйским, чтобы
защитить его в случае опасности.
   Монсоро задумался и через некоторое  время  сказал,  положа  руку  на
плечо Бюсси.
   - Дорогой граф, герцог Анжуйский лицемер, трус,  предатель,  человек,
способный из ревности или страха пожертвовать самым верным своим слугой,
самым преданным другом. Дорогой граф,  послушайтесь  дружеского  совета,
покиньте его, отправляйтесь на завтрашний день в ваш  венсенский  домик,
отправляйтесь куда хотите, но не принимайте участия в шествии  во  время
праздника святых даров.
   Бюсси внимательно посмотрел на Монсоро.
   - Но почему вы сами остаетесь с герцогом Анжуйским?
   - Потому, что из-за дел, касающихся моей чести, - ответил граф,  -  я
буду в нем нуждаться еще некоторое время.
   - Что ж, и я тоже  из-за  дел,  касающихся  моей  чести,  останусь  с
герцогом.
   Граф Монсоро пожал руку Бюсси, и они расстались.
   Мы уже  рассказали  в  предыдущей  главе  о  том,  что  произошло  на
следующее утро во время туалета короля.
   Монсоро отправился домой, объявил жене, что уезжает в Компьень, и тут
же распорядился подготовить ему все для отъезда.
   Диана с радостью выслушала это сообщение.
   Она знала от мужа о предстоящем поединке менаду Бюсси и  д'Эперноном,
но из всех миньонов короля д'Эпернон был известен как наименее храбрый и
ловкий, поэтому,  когда  Диана  думала  об  их  поединке,  к  ее  страху
примешивалось чувство гордости.
   Бюсси с самого утра явился к герцогу Анжуйскому и сопровождал  его  в
Лувр, там он все время оставался в галерее.
   Выйдя от короля, герцог забрал Бюсси с собой,  и  королевский  кортеж
направился в Сен-Жермен-л'Оксеруа.
   При  виде  Бюсси,  такого  прямого,   верного,   преданного,   герцог
почувствовал некоторые угрызения совести, но два обстоятельства подавили
в нем добрые побуждения: большая власть, которую забрал над  ним  Бюсси,
как  всякий  сильный  человек  над  человеком  слабым,  внушала   принцу
опасение, как бы Бюсси, находясь возле  его  трона,  не  стал  настоящим
королем; и затем  -  Бюсси  любил  госпожу  де  Монсоро,  и  любовь  эта
порождала все муки ревности в сердце Франсуа.
   Однако Монсоро, со своей стороны,  вызывал  у  него  почти  такое  же
беспокойство, как Бюсси, и принц сказал себе:
   "Если Бюсси пойдет  со  мной  и,  поддержав  меня  своей  храбростью,
поможет мне завоевать победу, тогда какое будет иметь значение для  меня
- победителя, что скажет или сделает этот Монсоро? Если же Бюсси покинет
меня, я ему ничем больше не обязан и тоже его покину".
   Вследствие этих двойственных мыслей,  предметом  которых  был  Бюсси,
принц ни на минуту не спускал глаз с молодого человека.
   Он видел, как тот со спокойным, улыбающимся лицом  вошел  в  церковь,
любезно пропустив перед собой своего противника д'Эпернона, и  встал  на
колени где-то позади.
   Тогда принц сделал ему знак приблизиться. В том положении, в  котором
он находился, принц, чтобы видеть Бюсси, был вынужден поворачивать назад
голову, в то время как, поместив Бюсси слева  от  себя,  ему  достаточно
было скосить глаза.
   С начала мессы прошло почти четверть часа, когда в церковь вошел Реми
и опустился на колени возле своего  господина.  При  появлении  молодого
лекаря герцог вздрогнул: ему было известно, что Бюсси поверял Одуэну все
свои тайные мысли.
   И действительно, через некоторое время, после того, как  они  шепотом
обменялись несколькими словами, Реми потихоньку передал своему господину
записку.
   Принц почувствовал, как кровь заледенела у него  в  жилах:  адрес  на
записке был написан мелким, изящным почерком.
   "Это от нее, - сказал себе принц, - она сообщает, что муж уезжает  из
Парижа".
   Бюсси опустил бумажку в свою шляпу, развернул и прочел. Принц  больше
не видел записки, но зато он видел лицо Бюсси, озаренное светом  радости
и любви.
   - А! Если ты не пойдешь со мной, берегись! - прошептал он.
   Бюсси поднес записку к губам и спрятал на груди.
   Герцог поглядел вокруг. Будь Монсоро  тут,  кто  знает,  возможно,  у
принца и не стало бы терпения дождаться вечера, чтобы  назвать  ему  имя
Бюсси.
   Когда месса кончилась, все снова возвратились в Лувр, где  их  ожидал
легкий завтрак - короля в его покоях, а дворян - в галерее.
   Швейцарцы уже выстроились возле ворот Лувра,  готовые  отправиться  в
путь.
   Крийон с французской гвардией стоял во дворе.
   Так же, как герцог Анжуйский не терял из виду Бюсси, так  и  Шико  не
терял из виду короля.
   Когда входили в Лувр, Бюсси подошел к герцогу.
   - Простите, монсеньер, - произнес он, отвешивая поклон, - я хотел  бы
сказать вашему высочеству два слова.
   - Это спешно? - спросил герцог.
   - Очень, монсеньер.
   - А не мог бы ты сказать их мне  во  время  шествия?  Мы  будем  идти
рядом.
   - Извините, монсеньер, но я остановил ваше высочество как раз,  чтобы
попросить разрешения не сопровождать вас.
   - Почему это? - спросил  герцог  голосом,  в  котором  звучало  плохо
скрытое волнение.
   - Монсеньер, вашему высочеству известно, что завтра -  великий  день,
ибо он должен  покончить  с  враждой  между  Анжу  и  Францией.  Я  хочу
удалиться в мой венсенский домик и весь сегодняшний день провести там  в
затворничестве.
   - Значит, ты не примешь участия в шествии, в котором  участвует  весь
двор, участвует король?
   - Нет, монсеньер. Разумеется, с разрешения вашего высочества.
   - И ты не присоединишься ко мне даже в монастыре святой Женевьевы?
   - Монсеньер, я хочу иметь весь день свободным.
   - Но, однако, - сказал герцог, - вдруг в течение дня мне  понадобятся
мои друзья!..
   - Так как они  вам  понадобятся,  монсеньер,  лишь  для  того,  чтобы
поднять шпагу на своего короля, я с двойным основанием  прошу  отпустить
меня, - ответил Бюсси. - Моя шпага связана моим вызовом д'Эпернону.
   Еще накануне Монсоро сказал принцу,  что  он  может  рассчитывать  на
Бюсси. Значит, все  переменилось  со  вчерашнего  дня,  и  перемена  эта
произошла из-за записки, принесенной Одуэном в церковь.
   - Итак, - процедил герцог сквозь зубы, - ты покидаешь своего  сеньора
и господина, Бюсси?
   - Монсеньер, - сказал Бюсси, - у  человека,  который  завтра  рискует
жизнью в таком жестоком, кровавом, смертельном поединке, каким,  ручаюсь
вам за это, будет наш  поединок,  у  человека  этого  нет  больше  иного
господина, чем тот, кому будет предназначена моя последняя исповедь.
   - Ты знаешь, что речь идет о троне для меня, и покидаешь меня?
   - Монсеньер, я достаточно для вас потрудился и  достаточно  потружусь
еще и завтра, не требуйте от меня большего, чем моя жизнь.
   - Хорошо, - сказал глухим голосом герцог, -  вы  свободны,  ступайте,
господин де Бюсси.
   Бюсси, ничуть не обеспокоенный этой внезапной холодностью, поклонился
принцу, спустился по лестнице и, очутившись  за  стенами  Лувра,  быстро
зашагал к своему дворцу.
   Герцог кликнул Орильи.
   Орильи появился.
   - Ну как, монсеньер? - спросил лютнист.
   - Он сам себя приговорил.
   - Он не идет с вами?
   - Нет.
   - Он отправляется на свидание по записке?
   - Да.
   - Тогда, значит, сегодня вечером?
   - Сегодня вечером.
   - Господин де Монсоро предупрежден?
   - О свидании - да, о том, кого он там увидит, - пока нет.
   - Итак, вы решили пожертвовать вашим Бюсси?
   - Я решил отомстить, - сказал принц. - Теперь я боюсь только одного.
   - Чего же?
   - Того, как бы Монсоро не доверился только своей силе  и  ловкости  и
как бы Бюсси от него не ускользнул.
   - Пусть монсеньер не беспокоится.
   - Почему?
   - Господин де Бюсси приговорен окончательно?
   - Да, клянусь смертью Христовой! Он взялся меня опекать, лишил  воли,
навязал мне свою, отнял у  меня  возлюбленную  и  завладел  ею;  это  не
человек, а лев, и я не столько его господин, сколько просто  сторож  при
нем.  Да,  да,  Орильи,  он  приговорен  окончательно,  без   права   на
помилование.
   - Что ж, в таком  случае,  как  я  уже  сказал,  пусть  монсеньер  не
волнуется: если Бюсси ускользнет от Монсоро, он не спасется от другого.
   - А кто этот другой?
   - Монсеньер приказывает мне назвать его?
   - Да, я тебе приказываю.
   - Этот другой - господин д'Эпернон.
   - Д'Эпернон! Д'Эпернон, который должен завтра драться с ним?
   - Да, монсеньер.
   - Расскажи-ка мне все.
   Орильи начал было рассказывать, но тут  принца  позвали.  Король  уже
сидел за столом и удивлялся, что не  видит  герцога  Анжуйского,  вернее
говоря, Шико  обратил  его  внимание  на  отсутствие  принца,  и  король
потребовал позвать брата.
   - Ты расскажешь мне во время шествия, - решил герцог.
   И он пошел за лакеем, которого за ним прислали.
   А  теперь,  так  как  мы,  будучи  заняты  более  важным  героем,  не
располагаем временем, чтобы последовать за герцогом и Орильи  по  улицам
Парижа, мы расскажем нашим читателям, что произошло между д'Эперноном  и
лютнистом.
   Ранним утром д'Эпернон явился в Анжуйский дворец и сказал, что  хочет
поговорить с Орильи.
   Он давно уже был знаком с музыкантом.
   Последний учил его игре на лютне,  и  ученик  с  учителем  много  раз
встречались, чтобы попиликать на виоле пли на скрипке, как  это  было  в
моде в те времена, не только в Испании, но и во Франции.
   Вследствие этого двух музыкантов связывала нежная, хотя  и  умеренная
этикетом, дружба.
   А кроме того, д'Эпернон, хитрый гасконец, использовал  способ  тихого
проникновения, состоявший в том, чтобы подбираться к хозяевам  через  их
слуг, и мало было таких тайн у герцога Анжуйского, о которых  миньон  не
был бы осведомлен своим другом Орильи.
   Добавим  к  этому,  что,  как  ловкий  дипломат,   он   подслуживался
одновременно и к королю и к герцогу, переметываясь от одного  к  другому
из страха нажить себе врага в короле  будущем  и  из  желания  сохранить
благоволение короля царствующего.
   Целью его последнего визита к Орильи было побеседовать о  предстоящем
поединке.
   Поединок с Бюсси не переставал беспокоить королевского миньона.
   В  течение  всей  долгой  жизни  д'Эпернона  храбрость   никогда   не
относилась к главным чертам его характера, а чтобы хладнокровно  принять
мысль о поединке с Бюсси, надо было обладать более чем храбростью,  надо
было обладать бесстрашием. Драться с Бюсси означало встать лицом к  лицу
с верной смертью.
   Некоторые осмелились на это, но были повержены в бою на землю, да так
с нее и не встали.
   Стоило только д'Эпернону заикнуться музыканту о занимавшем его  деле,
как Орильи, знавший о чайной ненависти своего господина к Бюсси, Орильи,
сказали мы, тут же стал поддакивать своему  ученику  и  усиленно  жалеть
его. Он сообщил, что  уже  в  течение  восьми  дней  господин  де  Бюсси
упражняется в фехтовании, по  два  часа  каждое  утро,  с  горнистом  из
гвардии, самым коварным клинком, когда-либо известным в  Париже,  своего
рода артистом в деле  фехтования,  который,  будучи  путешественником  и
философом, заимствовал у итальянцев их осторожность и  осмотрительность,
у испанцев - ловкие, блестящие финты, у немцев - железную хватку пальцев
на рукоятке и искусство кон груда-ров,  и,  наконец,  у  диких  поляков,
которых тогда называли сарматами, - их вольты, их прыжки,  их  внезапные
расслабления и бой грудь с грудью. Во время этого длинного  перечисления
преимуществ противника д'Эпернон сгрыз от страха весь  кармин  со  своих
крашеных ногтей.
   - Вот как!. Ну, тогда мне конец, - сказал он, смеясь и бледнея разом.
   - Еще бы! Черт возьми! - ответил Орильи.
   - Но это же бессмысленно,  -  воскликнул  д'Эпернон,  -  выходить  на
поединок с человеком, который, вне всяких сомнений,  должен  вас  убить.
Все равно что бросать кости с игроком, который уверен, что он каждый раз
выбросит дубль-шесть.
   - Надо было думать об этом, прежде чем принимать вызов, сударь.
   - Чума меня побери! - воскликнул д'Эпернон. -  Как-нибудь  выпутаюсь.
Недаром же я гасконец. Безумец тот, кто добровольно уходит из  жизни,  и
особенно в двадцать пять лет. По крайней  мере,  так  думаю  я,  клянусь
смертью Христовой! И это очень разумно. Постой!
   - Я слушаю.
   - Ты говоришь, господин де Бюсси уверен, что убьет меня?
   - Ни минуты не сомневаюсь.
   - Тогда это уж не дуэль, если он уверен; это - убийство.
   - Ив самом деле!
   - А коли это убийство, то какого черта?
   - Ну?
   - Закон разрешает предупреждать убийство с помощью...
   - С помощью?
   - С помощью.., другого убийства.
   - Разумеется.
   - Раз он хочет меня убить, кто мне мешает убить его раньше?
   - О! Бог мой! Никто, разумеется, я об этом уже думал.
   - Разве мое рассуждение не ясно?
   - Ясно, как белый день.
   - И естественно?
   - Весьма естественно!
   - Но только, вместо того,  чтобы  варварски  убить  его  собственными
руками, как он это хочет сделать со мной, я -  мне  ненавистна  кровь  -
предоставлю позаботиться об этом кому-нибудь другому.
   - Значит, вы наймете сбиров?
   - Клянусь честью, да! Как герцог да Гиз и  герцог  Майеннский  -  для
Сен-Мегрена.
   - Это вам обойдется недешево.
   - Я дам три тысячи экю.
   - Когда ваши сбиры узнают, с кем они должны иметь дело за три  тысячи
экю, вам не нанять будет больше шести человек.
   - А разве этого недостаточно?
   - Шесть человек! Да господин де Бюсси убьет четверых, прежде чем  сам
получит хоть одну царапину. Вспомните-ка стычку  на  улице  Сент-Антуан,
когда он ранил Шомберга в бедро, вас - в руку и почти доконал Келюса.
   - Я дам шесть тысяч экю, если надо, -  сказал  д'Эпернон.  -  Клянусь
кровью Христовой! Если уж я берусь за дело, я хочу сделать  его  хорошо,
так, чтобы он не ускользнул.
   - У вас есть люди на примете? - спросил Орильи.
   - Проклятие! - ответил д'Эпернон. - Кое-кто есть, из тех, кому делать
нечего: солдаты  в  отставке,  разные  удальцы.  В  общем-то  они  стоят
венецианских и флорентийских молодцов.
   - Прекрасно! Прекрасно! Но будьте осторожны.
   - Почему?
   - - Если они потерпят неудачу, они вас выдадут, - За меня король.
   - Это кое-что, но король не может помешать господину де  Бюсси  убить
вас.
   - Справедливо, совершенно справедливо, - сказал задумчиво д'Эпернон.
   - Я мог бы подсказать вам другой выход.
   - Говори, мой друг, говори.
   - Но, может быть, вам не захочется  действовать  совместно  с  другим
лицом?
   - Я не откажусь  ни  от  чего,  что  может  удвоить  мои  надежды  на
избавление от этой бешеной собаки, - Так вот,  один  враг  вашего  врага
ревнует.
   - О!
   - Ив этот самый час!..
   - Ну, ну, в этот час.., кончай же!
   - Он расставляет вашему врагу западню.
   - Дальше.
   - Но у него нет денег. С вашими шестью тысячами экю он может обделать
одновременно и ваше и свое дело. Вы ведь  не  настаиваете,  чтобы  честь
нанесения удара осталась за вами, не правда ли?
   - Боже мой, конечно, нет! Я ничего другого и не хочу, как остаться  в
тени.
   - Тогда пошлите к нему ваших людей, не , открываясь им, кто вы. Он их
использует.
   - Но, если мои люди и не будут знать,  кто  я,  мне  все  же  следует
знать, кто этот человек.
   - Я покажу его вам сегодня утром, - Где?
   - В Лувре - Так он дворянин?
   - Да.
   - Орильи, шесть тысяч экю поступят в твое распоряжение немедленно.
   - Значит, мы договорились?
   - Окончательно и бесповоротно.
   - Тогда в Лувр!
   - В Лувр.
   В предыдущей главе мы видели, как Орильи сказал д'Эпернону:
   - Все в порядке, завтра господин де Бюсси драться не будет.

Глава 48

ШЕСТВИЕ

   Как только завтрак кончился, король вместе с  Шико  удалился  в  свою
комнату переодеться в одежды кающегося и  через  некоторое  время  вышел
оттуда  босой,  подпоясанный  веревкой,  в  низко  надвинутом  на   лицо
капюшоне.
   Придворные за это время успели облачиться в такие же наряды.
   Погода стояла прекрасная, мостовая была  устлана  цветами.  Говорили,
что переносные алтари будут один богаче другого и особенно тот,  который
монахи монастыря святой Женевьевы устроили в подземном склепе часовни.
   Необъятная толпа народу расположилась по обе стороны дороги,  ведущей
к четырем монастырям, возле которых король должен был сделать остановки,
-  к  монастырям  якобинцев,  кармелитов,  капуцинов  и  монахов  святой
Женевьевы.
   Шествие  открывал  клир  церкви  Сен-Жермен-л'Оксе-руа.   Архиепископ
Парижа нес святые дары. Между архиепископом и клиром шли, пятясь  задом,
юноши,  размахивавшие  кадилами,  и  молодые   девушки,   разбрасывавшие
лепестки роз.
   Затем шел король, босой, как мы уже сказали,  в  сопровождении  своих
четырех друзей, тоже босых и тоже облаченных в монашеские рясы.
   За ними следовал герцог Анжуйский, но в своем обычном костюме,  а  за
герцогом его анжуйцы вперемежку с высшими  сановниками  короля,  которые
шли в свите принца, в порядке, предусмотренном этикетом.
   И, наконец, шествие замыкали буржуа и простонародье.
   Когда вышли из Лувра, было уже более часа пополудни.
   Крийон и французская гвардия хотели было последовать за  королем,  но
он сделал им знак, что это ни к чему, и они остались охранять дворец.
   Было около шести часов вечера, когда, после  остановки  у  нескольких
переносных алтарей, первые ряды шествия увидели портик старого аббатства
с его кружевной резьбой  и  монахов  святой  Женевьевы  во  главе  с  их
приором,  выстроившихся  на  трех  ступенях  порога  для   встречи   его
величества.
   Во время  перехода  к  аббатству,  от  места  последней  остановки  в
монастыре капуцинов, герцог Анжуйский, с  утра  находившийся  на  ногах,
почувствовал себя дурно от  усталости  и  спросил  разрешения  у  короля
удалиться в свой дворец. Разрешение это было ему королем даровано.
   После чего дворяне герцога отделились от процессии и  ушли  вместе  с
ним, как бы желая высокомерно подчеркнуть, что они сопровождали герцога,
а не короля.
   Но в действительности дело было в том, что трое из них собирались  на
следующий день драться и не хотели утомлять себя сверх меры.
   У порога аббатства король, под тем  предлогом,  что  Келюс,  Можирон,
Шомберг и д'Эпернон нуждаются в отдыхе не  меньше  Ливаро,  Рибейрака  и
Антрагэ, король, говорим мы, отпустил и их тоже.
   Архиепископ с утра совершал богослужение  и  так  же,  как  и  другие
священнослужители, еще ничего не ел и падал от усталости. Король пожалел
этих святых мучеников  и,  дойдя,  как  мы  уже  говорили,  до  входа  в
аббатство, отослал их всех.
   Потом,  обернувшись  к  приору  Жозефу  Фулону,  он  сказал  гнусавым
голосом:
   - Вот и я, отец мой. Я пришел сюда как грешник, который ищет покоя  в
вашем уединении.
   Приор поклонилс