ой женщины, в сердце которой он
привык читать по ее глазам, остался возле Монсоро и сказал ему предельно
спокойным тоном:
   - Вы напрасно упорствуете, господин граф, дверь  очень  узка,  и  вам
никогда через нее не пройти.
   -  Монсеньер!  Монсеньер!  -  кричал  Монсоро.  -  Не  ходите  в  эту
оранжерею, там смертельные испарения  от  заморских  цветов!  Эти  цветы
распространяют самые ядовитые ароматы, монсеньер!
   Но Франсуа не слушал: счастливый тем, что рука Дианы находится в  его
руке, он, позабыв свою обычную осторожность,  все  дальше  углублялся  в
зеленые дебри.
   Бюсси подбадривал графа Монсоро, советуя терпеливо  переносить  боль,
но, несмотря на его увещания, случилось то, что и должно было случиться:
Монсоро не смог вынести страданий; не физических, - на этот счет он  был
крепче железа, - а душевных.
   Он потерял сознание.
   Реми снова вступил в свои права. Он приказал отнести раненого в дом.
   - А теперь, - обратился лекарь к Бюсси, - что мне делать теперь?
   - Э! Клянусь богом! - ответил Бюсси. - Кончай то, что ты  так  хорошо
начал: оставайся возле графа и вылечи его.
   Потом он сообщил Диане о несчастье, случившемся с ее мужем.
   Диана тотчас же оставила герцога Анжуйского и поспешила к замку.
   - Мы добились своего? - спросил ее Бюсси, когда она проходила мимо.
   - Я думаю, да, - ответила она, - во всяком случае,  не  уезжайте,  не
повидав Гертруду.
   Герцог интересовался цветами лишь потому, что глядел на них с Дианой.
Как только она удалилась, он вспомнил предостережения графа де Монсоро и
покинул оранжерею.
   Рибейрак, Ливаро и Антрагэ последовали за ним.
   Тем временем Диана вернулась  к  своему  мужу,  которому  Реми  давал
вдыхать нюхательные соли.
   Вскоре граф открыл глаза.
   Первым его движением было вскочить, но Реми предвидел  это,  и  графа
заранее привязали к постели.
   Он снова зарычал, оглянулся вокруг и заметил стоявшую у его изголовья
Диану.
   - А! Это вы, сударыня, - сказал он. - Весьма рад вас видеть, ибо хочу
поставить вас в известность, что нынче вечером мы уезжаем в Париж.
   Реми поднял крик, но Монсоро не обратил на  Реми  никакого  внимания,
словно его здесь и не было.
   - Вы  хотите  ехать,  сударь?  -  спросила  Диана  со  своим  обычным
спокойствием. - А как же ваша рана?
   - Сударыня, -  сказал  граф,  -  нет  такой  раны,  которая  бы  меня
удержала. Я предпочитаю  умереть,  нежели  страдать,  и  даже  если  мне
суждено умереть в дороге, все равно, нынче вечером мы уедем.
   - Что ж, сударь, - сказала Диана, - как вам будет угодно.
   - Мне угодно так. Готовьтесь к отъезду, будьте добры.
   - Собраться мне недолго, сударь, но нельзя  ли  узнать,  чем  вызвано
столь внезапное решение?
   - Я вам отвечу, сударыня, тогда, когда у вас больше не будет  цветов,
чтобы показывать  их  принцу,  либо  тогда,  когда  мне  прорубят  везде
достаточно широкие двери, чтобы мои носилки могли проходить повсюду.
   Диана поклонилась.
   - Но, сударыня... - начал Реми.
   - Графу так угодно, - ответила Диана, - мой долг - повиноваться.
   И Реми понял по незаметному знаку молодой женщины, что  ему  не  надо
соваться со своими замечаниями, Он замолчал, пробормотав себе под нос:
   - Они мне убьют его, а  потом  люди  скажут,  что  во  всем  виновата
медицина.
   Между тем герцог Анжуйский готовился покинуть Меридор.
   Он изъявил барону свою глубокую благодарность за прием и  вскочил  на
коня.
   В этот момент показалась Гертруда. Она громко сообщила  герцогу,  что
ее   госпожа,   занятая   возле   графа,   не    будет    иметь    чести
засвидетельствовать ему свое почтение, и  тихонько  шепнула  Бюсси,  что
Диана вечером уезжает, Герцог и его свита отбыли.
   Надо  сказать,  что  герцог  не  отличался  сильной  волей,  он   был
подвластен минутным прихотям.
   Диана, суровая, недоступная, ранила его чувства в отталкивала его  от
Анжу. Диана, улыбающаяся, была приманкой, удерживала его в этом краю.
   Не зная  о  решении,  принятом  главным  ловчим,  герцог  всю  дорогу
размышлял о том, как  опасно  будет  слишком  быстро  пойти  на  уступки
королеве-матери.
   Бюсси это предвидел и очень рассчитывал на желание принца задержаться
в Анжу.
   - Послушай, Бюсси, - сказал ему герцог, - я вот о чем думаю...
   - Да, монсеньер, о чем же? - спросил молодой человек.
   - О том, что не следует мне сразу  же  соглашаться  с  доводами  моей
матери.
   - Ваша правда. Она и так уже считает себя великим политиком.
   - Если, понимаешь, если мы попросим ее подождать педелю или,  вернее,
протянем эту неделю, устроив несколько празднеств, на которые  пригласим
дворянство, мы покажем нашей матушке, как мы сильны.
   - Великолепная мысль, монсеньер. Однако, мне кажется...
   - Я останусь здесь на неделю, - сказал герцог,  -  и  благодаря  этой
отсрочке вырву у матери новые уступки, помяни мое слово.
   Бюсси, казалось, погрузился в глубокие размышления.
   - Ив самом деле, монсеньер, вырывайте, вырывайте, но смотрите, как бы
от этой отсрочки ваши дела, вместо того чтобы выиграть,  не  пострадали.
Король, например...
   - Что король?
   - Король, не зная  ваших  намерений,  может  рассердиться,  он  очень
вспыльчив, король.
   - Ты прав, надо послать кого-нибудь к брату, чтобы приветствовать его
от моего имени и сообщить, что я возвращаюсь; так я получу ту неделю,  в
которой нуждаюсь - Да, но этот кто-нибудь очень рискует, - сказал Бюсси.
   Герцог Анжуйский улыбнулся своей кривой улыбкой.
   - В том случае, если я переменю свои намерения, не так ли?
   - Э! Несмотря на обещание, сделанное вашему брату, вы их  перемените,
коли ваши интересы того потребуют, не так ли?
   - Еще бы, черт побери!
   - Очень хорошо. И тогда вашего посланника отправят в Бастилию.
   - Мы не скажем ему, зачем он едет, просто дадим ему письмо.
   - Напротив, - возразил Бюсси, - не давайте ему письма и скажите.
   - Но тогда никто не захочет взять на себя это поручение.
   - Полноте!
   - Ты знаешь человека, который за это возьмется?
   - Да, знаю одного.
   - Кто он?
   - Это я, монсеньер.
   - Ты?
   - Да, я. Мне нравятся трудные поручения.
   - Бюсси, милый Бюсси, - вскричал герцог,  -  если  ты  это  сделаешь,
можешь рассчитывать на мою вечную признательность.
   Бюсси улыбнулся, он  знал  пределы  той  признательности,  о  которой
говорил его высочество.
   Герцог решил, что Бюсси колеблется.
   - И я дам тебе десять тысяч экю на твое путешествие, - прибавил он.
   - Да что вы, монсеньер, - сказал Бюсси, - помилосердствуйте, разве за
такое платят?
   - Значит, ты едешь?
   - Еду.
   - В Париж?
   - В Париж.
   - А когда?
   - Когда вам будет угодно, черт побери!
   - Чем раньше, тем лучше.
   - Разумеется. Ну и?
   - Ну...
   - Сегодня вечером, если желаете, монсеньер.
   - Храбрый Бюсси, милый Бюсси, так ты действительно согласен?
   - Согласен ли я? - переспросил  Бюсси.  -  Но  вы  прекрасно  знаете,
монсеньер: чтобы сослужить службу вашему высочеству,  я  пошел  бы  и  в
огонь.  Значит,  договорились.  Я  уезжаю  сегодня  вечером.  А  вы  тут
веселитесь  и  заполучите  для  меня  у   королевы-матери   какое-нибудь
миленькое аббатство.
   - Я уже об этом думал, друг мой, - Тогда прощайте, монсеньер!
   - Прощай, Бюсси! Да! Не забудь сделать одну вещь.
   - Какую?
   - Попрощаться с моей матерью.
   - Я буду иметь эту честь.
   И действительно, Бюсси, еще более беспечный,  веселый  и  живой,  чем
школьник, которому колокольчик возвестил о наступлении  перемены,  нанес
визит Екатерине и приготовился выехать тотчас же, как придет  сигнал  об
отъезде из Меридора.
   Сигнала пришлось ждать до  следующего  утра.  Монсоро  очень  ослабел
после пережитых волнений и сам пришел к заключению, что  ему  необходимо
этой ночью отдохнуть.
   Но около  семи  часов  тот  же  конюх,  который  приносил  письмо  от
Сен-Люка, сообщил  Бюсси,  что,  несмотря  на  слезы  старого  барона  и
возражения Реми,  граф  отбыл  в  Париж  на  носилках.  Носилки  верхами
сопровождали Диана, Реми и Гертруда.
   Несли носилки восемь крестьян, которые должны  были  сменяться  через
каждое пройденное лье.
   Бюсси ждал только этого сообщения. Он вскочил  на  коня,  оседланного
еще накануне вечером, и поскакал в том же направлении.

Глава 32

О ТОМ, В КАКОМ РАСПОЛОЖЕНИИ ДУХА НАХОДИЛСЯ КОРОЛЬ ГЕНРИХ III, КОГДА ГОСПОДИН ДЕ СЕН-ЛЮК ПОЯВИЛСЯ ПРИ ДВОРЕ

   После отъезда Екатерины король, как бы  он  ни  полагался  на  посла,
отправленного им в Анжу, король, повторяем мы, думал лишь о  том,  чтобы
подготовиться к возможной войне с братом.
   Он по опыту знал о злом гении династии Валуа. Ему было  известно,  на
что способен претендент на корону - новый человек, выступающий против ее
законного обладателя, то есть против человека скучающего и пресыщенного.
   Он забавлялся или, скорее, скучал, как Тиберий,  составляя  вместе  с
Шико проскрипционные списки, куда вносились в алфавитном порядке все те,
кто не выказывал горячего желания встать на сторону короля.
   С каждым днем эти списки становились все длиннее и длиннее.
   И каждый день король вписывал в них имя господина де Сен-Люка, на "С"
и на "Л", то есть два раза вместо одного.
   Оно  и  понятно,  гнев  короля  против  бывшего  фаворита  все  время
подогревался придворными сплетнями, коварными намеками его  приближенных
и их суровыми обличительными речами по адресу супруга  Жанны  де  Косее,
бегство которого в Анжу следовало  расценивать  уже  как  измену  с  той
минуты, когда в эту провинцию сбежал и герцог.
   В самом деле, ведь не исключается, что Сен-Люк отправился в Анжу  как
квартирьер герцога  Анжуйского,  чтобы  подготовить  ему  апартаменты  в
Анжере.
   Посреди всей этой сумятицы, толчеи и треволнений Шико,  подстрекавший
миньонов натачивать их кинжалы и рапиры, чтобы резать  и  колоть  врагов
его наихристианнейшего  величества,  Шико,  повторяем  мы,  являл  собою
великолепное зрелище.
   И тем более  великолепное,  что,  изображая  из  себя  муху,  которая
хлопочет возле волокущейся в гору кареты, он  в  действительности  играл
значительно более важную роль.
   Шико мало-помалу, так сказать, по одному человечку, собирал войско на
службу своему господину.
   И  вот  однажды  вечером,  когда  король  ужинал  с  королевой  -   в
политически опасные моменты он всегда ощущал особую тягу к ее  обществу,
и бегство Франсуа, естественно, сблизило Генриха  с  супругой,  -  вошел
Шико, растопырив руки и ноги, словно паяц, которого дернули за ниточку.
   - Уф! - произнес он.
   - В чем дело? - спросил король.
   - Господин де Сен-Люк, - сказал Шико.
   - Господин де Сен-Люк? - воскликнул его величество.
   - Да.
   - В Париже?
   - Да.
   - В Лувре?.
   - Да.
   После этого тройного подтверждения король поднялся из-за  стола  весь
красный и дрожащий. Трудно было разобраться, какие чувства его волнуют.
   - Прошу прощения, - обратился он к королеве и,  утерев  усы,  швырнул
салфетку на кресло,  -  но  это  дела  государственные,  женщин  они  не
касаются.
   - Да, - сказал Шико басом, - это дела государственные.
   Королева хотела встать из-за стола, чтобы уйти и не мешать королю.
   - Нет, сударыня, - остановил ее Генрих, - не вставайте, пожалуйста, я
пройду к себе в кабинет.
   - О государь, - сказала королева с той нежной  заботой,  которую  она
всегда  проявляла  к  своему  неблагодарному  супругу,   -   только   не
гневайтесь, прошу вас.
   - На то божья воля, - ответил Генрих, не  замечая  лукавого  вида,  с
которым Шико крутил свой ус.
   Генрих поспешно направился из комнаты, Шико последовал за ним.
   Как только они вышли, Генрих взволнованно спросил:
   - Зачем он сюда пожаловал, этот изменник?
   - Кто знает! - ответил Шико.
   - Я уверен, он явился как представитель штатов Анжу.  Он  явился  как
посол моего брата. Обычный  путь  мятежников:  эти  бунтовщики  ловят  в
неспокойной, мутной воде всякие блага - подло, но зато выгодно. Поначалу
временные  и  непрочные,  эти  блага  постепенно  закрепляются  за  ними
основательно и  навеки.  Сен-Люк  учуял  мятеж  и  использовал  его  как
охранную грамоту, чтобы явиться сюда оскорблять меня.
   - Кто знает? - сказал Шико.
   Король взглянул на этого лаконичного господина.
   - Не исключено также, - сказал Генрих,  продолжая  идти  по  галереям
неровным шагом, выдававшим его волнение, - не исключено  также,  что  он
явился требовать у меня восстановления прав на свои земли, с  которых  я
все это время удерживал доходы. Может быть, это и не  совсем  законно  с
моей стороны, ведь он в конце концов  не  совершил  никакого  подсудного
преступления, а?
   - Кто знает? - повторил Шико.
   - Ах, - воскликнул Генрих, - что ты все твердишь одно и то же, словно
мой попугай, чтоб мне сдохнуть. Ты мне уже надоел  с  твоим  бесконечным
"кто знает?".
   - Э! Смерть Христова! А  ты  думаешь,  ты  очень  забавен  со  своими
бесконечными вопросами?
   - На вопросы надо хоть что-нибудь отвечать.
   - А что ты хочешь, чтобы я тебе отвечал? Не  принимаешь  ли  ты  меня
случайно за Рок древних греков?  За  Юпитера,  Аполлона  или  за  Манто?
Смерть Христова,  это  ты  меня  выводишь  из  терпения  своими  глупыми
предположениями.
   - Господин Шико...
   - Что, господин Генрих?
   - Шико, друг мой, ты видишь, что я страдаю, и грубишь мне.
   - Не страдайте, смерть Христова!
   - Но ведь все изменяют мне.
   - Кто знает, клянусь святым чревом, кто знает?
   Генрих, теряясь в  догадках,  спустился  в  свой  кабинет,  где,  при
потрясающем  известии  о  возвращении  Сен-Люка,   собрались   уже   все
придворные, среди которых или, вернее, во главе которых блистал Крийон с
горящим взором, красным носом и  усами  торчком,  похожий  на  свирепого
дога, рвущегося в драку.
   Сен-Люк был там. Он видел повсюду угрожающие лица, слышал, как бурлит
вокруг  него  возмущение,  но  не  проявлял  по  этому  поводу  никакого
беспокойства.
   И странное дело! Он привел с собой жену и усадил ее на табурет  возле
барьера королевского ложа.
   Уперев кулак в бедро, он прохаживался по комбате, отвечая  любопытным
и наглецам такими же взглядами, какими они смотрели на него.
   Некоторые из придворных сгорали от желания толк-путь Сен-Люка  локтем
и сказать ему какую-нибудь дерзость, но из уважения  к  молодой  женщине
они держались в стороне и молчали. Посреди этой пустоты  и  безмолвия  и
шагал бывший фаворит.
   Жанна, скромно закутанная в дорожный плащ, ждала.
   Сен-Люк, гордо задрапировавшись в свой плащ,  тоже  ждал,  и  по  его
поведению чувствовалось, что  он  скорее  напрашивается  на  вызов,  чем
боится его.
   И, наконец, придворные ждали, в свой черед. Прежде  чем  бросить  ему
вызов, они хотели выяснить, зачем явился Сен-Люк сюда, ко двору.  Каждый
из них желал урвать себе  частицу  тех  милостей,  которыми  раньше  был
осыпан этот бывший фаворит,  и  потому  находил  его  присутствие  здесь
совершенно излишним, Одним словом,  как  вы  видите,  ожидание  со  всех
сторон было весьма напряженным, когда появился король.
   Генрих был возбужден и  старался  еще  больше  распалить  себя:  этот
запыхавшийся вид в большинстве случаев  и  составляет  то,  что  принято
называть достоинством у особ королевской крови.
   За Генрихом вошел Шико, храня на лице выражение  спокойного  величия,
которое следовало бы иметь королю Франции, и прежде всего посмотрел, как
держится Сен-Люк, с чего следовало бы начать Генриху III.
   - А, сударь, вы  здесь?  -  с  ходу  воскликнул  король,  не  обращая
внимания на присутствующих и напоминая этим быка испанских арен:  вместо
тысячной толпы он видит только колышущийся  туман,  а  в  радуге  флагов
различает лишь один красный цвет.
   - Да, государь, -  учтиво  поклонившись,  просто  и  скромно  ответил
Сен-Люк.
   Этот ответ не тронул короля, это поведение, исполненное спокойствия и
почтительности, не пробудило в его ослепленной душе чувства благоразумия
и снисходительности,  которые  должно  вызывать  сочетание  собственного
достоинства и уважения к другим. Король продолжал, на остановившись:
   - Говоря по правде, ваше появление в Лувре весьма удивляет меня.
   При этом грубом  выпаде  вокруг  короля  и  его  фаворита  воцарилась
мертвая тишина.
   Такая тишина наступает  на  месте  поединка,  когда  встречаются  два
противника, чтобы решить спор, который может быть решен только кровью.
   Сен-Люк первый нарушил ее.
   - Государь, - сказал он с присущим ему изяществом и не  выказывая  ни
малейшего волнения по поводу  выходки  короля,  -  что  до  меня,  то  я
удивляюсь лишь одному: как могли вы при тех обстоятельствах,  в  которых
находится ваше величество, не ожидать меня.
   - Что вы этим хотите сказать, сударь? -  спросил  Генрих  с  подлинно
королевской гордостью и  вскинул  голову,  придав  себе  тот  необычайно
достойный вид, который он принимал в особо торжественных случаях.
   - Государь, - ответил Сен-Люк, - вашему величеству грозит опасность.
   - Опасность! - вскричали придворные.
   -  Да,  господа;  опасность,  большая,  настоящая,  серьезная,  такая
опасность, когда король нуждается во всех преданных ему людях, от  самых
больших до  самых  маленьких.  Убежденный  в  том,  что  при  опасности,
подобной той, о которой я  предупреждаю,  ничья  помощь  не  может  быть
лишней, я пришел, чтобы сложить к ногам моего короля  предложение  своих
скромных услуг.
   - Ага! - произнес Шико. - Видишь, сын мой, я был прав, когда говорил:
"Кто знает?"
   Сначала Генрих III ничего не ответил: он смотрел  на  собравшихся.  У
всех был взволнованный и оскорбленный вид. Но вскоре король различил  во
взглядах придворных зависть, бушевавшую в сердцах большинства из них.
   Отсюда  он  заключил,  что  Сен-Люк  совершил  нечто  такое,  на  что
большинство собравшихся было неспособно, то есть что-то хорошее.
   Однако Генриху не хотелось сдаваться так сразу.
   - Сударь, - сказал он, -  вы  только  исполнили  свой  долг,  ибо  вы
обязаны служить нам.
   - Все подданные короля обязаны служить королю, я это знаю,  государь,
- ответил Сен-Люк, - но в наши  времена  многие  забывают  платить  свои
долги. Я, государь, пришел, чтобы заплатить свой, и счастлив,  что  ваше
величество  соблаговолили  по-прежнему  считать  меня  в   числе   своих
должников.
   Генрих, обезоруженный этой неизменной кротостью а покорностью, сделал
шаг к Сен-Люку.
   - Итак, - сказал он, - вы возвращаетесь только  по  тем  причинам,  о
которых сказали, вы возвращаетесь без поручения, без охранной грамоты?
   - Государь, - живо сказал  Сен-Люк,  признательный  за  тон,  которым
король обратился к нему, ибо в голосе его господина не  было  больше  ни
упрека, ни гнева, - я вернулся просто, чтобы вернуться, и мчался во весь
опор. А теперь ваше величество можете бросить меня через час в Бастилию,
через два часа казнить, но свой долг я выполнил. Государь, Анжу  пылает,
Турень вот-вот восстанет, Гиень поднимается, чтобы  протянуть  ей  руку.
Монсеньер герцог Анжуйский побуждает Запад и Юг Франции к мятежу.
   - И ему хорошо помогают, не так ли? - воскликнул король.
   - Государь, - сказал Сен-Люк, поняв, куда клонит король, - ни советы,
ни увещания не останавливают герцога, и господин де Бюсси,  несмотря  на
всю свою настойчивость, не может излечить вашего брата от  того  страха,
который ваше величество ему внушаете.
   - А, - сказал Генрих, - так он трепещет, мятежник! И улыбнулся в усы.
   - Разрази господь! - восхитился Шико, поглаживая  подбородок.  -  Вот
ловкий человек! И, толкнув короля локтем, сказал:
   - Посторонись-ка, Генрих, я хочу пожать руку господина де Сен-Люка.
   Пример.  Шико  увлек  короля.  После  того  как  шут  поздоровался  с
приехавшим, Генрих неторопливым шагом подошел к своему бывшему  другу  и
положил ему руку на плечо.
   - Добро пожаловать, Сен-Люк, - сказал он.
   - Ах, государь, - воскликнул Сен-Люк, целуя королю