ился в этого человека, -  спрашивал  себя  Горанфло,  -
какая муха его укусила?" Но голос Шико звучал все более и  более  грозно,  и
монаху уже чудился свист догонявшей его пули, поэтому он решился на  маневр,
выполнение которого значительно облегчалось его  посадкой  в  седле;  маневр
этот состоял в том, чтобы соскользнуть с осла на землю.
   - Вот и все! - сказал он, храбро скатываясь  на  свои  мощные  ягодицы  и
обеими  руками  сжимая  поводок.  Осел  сделал  еще  несколько   шагов,   но
волей-неволей должен был остановиться.
   Тогда Горанфло начал искать глазами Шико, надеясь  увидеть  на  его  лице
восхищение, которое не могло там не появиться при  виде  маневра,  так  лихо
выполненного монахом.
   Но Шико спрятался за скалой и оттуда продолжал делать предостерегающие  и
угрожающие знаки.
   Эти призывы к осторожности заставили монаха понять, что на сцене  есть  и
еще какие-то действующие лица. Он посмотрел вперед и увидел  на  дороге,  на
расстоянии пятисот шагов, трех всадников на мулах, едущих спокойной рысцой.
   Горанфло с первого взгляда узнал  путников,  выехавших  утром  из  Парижа
через Бурдельские ворота, тех, кого  Шико  так  прилежно  высматривал  из-за
дерева.
   Шико, не двигаясь, выждал, пока три  всадника  не  скроются  из  вида,  и
тогда, только тогда подошел к своему спутнику, который сидел там, где  упал,
и крепко сжимал в руках поводок Панурга.
   - Да растолкуйте  же  мне  наконец,  любезный  господин  Шико,  -  сказал
Горанфло, уже начинавший терять терпение, - чем мы  занимаемся;  только  что
требовалось скакать сломя голову, а теперь надо сидеть, где сидишь.
   - Мой добрый друг, - сказал Шико, -  я  лишь  хотел  узнать,  хорошей  ли
породы ваш осел и не обманули ли меня, заставив выложить  за  него  двадцать
два ливра. Теперь испытание закончено, и я доволен выше головы.
   Как вы понимаете, монах не был обманут  таким  ответом  и  собрался  было
показать это своему спутнику, но природная леность одержала верх, шепнув ему
на ухо, что с Шико лучше не спорить.
   И монах ограничился тем,  что,  не  скрывая  своего  дурного  настроения,
сказал:
   - А, плевать на все! Но я чертовски устал и зверски голоден.
   - Что ж, за этим дело не станет, - успокоил его Шико,  игриво  похлопывая
по плечу. - Я тоже устал, я тоже голоден и в первом постоялом дворе, который
встретится на нашем пути, мы...
   - Что мы?.. - сказал Горанфло, не веря в такой счастливый  поворот  своей
горемычной судьбы.
   - А то, - продолжал Шико. - Мы закажем  свиную  поджарку,  одно  или  два
фрикасе из кур и кувшин самого лучшего вина, какое только есть в погребе.
   - И вправду? Неужто на этот раз вы не обманете?
   - Даю слово, куманек.
   - Тогда поехали, - сказал монах, поднимаясь с земли. - Сейчас же  поехали
искать этот благословенный уголок. Шевели ногами, Панург,  у  тебя  на  обед
будут отруби.
   Осел радостно заревел.
   Шико сел на коня, Горанфло пошел пешком, ведя осла в поводу.
   Вскоре путники увидели столь необходимый им постоялый двор. Он  находился
на дороге между Корбеем и Мелоном. Но, к большому  удивлению  Горанфло,  уже
издали любовавшемуся этим желанным приютом, Шико приказал ему сесть на  осла
и повернул по дороге налево, в обход постоялого  двора.  Впрочем,  Горанфло,
чья сообразительность все время совершенствовалась, тут же понял,  чем  была
вызвана эта причуда: перед воротами стояли три мула тех путешественников, за
которыми Шико, по-видимому, следил.
   "Так, значит, от прихоти каких-то трех проходимцев, - подумал Горанфло, -
будет зависеть все  наше  путешествие,  даже  часы  наших  трапез?  Как  это
печально".
   И он сокрушенно вздохнул.
   Со своей стороны, Панург, увидев, что  они  удаляются  от  прямой  линии,
которую даже  ослы  считают  кратчайшим  расстоянием  между  двумя  точками,
остановился и уперся в  землю  всеми  четырьмя  копытами,  словно  собираясь
пустить корни на том месте, где он стоит.
   - Видите, - жалостно сказал Горанфло, - даже мой осел отказывается идти.
   - Ах, вот как! Отказывается идти? Ну погоди же! - ответил Шико.
   И, подойдя к кизиловой изгороди, он выломал  из  нее  гибкий  и  довольно
внушительный прут, длиною в пять футов и с дюйм толщиной.
   Панург не  принадлежал  к  числу  тех  глупых  четвероногих,  которые  не
интересуются происходящим вокруг и, не  умея  предвидеть  события,  замечают
палку только тогда, когда удары обрушиваются  на  их  спину.  Он  следил  за
действиями Шико, и они, несомненно, внушали ослу  немалое  уважение,  и  как
только Панургу показалось, что он разгадал намерения гасконца, он тотчас  же
расслабил ноги и бойко двинулся вперед.
   - Он пошел! Он пошел! - закричал Горанфло своему спутнику.
   - Все равно, для того, кто путешествует в компании осла и монаха,  добрая
палка всегда пригодится, - изрек Шико.
   И взял кизиловый прут с собой.

Глава 29

О ТОМ, КАК БРАТ ГОРАНФЛО ОБМЕНЯЛ СВОЕГО ОСЛА НА МУЛА, А МУЛА - НА КОНЯ

   Мытарства Горанфло, по крайней мере  в  этот  день,  подходили  к  концу:
сделав крюк, два друга снова выехали на большую  дорогу  и  остановились  на
постоялом дворе,  соперничающим  с  тем  придорожным  приютом,  который  они
объехали, и удаленным от него на расстояние три четверти лье.
   Шико занял комнату, выходившую на дорогу, и распорядился, чтобы ужин  был
подан в комнату. Но по всему было видно, что пища не являлась  для  гасконца
первостепенной заботой. Зубами он работал  вполсилы,  зато  смотрел  во  все
глаза и слушал во все уши. Так продолжалось до  десяти  часов;  поскольку  к
этому часу Шико не увидел и  не  услышал  ничего  подозрительного,  он  снял
осаду, наказал засыпать своему коню и ослу  монаха  двойную  порцию  овса  и
отрубей и оседлать их, как только засветает.
   Услышав этот наказ, Горанфло, который уже битый час казался спящим, а  на
самом деле пребывал в состоянии сладостной истомы, вызываемой сытным обедом,
орошенным достаточным количеством бутылок доброго вина, тяжело вздохнул.
   - Как только засветает? - переспросил он.
   - Э, клянусь святым чревом! - сказал Шико. -  Ты  должен  иметь  привычку
подниматься с рассветом.
   - Почему? - поинтересовался Горанфло.
   - А утренние мессы?
   - Аббат освободил меня от них по слабости здоровья, - ответил монах.
   Шико пожал плечами и произнес одно лишь слово:
   "Бездельник", прибавив к его окончанию букву "и", которая, как  известно,
является признаком множественного числа.
   - Ну да, бездельники, - согласился Горанфло, -  конечно,  бездельники.  А
почему бы и нет?
   - Человек рожден для труда, - наставительно сказал гасконец.
   - А  монах  для  отдохновения,  -  возразил  брат  Горанфло,  -  монах  -
исключение из рода человеческого.
   И, довольный этим доводом,  сразившим,  по-видимому,  даже  самого  Шико,
Горанфло с великим достоинством  вышел  из-за  стола  и  улегся  в  постель,
которую Шико из страха, как бы монах не  допустил  какой-нибудь  оплошности,
приказал поставить в своей комнате.
   И в самом деле, если бы брат Горанфло не спал таким крепким, сном, то  он
мог бы увидеть, как Шико, едва рассвело, встал с постели, подошел к окну  и,
укрывшись за портьерой, принялся наблюдать за дорогой.
   Вдруг он отпрянул от окна, несмотря на свою  портьеру,  и  проснись  брат
Горанфло в эту минуту, он услышал бы,  как  стучат  подковы  трех  мулов  по
вымощенной булыжником дороге.
   Шико тут же подскочил к спящему монаху и принялся трясти  его  за  плечо,
пока тот не проснулся.
   - Неужели мне не дадут ни минуты покоя? - забормотал Горанфло, проспавший
десять часов кряду.
   - Вставай, вставай, - торопил Шико. - Быстро, одеваемся и едем.
   - А завтрак? - осведомился монах.
   - Ждет нас на дороге в Монтеро.
   - Что это такое - Монтеро? - спросил монах, совершенно  невежественный  в
географии.
   - Монтеро, - ответил гасконец, - это город,  где  завтракают.  Вам  этого
довольно?
   - Да, - коротко отозвался Горанфло.
   - Тогда, куманек, - сказал Шико, - я спущусь вниз расплатиться за  нас  и
за наших животных. Если через пять минут вы не будете  готовы,  я  уеду  без
вас.
   Утренний туалет монаха недолог, но у  Горанфло  он  все  же  занял  шесть
минут. Поэтому, выйдя из  ворот  постоялого  двора,  он  увидел,  что  Шико,
пунктуальный, как швейцарец, уже скачет по  дороге.  Горанфло  взобрался  на
Панурга, а Панург, воодушевленный двойной порцией овса  и  отрубей,  которую
ему отпустили по приказанию Шико, сам, не дожидаясь ничьих указаний, взял  с
места галопом и вскоре скакал бок о бок с лошадью Шико.
   Гасконец стоял на стременах, прямой, как жердь.
   Горанфло также привстал и увидел на горизонте трех мулов,  исчезающих  за
гребнем холма.
   Монах тяжело вздохнул, подумав, как это печально, что его судьба  зависит
от чьей-то чужой воли.
   - На этот раз Шико сдержал слово: они позавтракали в Монтеро.
   Весь день был похож на предыдущий, как одна капля воды на  другую,  да  и
следующий день прошел примерно одинаково. Поэтому мы  смело  можем  опустить
подробности. Горанфло, плохо ли, хорошо  ли,  но  уже  начинал  привыкать  к
кочевому образу жизни, когда на четвертые сутки к  вечеру  он  заметил,  что
Шико постепенно утрачивает свою обычную веселость. Уже  с  полудня  гасконец
потерял всякий след трех всадников на мулах, поэтому он  поужинал  в  дурном
настроении и плохо спал ночью.
   Горанфло ел и пил  за  двоих,  распевал  свои  лучшие  песенки,  но  Шико
оставался мрачным и в разговоры не вступал.
   Едва рассвело, он был уже на ногах и расталкивал своего  спутника.  Монах
оделся, и от самых ворот они поскакали рысью, а вскоре  перешли  на  бешеный
галоп.
   Но все было напрасно - мулы не появлялись на горизонте.
   К полудню и конь и осел выбились из сил.
   На мосту Вильнев-ле-Руа Шико подошел к будке сборщика мостовой пошлины со
всех тварей, имеющих копыта.
   - Вы не видели трех всадников на мулах? - спросил он. - Они  должны  были
проехать нынче утром.
   - Нынче утром не проезжали, сударь, - ответил  сборщик.  -  Они  проехали
вчера рано вечером.
   - Вчера?
   - Да, вчера вечером, в семь часов.
   - Вы их приметили?
   - Проклятие! Как обычно примечают проезжающих.
   - Я вас спрашиваю, не помните ли вы, что это были за люди?
   - Мне показалось, что один из них господин, остальные двое - лакеи.
   - Это они, - сказал Шико.
   И дал сборщику экю. Затем пробормотал про себя:
   - Вчера вечером, в семь часов. Клянусь святым чревом, они  обогнали  меня
на двенадцать часов! Мужайся, друг Горанфло!
   - Послушайте, господин Шико, - сказал  монах,  -  я-то  еще  держусь,  но
Панург уже совсем с ног валится.
   Действительно, бедное животное, выбившееся из сил за последние  два  дня,
дрожало всем телом, и эта дрожь невольно сообщалась его всаднику.
   - Да и ваша лошадь, - продолжал  Горанфло,  -  посмотрите,  в  каком  она
состоянии.
   И вправду, благородный скакун, каким бы он ни был горячим, а может  быть,
именно поэтому, был весь в пене, густой пар валил из его ноздрей, а из глаз,
казалось, вот-вот брызнет кровь.
   Шико, быстро осмотрев обоих животных, по-видимому, согласился  с  мнением
своего товарища.
   Горанфло облегченно вздохнул.
   - Слушайте, брат сборщик, - сказал  Шико,  -  мы  должны  сейчас  принять
великое решение.
   - Но вот  уже  несколько  дней,  как  мы  только  этим  и  занимаемся,  -
воскликнул Горанфло, лицо которого вытянулось еще прежде,  чем  он  услышал,
что ему грозит.
   - Мы должны расстаться, - сказал Шико, хватая,  как  говорится,  быка  за
рога.
   - Ну вот, - сказал Горанфло, -  вечно  все  та  же  шутка!  А  зачем  нам
расставаться?
   - Вы слишком медлительны, куманек.
   - Клянусь богоматерью! - воскликнул Горанфло. - Я несусь как ветер, нынче
утром мы скакали галопом пять часов кряду.
   - И все же этого недостаточно.
   - Тогда поехали, быстрей поедешь, скорей прибудешь. Ведь  я  предполагаю,
что мы в конце концов куда-нибудь да прибудем?
   - Моя лошадь не может идти, в ваш осел отказывается от службы.
   - Тогда что же делать?
   - Оставим их здесь и заберем на обратном пути. лом?
   - Ну а мы сами? Вы что, хотите тащиться пешедралом?
   - Мы поедем на мулах.
   - А где их взять?
   - Мы их купим.
   - Ну вот, - вздохнул Горанфло, - опять расходы.
   - Итак?
   - Итак, поехали на мулах.
   - Браво, куманек, вы начинаете образовываться. Поручите Баярда и  Панурга
заботам хозяина, а я пойду за мулами.
   Горанфло старательно  выполнил  данное  ему  поручение:  за  четыре  дня,
проведенные им с Панургом, он оценил если не достоинства осла, то, во всяком
случае, его недостатки. Монах  заметил,  что  тремя  главными  недостатками,
присущими Панургу, были три порока, к которым он и сам имел  наклонность,  а
именно: леность, чревоугодие и сластолюбие. Это  наблюдение  тронуло  сердце
монаха, и он не без  сожаления  расставался  со  своим  ослом.  Однако  брат
Горанфло был не только лентяй, обжора и бабник, прежде всего он был эгоистом
и потому предпочитал скорее расстаться с Панургом, чем распрощаться с  Шико,
ибо в кармане последнего, как мы уже говорили, лежал кошелек.
   Шико вернулся с  двумя  мулами,  на  которых  они  в  этот  день  покрыли
расстояние в двадцать лье; вечером од с радостью увидел трех мулов, стоявших
у дверей кузницы.
   - Ax! - впервые вырвался у него вздох облегчения, - Ax! -  вслед  за  ним
вздохнул Горанфло.
   Но наметанный глаз Шико подметил, что на мулах нет сбруи, а возле  них  -
господина и его двух лакеев, Мулы стояли в своем природном наряде, то есть с
них было снято все, что можно было снять, а  что  касается  до  господина  и
лакеев, то они исчезли.
   Более  того,  вокруг  мулов  толпились  неизвестные  люди,   которые   их
осматривали и,  по-видимому,  оценивали.  Здесь  были:  лошадиный  барышник,
кузнец и два монаха-францисканца; они вертели бедных животных из  стороны  в
сторону, смотрели им в зубы, заглядывали в уши, щупали ноги; одним словом  -
всесторонне изучали.
   Дрожь пробежала по телу Шико.
   - Шагай туда, - сказал он Горанфло, - подойди в францисканцам, отведи  их
в сторону и хорошенько расспроси. Я надеюсь, что у  монахов  не  может  быть
секретов от монаха. Незаметно выведай у них, откуда взялись эти мулы,  какую
цену за них просят и куда девались их хозяева, потом  вернешься  и  все  мне
расскажешь,  Горанфло,  обеспокоенный  тревожным  состоянием  своего  друга,
крупной рысью погнал  своего  мула  к  кузнице  и,  спустя  несколько  минут
вернулся, - Вот и всего делов, - сказал он. - Во-первых, знаете ли  вы,  где
мы находимся?
   - А, смерть Христова! Мы едем по дороге в Лион, - сказал Шико,  -  и  это
единственное, что мне нужно знать.
   - Пусть так, но вам еще нужно знать, по крайней  мере  вы  так  говорили,
куда подевались хозяева этих мулов.
   - Ну да, выкладывай.
   - Тот, что смахивает на дворянина...
   - Ну, ну!
   - Тот, что смахивает на дворянина, поехал отсюда в  Авиньон  по  короткой
дороге через Шато-Шинон и Прива.
   - Один?
   - Как один?
   - Я спрашиваю, он один свернул на Авиньон?
   - Нет, с лакеем.
   - А другой лакей?
   - А другой лакей поехал дальше, по старой дороге.
   - В Лион?
   - В Лион.
   - Чудесно. А почему дворянин поехал в Авиньон? Я полагал, что он  едет  в
Рим. Однако, - задумчиво сказал Шико, словно разговаривая сам с собой, - я у
тебя спрашиваю то, чего ты не можешь знать.
   - А вот и нет... Я знаю, - ответил Горанфло. - Ну и удивлю же я вас!
   - А что ты знаешь?
   - Он едет в Авиньон, потому что его святейшество папа  послал  в  Авиньон
легата, которому доверил все полномочия.
   - Добро, - сказал Шико, - все ясно... А мулы?
   -  Мулы  устали;  они  их  продали  кузнецу,  а  тот  хочет   перепродать
францисканцам.
   - За сколько?
   - По пятнадцати пистолей за голову, - На чем же они поехали?
   - Купили лошадей. - У кого?
   - У капитана рейтаров, он занимается здесь  ремонтом,  -  Клянусь  святым
чревом, куманек! - воскликнул Шико. - Ты драгоценный человек, только сегодня
я тебя оценил по-настоящему!
   Горанфло самодовольно осклабился.
   - Теперь, - продолжал Шико, - заверши то, что ты так прекрасно начал.
   - Что я должен сделать?
   Шико спешился и вложил узду своего мула в руку Горанфло.
   - Возьми наших мулов  и  предложи  их  обоих  францисканцам  за  двадцать
пистолей. Они должны отдать тебе предпочтение.
   - И они мне его отдадут, - заверил Горанфло, -  иначе  я  донесу  на  них
ихнему аббату.
   - Браво, куманек, ты уже образовался.
   - Ну, а мы, - спросил Горанфло, - мы-то на чем поедем?
   - На конях, смерть Христова, на конях!
   - Вот дьявол! - выругался монах, почесывая ухо.
   - Полно, - сказал Шико, - ты такой наездник!
   - Как когда, - вздохнул Горанфло. - Но где я вас найду?
   - На городской площади.
   - Ждите меня там.
   И монах решительным шагом направился к францисканцам, в то время как Шико
боковой улочкой вышел на главную площадь маленького городка.
   Там на постоялом дворе под вывеской "Отважный петух"  он  нашел  капитана
рейтаров,   распивавшего   прелестное   легкое   оксерское   вино,   которое
доморощенные  знатоки  путают  с  бургундским.  Капитан   сообщил   гасконцу
дополнительные сведения, по всем пунктам подтверждавшие донесение Горанфло.
   Шико незамедлительно договорился с ремонтером о двух  лошадях,  и  бравый
капитан  тут  же  внес  их  в  список  павших  в  пути.   Благодаря   такому
непредвиденному падежу, Шико смог заполучить двух  коней  за  тридцать  пять
пистолей.
   Теперь оставалось только сторговать седла и уздечки, но тут Шико  увидел,
как из боковой улицы на площадь вышел Горанфло с двумя седлами на  голове  и
двумя уздечками в руках.
   - Ото! - воскликнул гасконец. - Что сие означает, куманек?
   - Разве вы не видите? - ответил Горанфло. - Это седла и уздечки  с  наших
мулов.
   - Так ты их удержал, преподобный  отче?  -  сказал  Шико,  расплываясь  в
улыбке.
   - Ну да, - сказал монах.
   - И ты продал мулов?
   - По десять пистолей за голову.
   - И тебе заплатили?
   - - Вот они, денежки.
   И монах тряхнул карманом, в котором дружно зазвякали всевозможные монеты.
   - Клянусь святым  чревом!  -  воскликнул  Шико.  -  Ты  великий  человек,
куманек.
   - Такой уж, какой есть, - с притворной скромностью подтвердил Горанфло.
   - За дело! - сказал Шико.
   - Но я хочу пить, - пожаловался монах.
   - Ладно, пей, пока я буду седлать, только смотри не напейся.
   - Одну бутылочку.
   - Идет, одну, но не больше.
   Горанфло осушил две, оставшиеся деньги он вернул Шико.
   У Шико мелькнула было мысль не брать  у  монаха  эти  двадцать  пистолей,
уменьшившиеся на стоимость двух бутылок, но он тут же сообразил, что если  у
Горанфло заведется хотя  бы  два  экю,  то  он  в  тот  же  день  выйдет  из
повиновения.
   И гасконец, ничем не выдав монаху своих колебаний, взял деньги и  сел  на
коня.
   Горанфло сделал то же с помощью капитана рейтаров, тот, будучи  человеком
богобоязненным, поддержал ногу монаха;  в  обмен  за  эту  услугу  Горанфло,
устроившись в седле, одарил капитана своим пастырским благословением.
   - В добрый час, -  сказал  Шико,  пуская  своего  коня  в  галоп,  -  вот
молодчик, которому отныне уготовано место в раю.
   Горанфло, увидев,  что  его  ужин  скачет  впереди,  пустил  свою  лошадь
вдогонку; надо сказать, что он делал несомненные успехи в искусстве верховой
езды и уже не хватался одной рукой за гриву, другой за  хвост,  а  вцеплялся
обеими руками в переднюю луку седла  и  с  этой  единственной  точкой  опоры
скакал так быстро, что не отставал от Шико.
   В конце концов он стал проявлять даже больше усердия, чем его  патрон,  и
всякий раз, когда Шико менял аллюр и придерживал лошадь, монах, который рыси
предпочитал  галоп,  продолжал  скакать,  подбадривая  своего  коня  криками
"ур-ра!".
   - Эти самоотверженные усилия заслуживали  вознагра