крепкой  руки;  поэтому  король  продолжал
свою прогулку и, завершив ее, возвратился, как мы видели, в Лувр.
   Там он прошел в оружейную палату и  уселся  в  большое  кресло.  Весь
дрожа от возбуждения, Генрих искал  только  предлога,  чтобы  дать  волю
своему гневу.
   Можирон играл с Нарциссом, огромной борзой короля.
   Келюс сидел, скорчившись,  на  подушке,  подпирая  кулаками  щеки,  и
смотрел на Генриха.
   - Они действуют, они действуют, - говорил ему король.  -  Их  заговор
ширится. Они - то как тигры, то как  змеи:  то  бросаются  на  тебя,  то
подползают к тебе.
   - Э, государь, - сказал Келюс, - разве  может  быть  королевство  без
заговоров? Чем же -  кровь  Христова!  -  будут,  по-вашему,  заниматься
сыновья короля,  братья  короля,  кузены  короля,  если  они  перестанут
устраивать заговоры?
   - Нет,  Келюс,  в  самом  деле,  когда  я  слышу  ваши  бессмысленные
изречения и вижу ваши толстые, надутые щеки, мне начинает казаться,  что
вы разбираетесь в политике не больше, чем Жиль с ярмарки Сен-Лоран.
   Келюс повернулся вместе с подушкой и непочтительно обратил  к  королю
свою спину.
   - Скажи, Можирон, - продолжал Генрих, - прав я или нет, черт  побери,
и надо ли меня убаюкивать глупыми  остротами  и  затасканными  истинами,
словно я такой король, как все короли,  или  торговец  шерстью,  который
боится потерять своего любимого кота?
   -  Ax,  ваше  величество,  -  сказал  Можирон,  всегда  и   во   всем
придерживавшийся одного с Келюсом мнения, - коли вы не такой король, как
остальные, докажите это делом, поступайте, как  великий  король.  Какого
дьявола! Вот перед вами Нарцисс, это хорошая собака,  прекрасный  зверь,
но попробуйте дернуть его за уши - он зарычит, наступите ему на  лапы  -
он укусит.
   - Великолепно, - сказал Генрих, - а этот  приравнивает  меня  к  моей
собаке.
   - Ничего подобного, государь, - ответил  Можирон,  -  и  даже  совсем
напротив. Как вы могли заметить, я ставлю  Нарцисса  намного  выше  вас,
потому что Нарцисс умеет защитить себя, а ваше величество нет.
   И он, в свою очередь, повернулся к королю спиной.
   -  Ну  вот  я  и  остался  один,  -  сказал  король,  -  превосходно,
продолжайте, мои дорогие друзья, ради  которых,  как  меня  упрекают,  я
пускаю по ветру свое  королевство.  Покидайте  меня,  оскорбляйте  меня,
убивайте меня все разом. Клянусь честью! Меня окружают одни палачи.  Ах,
Шико, мой бедный Шико, где ты?
   - Прекрасно, - сказал Келюс, - только этого нам не хватало. Теперь он
взывает к. Шико.
   - Вполне понятно, - ответил ему Можирон.
   И наглец процедил сквозь  зубы  некую  латинскую  пословицу,  которая
переводится на французский следующей аксиомой:  "Скажи  мне,  с  кем  ты
водишься, и я скажу, кто ты".
   Генрих  нахмурил  брови,  в  его  больших  глазах  сверкнула   молния
страшного гнева, и на  сей  раз  взгляд,  брошенный  им  на  зарвавшихся
друзей, был поистине королевским взглядом.
   Но  приступ  гнева,  по-видимому,  обессилил  короля.  Генрих   снова
откинулся в кресле и стал теребить за  уши  одного  из  щенков,  которые
сидели у него в корзинке.
   Тут в передней раздались быстрые  шаги,  и  появился  д'Эпернон,  без
шляпы, без плаща, в разодранном в клочья камзоле.
   Келюс и Можирон обернулись к  вновь  пришедшему,  а  Нарцисс  с  лаем
кинулся на него, словно он узнавал любимцев короля только по их платью.
   - Господи Иисусе! - воскликнул Генрих. - Что с тобой?
   - Государь,  -  сказал  д'Эпернон,  -  поглядите  на  меня;  вот  как
обходятся с друзьями вашего величества.
   - Да кто же с тобой так обошелся? - спросил король.
   - Ваш народ, клянусь смертью Христовой! Вернее говоря, народ  герцога
Анжуйского. Этот народ кричал:
   "Да здравствует Лига! Да здравствует месса! Да  здравствует  Гиз!  Да
здравствует Франсуа!" В общем - да здравствуют все, кроме короля.
   - А что ты ему сделал, этому народу, почему он с тобой так обошелся?
   - Я? Ровным счетом ничего. Что может  сделать  народу  один  человек?
Народ  признал  во  мне  друга  вашего  величества,  и  этого  ему  было
достаточно.
   - Но Шомберг?
   - Что Шомберг?
   - Шомберг не пришел тебе на помощь? Шомберг не защитил тебя?
   - Клянусь телом Христовым, у Шомберга и без меня забот хватало.
   - Что это значит?
   - А то, что я оставил его в руках красильщика,  с  жены  которого  он
сорвал чепец и который собирался, вместе с пятеркой или  семеркой  своих
подмастерьев, задать ему жару.
   - Проклятие! - вскричал король.  -  Где  же  ты  его  оставил,  моего
бедного Шомберга? - добавил он, поднимаясь. - Я сам  отправлюсь  ему  на
помощь. Быть может,  кто-нибудь  и  скажет,  -  он  взглянул  в  сторону
Можирона и Келюса, - что мои друзья покинули меня, но, по крайней  мере,
никто не скажет, что я покинул своих друзей.
   - Благодарю, государь, - произнес голос позади Генриха,  -  я  здесь,
Gott verdamme rnich <Будь я проклят (нем.).>, я справился  с  ними  сам,
хотя и не без труда.
   - О! Шомберг! Это голос Шомберга! - закричали трое миньонов. - Но где
же ты, черт возьми?
   - Клянусь богом! Я там, где вы меня видите, - возопил тот же голос.
   И тут все заметили, что из темноты кабинета  к  ним  приближается  не
человек, нет, - тень человека.
   - Шомберг! - воскликнул король. - Откуда ты явился, откуда ты вышел и
почему ты такого цвета?
   И действительно, весь Шомберг, от головы до пят, не исключая ни одной
части его тела и ни одного предмета его костюма, весь Шомберг был самого
прекрасного ярко-синего цвета, какой только можно себе представить.
   - Der Teufel! <Дьявол! (нем.)>
   - закричал он. - Презренные! Теперь понятно, почему весь  этот  народ
бежал за мной.
   - Но в чем же дело? - спросил Генрих. - Если бы еще  ты  был  желтый,
это можно было бы объяснить испугом, но синий!
   - Дело в том, что они окунули меня в чан, прохвосты. Я думал, что они
меня окунули всего лишь в чаи с водой, а это был чан с индиго!
   - Клянусь кровью Христовой!  -  засмеялся  Келюс.  -  Они  сами  себя
наказали: индиго штука дорогая, а ты впитал краски  не  меньше,  чем  на
двадцать экю.
   - Смейся, смейся, хотел бы я видеть тебя на моем месте.
   - И ты никого не выпотрошил? - спросил Можирон.
   - Знаю одно: мой кинжал остался где-то там - вошел по самую  рукоятку
в какой-то мешок, набитый мясом. Но все свершилось за одну секунду: меня
схватили, подняли, понесли, окунули в чан и чуть не утопили.
   - А как ты от них вырвался?
   - У меня достало смелости решиться на трусливый поступок, государь.
   - Что же ты сделал?
   - Крикнул: "Да здравствует Лига!"
   - Совсем как я, - сказал д'Эпернон, - только меня заставили  добавить
к этому: "Да здравствует герцог Анжуйский!"
   - И я тоже, - сказал Шомберг, кусая себе пальцы от ярости, -  я  тоже
так крикнул. Но это еще не все.
   - Как!  -  воскликнул  король.  -  Они  заставили  тебя  кричать  еще
что-нибудь, мой бедный Шомберг?
   - Нет, они не заставили меня кричать еще, с меня и так,  слава  богу,
было достаточно, но в тот момент, когда я кричал: "Да здравствует герцог
Анжуйский!.."
   - Ну, ну...
   - Угадайте, кто прошел мимо в тот момент?
   - Ну разве я могу угадать?
   - Бюсси, проклятый Бюсси, и он слышал, как я славил его господина.
   - По всей вероятности, он не понял, что происходит, - сказал Келюс.
   - Черт возьми, как трудно было сообразить, что происходит! Я сидел  в
чане, с кинжалом у горла.
   - И он не пришел тебе на выручку? - удивился Можирон.  -  Однако  это
долг дворянина по отношению к другому дворянину.
   - У него был такой вид, словно он думает совсем не о том; ему  только
крыльев не хватало, чтобы воспарить в небо, - несся, едва касаясь земли.
   - Впрочем, - сказал Можирон, - он мог тебя и не узнать.
   - Прекрасное оправдание!
   - Ты уже был синий?
   - А! Ты прав, - сказал Шомберг.
   - Тогда его поведение простительно, - заметил Генрих, -  потому  что,
по правде говоря, мой бедный Шомберг, я и сам-то тебя не узнал.
   - Все равно,  -  возразил  Шомберг,  который  недаром  происходил  из
немцев, - мы с ним еще встретимся где-нибудь в другом  месте,  а  не  на
углу улицы Кокийер, и в такой день, когда я не буду сидеть в чане.
   - О! Что касается меня, - сказал д'Эпернон,  -  то  я  обижен  не  на
слугу, а на хозяина, и хотел бы встретиться не с Бюсси, а с  монсеньером
герцогом Анжуйским.
   - Да, да, - воскликнул Шомберг. - Монсеньер  герцог  Анжуйский  хочет
убить нас смехом, в ожидании пока не сможет убить нас кинжалом.
   - Это герцогу Анжуйскому пели хвалы на улицах. Вы  сами  их  слышали,
государь, - сказали в один голос Келюс и Можирон.
   - Что и говорить, сегодня  хозяин  Парижа  -  герцог,  а  не  король.
Попробуйте выйти из Лувра, и вы увидите, отнесутся ли к  вам  с  большим
уважением, чем к нам, - сказал д'Эпернон Генриху.
   - Ах, брат мой, брат мой! - пробормотал с угрозой Генрих.
   - Э, государь, вы еще не раз скажете то,  что  сказали  сейчас:  "Ах,
брат мой, брат мой!", но никаких мер против этого брата  не  примете,  -
заметил Шомберг. - И, однако, заявляю вам: для меня совершенно ясно, что
ваш брат стоит во главе какого-то заговора.
   - А, смерть Христова! - воскликнул Генрих. - То же  самое  я  говорил
этим господам только что, когда ты вошел,  д'Эпернон,  но  они  в  ответ
пожали плечами и обернулись ко мне спиной.
   - Государь, - сказал Можирон, - мы пожали плечами и обернулись к  вам
спиной не потому, что вы заявили о существовании заговора, а потому, что
мы не заметили у вас желания расправиться с ним.
   - А теперь, - подхватил Келюс, - мы поворачиваемся к вам лицом, чтобы
снова сказать вам: "Государь, спасите нас или, вернее, спасите себя, ибо
стоит погибнуть нам, и для вас тоже наступит конец. Завтра в Лувр явится
господин де Гиз, завтра он потребует, чтобы  вы  назначили  главу  Лиги,
завтра вы назовете имя герцога Анжуйского, как  вы  обещали  сделать,  и
лишь только герцог Анжуйский станет во главе Лиги, то есть во главе  ста
тысяч парижан, распаленных бесчинствами сегодняшней ночи,  вы  полностью
окажетесь у него в руках.
   - Так, так, - сказал король, - а в случае если я  приму  решение,  вы
готовы меня поддержать?
   - Да, государь, - в один голос ответили молодые люди.
   - Но сначала, государь, - заметил д'Эпернон, - позвольте  мне  надеть
другую шляпу, другой камзол и другой плащ.
   - Иди в мою гардеробную, д'Эпернон, и мой камердинер  даст  тебе  все
необходимое: мы ведь с тобою одного роста.
   - А мне, государь, позвольте сначала помыться.
   - Иди в мою ванную, Шомберг, и мой банщик позаботится о тебе.
   - Ваше величество, - спросил Шомберг, - итак, мы можем надеяться, что
оскорбление не останется неотомщенным?
   Генрих поднял руку, призывая к молчанию, и, опустив голову на  грудь,
по-видимому, глубоко задумался.
   Потом, через несколько мгновений, он сказал:
   - Келюс, узнайте, возвратился ли герцог Анжуйский в Лувр.
   Келюс вышел. Д'Эпернон и Шомберг остались вместе со всеми  ждать  его
возвращения,  настолько   их   рвение   было   подогрето   надвигающейся
опасностью. Самая большая выдержка нужна матросам не во время бури, а во
время затишья перед бурей.
   - Государь, - спросил Можирон, - значит, ваше величество решились?..
   - Увидите, - ответил король. Появился Келюс.
   - Господин герцог еще не возвращался, - сообщил он.
   - Хорошо, -  ответил  король.  -  Д'Эпернон,  ступайте  смените  ваше
платье. Шомберг, ступайте смените ваш цвет. А вы, Келюс, и вы,  Можирон,
отправляйтесь во двор и сторожите там как следует, пока не вернется  мой
брат.
   - А когда он вернется? - спросил Келюс.
   - Когда он вернется, вы прикажете закрыть все ворота. Ступайте!
   - Браво, государь! - воскликнул Келюс.
   - Ваше величество, - обещал д'Эпернон, - через десять  минут  я  буду
здесь.
   - А я, государь, я не знаю,  когда  я  буду  здесь,  это  зависит  от
качества краски.
   - Возвращайтесь поскорее, вот все, что я могу вам сказать.
   - Но ваше величество остаетесь одни? - спросил Можирон.
   -  Нет,  Можирон,  я  остаюсь  с  богом,  у  которого  буду   просить
покровительства нашему делу.
   - Просите хорошенько, государь, -  сказал  Келюс,  -  я  уже  начинаю
подумывать, не стакнулся ли господь с дьяволом, чтобы погубить всех  нас
в этом и в том мире.
   - Amen! <Аминь! (лат.)>
   - сказал Можирон.
   Те миньоны, которые должны были сторожить  во  дворе,  вышли  в  одну
дверь. Те, которые должны были привести себя в порядок, - в другую.
   Оставшийся в одиночестве король преклонил колени на своей молитвенной
скамеечке.

Глава 5

ШИКО ВСЕ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ СТАНОВИТСЯ КОРОЛЕМ ФРАНЦИИ

   Пробило полночь. В полночь ворота Лувра обычно закрывались. Но Генрих
мудро рассудил, что герцог Анжуйский не преминет  провести  эту  ночь  в
Лувре,  чтобы  оставить  меньше  пищи  для  подозрений,  которые   могли
возникнуть у короля после событий, происходивших в Париже этим вечером.
   И Генрих приказал не запирать ворота до часу ночи. В четверть первого
к королю поднялся Келюс.
   - Государь, - сказал он, - герцог возвратился.
   - Что делает Можирон?
   - Он остался на страже, последить, не выйдет ли герцог снова.
   - Это нам не угрожает.
   - Значит... - сказал Келюс, жестом  показывая  королю,  что  остается
только действовать.
   - Значит.., дадим ему спокойно улечься спать, - сказал Генрих. -  Кто
с ним?
   - Господин де Монсоро и его всегдашние дворяне.
   - А господин де Бюсси?
   - Господина де Бюсси с ним нет.
   - Отлично, - сказал король, для  которого  было  большим  облегчением
узнать, что его брат лишен своей лучшей шпаги.
   - Какова будет воля короля? - спросил Келюс.
   -  Скажите  д'Эпернону  и  Шомбергу,  чтобы   они   поторопились,   и
предупредите господина де Монсоро, что я желаю с ним говорить.
   Келюс поклонился и выполнил  поручение  со  всей  быстротой,  которую
сообщают  действиям  человека  чувство  ненависти  и   жажда   отмщения,
объединенные в одном сердце.
   Через пять минут вошли д'Эпернон и Шомберг,  один  -  заново  одетый,
другой - добела отмытый, только в складках кожи на его  лице  сохранился
еще голубоватый оттенок; по мнению банщика, исчезнуть совсем он мог лишь
после нескольких паровых ванн.
   Вслед за двумя миньонами появился господин де Монсоро.
   - Господин капитан гвардии вашего величества уведомил меня, что  ваше
величество оказали мне честь призвать меня  к  себе,  -  сказал  главный
ловчий, кланяясь.
   - Да, сударь, - ответил Генрих, - да. Прогуливаясь нынче  вечером,  я
увидел сверкающие звезды и великолепную луну и невольно подумал, что при
столь замечательной погоде  мы  могли  бы  завтра  отменно  поохотиться.
Сейчас всего лишь полночь, господин  граф,  отправляйтесь  тотчас  же  в
Венсен и распорядитесь выставить для меня лань, а завтра мы ее затравим.
   - Но, государь, - сказал  Монсоро,  -  я  полагал,  что  завтра  ваше
величество удостоите аудиенции  монсеньера  Анжуйского  и  господина  де
Гиза, чтобы назначить главу Лиги.
   - Ну и что из того, сударь? - сказал король тем  высокомерным  тоном,
который делал ответ затруднительным.
   - Вам.., вам может недостать времени.
   - Тот, кто умеет правильно употребить время, никогда не ощущает в нем
недостатка; именно поэтому я и говорю вам:  у  вас  есть  время  выехать
сегодня ночью, при условии, что вы выедете тотчас же. У вас  есть  время
выставить этой ночью лань, и у вас будет  время  подготовить  команды  к
завтрему, к десяти  утра.  Итак,  отправляйтесь,  и  немедленно!  Келюс,
Шомберг, прикажите отворить господину де Монсоро ворота Лувра - от моего
имени, от имени короля; и от имени  короля  же  прикажите  запереть  их,
когда он уедет.
   В полном удивлении главный ловчий вышел из комнаты.
   - Что это, прихоть короля? - спросил он в передней у миньонов.
   - Да, - лаконически ответили они.
   Господин де Монсоро понял, что здесь ему ничего не добиться, и умолк.
   "Ну и ну! - сказал он себе, бросив взгляд в  сторону  покоев  герцога
Анжуйского. - Мне кажется, это не сулит ничего доброго его  королевскому
высочеству".
   Но у  главного  ловчего  не  было  никакой  возможности  предостеречь
принца. Справа от него шел  Келюс,  слева  -  Шомберг.  На  мгновение  у
Монсоро мелькнула мысль, что миньоны получили тайный  приказ  арестовать
его, и лишь  очутившись  за  пределами  Лувра  и  услышав,  как  за  ним
закрылись ворота, он понял неосновательность своих подозрений.
   Через десять минут Шомберг и Келюс возвратились к королю.
   - А теперь, - сказал Генрих, - ни звука, и отправляйтесь все  четверо
за мной.
   -  Куда  мы  идем,  государь?  -  спросил,  как  всегда,   осторожный
д'Эпернон.
   - Тот, кто дойдет, увидит, - ответил король.
   - Пошли, - сказали в один голос четверо молодых людей.
   Миньоны вооружились шпагами, пристегнули свои плащи и последовали  за
королем, а он, держа в руке фонарь,  повел  их  известным  нам  потайным
коридором,  по  которому  ходили,  как  мы  с  вами   не   раз   видели,
королева-мать и король Карл IX, направляясь к  их  дочери  и  сестре,  к
милой Марго, чьи покои, мы об этом также уже  говорили,  занимал  теперь
герцог Анжуйский.
   В коридоре дежурил один из камердинеров герцога, но,  прежде  чем  он
успел отступить к двери, чтобы  предупредить  своего  господина,  Генрих
схватил его и, приказав молчать, передал своим спутникам,  те  затолкали
нерасторопного слугу в одну из комнат и там заперли.
   Таким  образом,  ручку  на  дверях  опочивальни  монсеньера   герцога
Анжуйского повернул сам король.
   Герцог  только  что  лег  в  постель,  весь  во  власти  честолюбивых
мечтаний, пробужденных в нем  событиями  этого  вечера.  Он  видел,  как
превозносили его имя, предав забвению имя короля. Он видел, как парижане
расступались перед ним, шествовавшим в сопровождении  герцога  де  Гиза,
перед ним и  его  дворянами,  а  дворян  короля  встречали  улюлюканьем,
насмешками, оскорблениями. Ни разу еще с начала его длинного  жизненного
пути, густо  отмеченного  тайными  происками,  трусливыми  заговорами  и
скрытыми подкопами, не выпадала ему на долю такая популярность и, как ее
следствие, такие надежды.
   Он положил на  стол  переданное  ему  господином  де  Монсоро  письмо
герцога де Гиза, где ему советовали  обязательно  присутствовать  завтра
при утреннем туалете короля.
   Герцог  Анжуйский  не  нуждался  в  подобных  советах,  уж  он-то  не
собирался пропускать час своего великого торжества.
   Но каково же было изумление  Франсуа,  когда  он  увидел,  что  дверь
потайного коридора распахнулась, и в какой ужас  он  пришел,  обнаружив,
что ее открыла рука короля!
   Генрих сделал своим спутникам знак остаться на пороге  и,  серьезный,
нахмуренный, подошел к кровати брата, не произнося ни слова.
   - Государь, - залепетал герцог,  -  честь,  которой  вы  удостаиваете
меня, так неожиданна...
   - Что она вас пугает, не правда ли? - сказал король. - Я это понимаю.
Нет, нет, брат мой, не вставайте, останьтесь в постели.
   - По, государь; все же.., позвольте мне, - сказал  герцог  Анжуйский,
весь дрожа и придвигая к себе письмо герцога де Гиза, которое он  только
что кончил читать.
   - Вы читали? - спросил король.
   - Да, ваше величество.
   - Очевидно, то, что вы читали, очень увлекательно, раз вы все еще  не
спите в столь поздний час.
   - О, государь, - ответил  герцог  с  вымученной  улыбкой,  -  ничего,
заслуживающего внимания: вечерняя корреспонденция.
   - Разумеется, - сказал Генрих, - понятно: вечерняя корреспонденция  -
корреспонденция Венеры; впрочем, нет, я ошибся, письма, которые посылают
с Ирис или с Меркурием, не запечатывают такой большой печатью.
   Герцог спрятал письмо.
   - А он скромник, наш  милый  Франсуа,  -  сказал  король  со  смехом,
который слишком напоминал зубовный скрежет, чтобы не испугать его брата.
   Однако герцог сделал над  собою  усили