е  и  попытался  принять  более
уверенный вид.
   - Ваше величество желает сказать мне что-нибудь  наедине?  -  спросил
герцог. Он заметил, как четверо дворян у дверей зашевелились,  и  понял,
что они слушают и наслаждаются начинающейся сценой.
   - Все, что я имею  сказать  вам  наедине,  -  ответил  король,  делая
ударение на последнем слове, ибо разговор с королем с глазу на глаз  был
привилегией, предоставленной братьям  короля  церемониалом  французского
двора, - все это вам, сударь, придется сегодня  соблаговолить  выслушать
от меня при свидетелях. Господа, слушайте  хорошенько,  король  вам  это
разрешает, Герцог поднял голову.
   - Государь, - сказал он с тем  ненавидящим  и  полным  яда  взглядом,
который человек заимствовал у змеи, -  прежде  чем  оскорблять  человека
моего положения, вы должны были  бы  отказать  мне  в  гостеприимстве  в
Лувре; в моем дворце я, по крайней мере, мог бы вам ответить  подобающим
образом.
   - Поистине, - сказал Генрих с мрачной иронией, -  вы  забываете,  что
всюду, где бы вы ни находились, вы остаетесь моим подданным  и  что  мои
подданные всегда находятся у меня, где бы они ни были, потому что, слава
богу, я король!.. Король этой земли!..
   - Государь, - воскликнул Франсуа, - в Лувре - у моей матери.
   - А ваша мать - у меня, - ответил Генрих.  -  Однако  ближе  к  делу,
сударь: дайте мне это письмо.
   - Какое? - То, что вы читали, черт возьми, то, что  лежало  раскрытым
на вашем ночном столике, то, что вы спрятали, увидев меня.
   - Государь, подумайте! - сказал герцог.
   - О чем? - спросил король.
   - О том, что ваше поведение недостойно  дворянина,  такое  требование
может предъявлять лишь полицейский. Король побледнел как мертвец.
   - Письмо, сударь! - повторил он.
   - Письмо женщины, государь, подумайте! - сказал Франсуа.
   - Есть женские письма, которые обязательно  следует  читать  и  очень
опасно оставлять не прочитанными, пример: письма нашей матушки.
   - Брат! - сказал Франсуа.
   - Письмо, сударь, - вскричал король, топнув ногой,  -  или  я  вызову
четверку швейцарцев, и они вырвут его у вас.
   Герцог соскочил с кровати, зажав скомканное письмо в руках,  с  явным
намерением добежать до камина и бросить бумагу в огонь.
   - И вы поступите так с вашим братом? Генрих отгадал его  намерение  и
преградил ему путь к камину.
   - Не с моим братом, - сказал он, - ас моим смертельным врагом!  Не  с
моим братом, а с герцогом Анжуиским, который  весь  вечер  разъезжал  по
Парижу за хвостом коня господина де, Гиза! С  братом,  который  пытается
скрыть  от  меня  письмо  от  одного  из  своих  сообщников   -   господ
лотарингских принцев.
   - На этот раз, - сказал герцог, - ваша полиция поработала плохо.
   -  Говорю  вам,  что  я  видел  на  печати  трех  знаменитых  дроздов
Лотарингии, которые намереваются проглотить лилии Франции. Дайте письмо,
дайте мне его, или, клянусь смертью Христовой...
   Генрих сделал шаг к герцогу и опустил ему на плечо руку.
   Как только Франсуа  ощутил  тяжесть  королевской  руки,  как  только,
скосив глаза, увидел  угрожающие  позы  четырех  миньонов,  уже  готовых
обнажить шпаги, он упал на  колени  и,  привалившись  к  своей  кровати,
закричал:
   -  Ко  мне!  На  помощь!  Мой  брат  хочет  убить  меня!  Эти  слова,
исполненные глубокого ужаса, который делал их  убедительными,  произвели
впечатление на короля и  умерили  его  гнев  как  раз  потому,  что  они
преувеличивали глубину этого гнева. Король подумал, что Франсуа и впрямь
мог испугаться убийства и что такое убийство было бы  братоубийством.  У
него на мгновение закружилась голова при мысли о том, что в  его  семье,
семье, над которой, как над  всеми  семьями  угасающих  родов,  тяготеет
проклятие, братья, по традиции, убивают братьев.
   - Нет, - сказал он, - вы ошибаетесь, брат,  король  не  угрожает  вам
тем, чего вы страшитесь. Вы попытались бороться, а теперь признайте себя
побежденным. Вы знаете, что господин здесь - король, а если и не  знали,
то теперь поняли. Что ж, скажите об этом, и не шепотом, а во весь голос.
   - О! Я говорю это, брат мой, я объявляю об этом, - вскричал герцог.
   -  Замечательно.  Тогда  дайте  мне  письмо..,  потому   что   король
приказывает вам дать ему письмо. Герцог Анжуйский уронил бумагу на  пол.
Король подобрал ее, сложил, не читая, и сунул в свой кошель для  раздачи
милостыни.
   - Это все, государь? - спросил герцог, обратив к королю свой  косящий
взгляд.
   - Нет, сударь, - сказал Генрих, - из-за сегодняшних беспорядков  -  к
счастью, они не имели пагубных последствий - вам еще придется,  если  вы
соблаговолите, еще придется посидеть в этой комнате, до тех пор пока мои
подозрения  на  ваш  счет  не  рассеются  окончательно.  Вы  уже  здесь,
помещение это вам знакомо, оно удобно и не слишком похоже  на  тюрьму  -
оставайтесь тут. У вас будет приятное общество, во всяком случае, по  ту
сторону двери, потому что сегодня ночью вас будут сторожить эти  четверо
господ. Завтра утром их сменят швейцарцы.
   - А мои друзья? Смогу я увидеть моих друзей?
   - Кого называете вы вашими друзьями?
   - Господина де Монсоро, например, господина де  Рибейрака,  господина
д'Антрагэ, господина де Бюсси.
   - Ну конечно, - сказал король, - еще и этого!
   - Разве он имел несчастье чем-нибудь но угодить вашему величеству?
   - Да, - сказал король.
   - Когда же?
   - Всегда и сегодня вечером в частности.
   - Сегодня вечером? Что же он сделал сегодня вечером?
   - Он нанес мне оскорбление на улицах Парижа.
   - Вам, государь?
   - Да, мне или преданным мне людям, что одно и то же.
   - Бюсси нанес оскорбление кому-то на улицах Парижа этим вечером?  Вас
ввели в заблуждение, государь.
   - Я знаю, что говорю.
   - Государь, - воскликнул герцог с торжествующим видом, - господин  де
Бюсси уже два дня как  не  выходит  из  своего  дворца!  Он  лежит  дома
больной, его бьет лихорадка.
   Король повернулся к Шомбергу.
   - Если его и била лихорадка, - сказал молодой человек, -  то,  уж  во
всяком случае, не у него дома, а на улице Кокийер.
   - Кто вам сказал, - спросил герцог Анжуйский,  приподнимаясь,  -  что
Бюсси был на улице Кокийер?
   - Я сам его видел.
   - Вы видели Бюсси на улице?
   -  Да,  Бюсси,  свежего,  бодрого,  веселого,  похожего   на   самого
счастливого  человека  в  мире,  и  в  сопровождении   его   всегдашнего
пособника, этого Реми, уж не знаю - оруженосца его или лекаря.
   - В таком случае я больше ничего  не  понимаю,  -  сказал  пораженный
герцог. - Я видел Бюсси сегодня, он лежал под одеялами. Должно быть,  он
меня обманул.
   - Хорошо, - сказал король, - когда все выяснится, господин  де  Бюсси
будет наказан, как и другие и вместе с другими.
   Герцог не пытался больше вступаться за своего дворянина, он  подумал,
что, предоставив королю возможность излить свой гнев на Бюсси, тем самым
отвратит этот гнев от себя.
   - Если господин де Бюсси поступил так, - сказал Франсуа, -  если  он,
после того как отказался выйти из дому со мной, вышел  один,  значит,  у
него,  несомненно,  были  какие-то  намерения,  в  которых  он  не   мог
признаться мне, зная мою преданность вашему величеству.
   - Вы слышите, господа, что утверждает мой брат? - спросил  король.  -
Он утверждает, что Бюсси делал все без его ведома.
   - Тем лучше, - сказал Шомберг.
   - Почему тем лучше?
   - Потому что тогда ваше величество позволите нам поступить по  нашему
усмотрению.
   - Хорошо, хорошо, там будет видно, -  сказал  Генрих.  -  Господа,  я
препоручаю моего брата вашим заботам:  оказывайте  ему  в  течение  этой
ночи, во время которой вы  будете  удостоены  чести  охранять  его,  все
почести, подобающие принцу крови, первому в королевстве  человеку  после
меня.
   - О государь, - сказал Келюс, и от  его  взгляда  герцога  бросило  в
дрожь, - будьте спокойны, мы знаем, скольким обязаны его высочеству.
   - Прекрасно, прощайте, господа, - сказал Генрих.
   -  Государь,  -  воскликнул  герцог,   которому   отсутствие   короля
показалось еще более пугающим, чем его присутствие,  -  неужели  я  и  в
самом деле арестован?! Неужели мои  друзья  не  смогут  навещать  меня?!
Неужели меня заточат в этой комнате?!
   Тут он вспомнил о завтрашнем дне, о дне,  когда  ему  так  необходимо
быть рядом с герцогом де Гизом.
   -  Государь,  -  продолжал  Франсуа,  заметив,   что   король   готов
смягчиться, - позвольте мне, по крайней мере, хоть завтра быть  с  вашим
величеством. Мое место возле вашего величества. На глазах у вас  я  буду
таким же пленником, и даже под лучшей охраной, чем в любом другом месте.
Государь, окажите мне эту милость, разрешите быть при вас.
   Король,  не  усмотрев  ничего  предосудительного  в  просьбе  герцога
Анжуйского, уже готов был согласиться с ней и сказать свое  "да",  когда
внимание его отвлекла от брата очень длинная  и  весьма  гибкая  фигура,
которая, стоя в дверях, руками, головой, шеей, одним словом - всем,  чем
только она могла двигать, делала самые отрицательные жесты, какие только
можно изобрести и выполнить без того, чтобы не вывихнуть себе кости.
   Это был Шико, изображавший "нет".
   - Нет, - сказал Генрих брату, - вам здесь очень хорошо, и мне угодно,
чтобы вы тут и оставались.
   - Государь, - пролепетал герцог.
   - Такова воля короля Франции. И, мне кажется, для  пас  этого  должно
быть  достаточно,  сударь,  -  добавил  Генрих  с  высокомерным   видом,
окончательно изничтожившим герцога.
   - Я же говорил, что настоящий король Франции -  ото  я!  -  прошептал
Шико.

Глава 6

О ТОМ, КАК ШИКО НАНЕС ВИЗИТ БЮССИ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВОСПОСЛЕДОВАЛО

   Назавтра после этого дня или, скорее, этой ночи, около  девяти  часов
утра, Бюсси спокойно завтракал в компании Реми, и тот в  своем  качестве
лекаря предписывал ему разные подкрепляющие средства. Они  беседовали  о
вчерашних событиях, и Реми пытался вспомнить  легенды,  изображенные  на
фресках церквушки святой Марии Египетской.
   - Послушай, Реми, - внезапно спросил его Бюсси, - тебе  не  показался
знакомым тот дворянин, которого окунули в чан  на  углу  улицы  Кокийер,
когда мы там проходили?
   - Разумеется, господин граф, и даже до такой степени,  что  я  с  той
минуты все стараюсь вспомнить его имя.
   - Значит, ты его тоже не узнал?
   - Нет. Он был уже основательно синий.
   - Мне следовало бы выручить его, - сказал Бюсси,  -  долг  порядочных
людей защищать друг друга от всякого сброда. Но, по правде, Реми, я  был
слишком занят своими делами.
   - Если мы его и не узнали, - сказал Одуэн, - зато  он  наверняка  нас
узнал, ведь мы-то были нашего естественного цвета. Мне показалось  даже,
что он злобно на нас таращился и грозил нам кулаком.
   - Ты в этом уверен, Реми?
   - За то, что таращился, я головой отвечаю, а насчет кулака и угроз не
совсем уверен, - сказал Одуэн, знавший вспыльчивость Бюсси.
   - В таком случае, Реми, надо узнать, кто был этот дворянин. Я не могу
оставить безнаказанным подобное оскорбление.
   - Постойте, постойте, - вскрикнул вдруг Одуэн так, словно  он  только
что выскочил из ледяной воды или прыгнул в  кипяток.  -  Ах,  боже  мой!
Вспомнил! Я знаю, кто это.
   - Как ты мог узнать?
   - Я слышал, что он ругался.
   - Клянусь смертью Христовой, всякий бы ругался в подобном положении!
   - Да, но он ругался по-немецки.
   - А!
   - Он сказал: Gott verdainme.
   - Значит, это Шомберг.
   - Он самый, господин граф, он самый.
   - Тогда, дорогой Реми, готовь твои мази., - Почему?
   - Потому что в скором времени придется тебе  штопать  его  шкуру  или
мою.
   - Вы не будете настолько безумны, чтобы позволить убить себя  сейчас,
когда вы наконец здоровы и так счастливы, - сказал Реми,  подмигивая.  -
Какого черта! Ведь святая Мария Египетская уже один раз вас  воскресила,
ей может и прискучить сотворять чудо,  за  которое  сам  Христос  брался
всего лишь дважды.
   -  Совсем  напротив,  Реми,  -  ответил  граф,  -  ты   себе   и   не
представляешь, какое это наслаждение - рисковать своей жизнью, когда  ты
счастлив. Уверяю тебя, что я дерусь  без  всякой  охоты  после  крупного
проигрыша в карты, или после того, как я застал мою любовницу  на  месте
преступления, или когда я недоволен  собой.  И,  наоборот,  каждый  раз,
когда кошелек мой туго набит, на сердце легко и  совесть  моя  чиста,  я
выхожу на поединок смело и с шутками. Именно  тогда  я  бываю  уверен  в
своей руке и вижу противника насквозь. Я подавляю его своим везением.  Я
нахожусь в положении человека, который счастливо играет  в  "пас-дис"  и
чувствует, как ветер удачи метет  к  нему  золото  его  соперника.  Нет,
именно в такие минуты я блистателен, уверен в себе, именно тогда я делаю
выпад правой ногой. Сегодня я дрался  бы  великолепно,  Реми,  -  сказал
молодой человек и протянул лекарю руку, - потому что, благодаря тебе,  я
счастлив!
   - Минутку, минутку, - сказал Одуэн, - тем не менее вам придется, если
вы не возражаете, отказаться от этого удовольствия. Одна прекрасная дама
из  числа  моих  друзей  поручила  вас  моим  заботам  и  вынудила  меня
поклясться, что я  сохраню  вас  здоровым  и  невредимым;  вынудила  под
предлогом, что вы обязаны ей жизнью и поэтому  не  можете  распоряжаться
этой жизнью без ее согласия.
   - Мой добрый Реми, - сказал граф, погружаясь в те туманные  мечтания,
при которых влюбленный воспринимает все,  что  совершается  и  говорится
вокруг него, так, как в театре мы видим декорации  и  актеров  на  сцене
сквозь прозрачный занавес: неясно, без отчетливых линий и ярких  красок.
Это чудесное состояние  полусна,  когда,  отдаваясь  всей  душой  нежным
мыслям о предмете вашей любви, вы одновременно  чувствами  воспринимаете
слова или жесты друга.
   - Вы называете меня "добрым Реми", - сказал Одуэн, - потому что я дал
вам возможность снова увидеть госпожу  де  Монсоро,  но  станете  ли  вы
называть меня "добрым Реми", когда окажетесь разлученным  с  нею,  а,  к
несчастью, этот день близок, если уже не настал.
   - Что ты сказал? - вскричал, встрепенувшись, Бюсси. - Не будем с этим
шутить, мэтр ле Одуэн!
   - Э! Сударь, я не шучу. Разве вы не знаете, что она уезжает в Анжу  и
что я  сам  тоже  обречен  на  страдания  из-за  разлуки  с  мадемуазель
Гертрудой? Ах!..
   Бюсси не мог сдержать улыбки при виде притворного отчаяния Реми.
   - Ты ее очень любишь? - спросил он.
   - Еще бы.., и она меня  тоже...  Если  бы  вы  знали,  как  она  меня
колотит.
   - И ты ей это позволяешь?
   - Из-за любви к науке; благодаря Гертруде я  был  вынужден  изобрести
превосходную мазь от синяков.
   -  В  таком  случае  тебе  следовало  бы  послать  несколько  баночек
Шомбергу.
   -  Не  будем  больше  говорить  о  Шомберге,  пусть  он  сам  о  себе
позаботится.
   - Да, и вернемся к  госпоже  де  Монсоро  или,  вернее,  к  Диане  де
Меридор, потому что, знаешь...
   - Бог мой, конечно, знаю.
   - Реми, когда мы едем?
   - А! Я так и думал. Как можно позже, господин граф.
   - - Почему?
   - Во-первых, потому, что в Париже находится наш дорогой принц,  глава
анжуйцев, который прошлым вечером ввязался, как  мне  кажется,  в  такие
дела, что мы ему, очевидно, понадобимся.
   - Дальше?
   - Дальше, потому что господин де Монсоро, словно по  какой-то  особой
милости к нам небес, ни о чем не подозревает, - во всяком случае,  ни  в
чем не подозревает вас, но может заподозрить кое-что, если вы  исчезнете
из Парижа в одно время с его женой, которая ему не жена.
   - Ну и что? Какое мне дело до его подозрений?
   - О! Разумеется. Но мне-то до  этого  есть  дело,  и  очень  большое,
любезный мой господин. Я берусь штопать дыры от ударов шпаги, полученные
на поединках, потому что вы превосходно фехтуете  и  у  вас  никогда  не
бывает серьезных ран, но я отказываюсь иметь дело с кинжальными  ранами,
нанесенными из засады, и в особенности когда их наносят ревнивые  мужья.
Эти скоты в подобных  случаях  бьют  изо  всех  сил.  Вспомните  беднягу
господина де Сен-Мегрена, так злодейски убитого нашим другом, господином
де Гизом.
   - Чего же ты хочешь, мой милый, коли мне на роду  написано  погибнуть
от руки Монсоро!
   - Значит?
   - Значит, он меня и убьет.
   - А через педелю, через месяц или через год госпожа де Монсоро станет
женой своего супруга, что приведет в бешенство вашу бедную душу, которая
увидит это сверху или снизу и не сможет ничему помешать, поскольку у нее
не будет тела.
   - Ты прав, Реми, я хочу жить.
   - В добрый час! Но жить - это еще не  все,  поверьте  мне,  надо  еще
следовать моим советам и быть  любезным  с  Монсоро.  Он  сейчас  ужасно
ревнует к герцогу Анжуйскому. Тот, пока вы тряслись от лихорадки у  себя
в постели, прогуливался под окнами дамы, словно преуспевающий испанец, и
был опознан по своему лютнисту Орильи. Оказывайте  всяческие  любезности
милейшему супругу, который не является супругом, и  даже  не  заикайтесь
ему о его жене. Да вам это и ни к чему, вы и  сами  все  о  ней  знаете.
Тогда он будет  рассказывать  повсюду,  что  вы  единственный  дворянин,
обладающий добродетелями Сципиона: стойкостью и целомудрие:
   - Мне кажется, ты прав, - сказал Бюсси. - Сейчас, когда я  больше  не
ревную к этому медведю, я его приручу. Ну и посмеемся же мы!  Ах,  Реми,
теперь проси от меня всего, что хочешь, мне все легко - я счастлив.
   В эту минуту кто-то постучался в дверь; собеседники замолчали.
   - Кто там? - спросил Бюсси.
   - Монсеньер, - ответил один  из  его  пажей,  -  там  внизу  какой-то
дворянин хочет говорить с вами.
   - Говорить со мной в такую рань, кто же это?
   - Высокий господин, одетый в зеленый бархат и розовые чулки,  немного
смешной, но вид у него человека порядочного.
   - Гм, - вслух подумал Бюсси, - не Шомберг ли это?
   - Он сказал: "Высокий господин".
   - Верно. Тогда, может быть, - Монсоро?
   - У этого вид человека порядочною - Ты прав, Реми, это не может  быть
ни тот, ни другой. Впустите его.
   Через короткое время человек, о котором  говорил  паж,  показался  на
пороге.
   - Ах! Бог мой! - вскричал Бюсси при виде посетителя и поспешно встал,
а Реми, как и подобает скромному другу,  вышел  в  соседнюю  комнату.  -
Господин Шико! - воскликнул Бюсси.
   - Он самый, господин граф, - ответил ему гасконец. Бюсси уставился на
него с тем изумлением, которое говорит яснее всяких слов: "Сударь, зачем
вы сюда пожаловали?"
   Поэтому Шико, несмотря на то что ему не было  задано  этого  вопроса,
ответил очень серьезным тоном:
   - Сударь, я пришел, чтобы предложить вам небольшую сделку.
   - Я вас слушаю, сударь, - сказал Бюсси с недоумением.
   - Что вы мне обещаете, если я окажу вам важную услугу?
   - Это зависит от услуги, сударь, - ответил несколько свысока Бюсси.
   Гасконец прикинулся, что не замечает его пренебрежительного тона.
   - Сударь, - сказал он, усевшись и скрестив свои  длинные  ноги,  -  я
вижу, что вы не удостаиваете меня приглашением сесть.
   Краска бросилась в лицо Бюсси.
   -  Это  увеличивает  размеры  вознаграждения,   которое   мне   будет
полагаться после того, как я окажу вам упомянутую услугу.
   Бюсси ничего не ответил.
   - Сударь, - не смущаясь, продолжал Шико, - вы знакомы с Лигой?
   - Я о ней много слышал, - ответил Бюсси, начиная проявлять  к  словам
гасконца некоторый интерес.
   - В таком случае, сударь, - сказал Шико, - вы должны знать,  что  это
объединение честных христиан, собравшихся для того,  чтобы  благоговейно
уничтожить своих ближних - гугенотов. Вы состоите в Лиге, сударь?.. Я  -
да.
   - Но, сударь?..
   - Скажите только, "да" или "нет".
   - Позвольте мне удивиться, - сказал Бюсси.
   - Я имел честь спросить вас, состоите ли вы в Лиге; вы поняли меня?
   - Господин Шико, - сказал  Бюсси,  -  я  не  люблю  вопросов,  смысла
которых я не понимаю,  поэтому,  будьте  так  любезны,  перемените  тему
разговора, и ради приличия я подожду еще  несколько  м