то волнение, которое боится выдать каждый, кто получает важное послание,
если он не Цезарь Борджа,  не  Макиавелли,  не  Екатерина  Медичи  и  не
дьявол.
   И бедняга Бюсси поступил правильно,  потому  что,  едва  он  пробежал
глазами известное нам письмо, как кровь прихлынула к его мозгу,  прилила
к  глазам,  словно  разбушевавшееся  море.  Из  бледного   он   сделался
пурпурно-красным, постоял мгновение  как  оглушенный  и,  чувствуя,  что
вот-вот упадет, был вынужден опуститься в кресло возле окна.
   - Ступай,  -  сказал  Реми  конюху,  удивленному  действием,  которое
оказало принесенное им письмо. И подтолкнул его в спину. Конюх  поспешно
скрылся. Он решил, что принес плохую весть, и испугался, как бы  у  него
не отобрали назад полупистоль.
   Реми подошел к графу и потряс его за руку.
   - Смерть Христова! -  воскликнул  он.  -  Отвечайте  мне  немедленно,
иначе, клянусь святым Эскулапом,  я  пущу  вам  кровь  из  всех  четырех
конечностей.
   Бюсси встал. Он больше не был  ни  красным,  ни  оглушенным,  он  был
мрачным.
   - Погляди, - сказал он, - что сделал ради меня Сен-Люк.
   И протянул Реми письмо. Реми жадно прочел его.
   - Что ж, - заметил он, - мне кажется, все  прекрасно  и  господин  де
Сен-Люк галантный человек. Да здравствуют умные люди, умеющие  отправить
душу в чистилище! Оттуда ей уже нет возврата!
   - Невероятно! - пробормотал Бюсси.
   - Конечно, невероятно, но это ничего  не  меняет.  Наши  дела  теперь
обстоят так: через девять месяцев у меня будет пациенткой некая  графиня
де Бюсси. Смерть Христова! Не беспокойтесь, я принимаю роды, как Амбруаз
Паре.
   - Да, - сказал Бюсси. - Она будет моей женой.
   - Мне кажется, - отвечал Реми, -  что  для  этого  не  так  уж  много
придется сделать, ибо она уже была больше вашей женой, чем женой  своего
мужа.
   - Монсоро мертв!
   - Мертв! - повторил Одуэн. - Это написано пером.
   - О! Мне кажется, что я сплю, Реми. Как!  Я  не  увижу  больше  этого
подобия привидения, всегда готового встать между мною и счастьем?  Реми,
мы заблуждаемся.
   - Нет, мы  ни  чуточки  не  заблуждаемся.  Перечтите  письмо,  смерть
Христова! Упал на маки, видите, да так неловко, что тут же и умер. Я уже
замечал, что падать на маки очень опасно, но до сих пор думал,  что  это
опасно только для женщин.
   - Но в таком случае, - сказал Бюсси, не слушая  шуток  Реми  и  следя
лишь за одной мыслью, которая вертелась у  него  в  мозгу,  -  Диане  не
следует оставаться  в  Меридоре.  Я  этого  не  хочу.  Надо,  чтобы  она
отправилась куда-нибудь в другое место, где она сможет все забыть.
   - Я думаю, что для этого вполне подходит Париж, - сказал Одуэн.  -  В
Париже забывают довольно быстро.
   - Ты прав. Она снова поселится в своем домике  на  улице  Турнель,  и
десять месяцев ее вдовьего  траура  мы  проживем  в  тени,  если  только
счастье может оставаться в  тени,  и  брак  будет  для  пас  всего  лишь
завтрашним днем сегодняшних радостей.
   - Это верно, - сказал Реми, - но, чтобы отправиться в Париж...
   - Ну?
   - Нам кое-что нужно.
   - Что же?
   - Нам нужен мир в Анжу.
   - Верно, - сказал  Бюсси,  -  верно.  О!  Бог  мой!  Сколько  времени
потеряно, и потеряно впустую!
   - Это значит, что вы сядете на коня и помчитесь в Меридор.
   - Нет, не я, ни в коем случае  не  я,  а  ты.  Я  обязательно  должен
остаться здесь, и к тому же мое присутствие там в подобную  минуту  было
бы почти непристойным.
   - А как я с ней увижусь? Войду в замок?
   - Нет. Иди сначала к старой лесосеке, возможно, она будет гулять там:
ждать меня. -А если там не увидишь, иди в замок.
   - Что ей сказать?
   - Что я почти обезумел.
   И,  пожав  руку  молодому  лекарю,  на  которого  опыт  приучил   его
полагаться, как на самого себя, Бюсси поспешил вернуться на  свое  место
за драпировками у потайного входа в альков принца.
   В  отсутствие  Бюсси  Екатерина  попыталась  отвоевать   обратно   ту
территорию, которую потеряла благодаря его присутствию.
   - Сын мой, - сказала она, - я считала, что  никогда  не  бывает  так,
чтобы мать не сумела договориться со своим ребенком.
   - Тем не менее, матушка, вы видите, что иногда это может случиться.
   - Никогда, если она действительно хочет договориться.
   - Вы желаете сказать, государыня,  если  они  хотят  договориться,  -
поправил герцог и, довольный  этими  гордыми  словами,  поискал  глазами
Бюсси, чтобы получить в награду одобряющий взгляд.
   - Но я этого хочу, - воскликнула Екатерина, - вы слышите, Франсуа?  Я
этого хочу.
   Тон  ее   голоса   не   соответствовал   словам,   ибо   слова   были
повелительными, а топ почти умоляющим.
   - Вы этого хотите? - переспросил герцог Анжуйский с улыбкой.
   - Да, - сказала Екатерина, - я этого хочу и пойду  на  любые  жертвы,
чтобы достигнуть своей цели.
   - А! - воскликнул Франсуа. - Черт возьми!
   - Да, да, мое  дорогое  дитя,  скажите,  что  вы  требуете,  чего  вы
желаете? Говорите! Приказывайте!
   - О! Матушка!  -  произнес  Франсуа,  почти  смущенный  столь  полной
победой, которая лишала его возможности быть суровым победителем.
   - Послушайте,  сын  мой,  -  сказала  Екатерина  своим  самым  нежным
голосом, - ведь вы не хотите утопить королевство в крови? Этого не может
быть. Вы хороший француз и хороший брат.
   - Мой брат оскорбил меня, государыня, и я ему больше ничем не  обязан
ни как моему брату, ни как моему королю.
   - Но я, Франсуа, я! Разве вам не жаль меня?
   - Нет, государыня, потому  что  вы,  вы  меня  покинули!  -  возразил
герцог, думая, что Бюсси все еще на своем месте, как прежде, и может его
слышать.
   - А! Вы хотите моей смерти? - горестно сказала Екатерина.  -  Что  ж,
пусть будет так, я умру, как и подобает женщине,  дети  которой  убивают
друг друга у нее на глазах.
   Само собой разумеется, Екатерина  не  испытывала  ни  малейшей  охоты
умереть.
   - О! Не  говорите  так,  государыня,  вы  разрываете  мне  сердце!  -
воскликнул Франсуа, сердце которого вовсе не разрывалось.
   Екатерина залилась слезами.
   Герцог взял ее за руки  и  попытался  успокоить,  по-прежнему  бросая
тревожные взгляды в глубину алькова.
   - Но чего вы хотите? - сказала Екатерина. - Скажите, по крайней мере,
ваши требования, чтобы мы знали, на чем нам порешить.
   - Постойте, матушка, а чего вы  сами  хотите?  -  сказал  Франсуа.  -
Говорите, я вас слушаю.
   - Я хочу, чтобы вы возвратились с Париж, мое дорогое  дитя,  я  хочу,
чтобы вы возвратились ко двору короля, вашего брата, который ждет вас  с
распростертыми объятиями.
   - Э! Смерть Христова, государыня! Я отлично понимаю: не брат мой ждет
меня с распростертыми объятиями, а Бастилия - с распахнутыми воротами.
   - Пет, возвращайтесь, возвращайтесь, и клянусь честью,  клянусь  моей
материнской любовью,  клянусь  кровью  нашего  спасителя  Иисуса  Христа
(Екатерина перекрестилась), король вас примет так, словно это вы король,
а он - герцог Анжуйский.
   Герцог упорно смотрел на драпировки алькова.
   - Соглашайтесь, - продолжала  Екатерина,  -  соглашайтесь,  сын  мой.
Скажите, может быть, вам дать новые уделы, может быть, вы  хотите  иметь
свою гвардию?
   - Э! Государыня, ваш сын мне ее уже дал  однажды,  и  даже  почетную,
ведь он выбрал для этого своих четырех миньонов.
   - Не надо, не говорите так. Он даст вам гвардию из людей, которых  вы
отберете сами. Если вы захотите, у вашей гвардии будет капитан, если  вы
пожелаете, капитаном станет господин де Бюсси.
   Это последнее предложение обеспокоило герцога. Он  подумал,  что  оно
может задеть Бюсси, и снова  бросил  взгляд  в  глубину  алькова,  боясь
увидеть в полумраке горящие гневом глаза и злобно стиснутые белые зубы.
   Но, о чудо! Вопреки ожиданиям,  он  увидел  радостного,  улыбающегося
Бюсси, который усиленно кивал ему, одобряя предложение королевы-матери.
   "Что это означает? - подумал Франсуа.  -  Неужто  Бюсси  хотел  войны
только для того, чтобы стать капитаном моей гвардии?"
   - Стало быть, - сказал он уже громко и словно спрашивая самого  себя,
- я должен согласиться?
   "Да, да, да!" - подтвердил Бюсси руками, плечами и головой.
   - Значит, надо, - продолжал герцог, - оставить  Анжу  и  вернуться  в
Париж?
   - Да, да, да! - убеждал Бюсси со все возрастающим пылом.
   - Конечно, дорогое дитя, - сказала Екатерина,  -  но  разве  это  так
трудно, вернуться в Париж?
   "По чести, - сказал себе Франсуа, - я больше ничего  не  понимаю.  Мы
условились, что я буду от всего отказываться, а теперь он  мне  советует
мир и лобызания".
   - Ну так  как,  -  спросила  с  беспокойством  Екатерина,  -  что  вы
ответите?
   - Матушка, я подумаю,  -  медленно  произнес  герцог,  который  хотел
выяснить с Бюсси это противоречие, - и завтра...
   "Он сдается, - решила Екатерина. - Я выиграла битву".
   "В самом деле, - сказал себе герцог, - Бюсси, возможно, и прав".
   И они расстались, предварительно обменявшись поцелуями.

Глава 29

О ТОМ, КАК ГРАФ МОНСОРО ОТКРЫЛ, ЗАКРЫЛ И СНОВА ОТКРЫЛ ГЛАЗА, И КАК ЭТО ЯВИЛОСЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ ТОГО, ЧТО ОН ЕЩЕ НЕ ОКОНЧАТЕЛЬНО МЕРТВ

   Какое счастье иметь хорошего друга, и особенно  потому,  что  хорошие
друзья встречаются редко.
   Так размышлял Реми, скача по полю на одной из лучших лошадей  конюшен
принца.
   Он бы охотно взял Роланда, но  граф  Монсоро  его  опередил,  и  Реми
пришлось взять другого коня.
   - Я очень люблю господина  де  Бюсси,  -  говорил  себе  Одуэн,  -  а
господин де Бюсси, со своей стороны, меня тоже  крепко  любит,  так,  во
всяком случае, думаю я. Вот почему я сегодня такой веселый:  я  счастлив
за двоих.
   Затем он добавил, вдохнув полной грудью:
   - В самом деле, мне кажется, сердце у меня до  краев  переполнено.  -
Ну-ка,  -  продолжал  он,  экзаменуя  себя,  -  ну-ка,   как   я   стану
раскланиваться с госпожой Дианой?
   Если вид у нее будет печальный - церемонный,  сдержанный,  безмолвный
поклон, рука приложена к сердцу; если она улыбнется -  сверхпочтительный
реверанс, несколько пируэтов и полонез, который я исполню соло.
   Господину же де Сен-Люку, если  он  еще  в  замке,  в  чем  я  сильно
сомневаюсь:  "Виват",  и  изъявления  благодарности   по-латыни.   Он-то
убиваться не станет, будьте уверены...
   - Ага! Я приближаюсь.
   И действительно,  после  того,  как  лошадь  свернула  налево,  потом
направо,  после  того,  как  пробежала  по  заросшей  цветами  тропинке,
миновала лесосеку и старый бор, она вступила  в  чащу,  которая  вела  к
стене.
   - О! Какие прекрасные маки! - сказал Реми. -  Они  напоминают  мне  о
нашем главном ловчем. Те, на которые он упал, бедняжка,  не  могли  быть
прекраснее этих. Реми подъезжал к стене  все  ближе  и  ближе.  Внезапно
лошадь резко остановилась и, раздув ноздри,  уставилась  в  одну  точку.
Реми, ехавший крупной рысью и не ожидавший остановки, чуть не  перелетел
через голову Митридата.
   Так звали лошадь, которую он взял вместо Роланда. Частые упражнения в
верховой езде сделали Реми бесстрашным наездником;  он  вонзил  шпоры  в
живот своего скакуна, но Митридат не шелохнулся. Этот конь,  несомненно,
получил свое имя по причине сходства его упрямого характера с характером
понтийского царя.
   Удивленный  Реми  опустил  глаза  к  земле  в  поисках   препятствия,
остановившего его коня, но увидел  только  большую,  увенчанную  розовой
пеной лужу крови, которую постепенно поглощали земля и цветы.
   - Ага! - воскликнул он. - Уж не то ли  это  место,  где  господин  де
Сен-Люк проткнул господина де Монсоро?
   Реми поднял глаза и огляделся.
   В  десяти  шагах,  под  грубой  каменной  стеной,   он   увидел   две
неестественно прямые ноги и еще более неестественно прямое тело.
   Ноги лежали на земле, тело опиралось о стену.
   - Вот те раз! Монсоро! - воскликнул Реми. - Hie obiit  Nemrod  <Здесь
умер Немврод (лат.).>. Ну и ну,  коли  вдова  оставляет  его  здесь,  на
растерзание воронам и коршунам, это  хороший  для  нас  признак,  и  моя
надгробная речь будет состоять из реверанса, пируэтов и полонеза.
   И Реми, соскочив с коня, сделал несколько шагов в сторону тела.
   - Странно! - сказал он. - Он лежит тут, мертвый, совершенно  мертвый,
а кровь, однако, там. А! Вот след. Он добрался оттуда сюда, или, вернее,
этот славный Сен-Люк, воплощенное милосердие,  прислонил  его  к  стене,
чтобы избежать прилива крови к голове. Да, так оно  и  есть,  он  мертв,
клянусь честью! Глаза открыты, лицо  неподвижно  -  мертвым-мертвешенек.
Вот так: раз, два.
   Реми сделал выпад и проткнул пальцем пустое пространство перед собою.
   Но тут же он попятился назад, ошеломленный, с разинутым ртом:  глаза,
которые Реми только что видел открытыми, закрылись,  лицо  покойника,  с
самого начала поразившее его своей бледностью, побледнело еще больше.
   Реми стал почти таким  же  бледным,  как  граф  Монсоро,  но,  будучи
медиком, то  есть  в  достаточной  степени  материалистом,  пробормотал,
почесывая кончик носа;
   "Credere portentis mediocre <Не слишком-то верь  в  чудеса  (лат.).>.
Раз он закрыл глаза, значит, он не мертв".
   И все же, несмотря на материализм Одуэна, положение его  было  не  из
приятных, и ноги подгибались в коленях совершенно  неприличным  образом,
поэтому он сел или, вернее говоря, соскользнул на землю к подножию  того
дерева, у которого перед тем искал опоры, и  оказался  лицом  к  лицу  с
трупом.
   - Не могу припомнить, где точно, - сказал он  себе,  -  по  где-то  я
читал,  что  после  смерти  наблюдались  определенные   двигательные   ,
феномены, которые свидетельствуют лишь об оседании материи,  то  есть  о
начале разложения. Вот чертов человек! Подумать  только,  он  доставляет
нам хлопоты даже после  своей  смерти,  просто  наказание.  Ей-богу,  не
только глаза всерьез закрыты, но еще  и  бледность  увеличилась,  chroma
chloron <Зеленый цвет (греч.).>, как говорит Гальен; color albus  <Белый
цвет  (лат.).>,  как  говорит  Цицерон,  который  был  очень  остроумным
оратором. Впрочем, есть  способ  определить,  мертв  он  или  нет:  надо
воткнуть мою шпагу ему в живот на фут, если он не пошевельнется, значит,
определенно скончался.
   И Реми приготовился проделать этот милосердный опыт. Он  даже  взялся
уже за шпагу, когда глаза Монсоро снова раскрылись.
   Это событие оказало на Реми иное действие, чем  первое:  он  вскочил,
словно подброшенный пружиной, и холодный пот выступил у него на лбу.
   На этот раз глаза мертвеца так и остались широко раскрытыми.
   - Он не мертв, - прошептал Реми, - он  не  мертв.  В  хорошенькую  же
историю мы попали.
   Тут в голову  молодому  человеку,  вполне  естественно,  пришла  одна
мысль.
   - Он жив, - сказал Реми, - это верно, но если я убью его,  он  станет
вполне мертвым.
   Реми  глядел  на  Монсоро;  граф  тоже  глядел  на  него,  и   такими
испуганными глазами, что можно было подумать, будто  он  читает  в  душе
этого прохожего его намерения.
   - Фу! - воскликнул вдруг Реми.  -  Фу!  Что  за  гнусная  мысль!  Бог
свидетель, если бы он стоял на ногах и размахивал шпагой, я убил бы  его
с полным удовольствием, но в том виде, в каком он сейчас, - без сил,  на
три четверти мертвый, - это было бы больше чем преступление, это была бы
подлость.
   - Помогите, - прошептал Монсоро, - помогите, я умираю.
   -  Смерть  Христова!  -  сказал  себе  Реми.   -   Положение   весьма
затруднительное.  Я  -  врач,  и,  следовательно,  мой  долг   облегчить
страдания подобного мне существа. Правда, Монсоро этот так уродлив,  что
я почти вправе сказать: не подобного мне, а  принадлежащего  к  тому  же
роду. Genus homo <Роду человеческому (лат.).>. Что ж, забудем, что  меня
зовут Одуэн, забудем, что я друг господина де Бюсси, и выполним наш долг
врача.
   - Помогите, - повторил раненый.
   - Я здесь, - сказал Реми.
   - Ступайте за священником, за врачом.
   - Врач уже нашелся, и, быть может, он избавит вас от священника.
   -  Одуэн!  -  воскликнул  граф  де  Монсоро,  узнав  Реми.  -  Какими
судьбами?
   Как видите, граф остался верен себе: даже в  предсмертной  агонии  он
подозревал и допрашивал.
   Реми понял, что кроется за его вопросом.
   Этот лес не был посещаемым местом, сюда не приходили просто так,  без
дела. Следовательно, вопрос был почти естественным.
   - Почему вы здесь? - повторил Монсоро,  которому  подозрения  придали
немного сил.
   - Черт побери! - ответил Одуэн. - Да потому, что  на  расстоянии  лье
отсюда я встретил господина де Сен-Люка.
   - А! Моего убийцу, - пробормотал Монсоро, бледнея от боли и от  гнева
сразу.
   - И он велел мне: "Реми, скачите  в  лес,  и  в  том  месте,  которое
называется Старая лесосека, вы найдете мертвого мужчину".
   - Мертвого! - повторил Монсоро.
   - Проклятие! Он так думал, - сказал Реми, - не надо на  него  за  это
сердиться. Ну я и явился и увидел, что вы потерпели поражение.
   - А теперь скажите мне прямо, ведь вы имеете дело с мужчиной, скажите
мне, смертельно ли я ранен?
   - А! Черт! - воскликнул Реми. - Вы слишком многого  от  меня  хотите.
Однако я попытаюсь. Поглядим.
   Мы уже говорили, что совесть врача  одержала  верх  над  преданностью
друга.
   Итак,   Реми   подошел   к   Монсоро   и   со    всеми    подобающими
предосторожностями снял с него плащ, камзол и рубашку.
   Шпага прошла над правым соском, между шестым и седьмым ребрами.
   - Гм, - хмыкнул Реми, - очень болит?
   - Не грудь, спина.
   - Ага! А скажите, пожалуйста, какая часть спины?
   - Под лопаткой.
   - Клинок наткнулся на кость, - сказал Реми, - потому и болит.
   И он осмотрел место, которое граф указал как средоточие самой сильной
боли.
   - Нет, - сказал Реми, - нет, я ошибся. Клинок ни на что не наткнулся,
он прошел насквозь. Чума побери! Славный удар, господин  граф,  отлично!
Лечить раненных господином де  Сен-Люком  -  одно  удовольствие.  У  вас
сквозная рана, милостивый государь.
   Монсоро потерял сознание, но у Реми его слабость не вызвала тревоги.
   - А! Вот оно. Это хорошо: обморок, пульс слабый. Все как  полагается.
(Он пощупал руки и ноги - кисти и ступни холодные. Приложил ухо к груди:
дыхательные шумы отсутствуют; легонько постукал по  ней:  звук  глухой).
Черт, черт, вдовство госпожи  Дианы,  возможно,  придется  перенести  на
более поздний срок.
   В это мгновение легкая, красноватая, блестящая  пена  увлажнила  губы
раненого.
   Реми поспешно достал из кармана сумку с инструментами и вынул ланцет;
затем он оторвал полосу  от  рубахи  Монсоро  и  перетянул  ему  руку  в
предплечье.
   - Посмотрим, - сказал он. - Если кровь  потечет,  тогда,  даю  слово,
госпоже Диане не суждено стать вдовой. Но если не потечет!.. Ах!  Течет,
ей-богу,  течет!  Прошу  прощения,  дорогой  господин  де  Бюсси,  прошу
прощения, по, ничего не поделаешь, врач - прежде всего врач.
   И  в  самом  деле,  кровь,  сначала  словно  бы  поколебавшись   одно
мгновение, хлынула из вены. Почти в ту же  секунду  раненый  вздохнул  и
открыл глаза.
   - Ах! - пробормотал он. - Я уж думал, что все кончено.
   - Еще нет, милостивый государь, еще нет. И, возможно даже...
   - Я выберусь?
   - О! Бог мой! Несомненно. Но прежде давайте закроем  рану.  Погодите,
не двигайтесь. Видите ли, природа в эту самую минуту лечит вас  изнутри,
так же как  я  лечу  вас  снаружи.  Я  накладываю  вам  повязку,  а  она
изготовляет сгусток. Я  пускаю  вам  кровь,  она  ее  останавливает.  А!
Природа - великий хирург, милостивый государь.  Постойте,  я  вытру  вам
губы.
   И Реми провел носовым платком по губам графа.
   - Сначала, - сказал раненый, - я только и делал, что харкал кровью.
   - Что ж, теперь, видите,  кровотечение  уже  остановилось.  Все  идет
хорошо. Тем лучше! То есть тем хуже.
   - Как! Тем хуже?
   - Тем лучше для вас, разумеется, но тем  хуже!..  Я  знаю,  что  хочу
сказать. Любезный мой господин де Монсоро, боюсь, что буду  иметь  честь
вылечить вас.
   - Как! Вы