о король не крепкого  здоровья.
Зачем же мне в таком случае суетиться вместе со  всем  этим  людом  и  в
бессмысленном соперничестве марать мое имя,  достоинство,  мою  братскую
привязанность и, наконец, зачем мне добиваться  с  опасностью  для  себя
того, что причитается мне по праву?
   - Вот как  раз  в  этом,  -  сказал  Монсоро,  -  ваше  высочество  и
ошибаетесь: трон вашего брата перейдет к вам только в том  случае,  если
вы им завладеете. Господа де Гизы сами не могут стать королями,  но  они
не допустят, чтобы на троне сидел неугодный им король. Они рассчитывали,
что тем королем, который  сменит  ныне  царствующего,  будете  вы,  ваше
высочество, но, в случае вашего отказа, они найдут другого, предупреждаю
вас.
   - Кого же? - вскричал герцог Анжуйский, нахмурившись. -  Кто  посмеет
сесть на трон Карла Великого?
   - Бурбон вместо Валуа, вот и все, монсеньер, потомок святого Людовика
вместо потомка святого Людовика.
   - Король Наваррский? - воскликнул Франсуа.
   - А почему бы и нет? Он молод, храбр. Правда, у него  нет  детей,  но
все уверены, что он может их иметь.
   - Он гугенот.
   - Он! Да разве он не обратился во время Варфоломеевской ночи?
   - Да. Но позже он отрекся.
   - Э! Монсеньер, то, что он сделал  ради  жизни,  он  сделает  и  ради
трона.
   - Значит, они думают, что я уступлю мои права без борьбы?
   - Я полагаю, что они это предусмотрели.
   - Я буду отчаянно сражаться.
   - Этим вы их не напугаете. Они старые вояки.
   - Я встану во главе Лиги.
   - Они ее душа.
   - Я объединюсь с моим братом.
   - Ваш брат будет мертв.
   - Я призову на помощь королей Европы.
   - Короли Европы охотно вступят в войну  с  королями,  но  они  дважды
подумают, прежде чем вступить в войну с народом.
   - Почему с народом?
   - Разумеется. Господа Гизы готовы на все, даже на созыв штатов,  даже
на провозглашение республики.
   Франсуа стиснул руки в невыразимой тоске.  Монсоро  со  своими  столь
исчерпывающими ответами был страшен.
   - Республики? - прошептал принц.
   - О! Господи боже мой! Да, как  в  Швейцарии,  как  в  Генуе,  как  в
Венеции.
   - Но я и мои сторонники, мы не потерпим,  чтобы  из  Франции  сделали
республику.
   - Ваши сторонники? - переспросил Монсоро. - Ах!  Монсеньер,  вы  были
так ко всему равнодушны,  так  чужды  всего  земного,  что,  даю  слово,
сегодня у вас остались только два сторонника - господин де Бюсси и я.
   Герцог не мог подавить мрачной улыбки.
   - Значит, я связан по рукам и ногам, - сказал он.
   - Похоже на то, монсеньер.
   -  Тогда  какой  им  смысл  иметь  со  мной  дело,  если  я,  как  вы
утверждаете, лишен всякого могущества?
   - Я имел в виду, монсеньер, что вы бессильны  без  господ  Гизов,  но
вместе с ними всесильны.
   - Я всесилен вместе с ними?
   - Да. Скажите слово, и вы - король.
   Герцог в страшном волнении поднялся и  заходил  по  кабинету,  комкая
все, что попадалось ему под руку: занавеси, портьеры, скатерти.  Наконец
он остановился перед Монсоро.
   - Ты был прав, граф, когда сказал, что у  меня  остались  только  два
друга: ты и Бюсси.
   Он произнес эти  слова  с  приветливой  улыбкой,  которой  уже  успел
заменить выражение гнева на своем бледном лице.
   - Итак? - спросил Монсоро с глазами, горящими радостью.
   - Итак, мой верный слуга, - ответил принц, - говорите, я слушаю.
   - Вы мне приказываете, монсеньер?
   - Да.
   -  Так  вот,  монсеньер,  вот,  в  двух  словах,  весь  план.  Герцог
побледнел, но остановился, чтобы выслушать. Граф продолжал:
   - Через восемь дней праздник святых даров, не правда ли, монсеньер?
   - Да.
   -  Для  этого  святого  дня  король  уже  давно   замыслил   устроить
торжественное шествие к главным монастырям Парижа.
   - Да, у него в обычае устраивать каждый год такие шествия ради  этого
праздника.
   - И как ваше высочество помнит, при короле в этот  день  нет  охраны,
или, вернее, охрана остается за дверями монастыря.  В  каждом  монастыре
король останавливается возле алтаря, опускается на колени  и  читает  по
пять раз "Pater" и "Ave", да еще добавляет  сверх  того  семь  покаянных
псалмов.
   - Все это мне известно.
   - Среди прочих монастырей он посетит и аббатство святой Женевьевы.
   - Бесспорно.
   -  Но  поскольку  перед  монастырем  накануне  ночью  случится  нечто
непредвиденное...
   - Непредвиденное?
   - Да. Лопнет сточная труба.
   - И что?
   - Алтарь нельзя  будет  поставить  снаружи  -  под  портиком,  и  его
поместят внутри - во дворе.
   - Ну и?
   - Погодите. Король войдет, с ним вместе войдут четверо или пятеро  из
свиты. Но за королем и этими четверыми или пятерыми двери закроют.
   - И тогда?
   - И тогда... - ответил Монсоро.  -  Ваше  высочество  уже  знакомы  с
монахами, которые будут принимать его величество в аббатстве.
   - Это будут те же самые?
   - Вот именно. Те же самые, которые были там при миропомазании  вашего
высочества.
   - И они осмелятся поднять руки на помазанника божьего?
   - О! Только для того, чтобы постричь его, вот и все. Вы же знаете это
четверостишие:

   Из трех корон ты сдуру
   Лишился уже одной.
   Час близок - лишишься второй,
   Вместо третьей получишь тонзуру.

   - И они посмеют это  сделать?  -  вскричал  герцог  с  алчно  горящим
взором. - Они прикоснутся к голове короля?
   - О! К тому времени он уже не будет королем.
   - Каким образом?
   - Вам не приходилось слышать  о  некоем  брате  из  монастыря  святой
Женевьевы, святом человеке, который произносит речи в ожидании той поры,
когда он начнет творить чудеса?
   - О брате Горанфло?
   - О нем самом.
   - Это тот, который хотел проповедовать Лигу с аркебузой на плече?
   - Тот самый.
   - Ну и вот, короля отведут в его келью. Наш монах  обещал,  что,  как
только король окажется там, он заставит его подписать  отречение.  После
того как король отречется, войдет госпожа де  Монпансье  с  ножницами  в
руках. Ножницы уже куплены, и госпожа де Монпансье носит  их  на  поясе.
Это прелестные ножницы из  чистого  золота,  с  восхитительной  резьбой:
кесарю - кесарево.
   Франсуа молчал. Зрачки его лживых  глаз  расширились,  как  у  кошки,
которая подстерегает в темноте свею добычу.
   - Дальнейшее вам попятно,  монсеньер,  -  продолжал  граф.  -  Народу
объявят, что король, испытав святое раскаяние в своих заблуждениях,  дал
обет навсегда остаться в монастыре. На случай, если кто-нибудь усомнится
в том, что король действительно дал такой обет, у герцога до  Гиза  есть
армия, у господина кардинала - церковь,  а  у  господина  Майеннского  -
буржуазия; располагая этими тремя силами, можно заставить народ поверить
почти во все, что угодно.
   - Но  меня  обвинят  в  насилии,  -  сказал  герцог  поело  недолгого
молчания.
   - Вам незачем там находиться.
   - Меня будут считать узурпатором.
   - Монсеньер забывает про отречение.
   - Король не согласится подписать его.
   - Кажется, брат Горанфло не только весьма красноречив, но еще и очень
силен.
   - Значит, план готов.
   - Окончательно.
   - И они не опасаются, что я их выдам?
   - Нет, монсеньер, потому что у них есть другой, не менее верный план,
- против вас, на случай вашей измены.
   - А! - произнес принц.
   - Да, монсеньер, но я с ним незнаком. Им слишком хорошо известно, что
я ваш друг, и они мне не доверяют. Я знаю только о существовании  плана,
и это - все.
   - В таком случае я сдаюсь, граф. Что надо делать?
   - Одобрить.
   - Что ж, я одобряю.
   - Да. Но недостаточно одобрить на словах.
   - Как же еще могу я дать свое одобрение?
   - В письменном виде.
   - Безумие думать, что я соглашусь на это.
   - Почему же?
   - А если заговор не удастся?
   - Как раз на тот случай, если он не удастся, и  просят  у  монсеньера
подпись.
   - Значит, они хотят укрыться за моим именем?
   - Разумеется.
   - Тогда я наотрез отказываюсь.
   - Вы уже не можете.
   - Я уже не могу отказаться?
   - Нет.
   - Вы что, с ума сошли?
   - Отказаться - значит изменить;
   - Почему?
   - Потому что я с удовольствием бы смолчал, но  ваше  высочество  сами
приказали мне говорить.
   - Ну  что  ж,  пусть  господа  де  Гизы  рассматривают  это,  как  им
вздумается, по крайней мере, я сам выберу между двух зол.
   - Монсеньер, смотрите, не ошибитесь в выборе.
   - Я рискну, - сказал Франсуа, немного  взволнованный,  но  пытающийся
тем не менее держаться твердо.
   - Не советую, монсеньер, - сказал граф, - в ваших же интересах.
   - Но, подписываясь, я себя компрометирую.
   - Отказываясь подписаться, вы делаете гораздо хуже; вы себя убиваете.
   Франсуа содрогнулся.
   - И они осмелятся? - сказал он.
   - Они осмелятся на все, монсеньер. Заговорщики слишком далеко  зашли.
Им надо добиться успеха любой ценой.
   Вполне понятно, что герцог заколебался.
   - Я подпишу, - сказал он.
   - Когда?
   - Завтра.
   - Нет, монсеньер, подписать надо не завтра, а немедленно, если уж  вы
решились подписать.
   - Но ведь господа де Гизы должны еще составить обязательство, которое
я беру по отношению к ним.
   - Обязательство уже составлено, монсеньер, оно со мной.
   Монсоро вынул из кармана бумагу: это  было  полное  и  безоговорочное
одобрение известного нам плана. Герцог прочел  его  все,  от  первой  до
последней строчки, и граф видел, что по мере того, как  он  читал,  лицо
его  покрывалось  бледностью.  Когда  Франсуа  кончил,  ноги  отказались
держать его, и он сел, вернее, упал в кресло перед столом.
   - Возьмите, монсеньер, - сказал граф, подавая ему перо.
   - Значит, мне надо подписать? - спросил принц, подперев лоб рукой - у
него кружилась голова.
   - Надо, если вы хотите; никто вас к этому не вынуждает.
   - Нет, вынуждают, раз вы угрожаете мне убийством.
   - Я вам не угрожаю, монсеньер, боже упаси, я  вас  предупреждаю,  это
большая разница.
   - Давайте, - сказал герцог.
   И, словно сделав над собой усилие, он взял или, скорее, выхватил перо
из рук графа и подписал.
   Монсоро следил за ним взором, горящим ненавистью и надеждой. Когда он
увидел, что перо прикоснулось к бумаге,  он  вынужден  был  опереться  о
стол; зрачки его, казалось, расширялись все  больше  и  больше  по  мере
того, как рука герцога выводила буквы подписи.
   - Уф! - вздохнул Монсоро, когда  герцог  кончил.  И,  схватив  бумагу
таким же резким движением, каким герцог схватил перо,  он  сложил  ее  и
спрятал между рубашкой и куском шелковой ткани, заменявшим  в  то  время
жилет, застегнул камзол и поверх него запахнул плащ.
   Герцог с удивлением следил за ним, не в силах понять выражение  этого
бледного лица, по которому молнией промелькнула свирепая радость.
   - А теперь, монсеньер, - сказал Монсоро, - будьте осторожны.
   - То есть? - спросил герцог.
   - Не ходите по улицам в ночное время вместе с Орильи, как  вы  делали
только что.
   - Что это значит?
   - Это значит, монсеньер, что сегодня ночью вы отправились  добиваться
любви женщины, которую ее муж боготворит и ревнует так, что  способен..,
да, клянусь честью, способен убить всякого, кто приблизится  к  ней  без
его разрешения.
   - Не о себе ли, часом, и не о своей ли жене вы говорите?
   - Да, монсеньер. Раз уж вы угадали с первого раза и  столь  точно,  я
даже  не  попытаюсь  отрицать.  Я  женился  на  Диане  де  Меридор,  она
принадлежит мне, и никому другому, даже самому принцу,  принадлежать  не
будет, во всяком случае, пока  я  жив.  И  дабы  вы  твердо  это  знали,
монсеньер, глядите: я клянусь в этом моим именем на своем кинжале.
   И он почти коснулся клинком груди принца, который попятился назад.
   - Сударь, вы мне угрожаете, - сказал  Франсуа,  бледный  от  гнева  и
ярости.
   - Нет, мой принц, я вновь только предупреждаю вас.
   - О чем предупреждаете?
   - О том, что моя жена не будет принадлежать никому другому!
   - А я, господин глупец, - вскричал вне себя  герцог  Анжуйский,  -  я
отвечаю вам, что  вы  предупреждаете  меня  слишком  поздно  и  она  уже
принадлежит кое-кому.
   Монсоро страшно вскрикнул и вцепился руками в свои волосы.
   - Не вам ли? - прохрипел он. - Не вам ли, монсеньер?
   Ему стоило только протянуть руку, все еще сжимавшую кинжал, и  клинок
вонзился бы в грудь принца.
   Франсуа отступил.
   - Вы лишились рассудка, граф,  -  сказал  он,  готовясь  позвонить  в
колокольчик.
   - Нет, я вижу ясно, говорю разумно и понимаю правильно.  Вы  сказали,
что моя жена принадлежит кому-то другому, вы так сказали.
   - И повторяю.
   - Назовите этого человека и приведите доказательства.
   - Кто прятался сегодня ночью в двадцати  шагах  от  ваших  дверей,  с
мушкетом в руках?
   - Я.
   - Очень хорошо, граф, а в это время...
   - В это время...
   - У вас в доме, вернее, у вашей жены был мужчина.
   - Вы видели, как он вошел?
   - Я видел, как он вышел.
   - Из дверей?
   - Из окна.
   - Вы узнали этого мужчину?
   - Да, - сказал герцог.
   - Назовите его, - вскричал Монсоро, - назовите его, монсеньер, или  я
ни за что не отвечаю.
   Герцог провел рукою по лбу, и на губах  его  мелькнуло  что-то  вроде
улыбки.
   - Господин граф, - сказал он,  -  даю  честное  слово  принца  крови,
клянусь господом моим и моей  душой,  через  восемь  дней  я  укажу  вам
человека, который обладает вашей женой.
   - Вы клянетесь? - воскликнул Монсоро.
   - Клянусь.
   - Что ж, монсеньер, через восемь дней, - сказал граф и похлопал рукой
по тому месту на груди, где лежала подписанная принцем бумага,  -  через
восемь дней, или.., вы понимаете?..
   - Приходите через восемь дней, вот все, что я могу вам сказать.
   - Хорошо, так даже лучше, - согласился Монсоро. - Через  восемь  дней
ко мне вернутся все мои силы, а когда  человек  собирается  мстить,  ему
нужны все силы.
   Он  отвесил  герцогу  прощальный  поклон,  в  котором  нетрудно  было
прочесть угрозу, и вышел.

Глава 43

ПРОГУЛКА К БАСТИЛИИ

   Тем временем анжуйские дворяне, один за другим, возвратились в Париж.
   Если  бы  мы  сказали,  что  они  приехали  исполненные  доверия,  вы
усомнились бы в этом. Слишком хорошо знали они короля, его брата и мать,
чтобы думать, будто все может обойтись родственными объятиями.
   У анжуйцев еще свежа была в памяти охота,  которую  устроили  на  них
друзья короля, и после той мало приятной процедуры они не  могли  тешить
себя надеждой на триумфальную встречу.
   Поэтому они возвращались с опаской, пробирались  в  город  незаметно,
вооруженные  до  зубов,  готовые  стрелять  при  первом   подозрительном
движении; и по пути к Анжуйскому дворцу с полсотни  раз  обнажали  шпагу
против горожан, единственное преступление которых состояло лишь  в  том,
что те позволяли себе глазеть на  проезжающих  мимо  анжуйцев.  Особенно
лютовал Антрагэ, он винил во всех  своих  невзгодах  господ  королевских
миньонов и дал себе клятву сказать им при случае пару теплых слов.
   Антрагэ  поделился  своим  планом  с  Рибейраком,   человеком   очень
разумным, и тот заявил ему, что,  прежде  чем  доставить  себе  подобное
удовольствие, надо иметь поблизости границу, а то и все две.
   - Это можно устроить, - ответил Антрагэ.
   Герцог принял их очень хорошо.
   Они были его людьми так же, как господа  де  Можирон,  де  Келюс,  де
Шомберг и д'Эпернон были людьми короля.
   Для начала он сказал им:
   - Друзья мои, здесь, кажется, собираются вас прикончить. Все  идет  к
тому. Будьте очень осторожны.
   - Мы уже осторожны, монсеньер, - ответил Антра-гэ. - Но  не  подобает
ли нам  отправиться  в  Лувр  засвидетельствовать  его  величеству  наше
нижайшее почтение? Ведь в конце концов, если мы будем прятаться, это  не
сделает чести Анжу. Как вы полагаете?
   - Вы правы, - сказал герцог.  -  Отправляйтесь,  и,  если  хотите,  я
составлю вам компанию.
   Молодые люди обменялись вопросительными взглядами. В эту минуту в зал
вошел Бюсси и принялся обнимать друзей.
   - Э! - сказал он. - Долго же вы добирались! Но что я слышу? Монсеньер
хочет отправиться в Лувр, чтобы его там закололи, как Цезаря  в  римском
сенате? Подумайте о том, что каждый из миньонов охотно унес  бы  кусочек
вашего высочества под полой своего плаща.
   - Но, дорогой друг, мы хотим слегка приласкать этих господ.
   Бюсси расхохотался.
   - Э! - сказал он. - Там будет видно, там будет видно.
   Герцог пристально посмотрел на него.
   - Пойдемте в Лувр, -  заявил  Бюсси,  -  но  только  одни;  монсеньер
останется у себя в саду срубать головы макам.
   Франсуа засмеялся  с  притворной  веселостью.  По  правде  говоря,  в
глубине души он был рад, что избавился от неприятной обязанности.
   Анжуйцы нарядились в великолепные одежды.
   Все они были знатными вельможами  и  охотно  проматывали  на  шелках,
бархате и позументах доходы от родовых земель.
   Они шли, сверкая золотом, драгоценными камнями,  парчой,  встречаемые
приветственными возгласами простонародья, чей безошибочный нюх  угадывал
за пышными нарядами сердца, пылающие ненавистью к королевским миньонам.
   По Генрих III не пожелал принять  господ  из  Анжу,  и  они  напрасно
прождали в галерее.
   И не кто иные, как  господа  де  Келюс,  де  Можирон,  де  Шомберг  и
д'Эпернон,  с  вежливыми  поклонами  и   с   изъявлениями   глубочайшего
сожаления, явились сообщить анжуйцам решение короля.
   - Ах, господа, - сказал Антрагэ, потому что Бюсси старался  держаться
как можно незаметней, - это печальное известие, по  в  ваших  устах  оно
становится значительно менее неприятным.
   - Господа, - ответствовал Шомберг, - вы  сама  обходительность,  сама
любезность. Не угодно  ли  вам,  чтобы  мы  заменили  неудавшийся  прием
небольшой прогулкой?
   - О! Господа, мы собирались вас просить об этом, - с живостью ответил
Антрагэ, но Бюсси незаметно тронул его за руку и шепнул:
   - Помолчи, пусть они сами.
   - Куда бы нам пойти? - сказал Келюс в раздумии.
   - Я знаю чудесный уголок возле Бастилии, - откликнулся Шомберг.
   - Господа, мы следуем за вами, - сказал Рибейрак. - Идите вперед.
   И четверо миньонов, в сопровождении четырех анжуйцев, вышли из  Лувра
и зашагали по набережным к бывшему турнельскому загону для скота, а в те
времена - Конскому рынку, подобию ровной площади,  где  росло  несколько
чахлых деревьев и там и сям были расставлены загородки,  предназначенные
для того, чтобы отгораживать лошадей или привязывать их,  По  пути  наши
восемь  дворян   взялись   под   руки   и,   обмениваясь   бесчисленными
любезностями, болтали о веселых и легкомысленных  вещах,  к  величайшему
удивлению горожан, которые  уже  сожалели  о  своих  недавних  здравицах
анжуйцам и говорили теперь, что те приехали, чтобы  заключить  сделку  с
поросятами Ирода.
   Когда пришли на место, Келюс взял слово:
   - Посмотрите, что за прекрасный, уединенный уголок и как твердо стоит
нога на этой пропитанной селитрой земле.
   - По  чести,  так,  -  откликнулся  Антрагэ,  отбив  ногой  несколько
вызовов.
   - Ну и вот, - продолжал Келюс, - мы и подумали, эти господа и я,  что
вы охотно изъявите желание прийти сюда с нами в один из ближайших  дней,
чтобы составить компанию  вашему  другу,  господину  де  Бюсси,  который
оказал нам честь вызвать нас всех четверых разом.
   - Это верно, - подтвердил Бюсси ошеломленным друзьям.
   - Он нам ничего не сказал! - воскликнул Антрагэ.
   - О! Господин де Бюсси знает все тонкости дела, - ответил Можирон.  -
Ну как? Вы согласны, господа анжуйцы?
   - Разумеется, согласны, - ответили трое анжуйцев в один голос,  -  мы
польщены столь высокой честью.
   - Вот и чудесно, - сказал Шомберг, потирая руки. - А теперь, если вам
будет угодно, давайте выберем себе противников.
   - Меня это вполне устраивает, - сказал Рибейрак с горящими глазами. -
Ив таком случае...
   - Нет, - прервал его Бюсси, -  так  было  бы  несправедливо.  Мы  все
охвачены одним и тем же чувством,  значит,  нас  вдохновляет  всевышний.
Мыслями человеческими управляет бог, госп