в Лувр и там расстались: один направился в покои короля, другой
- в  апартаменты,  занимаемые  монсеньером  герцогом  Анжуйским,  в  которых
раньше, как мы, кажется, уже говорили, обитала королева Маргарита.
   Генрих III только что проснулся; он позвонил  в  большой  колокольчик,  и
слуги и друзья толпой устремились  в  королевскую  опочивальню.  Королю  уже
поднесли куриный бульон, вино с пряностями и мясной паштет, когда  к  своему
августейшему повелителю вошел оживленный Шико  и,  даже  не  поздоровавшись,
начал с того, что ухватил кусок паштета  с  серебряного  блюда  и  отхлебнул
бульона из золотой миски.
   - Клянусь смертью  Христовой!  -  воскликнул  король,  напустив  на  себя
гневный вид, хотя на самом деле был донельзя обрадован. - Да  это  наш  плут
Шико! Беглец, бродяга, висельник Шико!
   - Ну,  ну,  что  ты  говоришь,  сын  мой!  -  сказал  Шико,  бесцеремонно
усаживаясь с ногами в покрытых пылью сапогах в  огромное,  вышитое  золотыми
геральдическими лилиями кресло, где уже  сидел  Генрих  III.  -  Значит,  мы
забыли наше возвращеньице из Польши, когда мы играли роль оленя,  а  магнаты
исполняли партии гончих. Ату, ату его!
   - Ну вот,  вернулось  мое  горе,  -  сказал  Генрих,  -  отныне  придется
выслушивать только одни колкости. А мне так спокойно жилось эти три недели.
   - Ба! - воскликнул  Шико.  -  Вечно  ты  жалуешься.  Ты  похож  на  своих
подданных, черт меня побери! Посмотрим, чем ты занимался в  мое  отсутствие,
мой милый Генрих! И каких новых глупостей наделал, управляя нашим прекрасным
Французским королевством!
   - Господин Шико!
   - Гм! А наши народы все еще показывают тебе язык?
   - Бездельник!
   - Не повесили ли кого-нибудь из этих маленьких завитых господинчиков? Ах,
извините, господин де Келюс, я вас не заметил.
   - Шико, мы поссоримся.
   - И наконец, остались ли какие-нибудь  деньги  в  наших  сундуках  или  в
сундуках у евреев? Деньги были  бы  весьма  кстати,  нам  обязательно  нужно
поразвлечься, клянусь святым чревом! Жизнь невыносимо скучна.
   И  Шико  жадно  набросился  на  подрумяненные  ломтики  мясного  паштета,
лежавшие на блюде.
   Король рассмеялся, все подобные сцены неизменно заканчивались королевским
смехом.
   - Расскажи, - попросил он, - где ты был и что ты  делал  за  время  столь
долгого отсутствия?
   - Я, - ответил Шико,  -  составлял  проект  маленькой  процессии  в  трех
действиях.
   Действие первое: кающиеся, одетые только в рубашки и  штаны,  поднимаются
из Лувра на Монпарнас, по пути таская друг друга  за  волосы  и  обмениваясь
тумаками.
   Действие второе: те же самые кающиеся, оголившись до пояса, спускаются  с
Монмартра к аббатству святой Женевьевы, по пути усердно бичуя  себя  четками
из терновых игл.
   Действие  третье:  наконец,  те  же  самые  кающиеся,   совсем   нагишом,
возвращаются из  аббатства  святой  Женевьевы  в  Лувр,  по  пути  ревностно
рассекая друг у друга плечи ударами плеток, хлыстов или бичей.
   Поначалу я еще задумал ввести,  как  неожиданную  перипетию,  прохождение
процессии по Гревской площади, где палачи сожгут кающихся, всех - от первого
до последнего. Однако потом сообразил,  что  всевышний,  наверное,  сохранил
там, у себя, наверху, малость содомской серы и немного гоморрской смолы и не
захотел лишать его удовольствия лично заняться поджариванием грешников.
   Итак, господа, в ожидании сего великого дня давайте развлекаться.
   - Погоди, расскажи сначала, чем ты занимался, - сказал король.  -  Знаешь
ли ты, что я приказал разыскивать тебя во всех притонах Парижа?
   - А Лувр ты хорошенько обыскал?
   - Должно быть, какой-то распутник держал тебя взаперти, мой друг.
   - Это невозможно, Генрих, ведь ты собрал у себя в Лувре всех  распутников
королевства.
   - Значит, я ошибаюсь?
   - Э, бог мой! Конечно, ошибаешься. Впрочем, как всегда и во всем.
   - В конце концов выяснится, что ты отбывал покаяние.
   - Вот именно. Я ударился было в религию,  хотелось  посмотреть,  что  это
такое, и, ей-богу, сыт ею по горло.  Хватит  с  меня  монахов.  Фи!  Грязные
скоты.
   В эту минуту в комнату вошел господин де Монсоро  и  почтительно  отвесил
королю глубокий поклон.
   - Ах, вот и вы, господин главный ловчий, - сказал Генрих. - Когда  же  вы
угостите нас какой-нибудь увлекательной охотой?
   - Когда будет  угодно  вашему  величеству.  Я  получил  известие,  что  в
Сен-Жермен-ан-Ле полно кабанов.
   - Кабан - опаснейший зверь,  -  сказал  Шико.  -  Помнится,  король  Карл
Девятый чуть не погиб, охотясь  на  кабана,  а  потом,  копье  такое  грубое
оружие, что обязательно натрет мозоли на наших маленьких ручках. Не так  ли,
сын мой?
   Граф Монсоро косо посмотрел на Шико.
   - Гляди-ка, - сказал гасконец, обращаясь к Генриху, - совсем недавно твой
главный ловчий встретил волка.
   - Почему ты так думаешь?
   - Потому что, подобно облакам поэта Аристофана, он сохранил что-то волчье
в своем лице, особенно в глазах. Просто поразительно!
   Граф Монсоро обернулся и, бледнея, сказал Шико:
   - Господин Шико, я редко бываю при дворе и не привык иметь дело с шутами,
но предупреждаю вас, что не люблю, когда меня оскорбляют в присутствии моего
короля, особливо ежели речь идет о моей службе ему.
   - Оно и видно, сударь, - ответил Шико, - вы полная противоположность нам,
людям придворным; потому-то мы так и смеялись над последней шуткой короля.
   - Над какой это шуткой? - спросил Монсоро.
   - Над тем, что он назначил вас главным ловчим. Видите ли, если  мой  друг
Генрих и менее шут, чем я, то дурак он куда больше моего.
   Монсоро бросил на гасконца грозный взгляд.
   - Ну, ну, - примирительно сказал  Генрих,  почувствовав,  что  в  воздухе
запахло ссорой, - поговорим о чем-нибудь другом, господа.
   -  Да,  -  сказал  Шико,  -  поговорим  о  чудесах,  творимых   Шартрской
богоматерью.
   - Шико, не богохульствуй, - строго предупредил король.
   - Мне, богохульствовать? Мне? - удивился Шико.  -  Полно,  ты  принимаешь
меня за человека церкви, а я человек шпаги. Напротив, это я должен кое о чем
тебя предупредить, сын мой.
   - О чем именно?
   - О том, что ты ведешь себя  по  отношению  к  Шартрской  богоматери  как
нельзя более невежливо.
   - С чего ты это взял?
   - В этом нет сомнения: у святой девы две  рубашки,  они  привыкли  лежать
вместе, а ты их разъединил. На твоем месте, Генрих, я бы соединил рубашки, и
тогда у тебя будет, по меньшей мере, одно основание надеяться на чудо.
   Этот довольно грубый намек на отделение короля от королевы вызвал смех  у
придворных.
   Генрих потянулся, потер глаза и тоже улыбнулся.
   - На этот раз, - проговорил он, - наш дурак дьявольски прав.
   И переменил разговор.
   - Сударь, - шепотом сказал Монсоро, обращаясь к Шико, - не угодно ли вам,
не привлекая ничьего внимания, подождать меня вон там, в оконной нише.
   - Как же, как же, сударь, - сказал Шико, - с превеликим удовольствием.
   - Хорошо, тогда отойдем туда.
   - С вами готов идти хоть в самую чащу леса, сударь.
   - Хватит шуточек, здесь они не нужны, ведь над ними  некому  смеяться,  -
сказал Монсоро, присоединяясь к шуту,  который  уже  ждал  в  указанной  ему
оконной нише. - Мы  здесь  один  на  один  и  можем  поговорить  откровенно.
Слушайте, господин Шико, господин дурак, господин  шут,  дворянин  запрещает
вам, уразумейте хорошенько эти слова, запрещает вам  над  ним  смеяться.  Он
предлагает вам поразмыслить как следует, прежде  чем  назначать  свидания  в
лесу, ибо в лесах, куда вы сейчас меня приглашали, произрастает целый  набор
палок и прутьев, вполне пригодных для замены тех ремней, которыми вас  столь
отменно исхлестали по приказу герцога Майеннского.
   - А, - сказал Шико, не выказывая ни малейших признаков волнения,  хотя  в
его черных глазах мелькнул зловещий огонек, - а, сударь, вы напоминаете  мне
о моем долге герцогу Майеннскому и хотите, чтобы я и вам задолжал точно  так
же, как герцогу, и занес ваше имя в ту же рубрику моей памяти, и предоставил
бы вам равные с герцогом права на мою признательность.
   - Мне кажется, что среди ваших  кредиторов,  сударь,  вы  забыли  назвать
самого главного.
   - Это меня удивляет, сударь, я всегда гордился  своей  отменной  памятью.
Кто же этот кредитор? Откройте мне, прошу вас.
   - Мэтр Николя Давид.
   - О! За этого вы не беспокойтесь, - сказал Шико с мрачной  улыбкой,  -  я
больше ему ничего не должен, все уплачено сполна.
   В этот миг к разговору присоединился третий собеседник.
   Это был Бюсси.
   - А, господин де Бюсси, - сказал Шико, - прошу  вас,  помогите  мне.  Вот
господин де Монсоро, который, как видите, меня "поднял" и собирается  гнать,
как будто я  лань  или  олень.  Скажите  ему,  господин  де  Бюсси,  что  он
ошибается, он имеет дело с кабаном, а кабан бросается на охотника.
   - Господин  Шико,  -  ответил  Бюсси,  -  по-моему,  вы  несправедливы  к
господину главному ловчему, думая, что он принимает вас не за того,  кем  вы
являетесь, то есть не за благородного дворянина. Сударь, - продолжал  Бюсси,
обращаясь к графу, - на меня возложена честь уведомить  вас,  что  монсеньер
герцог Анжуйский желает с вами побеседовать.
   - Со мной? - обеспокоился Монсоро.
   -  Именно  с  вами,  сударь,  -  подтвердил  Бюсси.  Монсоро  бросил   на
герцогского посланца острый взгляд, намереваясь  проникнуть  в  глубины  его
души, но глаза и улыбка Бюсси были исполнены такой безмятежной ясности,  что
главному ловчему пришлось отказаться от своего намерения.
   - Вы меня будете сопровождать, сударь? - осведомился он у Бюсси.
   - Нет, сударь, я поспешу известить его высочество, что вы сейчас  к  нему
явитесь, а вы тем временем испросите у короля дозволения уйти.
   И Бюсси  возвратился  тем  же  путем,  каким  пришел,  со  своей  обычной
ловкостью пробираясь среди толпы придворных.
   Герцог Анжуйский действительно ожидал в своем кабинете,  перечитывая  уже
знакомое нашим читателям письмо. Заслышав  шорох  раздвигаемых  портьер,  он
подумал, что это Монсоро явился по его вызову, и спрятал письмо.
   Вошел Бюсси.
   - Где он? - спросил герцог.
   - Он сейчас будет, монсеньер.
   - Он ничего не заподозрил?
   - Ну, а если бы и так, если он что-то и подозревает? -  сказал  Бюсси.  -
Разве он не ваше создание? Вы извлекли его из ничтожества,  разве  вы  не  в
силах сбросить его обратно?
   - Без  сомнения,  -  сказал  герцог  с  тем  озабоченным  видом,  который
появлялся у него всякий раз, когда он чувствовал приближение важных  событий
и предвидел необходимость каких-то энергичных действий со своей стороны.
   - Что, сегодня он кажется вам менее виновным, чем вчера?
   - Напротив, во сто крат более.  Его  деяния  относятся  к  преступлениям,
тяжесть которых кажется тем больше, чем дольше о них размышляешь.
   - Что там ни говори,  -  сказал  Бюсси,  -  все  сводится  к  одному:  он
вероломно похитил молодую девушку из благородного сословия и обманным  путем
женился на ней, используя для этого средства, недостойные дворянина; он либо
сам должен потребовать расторжения брака, либо вы это сделаете за пего.
   - Договорено.
   - И ради отца, ради дочери, ради Меридорского  замка,  ради  Дианы  -  вы
даете мне слово?
   - Даю.
   - Подумайте - они предупреждены, они в тревоге  ждут,  чем  кончится  ваш
разговор с этим человеком.
   - Девица получит свободу, Бюсси, даю тебе слово.
   - Ах, - сказал Бюсси, - если вы это сделаете, монсеньер, вы действительно
будете великим принцем.
   И, взяв руку герцога, ту самую руку,  которая  подписала  столько  лживых
обещаний и нарушила столько клятв и лживых обетов, он почтительно  поцеловал
ее.
   В это мгновение в прихожей раздались шаги.
   - Вот он, - сказал Бюсси.
   - Пригласите войти господина де Монсоро! - крикнул Франсуа строгим тоном,
и Бюсси увидел в этой строгости доброе предзнаменование.
   На этот раз молодой человек, почти уверенный в том, что он наконец достиг
венца своих желаний, раскланиваясь с Монсоро, не смог  погасить  во  взгляде
торжествующий и насмешливый блеск; что до главного ловчего, то  он  встретил
взгляд  Бюсси  мутным  взором,  за  которым,  как  за  стенами  неприступной
крепости, укрыл свои чувства.
   Бюсси ожидал в уже известном нам коридоре,  в  том  самом  коридоре,  где
однажды ночью Карл IX, будущий Генрих III, герцог Алансонский  и  герцог  де
Гиз чуть не задушили Ла Моля поясом королевы-матери. Сейчас в этом  коридоре
и  на  лестничной  площадке,  на  которую  он  выходил,  толпились  дворяне,
съехавшиеся на поклон к герцогу.
   Бюсси  присоединился  к  этому  жужжащему  рою,  и  придворные  торопливо
расступились,  давая  ему  место;  при  дворе   герцога   Анжуйского   Бюсси
пользовался почетом как из-за своих личных заслуг, так и потому, что  в  нем
видели любимого фаворита герцога.  Наш  герой  надежно  запрятал  в  глубине
сердца обуревавшее его  волнение  и  ничем  не  выдавал  смертельную  тоску,
затаившуюся в душе. Он ждал, чем закончится разговор, от  которого  зависело
все его счастье, все его будущее.
   Беседа  сулила  быть  довольно  оживленной.  Бюсси  уже  достаточно  знал
главного ловчего и понимал, что он не из тех, кто сдается без борьбы. Однако
герцогу Анжуйскому надо было только положить на Монсоро свою  руку,  и  если
тот не согнется - тем хуже для него! - тогда его сломят.
   Вдруг из кабинета донеслись знакомые раскаты голоса принца. Казалось,  он
приказывал, Бюсси затрепетал от радости.
   - Ага, - сказал он, - герцог держит свое слово.
   Но  за  этими  первыми  раскатами  не  последовало   других.   Испуганные
придворные замолчали, с беспокойством переглядываясь, и в коридоре наступила
такая же глубокая тишина.
   Тишина встревожила Бюсси, нарушила его мечтания. Надежда покидала его,  и
на смену ей приходило отчаяние. Он чувствовал, как медленно текут минуты,  и
в таком состоянии протомился около четверти часа, Внезапно двери  в  комнату
герцога растворились, из-за портьеры донеслись веселые голоса.
   Бюсси вздрогнул. Он знал, что в комнате не было никого, кроме  герцога  и
главного ловчего и, если бы их беседа протекала так, как он ожидал, у них не
могло бы быть причин для веселья.
   Голоса стали слышнее, и  вскоре  портьера  приподнялась.  Монсоро  вышел,
пятясь задом и кланяясь. Герцог проводил его до порога комнаты со словами:
   - Прощайте, наш друг. Между нами все решено.
   - Наш друг! - пробормотал Бюсси. - Кровь Христова! Что это значит?
   - Таким образом, монсеньер, - говорил Монсоро, все еще обратясь  лицом  к
принцу, - ваше высочество полагает, что лучшее средство - это гласность?
   - Да, да, - сказал герцог, - все эти тайны - просто детские забавы.
   - Значит, - продолжал главный ловчий, - нынче  вечером  я  представлю  ее
королю.
   - Идите и ничего не  бойтесь.  Я  все  подготовлю.  Герцог  наклонился  к
главному ловчему и сказал несколько слов ему на ухо.
   - Будет исполнено, монсеньер, - ответил тот.  Монсоро  отвесил  последний
поклон герцогу, тот оглядывал  собравшихся  придворных,  не  замечая  Бюсси,
закрытого портьерой, в которую он вцепился, чтобы устоять на ногах.
   - Господа, - сказал Монсоро,  обращаясь  к  придворным,  которые  ожидали
своей очереди на аудиенцию и уже заранее склонились перед  новым  фаворитом,
казалось затмившим блеском дарованных ему милостей самого Бюсси, -  господа,
позвольте мне объявить вам одну новость: монсеньер разрешил мне огласить мой
брак с Дианой де Меридор, вот уже месяц моей супругой,  которую  я  под  его
высоким покровительством нынче вечером представлю двору.
   Бюсси пошатнулся, удар, хотя уже не внезапный, все же был так ужасен, что
молодому человеку показалось, будто он  раздавлен  тяжестью  свалившейся  на
него беды.
   В этот момент Бюсси поднял голову, и герцог и он,  оба  бледные,  но  под
наплывом совершенно противоположных чувств, обменялись взглядами: взор Бюсси
выражал бесконечное презрение, в глазах герцога читался страх.
   Монсоро  пробирался  сквозь  толпу  дворян,  осыпаемый  поздравлениями  и
любезностями.
   Бюсси двинулся было к герцогу, но герцог, увидев это  движение,  поспешил
опустить портьеру; за портьерой тотчас же хлопнула  дверь  и  щелкнул  ключ,
поворачиваясь в замке.
   Тут Бюсси почувствовал, как горячая кровь потоком прихлынула к его вискам
и  к  сердцу.  Рука  его  непроизвольно  опустилась  на  рукоятку   кинжала,
подвешенного к поясу, и  наполовину  вытащила  лезвие  из  ножен,  ибо  этот
человек не умел сопротивляться первому порыву  своих  неукротимых  страстей;
однако та же любовь, что толкала к  насилию,  парализовала  порыв.  Горькая,
глубокая, острая скорбь затушила  гнев;  сердце  не  раздулось  под  напором
ярости - оно разбилось.
   В этом пароксизме двух страстей,  одновременно  боровшихся  в  его  душе,
энергия молодого человека иссякла; так сталкиваются и  одновременно  опадают
две могучие волны, которые, казалось, хотели взметнуться на небо.
   Бюсси понял, что если он останется здесь, раздирающее его безмерное  горе
станет любопытным зрелищем для  придворной  челяди.  Он  дошел  до  потайной
лестницы, спустился по ней во двор Лувра, вскочил на коня и галопом поскакал
на улицу Сент-Антуан.
   Барон и Диана  ожидали  ответа,  обещанного  им  Бюсси.  Молодой  человек
предстал перед ними белый как мел, лицо  его  было  искажено,  глаза  налиты
кровью.
   - Сударыня! - воскликнул  он.  -  Презирайте  меня,  ненавидьте  меня.  Я
полагал, что я кое-что значу в этом мире, а я всего лишь ничтожная  пылинка.
Я думал, что способен на что-то, а мне не дано даже вырвать сердце у себя из
груди. Сударыня, вы действительно супруга господина де Монсоро,  и  с  этого
часа супруга законно признанная: нынче вечером вы будете представлены двору.
А я всего лишь бедный дурак, жалкий безумец, впрочем, нет, скорее,  вы  были
правы, господин барон, это герцог Анжуйский трус и подлец.
   И, оставив испуганных  отца  и  дочь,  обезумевший  от  горя,  пьяный  от
бешенства Бюсси выскочил из комнаты сбежал по  ступенькам  вниз,  прыгнул  в
седло, вонзил обе шпоры в живот коню и помчался куда  глаза  глядят,  бросив
поводья и сея вокруг себя смятение и страх. Стиснув рукой  грудь,  он  думал
лишь об одном: как бы заставить умолкнуть отчаянно бьющееся сердце.

Глава 35

О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО МЕЖДУ ГЕРЦОГОМ АНЖУЙСКИМ И ГЛАВНЫМ ЛОВЧИМ

   Настало время объяснить читателю, почему герцог Анжуйский нарушил  слово,
данное Бюсси.
   Принимая графа Монсоро после разговора со своим любимцем, герцог искренне
намеревался выполнить все советы Бюсси. В его теле желчь легко  приходила  в
возбуждение и изливалась из сердца, источенного  двумя  главными  страстями,
свившими в нем  гнездо:  честолюбием  и  страхом.  Честолюбие  герцога  было
оскорблено, а страх перед позорным скандалом, которым грозил Бюсси от  имени
барона де Меридор, весьма ощутимо подхлестывал его гнев.
   И в самом деле, два такие чувства, соединившись, вызывают опасный  взрыв,
особенно если сердце, в котором они гнездятся, обладает толстыми стенками  и
плотно закупорено, подобно бомбе, до отказа начиненной порохом,  тогда  сила
сжатия удваивает силу взрыва.
   Поэтому герцог Анжуйский принял главного ловчего, сохраняя на  лице  одно
из тех суровых  выражений,  которые  вгоняли  в  трепет  самых  неустрашимых
придворных,  ибо  мстительный  характер  Франсуа  и   широкие   возможности,
имевшиеся в его распоряжении, ни для кого не были тайной.
   - Ваше высочество пожелали меня видеть? - спокойно  осведомился  Монсоро,
глядя на стенной ковер.
   Этот  человек,  привыкший  управлять  настроениями  своего   покровителя,
угадывал, какое яростное пламя бушует под его видимой холодностью.  И  можно
было бы сказать, одушевив неодушевленные предметы, что он пытается  выведать
у комнаты замыслы ее хозяина.
   - Не бойтесь, сударь, - сказал герцог, разгадав истинное значение взгляда
Монсоро, - за этими коврами никого нет; мы можем р