жадностью   набросился  на  него.  Все  вокруг  зашевелились,  зачмокали
    губами,  заскулили.  Я  рыкнул,  и  они затихли. Завтра, если не поймаем
    кабана,  прикончу  Дохлятину.  Она  уже ни на что другое не пригодна: не
    рожает,  валяется  в  пещере и даром жрет мясо. Один Умник возится с ней
    как   с  молодой.  Если  не  повезет  и  дальше,  начнем  есть  Старика,
    приручившего раненого волка и хромую кобылу. Где он ее прячет?

    Я  рвал  мясо  зубами  и  руками, добираясь до середины, где должен быть
    сок.  Совсем засохшие пленки и жилы я кидал Большой Женщине. Она хватала
    их  на  лету  и проглатывала не жуя. У меня так: я подкармливаю тех, кто
    мне нужен. Остальные пусть добывают себе сами или подыхают с голоду...

    Вдруг  раздался  грохот,  свист.  Задрожала  земля,  стало светло, как в
    начале  дня,  и  на  дальнем  берегу  озера,  на ровной площадке, где мы
    убивали  загнанных  лосей,  опустился  с  неба  большой белый камень. Он
    блестел  и  сиял,  этот  высокий  камень, и качался, словно на него дуло
    сильным  ветром.  Мы  сидели,  онемев,  с  раскрытыми ртами. Я забыл про
    голод  и ощущал только злобу на Умника - своей тощей спиной он то и дело
    загораживал  дыру  и  мешал  смотреть.  Я  встал  и дал ему пинка - он с
    визгом вывалился наружу и больше не показывался.

    Камень  между  тем  перестал  раскачиваться  и  замер как огромный белый
    суслик  возле  своей  норы.  Я  долго  ждал, что будет дальше, но прошло
    светлое  время, а ничего не изменилось, камень стоял неподвижно, и никто
    к  нему  не  подходил.  Я  доел мясо, сухожилия швырнул Большой Женщине.
    Другие  в  темноте  зарычали,  требуя доли, но я приподнял дубину, и они
    смолкли.  Большая  Женщина  моя  и должна есть больше других. Она быстро
    съела  остатки  и легла возле меня. Тут у входа в пещеру появился Умник.
    Зубы  и  руки  его были заняты корнями. Всю добычу он сложил у моих ног.
    Корни  оказались  горькими,  и  я  швырнул  их в угол. На них с рычанием
    накинулись  другие.  Умник  снова  исчез, но вскоре снаружи раздался его
    голос:  он  кричал  так,  словно  увидел  стадо  кабанов. Я выглянул. Он
    приплясывал,  размахивая  руками:  далеко  на  той стороне вдоль берега,
    покачиваясь,  двигались  яркие огни. Я схватил Умника за горло и кинул в
    пещеру,  чтобы  он  не видел, как я боюсь. Меня называют Верзилой, но я,
    как  и  все они, боюсь темноты и медведей. Один Умник не боится темноты,
    у  него  глаза  как у шакала, - ночью ловит крыс и роет корни. Я пинками
    поднял  других,  чтобы  помогли  задвинуть  вход тяжелой плитой. Ленивые
    твари,  пока  не  дашь  тумака, не двинутся с места. Наконец, мы надежно
    укрыты.  Сквозь  щель  видно, что происходит снаружи. Я и Умник смотрим.
    Огни  движутся  туда-сюда, поднимаются над озером, порхают, как бабочки,
    но к нам не приближаются. Все спокойно. Я засыпаю рядом с Большой Женщиной.

    Утром  я  заставляю  других  чуть  отодвинуть  плиту, закрывающую вход в
    пещеру.  Я и Умник осторожно выглядываем наружу.- никаких перемен: белый
    камень  стоит  как  прежде, кругом тихо, никаких огней. Я выгоняю других
    на  охоту.  Мы  бежим  к  яме, в которую сваливаются кабаны. Мы бежим по
    узкой  тропе,  пригнувшись, держа в руках дубинки. Вот и яма - пусто. Мы
    бежим  обратно. Ужасно хочу мяса. Впереди бежит Умник, за мной - Старик,
    приручивший  раненого волка и хромую кобылу. Где она? Я останавливаюсь и
    прижимаю  Старика  к  скале. "Где хромая кобыла, которую ты приручил?" -
    спрашиваю  его.  Он  падает на колени и трясется как пойманный кролик. Я
    хватаю  его  за  горло  и  начинаю душить. Старое мясо - плохая пища, но
    голод,  голод,  голод!  Умник опять что-то увидел и кричит, показывая на
    озеро.  Я  бросаю  Старика и бегу к нему. Он показывает на белый камень,
    спустившийся  с  неба.  На  верху  камня, а узкой части появилась черная
    дыра.  Из  дыры  высунулось что-то блестящее, и до нас долетел звук, так
    бы  выл  большой  голодный  волк.  Мы  все упали и долго лежали, спрятав
    головы.  Звук  продолжался,  но  никто  нас  не  трогал. Вдруг звук стал
    другой:  так  бы кричала раненая сова. Я осмелел и поднял голову. Поднял
    голову  и Умник. Другие лежали, обмерев со страху. Звук снова изменился:
    теперь  нас  звал  маленький  ребенок.  Я  ждал, что будет дальше. Умник
    вдруг  поднялся,  и,  пригнувшись,  быстро  побежал к озеру. Своевольная
    тварь!  Я  вскочил и бросился за ним. Не хватало, чтобы другие подумали,
    что  он  Вожак.  Умник был уже в воде, когда из черной дыры белого камня
    вылетело  Что-то  и  упало  на середину озера. Звук не переставал. Умник
    поплыл  к  Чему-то, что упало из белого камня. У меня стучали зубы, я не
    мог  бежать  вперед  и  не  мог  бежать  назад. Сзади, крадучись, ко мне
    подошли  другие.  Они  держали наготове свои дубинки. Тогда я бросился в
    воду  и  поплыл  вслед  за  Умником.  Я  догнал его, когда он был уже на
    середине.  Перед ним плавало Что-то, по виду белое, блестящее и гладкое,
    как  большое  сплющенное  яйцо. Умник дотянулся до него, но тут я ударил
    его  по руке, и Что-то ушло под воду. Он нырнул, пытаясь поймать Что-то.
    Когда  он  вынырнул,  я  схватил  его за горло и стал душить. У него уже
    вывалился  язык  и  вылезли  глаза,  но  вдруг  меня дернуло за голову и
    потащило  к берегу. Умник выскользнул из рук, словно рыба. Я увидел, как
    на   берегу   заколыхались  высокие  травы  и  показались  уши  скачущей
    хромоногой  кобылы.  На спине ее, как волк, вцепившись в загривок, лежал
    Старик.  Я зарычал от ярости, но петля так сильно сдавила мне шею, что я
    ослеп и оглох...
                                 Глава девятая,
                        рассказанная Ириной Кругликовой

    Снаружи  дул  холодный ветер, и я сидела в пещере, ожидая, когда Верзила
    принесет  мяса.  Сквозь  дыру  видны  были  заросли травы, озеро и белая
    скала  на  том  берегу,  спустившаяся с неба. Вдруг от скалы донесся вой
    волка,  потом  зарыдала  раненая  сова,  вслед  за  ней громко и жалобно
    заплакал  маленький  ребенок.  В  глубине пещеры заворочалась, захныкала
    Дохлятина.  Я  подползла  к  ней. Она стала показывать на дыру и просить
    меня,  чтобы  я взяла для нее маленького ребенка Я завернулась в шкуры и
    вылезла  из  пещеры. Ветер дул со стороны белой скалы, но не приносил ни
    запаха  волка,  ни  запаха совы, ни запаха ребенка Пахло чем-то другим -
    странным  и  совсем  незнакомым,  но  приятным.  Я  стояла возле пещеры,
    внюхивалась  в  новый запах и прямо захлебывалась от слюны. Все внутри у
    меня  трепетало,  тянулось  к  этому  запаху, и я пошла на него, сначала
    медленно,   осторожно,   боязливо,   но   потом   все  быстрее,  смелее,
    нетерпеливее.  Когда  я  подбежала  к  белой скале, то просто дрожала от
    нетерпения,  у  меня  темнело  в глазах от голода и предвкушения близкой
    какой-то  очень  вкусной пищи. Я обежала круглое основание скалы и с той
    стороны  увидела  дыру. Я подкралась к краю. Внутри у меня все клокотало
    и  сжималось,  до  того сильный и терпкий запах шел изнутри. Я осторожно
    заглянула  туда  и  больше  уже  не  могла терпеть: поползла на запах, к
    груде   коричневых  кусков,  лежавших  в  большой  плоской  раковине.  Я
    схватила  один  кусок  и  вцепилась  в  него  зубами.  Он был горяч, сок
    обжигал  рот,  но  я  не  выпустила его, пока не съела. Это было мясо, я
    чувствовала  в середине куска свежую кровь, но почему оно было горячее и
    коричневое,  я  не  знала. Я потянулась еще за одним куском, но раковина
    вдруг  поехала  от  меня  и  скрылась  в белой стене пещеры. Я не успела
    испугаться,  как  из  другой стены появилась другая раковина. В ней тоже
    было  мясо,  и  я  взяла кусок. Он был красный и холодный и нравился мне
    меньше,  чем  тот,  коричневый  и  горячий,  от  которого  по всему телу
    расходилось  приятное  тепло. Но и красный кусок я съела так же быстро и
    жадно,  как  и  коричневый.  О, конечно, коричневое мясо было куда лучше
    красного!  Вдруг  стена разошлась, и я чуть не закричала от ужаса передо
    мной  был  ОГОНЬ!  Жар  его  ударил  в  лицо,  дым сдавил горло и грудь,
    желтые,  оранжевые языки кинулись ко мне, как змеи. Я с воплем бросилась
    к  выходу,  но  он  оказался  закрытым,  кругом  была  стена. Я упала на
    твердую,  как  камень, землю и закрыла голову руками. И тут сверху мелко
    и  часто  закапала вода - это был дождь. Он шел все сильнее и сильнее. Я
    подняла  голову.  Дождь  падал  и на огонь, и огонь уже не казался таким
    страшным,  каким  был только что. Огонь сник, языки опали, и уже было не
    так   жарко.   Я  встала  и  осторожно  приблизилась  к  огню,  стараясь
    рассмотреть  его.  Ведь я видела его всего второй раз за всю свою жизнь.
    Первый  раз  это  было  давным-давно,  когда на темном склоне горел лес.
    Тогда  огонь  был  страшен, как стая голодных медведей. Теперь же он был
    маленький  и  слабый  и  его  можно  было как следует рассмотреть. Дождь
    утих.  Я  подошла  еще  ближе к огню и стала смотреть. Теперь я увидела,
    что  это  горят  Обломки деревьев. Одни обломки прогорали, превращаясь в
    черные  камни,  другие  сваливались откуда-то сверху, куда улетал дым, и
    огонь  снова  усиливался,  охватывая  эти  новые  обломки. Дождь падал в
    огонь,  и  я слышала, как что-то шипело и потрескивало там, внутри огня.
    И  вдруг  из  стены снова появилась пустая раковина, а прямо передо мной
    на  тонком  пруте свесился насаженный на него кусок мяса. Я снова сильно
    захотела   есть,   но  боязно  было  протянуть  руку.  А  мясо,  как  бы
    поддразнивая   меня,   медленно   поворачивалось  над  огнем,  становясь
    коричневым  и сочным. Наконец я не вытерпела, схватила кусок, но, тотчас
    отшвырнув   его,   закричала.  Я  каталась  и  выла  от  боли  и,  когда
    опомнилась,  увидела,  что  над  огнем крутится новый кусок мяса. К тому
    куску,  который  меня  обжег, я боялась приближаться, но и этот тоже был
    мне  страшен.  Я  стала  ждать.  И  вот  прут вдруг отодвинулся от огня,
    наклонился,  и мясо упало в раковину. Я кинулась было к нему, но вовремя
    спохватилась  и,  осторожно  притронувшись,  попробовала,  так  ли,  как
    прежнее,  жжется  это  мясо. Нет, оно уже не было таким горячим, и я его
    съела.  Еще,  еще  и  еще  появлялось  мясо на кончике прутка, и я более
    спокойно  ждала,  когда  оно сделается коричневым и как следует остынет.
    Потом  я  научилась  сама  насаживать на прут красное мясо и держать его
    над  огнем,  чтобы  оно  стало  коричневым. Потом обломки деревьев стали
    падать  не  на  огонь,  а  возле меня, и мне пришлось перекладывать их в
    огонь.  От  усталости и тепла меня разморило, и я уснула прямо на земле,
    возле  огня.  Проснулась  я  от  холода.  Обломки деревьев грудой лежали
    возле  меня,  но огня не было. Сквозь дыру в стене сильно дуло. Раковины
    и  прутья  были  пустые.  Я  надавила  на  стенку  в  том  месте, откуда
    появлялось  коричневое  мясо,  но  ничего  не  получила. Вдруг откуда-то
    сверху  раздался  непонятный я страшный звук, как будто взревел леопард,
    но  еще  страшнее. Я выскочила из пещеры. Недалеко от скалы, на каменной
    площадке  был  огонь.  Не  очень большой и не очень сильный - такой, что
    мне  не страшно было подойти к нему. Возле огня тут и там валялось много
    обломков  деревьев.  Такие  же  обломки, как бы образуя тропинку, вели в
    сторону  леса,  который  рос  на  пологом  склоне.  Я  хотела было пойти
    посмотреть,  далеко  ли  тянутся  обломки  деревьев,  но  меня остановил
    запах.  Я  принюхалась и нашла несколько кусков красного мяса - оно было
    завернуто  в  листья  лопуха и лежало возле целого пучка ивовых прутьев,
    точно  таких,  на  каких крутилось мясо в белой пещере. Я насадила кусок
    на  прут,  свесила его над огнем, стала поворачивать его так же, как оно
    поворачивалось  в  пещере.  Вскоре  кусок  сделался  коричневым и сочым.
    Когда  я  его  съела,  я  подумала  о  Верзиле и других. Я подумала, что
    теперь  ве  только  Верзила,  но каждый другой, приносящий с охоты мясо,
    будет  отдавать  мне долю за то, что я буду превращать его в коричневое.
    Мне  было  так радостно, что я стала вскрикивать, хлопать себя по бедрам
    и  приседать, притопывая ногами. Никогда в жизни я не испытывала такого.
    Еще   я   сообразила,   что  надо  зорко  следить  за  огнем  и  вовремя
    подбрасывать  обломки  деревьев,  иначе  огонь  потухнет  и нельзя будет
    превращать  красное  мясо  в  коричневое.  Я  собрала  валявшиеся кругом
    обломки  в одну кучу и стала кидать их в огонь. Надвигалась ночь, но мне
    было  тепло  у  огня  и  совсем  не страшно. Я уснула, свернувшись возле
    огня,   но   проспала  недолго  -  проснулась  от  страха  за  огонь.  И
    действительно,  огня  осталось  совсем мало, и я подбросила целую охапку
    обломков. Теперь я уснула гораздо спокойнее...
                                 Глава десятая,
                 рассказанная Василием Харитоновичем Мунконовым

    Идешь  в  горы, бери лошадь и собаку. Не возьмешь лошадь, будешь без ног
    и  без  ушей,  не  возьмешь  собаку, будешь без нюха и без сторожа. Хара
    добрый  пес,  только  шибко  любопытный.  Попадает  ему,  но такой уж от
    рождения,  очень  шибко  любопытный  Лоб-Саган староват, нет уже прежней
    прыти,  силы  не  те, но зато без слова все понимает, сам куда надо идет
    и, ох, терпеливый.

    Я  Хару  и Лоб-Сагана ни на какие драгоценности не променяю, ни за какие
    деньги   не   продам,   однако   подарить  могу  хорошему  человеку.  Но
    действительно  хороший  человек  ни за что не возьмет, потому что собаку
    взять  все  равно,  что  руку у друга взять, лошадь взять все равно, что
    ногу у друга взять.

    Сижу  я  это  у  костра,  чай пью. Смотрю, маленькая Зоя вываливает Харе
    кашу  на  постном  масле,  а  он,  смотрю, не ест, хвост пригнул и морду
    отвернул.  Э,  думаю,  Хара,  нос  какой  у тебя - мокрый и холодный или
    сухой  и  горячий?  Подойди, говорю ему. Он повинился, уши прижал, но не
    подходит.  Э,  думаю,  Хара  не  в  настроении  подходить  ко  мне,  нос
    показывать.  Почему,  думаю?  Уж  не зашиб ли Толстый Виталик? Может, по
    животу  пнул  - живот у Хары болит? Или мышей объелся? Тогда иди, говорю
    ему,  ляг, мышей переваривай. Ушел Хара. Сижу, мало-мало чай пью. Слышу,
    Лоб-Саган  зафыркал  рядом,  над ухом. Э, думаю, однако пора нам с тобой
    на  озеро, на помощь маленькому Янису и большой Ирине, которая так любит
    жареную  баранину.  Пошли мы с Лоб-Саганом на озеро, а Хара уже там. Ох,
    собака  какая  любопытная,  все  видит,  все  знает.  Он же и пещеру мне
    показал,  продукты.  Ну,  привязал  я  Лоб-Сагана, пусть, думаю, поможет
    маленькому  Янису.  Я  хоть  и  не  понимаю,  чего  они  там  ищут, чего
    спорят-ругаются,  но,  думаю,  раз  ты  пинаешь доброго пса Хару и много
    хочешь  командовать  там,  где  не  надо, нехороший ты человек. И собака
    будет  тебя  кусать,  и  лошадь  будет  тебя  лягать, и птица будет тебя
    клевать.  И Василий Харитонов, сын Мунконовых, будет одним ухом слушать,
    другим  забывать,  о  чем  ты  кричишь.  И  двумя  ушами  будет  Василий
    Харитонов  слушать маленького доброго Яниса и маленькую Зою. Много думай
    -  мало  говори.  То,  что  надумал,-в  голове,  а  то, что сказал, - из
    головы. Голова пустая много-громко звенит, голова полная тихо-важно молчит.

    Быстро-быстро  привязал  Лоб-Сагана  к  веревке,  которую подала большая
    Ирина,  и  еще  быстрее,  бегом  вместе  с Харой к огню. Э, думаю, вдруг
    маленькая  Зоя войдет в палатку к доброму Янису, будет искать там своего
    мужа  и  испугается?  Кто  поможет, кто руку протянет, кто слово скажет?
    Подбежали  к огню - тихо. Спит Зоя. Хара скулит сильно, трется у ног. Э,
    думаю,  неспроста  Хара  такой. Слышу, Лоб-Саган заржал. Ну, думаю, чего
    это  они?  Газар-хеделхе  будет?  Только так подумал-светло стало, озеро
    заиграло  и затрясло. Хара завыл, кинулся от меня. Я как сидел на камне,
    так  и свалился. Смотрю, из палатки Зоя выскочила. Я кричу, куда ты? Она
    не   слышит,   бежит,  запинается.  Я  поднялся  и  за  ней.  Она  вдруг
    повернулась  и мимо меня на руках, на ногах, вприпрыжку - к палатке. Ну,
    думаю,  Наран-батор  упадет,  Зою  завалит.  Побежал за ней. Смотрю, Зоя
    забилась  в  угол,  спит  или боится, не разберешь. Вытащил ее, понес на
    руках  быстрым  шагом  от  Наран-батора.  Бегу, а сам вроде тоже сплю на
    ходу.  Хара  вьется  передо мной. смотрю, шибко удивляюсь: то Хара, а то
    совсем  другой  пес.  Вдруг сзади завыло. Повернул голову - Наран-батора
    нет,  а  вместо  него большая белая скала стоит, пыль из-под нее клубами
    валит.  И так страшно стало, что ноги подкосились, а то, что нес, выпало
    и  покатилось  куда-то вперед, вроде в какую-то ямину. А что нес, уже не
    помню,  потому  что  и глаза, и уши, и нос - все забило пылью от большой
    белой  скалы.  Сколько лежал так, спрятав голову под мышкой, не знаю. Но
    стало  сильно  холодно.  Выфыркнул пыль из носа, выскреб из ушей, протер
    глаза  - смотрю, лежу на тропе, а кругом трава шумит. И вспомнил: это же
    Верзила  меня  душил, хотел, чтобы я ему лошадь прирученную отдал. Он ее
    съесть  хочет.  А лошадь хромоногая в траве ходит, на привязи. Уполз я в
    траву  и  побежал  к  озеру, где пасется моя лошадь. Бегу и боюсь, вдруг
    Верзила   нападет.   Выбегаю   на   берег,  смотрю,  Умник  на  середине
    барахтается,  а  Верзила  держит  его  за горло, душит. Э, думаю, Умника
    надо  спасать.  Беру  аркан, сплетенный Умником из ивовой коры, и кидаю.
    Петля  точно  ложится  на  голову  Верзилы.  Я  резко  дергаю, и Верзила
    заарканен.  Тогда я подзываю лошадь, вскакиваю на нее и гоню ее прочь от
    берега.  Конец  аркана крепко обвязываю вокруг себя. Оглядываюсь-Верзилу
    тянет  по воде, как пойманную рыбу. Умник поплыл на тот берег, к высокой
    белой  скале.  Смотрю,  Верзила,  уже  на  берегу,  волочится по камням,
    дергается,    извивается.    Останавливаю    лошадь,    смотрю.   Другие
    набрасываются  на  него,  как  муравьи на змею. Ну, думаю, забьют, тогда
    будет  большая драка между другими: кому быть вожаком. Гоню лошадь - она
    шарахается  в сторону. Прямо под ногами пробегает стадо кабанов. Я кричу
    другим.  Другие  кидаются  за  кабанами. Я спрыгиваю с лошади, подхожу к
    Верзиле.  Он  весь  в  крови,  хрипит.  Я  ударяю его дубинкой, ослабляю
    петлю,  концом  аркана  обвязываю  его  по  рукам и ногам. Пусть, думаю,
    полежит до утра. Он еще пригодится - без сильного вожака нам не прожить...

    Мы  добыли  много  кабанов.  До  темноты я рубил мясо своим топором. Мне
    накидали  гору  кусков. Верзилы не было, никто ни у кого не отбирал, все
    наелись  досыта  и  свалились  спать.  Ночью  поднялся  переполох. Умник
    кричал,  расталкивал  всех, звал куда-то. Я вскочил, собрал в шкуру свое
    мясо  и  вылез  из  пещеры.  Умник  показывал  на  тот берег озера - там
    мерцал,  покачивался из стороны в сторону огонь. Умник звал всех туда, к
    огню.  Другие  от страха не могли двинуться с места. Я, старик, три раза
    за  свою  жизнь  видал  большой  огонь,  и  всегда  он  страшил и манил.
    Страшно,  когда  огонь  горячий;  хорошо, когда огонь теплый. Я пошел за
    Умником.  За  нами  боязливо  потянулись  другие.  У огня сидела Большая
    Женщина.