икитиных - батальоны, рота  Барабановых,  взвод  Лисицких,  отделение
Перчиков. В этой книге были кварталы, заселенные Суховыми,  коммунальные
квартиры, набитые Моховыми, отдельные особняки Скребницких и  Бонч-Бере-
зовских.
   Прослеживая этимологию, я докапывался до глубин  отечественной  исто-
рии, когда видел фамилии Смердова или Шуйского, а то вдруг оказывался за
границей, натыкаясь на Цоя, Тойвонена или Гомеса.
   Поражали двойные фамилии: Грум-Гржимайло, Коровин-Босой, Лебедев-Лео-
нидов, будто их обладатели резервировали себе  возможность  прожить  две
жизни - одну Грумом, другую -Гржимайло... возможно, они так и делали.
   Несмотря на разнообразие, фамилии удивляли меня  своею  уживчивостью.
Копелевичи мирно соседствовали с Коршуновыми, Думбадзе  -  с  Дульскими,
Охрименко - с Очеевыми. Все были набраны одинаковым  шрифтом,  приоритет
был исключительно алфавитный; мои муравьишки не обзывали друг друга  ка-
цапом, чечмеком, жидом, - у каждого был свой номер телефона, по которому
они могли позвонить друг другу и потолковать о разных разностях.
   Позже, в юности, изучая иные телефонные  книги,  а  также  документы,
построенные по их принципу, а главное - наблюдая, какое впечатление про-
изводят фамилии (простые фамилии!) на  моих  соотечественников,  я  имел
несчастье убедиться, что уживчивость эта мнимая...
   Взять хотя бы фамилию нашего героя.
   В телефонной книге Ленинграда она встречается в единственном  экземп-
ляре, а именно "Демилле В. Е." - это отец Евгения Викторовича,  умерший,
как я упоминал, три года назад. Рядом с Демилле, сверху, стояла  фамилия
Демиденко, а снизу - Демина. Обладателей той и  другой  было  достаточно
много. Демилле вклинился между когортой  Демиденко  и  отрядом  Деминых,
точно клин, вбитый в землю на границе России и Малороссии.
   - Клин был французский? Странно!
   - Исторически в этом не было ничего странного...  фамилия  Демилле  в
России берет свое начало от французского подданного Эжена Милле  (Eugene
Millet), который по случайному совпадению был ровесником Пушкина  и  ро-
дился в провинции Русильон, в крестьянской семье. Двадцати лет  от  роду
молодой предприимчивый русильонец покинул отчий дом,  овладев  расхожими
ремеслами, и устремился в далекий Санкт-Петербург, видимо, найдя  созву-
чие в названии родной провинции и загадочной, утопающей  в  снегах  (так
казалось Эжену) огромной страны на востоке.
   - Россия, русский, Русильон!..
   Первое, что сделал Эжен Милле в Петербурге - это прибавил к своей фа-
милии дворянскую приставку "де", которая вскоре сама собою слилась с фа-
милией, нисколько, впрочем, не обманывая знающих  толк  людей:  "Millet"
по-французски означает "просо", а следовательно, вряд ли может быть дво-
рянской фамилией; она, скорее, подходит для крестьянина, коим и был отец
Эжена... Тем не менее фамилия родилась и даже получила в Петербурге  из-
вестность среди купеческих дочек как фамилия модного "парижского" парик-
махера (в числе ремесел, которыми владел Эжен, было и ремесло  цирюльни-
ка). Демилле-прародитель ловко  использовал  тщеславие  богатых  купчих,
млеющих перед "мсье Демилле, парикмахером из Парижа"... впрочем, профес-
сией Эжен владел недурно, что позволило ему вскоре твердо встать на  но-
ги, обзавестись женою (из тех же купеческих дочек, с солидным приданым),
домом, экипажем и тремя детьми. Старшего сына, родившегося в 1827  году,
Эжен назвал Виктором, вероятно, в честь своих побед (деловых и любовных)
в России. Русильонец прижился, мысль о возвращении на  родину  все  реже
посещала его, хотя русским языком Эжен так и не овладел  -  разговаривал
отвратительно - как его понимала супруга  Евдокия  Дормидонтовна?..  Два
сына и дочь обоими языками - papa и maman -владели в совершенстве.
   Младший сын Петр не продолжил мужскую ветвь рода Демилле, дочь  Клав-
дия, выскочивши замуж восемнадцати лет, само собою, слилась  с  русскими
фамилиями, а Виктор родил Александра Демилле... было это... дай Бог  па-
мяти! - в 1855 году, в разгар Крымской кампании, отзвуки которой  Виктор
Евгеньевич Демилле-второй чувствовал и на своей шкуре: к тридцати  годам
он был приват-доцентом Петербургского университета,  и  его  французская
фамилия не очень хорошо вязалась с приливом патриотизма, охватившим сту-
дентов во время Крымской войны.
   Александр Викторович Демилле-третий был, пожалуй, самым блистательным
представителем рода. Он поступил на военную службу, дослужился  до  пол-
ковника, получил-таки настоящее российское дворянство и погиб в Порт-Ар-
туре в 1904 году, оставив после себя сына Евгения и дочь Марью.
   Евгений Александрович Демилле-четвертый закончил университет, был ис-
ториком, просиживал днями в архивах, заработал в архивной пыли  чахотку,
от которой и умер в скором времени после революции. Его жена,  Екатерина
Ивановна Демилле, в девичестве Меньшова, бабушка нашего героя,  пережила
мужа на пятьдесят лет, но замуж снова не вышла -воспитывала и  поднимала
трех сыновей - старшего сына Виктора, 1912 года  рождения,  и  двух  его
братьев-близнецов -Кирилла и Мефодия, названных так по воле историка-от-
ца. Они были двумя годами младше.
   Виктор Евгеньевич Демилле-пятый восемнадцати лет выпорхнул  из  мате-
ринского дома, освободив мать от заботы о нем. Он уехал в Томск,  посту-
пил там в открывшийся медицинский институт, закончил  его  и  отбыл  еще
дальше - в Приморье, сначала в город Уссурийск, а потом -  во  Владивос-
ток. Там за год до войны родился Евгений Викторович. Мать его  Анастасия
Федоровна была из украинских поселенцев, переехавших в Приморье в начале
века, работала в больнице санитаркой, потом - медсестрой;  в  той  самой
больнице Владивостока, где Виктор Евгеньевич работал хирургом.
   Надо сказать, что удаленность врача Демилле  от  европейских  центров
России, возможно, спасла ему жизнь, ибо его младшие братья Кирилл и  Ме-
фодий бесследно исчезли в 1937 году, будучи еще совсем молодыми  людьми.
К тому времени оба они, активные осоавиахимовцы, были призваны  в  Воен-
но-Морской Флот по комсомольскому набору и проходили обучение в  морском
экипаже Кронштадта. Оттуда в ненастную ноябрьскую ночь их вывезли на ка-
тере в Ленинград, где следы затерялись.  Мать  Екатерина  Ивановна  нес-
колько месяцев ничего не знала, а узнав об аресте, послала с  оказией  в
Уссурийск, где работал старший сын, короткое письмецо: "Витя!  Кирюшу  и
Мишу взяли. Не пиши мне больше, пока это  не  кончится.  Твои  письма  я
сожгла, адрес потеряла. Благодарю Бога, что отец не дожил до этого. Про-
щай, мой хороший! Твоя мама".
   Однако Екатерина Ивановна бумаги сына, которые могли  бы  указать  на
его местонахождение, не сожгла, как писала в записке, а надежно  припря-
тала - и не напрасно. Через полгода после ареста близнецов  пришли  и  к
ней, произвели обыск... Надо думать, искали след старшего  сына,  но  не
нашли.
   Виктор Евгеньевич затерялся, поменял несколько мест работы,  перестал
в анкетах упоминать о братьях (о своем дворянстве он и раньше не  упоми-
нал, как и близнецы, за что, видимо, те и поплатились... очень уж им хо-
телось вступить в Осоавиахим!), но тем паче чувство вины перед  братьями
не давало ему покоя, глодало до самой смерти. Не  разделил  их  долю,  а
должен был разделить.
   И он действительно не писал матери и ничего не знал о ней  целых  де-
сять лет. К тому времени Виктор Евгеньевич уже отслужил в армии  (участ-
вовал в войне с Японией), защитил диссертацию, заведовал крупной  клини-
кой, где заявил о себе смелыми операциями; потом перешел  на  преподава-
тельскую работу в медицинский институт, а в 1947 году переехал с  семьей
в Ленинград. Семья к тому времени пополнилась Федором и Любашей.
   Каковы же были удивление и радость профессора Демилле, когда он обна-
ружил в Ленинграде свою постаревшую уже мать,  которая  жила  на  старом
месте, в квартире, некогда принадлежавшей  деду  Виктора  Евгеньевича  -
полковнику Демилле, но занимала, естественно, лишь одну комнату.
   Через некоторое время реабилитировали Кирилла и Мефодия,  разумеется,
посмертно. Виктору Евгеньевичу удалось получить сведения о том, что  Ки-
рилл умер в Соловках еще до войны, а Мефодий погиб  под  Сталинградом  в
составе одного из штрафных батальонов.
   Вскоре после этого поехали всей семьею в Шувалово, на  кладбище,  где
похоронена была мать Екатерины Ивановны и где за серым камнем  маленькой
часовенки над ее могилой, в сухой недоступной взгляду нише, хранился де-
ревянный ларец с семейными бумагами: письмами, дипломами,  фотографиями.
Там же находился фамильный медальон с миниатюрой, изображавшей  прароди-
теля Эжена Демилле. Ничто не пропало и не попортилось. С того дня  семья
Демилле как бы вновь обрела свою историю, и шестнадцатилетний  Женя  Де-
милле под руководством бабушки вычертил генеалогическое  древо,  началом
которого был прапрапрадед Эжен. Эта работа совпала по временам с Двадца-
тым съездом, произведшим в голове Евгения основательную встряску.  Тайна
его фамилии, долгое время мучившая юношу, раскрылась полностью, хотя на-
ученный печальным опытом отец по-прежнему не любил разговоров о дворянс-
ком прошлом семьи.
   Зато бабка переживала вторую молодость. Внезапно она сделалась легко-
мысленной, словно не было за плечами сорока лет жизни без мужа,  утерян-
ных сыновей, блокады, случайных заработков то ремингтонисткой, то  репе-
титоршей, то делопроизводительницей загса, то...  всего  не  упомнишь  -
она, открыв, наконец, клапаны, без удержу вспоминала молодость, какие-то
мифические балы, штабс-капитанов, адъютантов ее свекра полковника Демил-
ле, конки, экипажи, журнал "Ниву", первую империалистическую войну,  ре-
волюцию... Далее воспоминания обрывались. Однажды вдруг  бабка  потащила
внуков Евгения и Федора на Волково  кладбище,  где  показала  им  могилу
прапрадеда Виктора: черный мраморный крест, на котором едва заметны были
золотые когда-то буквы: "Викторъ  Евгеньевичъ  Демилле,  приватъ-доцентъ
Петербургскаго Императорскаго Университета". Женя вздрогнул - так  звали
отца; история ходила по кругу.
   Так, предаваясь беззаботным воспоминаниям и  напевая  модные  песенки
своей молодости, Екатерина Ивановна  прожила  последние  пятнадцать  лет
жизни и тихо скончалась в семидесятом году, восьмидесяти пяти лет от ро-
ду. Старший сын пережил ее на семь лет. Если бы не история с домом,  ко-
торая, собственно, нас и занимает, я мог бы... А почему вы притихли, ми-
лорд? Вам все понятно? Я  изложил  на  нескольких  страницах  события  -
страшно сказать! - полутора веков... и никаких вопросов?
   - Я размышляю.
   Итак, Евгений Викторович Демилле, как мы только  что  убедились,  был
французом чуть более, чем на три процента. Точнее, в его жилах текла од-
на тридцать вторая французской крови. Нельзя сказать,  чтобы  оставшаяся
жидкость была чисто русской: наблюдались украинцы по материнской  линии,
проглядывалась в конце прошлого  века  двоюродная  прабабка-эстонка,  за
спиною которой из глубины лет смотрели строгие лица финнов, затесалась в
компанию и грузинская княжна каким боком, понять трудно, - но  французов
больше не было ни единого. Тем не менее  окружающие  единодушно  считали
Евгения Викторовича французом, чему способствовали, кроме фамилии, неиз-
вестно каким чудом сохранившийся от далекого русильонца нос с  горбинкой
и не совсем славянский разрез глаз.
   - Вот еще один факт в вашу главу о носах, мистер Стерн!
   - Да, носы на удивление живучи!
   Конечно, брат Федор и сестра Любовь были французами не более (но и не
менее!), чем Евгений. Интересно, что к своему происхождению все трое от-
носились совершенно по-разному.
   Евгений Викторович уважал свое прошлое, однако фамилия вызывала у не-
го противоречивые чувства. С одной стороны, он гордился достаточной изб-
ранностью и единственностью фамилии в телефонной книге, но  с  другой  -
сознавал, что французские лавры ("Скажете тоже, лавры!..") не совсем  им
заслужены, и те три процента крови далекого предка, что насчитывались  в
его организме, с большой натяжкой оправдывают иностранную фамилию. Посе-
му он постановил прекратить ее, начиная со своего сына Егора, в  котором
вышеназванной крови была совсем крохотулька, и дал ему  фамилию  жены  -
Нестеров, благо она обладала, на взгляд Евгения Викторовича, несомненны-
ми достоинствами: была чисто  русской,  не  слишком  распространенной  и
слегка  патриархальной.  Слишком  хорошо  помнил  Демилле  все  дурацкие
школьные прозвища, связанные со своею фамилией, и двусмысленные  остроты
насчет его французского происхождения!
   Нечего и говорить, что Демилле также не позволил своей жене Ирине ме-
нять девичью фамилию при замужестве. Иными словами,  Евгений  Викторович
сознательно пресек если не род Демилле, то его подлинное имя.
   Брат Федор был еще более решителен. На него сильное впечатление  про-
извела история дядюшек Кирилла и Мефодия,  о  существовании  которых  он
впервые узнал в четырнадцать лет. Федор пришел к  выводу,  что  исключи-
тельная его фамилия да еще в сочетании с именем никак не  смогут  сослу-
жить доброй службы. То ли он боялся повторения смутных времен, то ли ге-
ны восстали против иностранщины, но факт остается фактом:  Федор  созна-
тельно насаждал в себе русское: отпустил бороду, завесил стены  иконами,
потом сбрил бороду, снял иконы, женился и принял фамилию жены. Федор Де-
милле стал Федором Шурыгиным. Брата и сестры он сторонился, два года на-
зад вступил в партию и уехал по контракту в Ливию строить цементный  за-
вод.
   Но то, что выделывала со своим почтенным родом Любовь Викторовна  Де-
милле, младшая сестра обоих братьев, с трудом поддается описанию.
   Казалось бы, у Любаши было преимущественное положение перед братьями.
Достаточно было выйти замуж, принять фамилию мужа и... прости-прощай да-
лекий русильонец, французское прошлое, дворянская приставка! Однако  Лю-
бовь Демилле свято берегла и приумножала свою фамилию.
   - Как "приумножала"?
   - А вот как.
   Восемнадцати лет Любаша забеременела - как водится, совершенно неожи-
данно для родителей, ибо никакого намека на жениха не  наблюдалось  и  в
помине, хотя хвост воздыхателей подметал пыль перед домом Демилле с  той
поры, как Любаше исполнилось пятнадцать. Обходилась она с  воздыхателями
сурово, в свои сердечные тайны близких не посвящала... была  таинственна
- глазки блестели то радостно, то печально, а то вдруг темнели, будто на
смуглое Любашино лицо набегала тучка. И вдруг - на тебе!
   Анастасия Федоровна подступалась с  расспросами,  снаряжала  братьев,
чтобы те выследили дерзкого совратителя (Евгений Викторович вечерами си-
дел в густой листве тополя перед крыльцом, точно дозорный, карауля  про-
вожатых сестры - это в двадцать пять-то лет! стыдно вспомнить!) - но все
напрасно. Любаша как в рот воды набрала,  твердила  только:  "Отстаньте!
Что хочу, то и делаю!". И сделала.
   Собственно, ни мать, ни отец рожать не отговаривали. Но не худо  было
бы иметь мужа - хоть какого! - все ж отец, опора для  восемнадцатилетней
девушки... Если бы они знали, что опора эта уже находится за тысячи  ки-
лометров от России, в жаркой стране, под знойным небом!
   Рождение ребенка произвело еще большее потрясение, чем  беременность.
Родилась прелестная, здоровая, крупная девочка с черными,  как  у  мамы,
глазенками - пухленькая, с многочисленными вязочками на ручках и ножках.
Радоваться бы да и только! Но была одна неприятность. Девочка была почти
такая же черненькая, как ее глазки, а волосы -в мелкую и тоже черненькую
кучерявинку.
   Тогда впервые Виктор Евгеньевич потерял власть над собой. "Кто отец?!
Где этот сукин сын!" - закричал он, когда дочь впервые внесла в дом оча-
ровательную негритяночку, завернутую в розовое стеганое одеяльце с  кру-
жевными салфеточками. Черное личико выглядывало оттуда как  изюминка  из
булки.
   "Он француз, папа, - с достоинством ответила Любаша. - Мы же сами  из
французов". - "Француз?! - воскликнул отец, обрушиваясь  на  диван,  как
упавшая портьера. - Кто тебе сказал, что мы из французов?.." - тихим го-
лосом закончил он. "Бабушка!" -вызывающе ответила дочь и с этими словами
передала сверток с французской изюминкой в руки Екатерине Ивановне. Ста-
рушка расплылась в улыбке, негритяночка тоже впервые улыбнулась... инци-
дент был исчерпан. А что делать?
   Позже удалось установить - правда, не без  труда,  -  что  отцом  ма-
ленькой Николь (так назвала дочку Люба) является некто  Жан-Пьер  Киоро,
подданный независимой республики Мали. Упомянутый  Жан-Пьер  обучался  в
Советском Союзе, но рождения дочери - увы! - не  дождался,  ибо  получил
диплом врача и отбыл на родину молодым специалистом.
   Справедливости ради следует сказать, что французскими у Жан-Пьера бы-
ли только имя и язык, на котором он разговаривал, в остальном же молодой
человек был истинным представителем Африканского континента. Любашу  это
нисколько не смущало.
   Так в роду Демилле неожиданно появилась симпатичная негритяночка  Ни-
коль Демилле, в свидетельстве о рождении которой, в графе "отец",  стоял
осторожный прочерк. Отчество записали "Петровна".
   - Почему "Петровна"?
   - По-видимому, от Пьера...
   - Николь Петровна Демилле... Любопытно!
   - Самое любопытное, мистер Стерн, что в графе "национальность", когда
девочка будет получать паспорт, напишут "русская".
   - Русская?!
   - Ну, а какая же?!
   ...Погодите, милорд, это еще цветочки. Ягодки будут впереди...  Появ-
ление Николь Демилле произвело брожение в умах соседей, знакомых и  сос-
луживцев Любаши (она работала лаборанткой в НИИ, мыла химическую  посуду
и готовила реактивы для опытов), однако Любаша вела себя с таким  досто-
инством, будто дело происходило в  Африке.  Брат  Федор,  который  тогда
только что стал Шурыгиным, пытался наставить сестру  на  путь  истинный,
указав ей на необходимость твердого национального самосознания.  Любаша,
как и следовало ожидать, послала его подальше.
   Итак, она воспитывала девочку (с помощью бабушки и мамы) и мыла хими-
ческую посуду. Как вдруг опять забеременела! Что за напасть!  Бывает  же
такое, как прицепится что-нибудь к человеку, так и не отвяжешься... - От
кого - и на этот раз было непонятно. Евгений Викторович больше на тополе
не сидел бесполезно. Любаша оставалась такой же таинственной -  ни  тени
смущения, даже радость я бы отметил, совершенно, впрочем,  непостижимую.
В назначенный срок она привезла из роддома мальчика...
   - Опять негра?
   ...беленького чистенького мальчика с  белокурыми  волосами,  голубыми
глазками, совершенного европейца...
   - Ну, слава Богу!
   ...и назвала его Шандор. Как выяснилось позже, отцом его  был  венгр,
ватерполист, член сборной команды по водному поло  -могучий  и  красивый
молодой человек, оказавшийся в нашем городе на соревнованиях и  оставив-
ший Любаше и всей стране столь прекрасный подарок.
   Отчество записали Александрович, поскольку отца  тоже  звали  Шандор.
Так появился в роду Шандор Александрович Демилле. Было это через три го-
да после рождения Николь.
   Я не буду описывать состояния отца Любаши (бабушка Екатерина Ивановна
умерла за год до рождения Шандора - то-то бы  обрадовалась),  а  матушка
смирилась, более того, стала смотреть на жизнь  в  значительной  степени
философски; не стану также пересказывать разговоров вокруг этого события
и кратких энергичных определений, которыми награждали Любашу ближние.  А
за что? Какое им, собственно, дело? Любаша попрежнему была  выше  этого.
Жаль, что отец не понимал... Так и не понял до  самой  смерти,  мучался,
считал дочь девицей легкого поведения - более энергичным  словам  обучен
не был. А дочь, подождав еще несколько лет, принесла в дом  смугленького
мальчика с черными прямыми волосами, чуть раскосого, но не  по-азиатски,
а по-индейски. Мальчика назвали Хуаном, а отец у него почему-то оказался
Василием, во всяком случае  в  графе  "отчество"  появилось  слово  "