ся члена-
ми кооператива, то есть прописанных в нем, на деле же - не проживающих и
не сдающих свои квартиры внаем. Первыми из этой группы были, как вы пом-
ните, супруги Калачевы, покинувшие кооператив в день субботника. Беглецы
поселялись у родственников в ожидании лучших времен,  иные  нанялись  на
работу в районы Крайнего Севера, другие сняли квартиры - в основном, не-
подалеку от улицы Кооперации, чтобы не переводить детей  в  другие  школ
ы... - для Рыскаля все было едино: в доме оставалась пустующая квартира,
за которой надобно было присматривать, ибо  антиобщественный  элемент  в
момент разузнавал о ее появлении и начинал пользоваться ею для своих на-
добностей. Учитывая примитивность дверных замков и крайнюю хлипкость са-
мих дверей, это было несложно.  Правда,  соседи-кооператоры  доносили  в
Правление, заслышав за стеною пьяные звуки, и  тогда  Рыскаль  во  главе
оперотряда совершал набег на притон, результатом чего  были  арестования
нарушителей. Те отделывались легко: более крупного  уголовно-наказуемого
деяния, чем хулиганство, в их поступках нельзя было отыскать. В итоге на
этажах нашего дома, кроме новоприбывших, которые сами были  не  подарок,
постоянно - в особенности же, по ночам - хозяйничали пришлые люди с тем-
ной биографией. Летучие притоны возникали то там, то тут,  пока  наконец
не грянул гром: в одной из пустующих квартир был обнаружен труп  изнаси-
лованной молодой женщины. Слухи об этом разнеслись по кооперативу молни-
еносно. Насильников и убийц нашли через три дня, тут же -  на  Подобедо-
вой, - а майор Рыскаль получил предупреждение о несоответствии  занимае-
мой должности.
   Но самым печальным и удручающим было то, что в результате всего выше-
описанного  среди  воздухоплавателей  пышным  цветом  расцвело   доноси-
тельство. Причем доносили не только на уголовный элемент, но  и  на  тех
соседей, которые вели себя непатриотично,  то  есть  намеревались  обме-
няться, покинуть родной дом. Рыскаль каждое  утро  обнаруживал  в  своем
почтовом ящике анонимку или подписанное письмо, где сообщалось, что коо-
ператор имярек из квартиры такой-то поместил объявление об обмене или же
принимал у себя обменщиков. Предлагалось принять срочные меры:  осудить,
запретить обмен и даже передать дело в суд по обвинению в нетрудовых до-
ходах (намекалось на деньги "по договоренности"). Рыскаль мрачнел, он не
любил анонимщиков, однако приходилось знакомить с доносами членов  Прав-
ления, это становилось известным и группам взаимопомощи, а  те  начинали
действовать, охваченные благородным негодованием. Особенно усердствовала
Клара Семеновна Завадовская. Мысль о том, что кто-то может ее  обмануть,
смыться из кооператива, оставив ее с темнотою в окнах, не  давала  Кларе
покою. Страдать - так всем вместе! Поэтому Клара в одиночку или  поддер-
живаемая Ментихиной врывалась к соседям,  стыдила,  произносила  высокие
слова о долге, ответственности и том же патриотизме, что лишь усугубляло
раскол. Она же писала заметки в газету "Воздухоплаватель", где  публично
объявляла изменников "врагами" и грозила  всякими  карами.  В  приватных
разговорах Клара Семеновна подкапывалась и под Рыскаля,  обвиняя  его  в
мягкотелости, в неумении навести порядок твердой рукой. Рыскаль  пытался
уговаривать обменщиков не торопиться, но, исчерпав  аргументы,  вынужден
был подписывать обменные заявления, ибо не мог нарушать закон.
   Надо сказать, что супруг Клары Семеновны, отпущенный  органами  мили-
ции, в это же самое время пытался решить проблему  своим  путем.  Но  об
этом я расскажу после.
   Таким образом кратковременный расцвет сменился упадком. Пробудившаяся
сознательность обернулась враждой коллективистов и индивидуалистов,  бе-
зобразиями и пьянством. Мне очень не хотелось описывать эти  явления,  я
надеялся на их случайность, теперь же вижу, что ошибался. Особенно  неу-
добно было перед Вами, милорд. Как-никак Вы иностранец,  а  обнаруживать
перед иностранцами свои слабости и пороки мы не любим. Стыдно, знаете...
Я и сейчас сообщаю Вам об этом конфиденциально, не решаясь вынести  наши
проблемы на страницы романа. Однако молчать далее нельзя. Мы так привык-
ли считать наши неудачи и промахи случайными, а достижения -  закономер-
ными, что лишь трезвый объективный взгляд, горькое  сознание  того,  что
пороки столь же органично присущи нашему кооперативу  воздухоплавателей,
сколь и добродетели, помогут нам выжить.
   Заканчиваю свое послание. Я сбросил камень с плеч.  Далее  умалчивать
ни о чем не намерен. А вообще, я скучаю по Вам, милорд. Боюсь также, что
Ваше общение с Мишусиным может отвратить Вас от нашей литературы, а она,
ей-Богу, не так ужасающе продажна, как может показаться.
   Примите, милорд, уверения в совершеннейшей моей преданности и  почте-
нии.
   Ваш соавтор.
   Глава 31
   ФЕДОР ШУРЫГИН
   В середине лета приехал из Ливии на родину младший брат Евгения  Вик-
торовича Федор с семьею. Его контракт истекал не скоро - через два  года
- и теперь ему полагался лишь двухмесячный отпуск: месяц за текущий  год
и месяц, припасенный с прошлого.
   Федор Викторович был мужчиной выше  среднего  роста,  с  наметившимся
брюшком, аккуратными залысинами и чуть  шаркающей  осторожной  походкой.
Внешне он производил впечатление усталого чиновника министерства,  дожи-
дающегося положенной персональной пенсии. Его гладко выбритое унылое ли-
цо и постоянная покорность в глазах никак не  соответствовали  семейному
темпераменту Демилле; странно было и подумать, что когда-то этот человек
тоже был обуреваем страстями, искал себя, ходил в храм причащаться, шеп-
тал на ночь молитвы. Но давно это было, лет пятнадцать назад. Сейчас ес-
ли кто и напоминал ему по неделикатности о грехах  молодости,  то  Федор
Викторович терпеливо улыбался и объяснял  кратко:  "Дурак  был".  Однако
вряд ли это простое объяснение соответствовало истине, ибо  глупость  не
так легко поправима, а Федор Викторович был отнюдь не глуп.
   Объяснение резкой метаморфозе,  произошедшей  с  Федором  Демилле  на
двадцать пятом году жизни, многие  связывали  с  женитьбой.  И  действи-
тельно, все свершилось быстро, в один год. Федор  закончил  строительный
институт, пошел прорабом на стройку, женился, сбрил бороду и сменил  фа-
милию. Жена его - Алла Шурыгина, выпускница филфака, в университете тоже
производила впечатление ищущей натуры, диплом писала  по  раннему  твор-
честву Ахматовой, вообще увлекалась стихами, но работать по специальнос-
ти не пошла. От ее филологического образования сохранилась лишь привычка
надменно судить о новинках советской  литературы  да  выписывать  журнал
"Вопросы филологии", комплекты которого по прошествии времени  обменива-
лись на макулатурный талон, дающий право приобрести книгу Стефана Цвейга
или Мориса Дрюона.
   Казалось, оба нашли то, что искали. Демилле - прочную фамилию, а  Шу-
рыгина -солидного мужа. Впрочем, Федор  Викторович  обрел  окончательную
солидность еще через год, когда вступил у себя на стройке  кандидатом  в
партию.
   Именно тогда вместе с самоуважением он получил моральный авторитет  в
семье, позволивший ему принять на себя функции старшего  сына,  а  впос-
ледствии и главы семейства. Правда, функции эти выражались более в  сен-
тенциях, чем в реальных делах, ибо  Федор  Викторович  не  любил  волно-
ваться. Покой он ценил превыше всего, находя в  нем  истинную  гармонию,
умиротворение, решение всех проблем. Зачеркнув и осудив свое прошлое, он
перенес неприязнь к разного рода исканиям на всех людей, паче же всего -
на родственников. Он решительно не понимал действий своей сестры и  пос-
тупков брата, которые вместо того,  чтобы  успокоиться,  выкидывали  Бог
знает что (Федор Викторович всегда был в курсе через Анастасию  Федоров-
ну, принимавшую близко к сердцу все перипетии судьбы своих детей  и  де-
лавшую их достоянием гласности). Поначалу он старался воздействовать, то
есть писал сестре и брату пространные письма морализаторского  толка.  У
Любаши сохранилось два: после рождения Николь и Шандора; появление Хуана
показало, что глас брата остается гласом вопиющего в  пустыне,  и  Федор
прекратил связь с сестрой. У Евгения Викторовича писем  накопилось  куда
больше. Тут были послания, знаменующие каждое новое  увлечение  Демилле,
особливо шумные выпивки, отказ переделывать конкурсный проект по  требо-
ванию руководителя мастерской, идеологические разногласия с отцом, когда
Виктор Евгеньевич и Женя ругательски ругались  по  поводу  какого-нибудь
постановления... Все это, по мнению Федора, не имело ни малейшего  смыс-
ла, ибо нарушало покой, не приводя к каким-либо результатам.  "Женя!  Ты
опять волнуешь меня..." - такой фразой начинались почти все письма,  от-
чего выходило, что главной неприятностью, произошедшей от поступка Евге-
ния Викторовича, было нарушение душевного спокойствия брата.
   Характерно отношение Ирины к письмам Федора. Она, будучи сама в  вол-
нении от поступков мужа (особенно это касалось любовных увлечений и дру-
жеских застолий), от души смеялась, читая каждое новое письмо, и в  этом
находила успокоение. Таким образом, письма отчасти достигали своей цели,
хотя бы в отношении Ирины. Демилле же злился, звонил брату, начинал  ру-
гаться по телефону, чувствуя, что не прав по всем статьям, а оттого  за-
водясь еше больше. Дело обычно кончалось тем, что  трубку  перехватывала
Алла и сообщала Евгению Викторовичу  ледяным  тоном:  "Евгений,  Шурыгин
из-за тебя живет на валидоле", - она в глаза и за  глаза  называла  мужа
Шурыгиным.
   Федор действительно не расставался с валидолом  с  молодых  лет,  был
мнителен и постоянно следил за пульсом. Он знал свой пульс, как  таблицу
умножения; каждый лишний удар приводил его в  глубочайшее  раздумье.  Он
искал причину этого лишнего удара, и лишь добившись нормы, которая  сос-
тавляла у него шестьдесят семь ударов в минуту, мог чувствовать себя от-
носительно спокойным.
   Во время похорон отца пульс его достиг восьмидесяти четырех ударов  в
минуту и с тех пор, вот уже несколько лет, никогда  не  поднимался  выше
этой отметки. Отчасти этому способствовало и то, что со смертью отца Фе-
дор почти вовсе перестал бывать в родительском доме, ограничиваясь  раз-
говорами с матерью по телефону, обязательными поздравительными открытка-
ми на Восьмое марта и Новый год и письмами к Евгению.  А  последние  два
года пульс, несмотря на жару в Ливии, никогда  не  превышал  семидесяти,
потому что связь с семьей осуществлялась исключительно с помощью поздра-
вительных открыток, а производственные проблемы уже давно перестали вли-
ять на кровообращение Федора Викторовича.
   К моменту заключения контракта на строительство цементного  завода  в
Ливии Федор Шурыгин занимал должность  ведущего  инженера  строительного
треста с окладом в сто семьдесят рублей, прогрессивкой  и  премиальными,
имел трехкомнатную кооперативную квартиру и небольшой счет на  сберкниж-
ке. У Шурыгиных была дочь Виктория, девяти лет.
   Если бы Федор Викторович знал, какой сюрприз готовит ему старший брат
в далеком от Ливии Ленинграде, то он, весьма вероятно, отложил бы отпуск
еще на год или же направился, скажем, на южный берег  Крыма.  Однако  он
ничего не подозревал о переполохе в родном городе, потому как не  подоз-
ревала о нем и Анастасия Федоровна, которая продолжала  писать  младшему
сыну пространные письма с новостями, невзирая на его молчание. Кроме то-
го, у Федора был прямой повод побывать на родине: он обзавелся автомоби-
лем и, отправив его малой скоростью через Средиземное море,  должен  был
самолично встретить ценный груз в Ленинграде и устроить его надежно. На-
до сказать, что покупка  автомобиля  входила  в  программу  установления
окончательного покоя в жизни; на эту тему было много сомнений, много до-
водов "про и контра" -увеличит ли автомобиль жизненные  хлопоты  или  же
уменьшит? Подсчитав все плюсы и минусы, Федор и Алла  решили:  уменьшит.
Ожидалось лишь небольшое усиление волнений, связанное с покупкой  и  пе-
реправкой автомобиля домой, а дальше  расчеты  показывали  почти  полный
штиль.
   Федор так увлекся получением контейнера с "Жигулями" в экспортном ва-
рианте, что не сразу позвонил матери по приезде. Не то чтобы забыл и за-
мотался, а просто два таких волнения, как  устройство  такелажных  работ
при погрузке и общение с Анастасией Федоровной,  хотя  бы  по  телефону,
наступившие одновременно, могли загнать пульс в неисследованные  частот-
ные дебри. Потому Федор Викторович  решил  действовать  последовательно:
сначала "Жигули" и гараж, а потом встреча с родней. Только когда сверка-
ющий автомобиль цвета волны в Средиземном море занял место  в  новеньком
гараже и прошли сутки, требуемые на релаксацию пульса, Федор набрал  но-
мер матери.
   - Мама, здравствуй, это я, - сказал он.
   - Господи, Жеша, где ты пропадаешь? Я кручусь, как  белка  в  колесе.
Любу положили в дородовое, дети на мне... Совсем забыли мать! -сразу  же
накинулась на него Анастасия Федоровна.
   Федор не удивился: голоса братьев Демилле были так  похожи,  особенно
по телефону, что мать всегда их путала. Неприятно поразила его новость о
Любаше, и он, держа левою рукой трубку у уха, правой взялся за  запястье
и нащупал пульс.
   - Мама, это я, Федя... - сказал он, считая удары.
   - Боже мой, Феденька... - Анастасия Федоровна сразу заплакала и  про-
должала дальше сквозь плач: - Наконец-то! Я тут  одна  разрываюсь,  Женя
куда-то пропал, не звонит совсем, Ирка тоже... Люба в больнице, я совсем
одна, - Анастасия Федоровна зарыдала. - Если бы видел папочка, слава Бо-
гу, что он этого не видит...
   Федор Викторович отодвинул трубку от уха, так что  причитания  матери
слились в однообразное, еле слышное журчание, и вновь  придвинул,  когда
журчание оборвалось.
   - Что, Люба вышла замуж? - строго спросил он.
   - Да что ты! Кто ж ее возьмет с тремя детьми? Я тебе удивляюсь!
   - Значит, опять!
   - Опять! - и Анастасия Федоровна вдруг весело рассмеялась. Переход от
слез к смеху у нее совершался мгновенно, как у младенца.
   Федор Викторович помолчал, соображая, способны ли дальнейшие расспро-
сы ухудшить его состояние, и все-таки решился:
   - А как твое здоровье? - спросил он и тут же вновь отдернул трубку от
уха, ибо зажурчало опять. Дождавшись перерыва, он сказал в трубку, держа
ее на отлете:
   - А у нас все в порядке. Приехали, здоровы, привезли тебе подарок. Мы
машину купили.
   По донесшимся из верхней мембраны отрывистым звукам Федор  Викторович
понял, что мать обрадовалась. Он снова осторожно приблизил трубку к уху.
   - Я навещу тебя, - сказал он.
   - Федя, навести Любу. Ей будет приятно.
   - Ты же знаешь, как я к этому отношусь, - сказал он спокойно.
   - Феденька, узнай, что с Женей. Мне не выбраться, да и не хочу к Ирке
ехать. Она последнее время совсем нас знать не хочет.
   - Хорошо, мама. Тебе привет от Аллы.
   При этих словах Алла, находившаяся в той же комнате, воздела глаза  к
потолку. Она считала, что разговор слишком затянулся.
   - Да-да, целую, - сказал Федор и повесил трубку.
   - Ну что? У Демилле опять все вверх тормашками? -презрительно спроси-
ла жена.
   Федор Викторович пожал плечами.
   - Люба рожает.
   - Идиотка, - коротко заключила Алла и ушла в другую комнату.
   Федор Викторович сделал несколько дыхательных упражнений  по  системе
йогов, после чего сел за стол и придвинул к себе лист бумаги.
   "Здравствуй, брат! - вывел он. - Мой отпуск начался с волнений..."
   И далее на трех страницах Федор развернул огорчительную  картину  се-
мейных безобразий, ожидавшую его в Ленинграде.  Невнимание  к  матери...
подтвердившаяся законченная аморальность сестры... есть  и  моя  вина...
однако Ливия, ожидающая цементный завод, не позволяет  каждодневно  опе-
кать расстроившийся семейный клан, так что он надеется, что брат внемлет
голосу разума и совести...
   И прочее в том же духе.
   Федор запечатал конверт, открыл записную  книжку  и  переписал  адрес
брата: "Улица Кооперации, дом 11, кв. 287". Он позвал Вику  и  велел  ей
опустить письмо в ящик.
   Прошло несколько дней, в течение которых Федор и Алла почти не  выхо-
дили из дому, посещали только рынок неподалеку, откуда приносили овощи и
фрукты, недоступные в Ливии: редиску, репу, свеклу,  картошку,  кабачки,
огурцы. За два года им осточертели бананы,  апельсины,  и  теперь  Федор
каждый день занимался консервированием овощей, готовил великолепные соу-
сы и потчевал семью. Он любил кулинарное искусство.
   Алла без перерыва смотрела телевизор, впитывая отечественную информа-
цию - начиная с "Утренней почты" и кончая вторым выпуском "Сегодня в ми-
ре". Одна Вика с утра отправлялась гулять  и,  вернувшись,  рассказывала
родителям о родине. Многое ее удивляло. Временами она  требовала,  чтобы
отец и мать отправились с нею в город, чтобы на месте объяснить  то  или
иное явление, однако Федор Викторович неизменно отвергал  эти  предложе-
ния, боясь увидеть что-нибудь такое, что вывело бы его из равновесия.
   Разумеется, не поехал он и к брату на улицу Кооперации, ограничившись
письмом. И правильно сделал  -  это  могло  кончиться  резким  учащением
пульса при виде огороженного фундамента. Отправив письмо, Федор принялся
ждать ответа, впрочем, без лишнего нетерпения.
   Анастасия Федоровна звонила каждый вечер и  рассказывала  о  домашних
делах, избегая говорить о Любаше, но все же не выдерживала, кое-что  со-
общала. Любаша лежала пока в дородовом, возбуждая всеобщее  любопытство.
Дело было даже не в ней, а в Нике, регулярно приносившей матери  переда-
чи. Ее негритянское личико вызывало толки рожениц и медперсонала.
   Прошла неделя, но ответа от брата не последовало. "Мог  бы  и  позво-
нить", - ворчал Федор. На что Алла лишь надменно вскидывала плечи: "Буд-
то ты не знаешь их безответственную породу!". Получалось,  что  Федор  к
породе уже не принадлежал. Огорчало его не столько отсутствие звонка  от
брата, сколько необходимость что-то предпринимать.
   И вдруг вечером на восьмой день Евгений Викторович явился сам.
   Федор открыл дверь - и не узнал брата. Перед ним стоял исхудавший че-
ловек с ввалившимися глазами, в которых читались беспокойство и тоска...
Волосы были длиннее обычного, почти спадали на плечи, над губой пробива-
лись непривычные жесткие усы. Но еще страннее  была  одежда.  На  Демил-
ле-старшем была синтетическая куртка, украшенная звездно-полосатой  эмб-
лемой, вельветовые джинсы и кроссовки. В руках Евгений Викторович держал
вместительный "дипломат" с блестящими замками.
   Если бы не тревожный взгляд, Федор решил бы, что брат, дотоле никогда
не следивший за модой, резко изменил привычки. Чего доброго,  втрескался
в какую-нибудь "фирменную" девицу и  старается  внешне  омолодиться.  Но
глаза говорили о другом. Человек с такими глазами не мог быть не то  что
влюблен - он не мог даже думать о женщинах.
   Братья обнялись. Федор испытал мгновенный прилив детской любви к  Ев-
гению, точно окунулся во времена юности, когда он не был еще  Шурыгиным,
а Женя вызывал его неизменный восторг своим умом, блеском,  талантом.  И
Евгений Викторович растрогался, уронил слезу,  ибо  давненько  не  видал
близкого человека.
   - Алла! Женя пришел, будем ужинать! - крикнул Федор.
   Алла появилась в прихожей, подставила Демилле щеку для поцелуя.
   - Однако ты изменился, - сказала она с усмешкой.
   - А, ерунда! - Демилле махнул рукой.
   Он щелкнул замками "дипломата" и извлек из  него  бутылку  коньяка  и
шампанское.
   - Шурыгину нельзя, - предупредила Алла.
   - Ничего, Алюн! Ради встречи... - сказал Федор.
   - Вам мать не звонила? Правильно, я не велел звонить.  Любка  родила!
Мальчика! - объявил Демилле и направился с бутылками в кухню.
   - Фу-ты, Господи! - вздохнула Алла.
   - Кого? - Федор поспешил за братом.
   - Мальчика! Знаешь, как назвала? Иван! - Демилле звонко рассмеялся. -
Наконец взялась за ум! Иван Иванови