бороться с инсинуациями не представлялосъ возможным.
   И Лилина история, оказывается, была известна, правда, вывернутая  на-
изнанку. В  частности,  переезд  семьи  в  Севастополь  трактовался  как
единственная мера по спасению чести дочери.  Убивши  любовь  и  ребенка,
мать спасала Лилину честь! Каково? Слушая фотографа  за  бутылкой  вина,
Демилле шепотом матерился.
   - Вы не думайте. Некоторые люди Серафиме Яковлевне не верят, -  успо-
каивал Вениамин.
   - Некоторые! А большинство?
   - А что вам большинство? Вы же тоже из "некоторых".
   Это тонкое замечание фотографа заставило их выпить еще одну  бутылку.
Здесь Демилле дал промашку, ибо бдительное антиалкогольное око  Серафимы
мигом засекло, что зять слегка под мухой, когда Евгений Викторович  вер-
нулся домой. Это послужило сигналом к наступлению.
   Через пару дней Демилле стал ощущать внимание  соседей  и  незнакомых
людей. Его провожали взглядами, перешептывались. Однажды удалось расслы-
шать:  "Бесстыжие  глаза..."  Демилле  нервничал.   Серафима   Яковлевна
по-прежнему кормила варениками и расточала гостеприимство,  особенно  на
людях.
   Лиля разъяснила ситуацию в одной из вечерних бесед, которым они  пре-
давались наверху, в гостевой комнате, когда прохлада опускалась на  рас-
каленный город.
   - Женя, пойми меня правильно. Тебе лучше уехать.
   Демилле и сам это чувствовал, но все же спросил: почему?
   Оказывается, он бросил жену с ребенком в Ленинграде, а сам под  видом
командировки пьет и валяется на пляже (донесли доброхоты); теща,  надры-
ваясь, как ломовая лошадь, тащит хозяйство, а он палец о палец  не  уда-
рит. Вот в таком разрезе. Лиля сказала, что об этом твердит уже вся ули-
ца.
   Демилле расстроился. Уезжать надо было немедля, но куда? В Ленинграде
все в отпусках, придется снова искать пристанище... Кроме того,  удержи-
вала начавшаяся уже Олимпиада и тещин цветной телевизор,  перед  которым
он просиживал вечерами, наблюдая за соревнованиями.
   - Как ты можешь с нею жить? Как ты можешь  с  нею  жить,  Лиля?  -со-
чувственно повторял Демилле.
   - Привыкла... Почему-то у меня нет на нее зла. Я сама удивляюсь.
   Вскоре стемнело, над бухтой  зажглись  крупные,  величиною  с  кулак,
звезды. Под окном возник шум - вернулся пьяненький тесть.  Михаил  Лукич
последнее время стал попивать; он и раньше не чурался, но с тех пор, как
Серафима вышла на пенсию и усилила размах хозяйственной  деятельности  и
общественной работы, Михаил Лукич стал прикладываться чаще, несмотря  на
антиалкогольные устремления жены. Его страждущая порядка душа  не  могла
выносить безалаберности и показухи, когда стряпанье  обедов,  кулинарные
заготовки, хозяйственные нововведения делались больше  для  того,  чтобы
поразить воображение соседей, чем для дела; причем Серафима обычно  лишь
начинала очередную кампанию, а доводить дело до ума приходилось тому  же
Михаилу Лукичу. Он поневоле топил протест в вине: начинал шуметь, но  не
конкретно; а вообще производил разного рода крики, среди которых  излюб-
ленным был: "От винта!!!" Обычно Серафима  легко  его  утихомиривала,  и
бедному Михаилу Лукичу приходилось в течение двух-трех дней зарабатывать
горбом прощение.
   Вот и сейчас, как только Серафима вернулась из дружины с повязкой  на
голой руке, она сразу задала мужу перцу, и он сдался на удивление  быст-
ро, так что Серафима даже не размялась как следует. "Да перестань, заяц!
.. Ну что ты, заяц..." - бормотал Михаил Лукич примиряюще. А она кричала
(опять-таки с расчетом на соседей): "Я тебе покажу ,,заяц"! Ты  думаешь,
раз ты мой муж, я тебе прощу?! Я и в своем доме пьянства не потерплю!" И
тому подобное. Через пятнадцать минут разбитый наголову заяц Михаил  Лу-
кич уже храпел в постели.
   Но заяц Серафима только-только вошла во вкус. Демилле знал по  опыту,
что это - надолго. Устроившись под навесом с теткой Лидой,  Серафима  до
поздней ночи выпускала пар и перемывала мужу косточки.
   Демилле еле дождался, когда они утихомирятся и уйдут в дом, после че-
го спустился покурить. Он вышел к ограде, нашел какой-то ящик  и  уселся
на нем в черной тени виноградника. Луна стояла  высоко,  заливая  светом
пустую улицу; бухта вдалеке сияла огнями кораблей...
   Вдруг он услышал топот ног: по улице бежали двое парней. У  одного  в
руках была пустая трехлитровая банка. Парни добежали до калитки тещиного
дома и остановились. "Звони!" - тяжело дыша, сказал один. "Перебужу  на-
род". - "Звони, не бойся! К ней отдельно".  Парень  с  банкой  нажал  на
кнопку. Через некоторое время из дверей дома показалась Серафима в  мах-
ровом халате. Она не спеша пошла к калитке.
   Демилле затаил дыхание и прижался к ограде, совсем  утонув  в  ночной
тени. "Тетя Сима, нам как всегда! Вы уж простите, что поздно!" -"Фу, ал-
коголики несчастные!" - добродушно фыркнула она, взяла  пустую  банку  и
отправилась за дом. Демилле слышал, как  лязгнул  засов  погреба.  Через
несколько минут Серафима вернулась с полной банкой вина.  Парень  принял
ее через калитку и сунул Серафиме деньги. "Спасибо!" -  "Пейте  на  здо-
ровье. Только днем мне не попадайтесь - заберу!" - "Да мы знаем".
   Серафима вернулась в дом, а парни, отойдя несколько шагов от калитки,
по очереди приложились к банке. "Крепленое! Я тебе говорил!" И исчезли.
   На следующее утро Демилле демонстративно никуда не пошел, не спустил-
ся и к завтраку. Тетка Лида зудела под окном, как муха: "Спять, как  ба-
ре. Подай-принеси, без прислуги не могуть..." - конечно, это  относилось
к нему. Он сходил на пристань, рядом с которой была железнодорожная кас-
са, и узнал, что с билетами плохо. Собственно, это надо  было  предпола-
гать. С большим трудом, пользуясь обаянием  и  жалобами  на  безвыходные
обстоятельства, ему удалось уговорить кассиршу принять заказ.  Ближайший
срок был - через неделю. "Продержаться бы эту неделю", - подумал он.
   Но продержаться не удалось. Вечером Демилле, прихватив  транзисторный
приемник тестя, ушел гулять на холм  Славы,  чтобы  не  мозолить  глаза.
Здесь продувал теплый ветерок, внизу ползали по бухте катера; от причала
Нахимовской пристани отваливал белый теплоход.
   Неподалеку на составленных одна к другой скамейках сгрудилась  компа-
ния молодежи с магнитофоном и гитарой. Демилле  вытянул  из  транзистора
прутик антенны и принялся крутить ручку настройки. Сквозь вой и  скрежет
помех доносились музыка, иностранная речь, заунывное восточное  пение...
Он услышал вдруг русскую речь с той характерной интонацией,  которую  не
спутаешь с другой. Женский голос с металлической окраской и почти неуло-
вимым акцентом передавал новости. Голос то замирал,  то  усиливался,  на
его фоне пульсировала морзянка. "Сегодня в  Москве  скончался  известный
актер театра и кино, исполнитель популярных песен Владимир Высоцкий",  -
тем же равнодушным, констатирующим голосом сказала  дикторша,  а  дальше
было не разобрать, свист, скрежет...
   Демилле сидел оглушенный. Неужели правда? Да, в таких  вешах  они  не
врут. Это не какой-нибудь комментарий, а факт. Смерть. Господи, как  не-
лепо!.. Его охватила горечь, он понял внезапно, что произошло нечто важ-
ное не только для него, но для русской жизни вообще. Чувство это было не
похоже на то, что он пережил со смертью Аркадия. Там было  сожаление  по
поводу незадавшейся жизни, здесь -боль, горечь и почти мгновенное  осоз-
нание масштаба потери не для искусства даже, а именно для нации. И не  в
популярности тут дело, а в том - каким путем и почему пришла  эта  попу-
лярность. И даже не в этом, а в чем - объяснить нелегко.
   Словно в подтверждение его мыслей, из магнитофона на соседней скамей-
ке вырвалась песня Высоцкого. "Я стою, как перед древнею загадкою,  пред
великою и сказочной страною. Перед солоно да горько-кисло-сладкою,  клю-
чевою, родниковою, ржаною..." Он поднялся со скамейки и пошел к тещиному
особняку. Какое-то неудобство было в мыслях, некая неловкость, пробивав-
шиеся сквозь раздумья о Высоцком. Уже подходя к дому,  он  понял:  стыд!
Этим чувством был стыд. Ему, русскому человеку,  сообщил  эту  горестную
весть чужой, иностранный голос! Да разве могут они понять - чем  он  был
для нас?!
   За ужином Демилле был мрачен, безмолвствовал. Теща тоже была не в ду-
хе, что выражалось в зловещем звоне посуды.  Лиля  сидела,  не  поднимая
глаз: она слишком хорошо знала эти признаки надвигающейся бури.
   - Ты знаешь, Лиля, Высоцкий умер, - наконец обратился к ней  Демилле,
чувствуя, что затевать любой разговор опасно.
   Серафима Яковлевна ждала лишь повода, чтобы ринуться в бой.
   - Это какой Высоцкий? - встрепенулась она.
   - Актер, - коротко ответил Демилле.
   - Это который хрипит? Таких актеров на базаре пучок - пятачок.
   - Он очень популярен, - примиряюще заметила Лиля.
   - Популярен среди алкоголиков. И сам алкоголик. Оттого и подох! Полу-
дурок!
   Мгновенное бешенство закипело в Демилле. Он побледнел, чувствуя,  как
начинает предательски дергаться нижняя губа. Стараясь унять дрожь,  про-
изнес с расстановкой:
   - Вы не смеете так говорить. Этот человек сказал о русской жизни...
   - О русской жизни?! - перебивая его, загремела теща. - Да  ты-то  что
понимаешь в русской жизни?! Русский нашелся!
   - Ну, заяц... - попытался успокоить ее Михаил Лукич, но Серафиму было
уже не остановить.
   - А что, неправда? Наплодили бездельников! Один бездельник орет, дру-
гие подхватывают! А сами палец о палец не ударят!  Интеллигенты  вшивые!
Вы, что ли, страну защищали? Вы ее строили? А туда же -орать!  Обличать!
Диссиденты вы, антисоветчики, а не русские! И Высоцкий ваш -  антисовет-
чик! Русские - мы!
   Серафима и Демилле смотрели друг на друга ненавидящими глазами. Прис-
туп бешенства у Демилле прошел, дрожь внезапно унялась.
   - Да... Вы - русские... - медленно начал он. - Вы из тех русских, ко-
торые во все времена были сытым самодовольным стадом. Вы -русские, кото-
рым не нужна русская культура. Вам  никакая  не  нужна!  -выкрикнул  он,
чувствуя, что губа снова начинает прыгать. - Я ненавижу вас!
   Теща улыбнулась, глядя на Демилле. Казалось, ей были приятны его сло-
ва.
   - Вот и договорился, зятек... Вот и показал себя, -  покачивая  голо-
вой, произнесла она и оглянулась, точно ища поддержки. За изгородью, от-
деляющей сад от соседнего участка, уже торчали головы соседей.
   - Мы его вареничками кормим, а он советскую власть  хает,  -возвысила
голос теща.
   - Вы - не советская власть! Не путайте! - закричал Демилле, вскакивая
с места.
   - Я-то не путаю, я никогда не путала. Учить меня вздумал, сопля  нес-
частная. Барчук! Мало мы вас душили!
   - Мама... - простонала Лиля.
   - Ну, заяц... - убитым голосом поддержал Михаил Лукич.
   Демилле бросился наверх, сопровождаемый криками тещи. Слава Богу, со-
бираться недолго! Он затолкал в портфель вещи, огляделся  -не  забыл  ли
чего? На глаза ему попалась гипсовая статуэтка, изображавшая Венеру  Ми-
лосскую, - грубая рыночная поделка, которыми полон был дом. Не помня се-
бя, он схватил ее за талию и грохнул на пол. Она вдребезги  разлетелась,
что несколько успокоило Евгения Викторовича. На  ходу  застегивая  порт-
фель, он сбежал вниз.
   У выхода из дома его ждала Лиля. Поодаль, за столом, еще бушевала бу-
ря.
   - Женя... Ну зачем? Куда ты? - шептала Лиля.
   - Прости. Не могу больше, - Евгений Викторович поспешил к калитке.
   Последнее, что он увидел, затворяя калитку  со  стороны  улицы,  были
страдающие, полные слез Лилины глаза. И потом, когда взбирался на кручу,
долго слышал позади выкрики тещи: "Катись! Катись!"  -сопровождаемые  ее
бурным хохотом.
   Глава 29
   ДАЧНАЯ ХРОНИКА
   Участок зарос высокой, в Егоркин рост,  травой  -крепкой,  высушенной
солнцем, с метелочками соцветий, над которыми,  ворча,  нависали  пчелы.
Длинные жилистые стебли делали траву похожей на деревья, и Егорке  легко
было представить себя крохотным в дремучем лесу трав, когда  он,  присев
на корточки, утонув в зелени, следил внимательным взглядом за трудолюби-
вой жизнью муравьев и божьих коровок.
   Серый некрашеный забор вокруг участка обветшал, покосился, зиял дыра-
ми в частоколе, сквозь которые Егорка выбирался наружу -в чистый  сосно-
вый лес с подстилкой из мха и пружинящими кустиками черники. Здесь хоро-
шо было притулиться спиною к дряхлому пню и аккуратно, по одной обрывать
фиолетово-черные ягодки, от которых синели пальцы.
   Просторный участок с запущенным садом, летняя кухня с высокой  печной
трубой, торчавшей из крыши, точно труба парохода, сараи, колодец, призе-
мистая баня, сам бревенчатый дом стали  для  Егорки  неведомой  страною,
требующей исследования. В дровяном сарае висело серое, как валенок, оси-
ное гнездо, вокруг которого угрожающе вились осы. Затаив дыхание, Егорка
следил за ними снизу, стараясь не шелохнуться, чтобы избежать нападения.
Под сараем изредка слышалось шуршанье. Там  жил  еж,  которого  Григорий
Степанович называл Гавриком. В крыше сарая были дыры, будто голубые зап-
латки неба на угольном с блестками слюды рубероиде.
   Все было ветхим, с прорехами; ржавые гвозди болтались в трухлявом де-
реве, скрипели дверные петли, стучал ворот колодца,  сбрасывая  ведро  в
длинную бетонную трубу, на дне которой блестело глазом пятнышко воды.
   Тем более странной  среди  этого  запустения  казалась  искусственная
страна, огороженная низеньким забором и находившаяся посреди двора.  Она
имела размеры шесть на шесть метров и представляла собою миниатюру  пар-
кового искусства: постриженные кусты  туи,  две  скамеечки  оригинальной
формы, аллейки, посыпанные гравием, искусственный ландшафт, по  которому
были проложены рельсы электрической железной  дороги  с  многочисленными
стрелками, ответвлениями, мостами, туннелями, семафорами, домиками стре-
лочников. Григорий Степанович называл ее "Швейцарией"; первым  делом  по
прибытии на дачу он восстановил железную дорогу, находившуюся в доме  на
зимнем хранении. Егорка помогал ему с горящими от восторга глазами.
   На торжественное открытие  "Швейцарии"  были  приглашены  Мария  Гри-
горьевна и Ирина Михайловна. Генерал усадил их рядом на одной скамеечке,
сам сел с Егоркой на другую, держа в руках пульт управления. Составчик в
пять вагонов уже стоял на рельсах у маленькой платформы.
   - Ну, с Богом! - провозгласил генерал. - Давай, Егор!
   И Егорка осторожно повернул ручку регулятора. Состав дрогнул и с жуж-
жанием покатился по рельсам, нырнул в туннель, пересек по мосту  ручеек,
свернул на стрелке и покатил дальше, объезжая скамейки. Обе женщины, ге-
нерал и Егорка следили за ним, как за чудом. Генерал управлял стрелками.
Они еле слышно щелкали, заставляя вагончики  с  электровозом  причудливо
изменять путь.
   - Ну вот. "Швейцария" заработала, - удовлетворенно сказал генерал.
   Ирина кинула обеспокоенный взгляд на кухню, откуда доносилось шипение
и скворчание.
   - Григорий Степанович, я пойду. У меня там картошка на плите...
   - Одну секундочку, Ирина Михайловна! Сейчас только  пройдем  тоннель.
Егор, прибавь скорость!
   Егор подкрутил регулятор. Поезд нырнул в отрезок бетонной трубы, тор-
чавшей обоими концами из живописного холма с игрушечным замком на верши-
не, и через несколько секунд деловито появился с другой стороны.
   Ирина покинула "Швейцарию" по аллейке, шурша гравием.
   - В "Швейцарии" хорошо... а дома лучше! - резюмировал генерал.
   Снялась со скамеечки и Мария Григорьевна, не проронив ни слова. Гене-
рал вздохнул. Лицо его погрустнело.
   С первого дня на даче почувствовалось напряжение  между  Марией  Гри-
горьевной и Ириной. Они были корректны друг с другом, но не больше.  Все
попытки Григория Степановича шуткою ли, разговором сгладить острые  углы
кончались неудачей. Ирина сразу взяла на себя хозяйство. Генерал  насто-
ял, чтобы стол был общим, сам приносил продукты из местного магазинчика,
иной раз ездил за ними в город. Кроме  хозяйственных  забот,  заставляли
ездить дела: Григорий Степанович проникся заботами  кооператива  и  стал
как бы посредником между Правлением и жильцами соседних  домов,  которые
по-прежнему писали жалобы и требовали убрать с Безымянной нежданных гос-
тей. Приходилось участвовать в работе различных комиссий, разбирать  за-
явления, уговаривать, обещать... Генерал возвращался на дачу  хмурый  и,
свалив в кухне рюкзак, набитый продуктами, "эмигрировал" в  "Швейцарию",
как он выражался, и гонял там с Егоркой игрушечные составы  по  рельсам,
мурлыча одну и ту же песню: "Едем мы, друзья, в дальние края, станем но-
воселами и ты, и я..."
   Кроме продуктов Григорий Степанович привозил из города цветы. Букетик
гвоздик всегда торчал из рюкзачного кармана, точно флажок; по нему можно
было безошибочно узнать издали фигуру генерала, шагающего с рюкзаком  на
плечах со станции в пестрой толпе дачников. Гвоздики вручались  церемон-
но, что приводило Ирину в замешательство, а у Марии Григорьевны вызывало
плохо скрываемую усмешку.
   Уже через неделю после переезда на дачу Ирина почувствовала, что  со-
вершила ошибку. Не говоря об отношениях с дочерью  генерала,  не  давали
покоя соседские пересуды. По дачному поселку тут же поползли разного ро-
да слухи - генерал  был  фигурой  заметной.  Муссировались  две  версии:
"прислуга" и "любовница"; обе одинаково неприятны были  Ирине,  сумевшей
легко распознать их в прозрачных расспросах дачников, происходивших, как
правило, во время долгого стояния в очереди за молоком. Окончательно ли-
шила Ирину покоя профессорская вдова, жившая по соседству.  До  поры  до
времени она лишь обдавала Ирину презрительным взглядом при  встрече,  но
наконец не удержалась и вывалила все, что думает по этому поводу,  прямо
у калитки, на ходу, ни с того ни с сего. Память о жене Григория Степано-
вича, многолетняя дружба... незабвенная... мой долг сказать... это  бес-
честно, я удивляюсь нынешним молодым женщинам... - и прочее в том же ду-
хе. Ирина поняла, что ее считают уже не любовницей даже, а претенденткой
во вдовы и наследницы, сумевшей окрутить несчастного  генерала,  который
"совсем потерял голову". Ирина слушала покорно, опустив руки,  нагружен-
ные продуктовыми сумками, и говоря себе, что нужно немедленно  уйти  -но
не уходила. Она действительно чувствовала себя виноватой.
   Ирина понимала, что  поведение  генерала  трудно  истолковать  иначе.
Слишком заметны были гвоздики, торчавшие из рюкзака, слишком весело раз-
носился по окрестностям его красивый, помолодевший голос. Она также  до-
гадывалась, что бесполезно просить генерала изменить свое поведение.  Он
просто не поймет, скажет: "Пустяки!" Вот уж кому совершенно было  напле-
вать на чужие мнения.
   Посему Ирина решила: немедленно уезжать! Но легко сказать, да  трудно
сделать. Бежать тайно с Егоркой и вешами почти невозможно, да и некраси-
во после всего того, что она наделала; объясняться  не  менее  трудно...
Необходимо было придумать причину отъезда. Ее мысли естественно  обрати-
лись к исчезнувшему мужу. Нельзя сказать, что она о нем  совсем  забыла,
напротив - думала постоянно, но эти думы не побуждали  ее  к  действиям,
она с удивлением замечала, что отсутствующий муж ей  вроде  бы  удобнее.
Иногда ночами находили тоска и желание, но она справлялась с  ними  нес-
колькими таблеточками пипольфена. И все же она была номинально  замужней
женщиной, что позволяло спрятаться за эту вывеску. Теперь, как и  в  том
случае с назойливым подполковником, Ирина прибегла к ее помощи.
   Изобретя повод, она оставила Егорку на генерала и съездила  в  город.
Там было жарко, пыльно, безлюдно. Она с трудом разыскала родной дом:  за
прошедшие дни его успели закамуфлировать, то есть оштукатурить с торцов,
выходящих на Залипалову и Подобедову, и выкрасить в тон прилегающим зда-
ниям, так что теперь его было почти не отличить от домов старой построй-
ки. И еще одно новшество  отметила  Ирина,  подойдя  к  щели:  несколько
объявлений об обмене, наклеенных на свежевы