олос...
   - Мы всегда лишь свои чувства считаем истинными и высокими, -  против
воли язвительно начала она. - У чужих - все не то. Называйте, как  хоти-
те: любовь, привычка...
   - Не смею больше вам мешать. Извините, - проговорил Николаи  внезапно
осевшим голосом и двинулся к двери.
   Ирина пошла за ним, опустив руки. Жалость вдруг охватила ее при  виде
покорной фигуры генерала и его печальной лысины, как тогда, на даче; за-
хотелось погладить по голове,  успокоить,  как  ребенка.  "Зачем  я  его
расстроила? Он ведь хороший..." Но тут же, будто строгая мать,  погасила
жалость: "Так будет лучше для него. И для меня. Нечестно давать ему  на-
дежду".
   Григорий Степанович остановился в дверях.
   - Прощайте, Ирина Михайловна, - он попытался поцеловать руку, но Ири-
на отдернула: что вы, грязная! с тряпкой!
   - До свидания, Григорий Степанович. Заходите, - сказала она, стараясь
придать голосу обыденность, чтобы не превращать  эту  сцену  в  прощание
навсегда, в разрыв. Генерал понял это, обиделся еще больше. С ним, как с
ребенком, обращаются!
   - Нет. Спасибо, - сказал он сухо и вышел.
   И все равно по-детски получилось. Да что же это такое,  Господи?!  Он
наконец кинул в рот таблеточку нитроглицерина и, насупленный, поспешил к
лифту. Нажал кнопку первого этажа, и  кабина  с  завыванием  провалилась
вниз, будто в преисподнюю.
   Стенокардия не унималась, сжимала грудь. Генерал мелкими шажками  ми-
новал ущелье и, отдыхая на каждой ступеньке, добрался до лифта  в  своем
подъезде. Машина вознесла его к небесам, будто в рай. "Куда же я в самом
деле попаду?" - невесело подумал он. И уже выходя из лифта на своем эта-
же, с непреложностью понял: жизнь кончена. Он  удивился  спокойствию,  с
каким осознал эту мысль. Ничто не держало его тут больше:  ни  Маша,  ни
игры и забавы, ни дачная "Швейцария", ни добровольная  народная  дружина
воздухоплавателей, созданная по его рецепту... Оказалось,  что  все  это
ничего не стоит в сравнении с потерянной любовью. Он удивился тому,  что
еще несколько месяцев назад жил себе припеваючи, не помышляя ни о  какой
любви и довольствуясь забавами, пока не  свалилось  ему  на  голову  это
чувство, заставившее испытать острое до боли счастье и такое же  пораже-
ние.
   Он вошел в свою комнату, подошел к раскрытому окну и  увидел  наглухо
затворенные рамы окна Егоркиной комнаты. За отливающими свинцом стеклами
он различил фигурку мальчика. Свет в его комнате не горел. Егор готовил-
ся ко сну. Генерал подошел к письменному столу и зажег настольную лампу.
Полированная поверхность стола была покрыта легчайшим слоем пыли.  Гене-
рал провел пальцем - остался след. Он уселся за стол  и,  положив  перед
собою лист бумаги, твердо написал сверху: "Завещание".
   Завещание было кратким. Все свои сбережения, имущество и архив  гене-
рал отписывал Марии Григорьевне и лишь "Швейцарию" со всеми ее холмами и
долинами, тоннелями и мостами, стрелками и вагонами  он  оставлял  Егору
Евгеньевичу Нестерову, сыну Ирины Михайловны. А посему Ирина  Михайловна
со своею семьею получала право безвозмездно и в любое время пользоваться
дачей, на территории которой находилась "Швейцария". Рука дернулась было
написать фразу о том, что это право не распространяется на Евгения  Вик-
торовича, но генерал устыдился столь мелких мыслей, размашисто  подписал
завещание и поставил дату.
   Листок с завещанием он оставил в ящике письменного стола. После этого
он отправился к дочери, пожелал ей спокойной ночи  и  оставил  денег  на
коммунальные платежи: свет, газ, квартиру... Вернувшись к себе, разделся
и лег в постель, не закрывая окна.
   Проснулся он среди ночи от сильной давящей боли в груди. Из распахну-
того окна веяло прохладой и сыростью. По карнизу барабанил мелкий дождь.
Генерала на мгновение охватил страх. Он потянулся было к телефонному ап-
парату, чтобы вызвать "скорую", но опустил руку. Чему быть, того не  ми-
новать...
   Боль становилась нестерпимой. Генерал почувствовал,  что  покрывается
холодной испариной. В груди будто пробили дыру, и туда устремился  влаж-
ный холодный воздух. Григорий  Степанович  кинул  прощальный  взгляд  на
раскрытое окно, откуда весною снизошли на него благодать и беда,  сделал
попытку глубоко вздохнуть всею грудью - и захлебнулся на вдохе.
   Глава 35
   ОСЕННЯЯ ПЕСНЬ
   Генерала хоронила Артиллерийская академия. Украшенный цветами гроб  с
множеством венков, орденами и медалями на бархатных подушечках был  выс-
тавлен в актовом зале. Григорий Степанович лежал в гробу в  генеральском
мундире, два молодых курсанта стояли в головах, прижав  к  плечам  узкие
штыки. Под звуки траурной музыки сменяли друг друга военные и штатские в
почетном карауле. На скамье родственников сидели трое в черных  одеждах:
Мария Григорьевна, Ирина Михайловна и Егорка. Дочь генерала настояла  на
этом. "Ближе вас у него никого не было последние месяцы". Ирина  покори-
лась, еще раз взвалив на плечи груз пересудов и  косых  взглядов.  Женой
генералу не стала, но стала вдовой...
   Казнила себя, не переставая, за последний разговор и проклятые окна и
чувствовала, что осиротела. Странно, весною, после того как  улетела  от
Жени, такого чувства не было.
   На Серафимовском кладбище, куда прибыла процессия автобусов и  машин,
выстроились в колонну и под музыку вошли в ворота. Стоял теплый  солнеч-
ный день. На крышку гроба падали сухие листья. У свежей могилы гроб отк-
рыли, и Григорий Степанович последний раз  обратился  лицом  к  бледному
осеннему небу.
   Когда наступила минута прощания, обе женщины подошли к гробу  и  при-
коснулись губами ко лбу генерала - сначала дочь, потом  Ирина.  Лоб  был
холодным и твердым, как мрамор. Через минуту гроб  на  белых  полотенцах
опустили в могилу под выстрелы ружейного салюта,  от  которых  с  криком
взметнулись с деревьев кладбища галки и вороны.
   По главной аллее прошла торжественным маршем курсантская рота.
   На поминки, устроенные дочерью для фронтовых друзей и  бывших  сослу-
живцев, Ирина не пошла. Слишком суровое испытание. И  так  догадывалась,
что много будет разговоров о ней и ее отношениях  с  генералом.  Боялась
только, что Мария Григорьевна опять сорвется, как летом, но была удивле-
на вечером, увидев ее в окне трезвой, рассеянной и печальной. Они  обме-
нялись кивками, сердечно и просто, как  родные:  крепитесь,  жизнь  есть
жизнь...
   Завещание генерала Ирину не удивило, но  озадачило:  отказываться  от
"Швейцарии" неудобно, последняя воля покойного, но и вступать во  владе-
ние как-то не с руки; с собою не унесешь,  придется  там  бывать,  опять
возбуждая внимание соседей. Ладно, до следующего лета далеко, нечего ло-
мать голову.
   Однако то, что не помянула, сидело в душе, как заноза. Вроде бы  пус-
тая формальность, а поди ж ты... Посему решила на девятый  день  пригла-
сить к себе Марию Григорьевну, посидеть вдвоем, о чем и сообщила  дочери
генерала через окно. Та приняла приглашение, впрочем, довольно  сдержан-
но. Ирина засуетилась, принялась готовиться, хлопотать - но что нужно  к
поминкам? кажется, кутью! а как ее готовить? убей Бог, неизвестно. Огра-
ничилась киселем, вспомнив, что на поминках свекра  Анастасия  Федоровна
подала на стол черносмородиновый кисель, немало удивив Ирину.  Потом  та
же Анастасия Федоровна объяснила: так положено.
   Поколебавшись, Ирина купила бутылку водки. Опять-таки боялась за  Ма-
рию Григорьевну, за ее болезнь, но какие же поминки без водки? Стол нак-
рыла в своей комнате, аккуратно все расставила и принялась ждать.  Дого-
ворено было на восемь вечера. Но прошел  этот  час,  началась  программа
"Время", а дочь генерала не появлялась. И в окнах ее было темно.
   Ирина накормила и уложила спать Егора, подождала еще полчаса, нервни-
чая и поминутно выглядывая из окна, не  появилась  ли  дома  Мария  Гри-
горьевна? В десять она решилась: откупорила бутылку, разлила в  рюмки  -
себе, гостье и Григорию Степановичу - все по  ритуалу.  Последнюю  рюмку
накрыла ломтиком черного хлеба. Телевизор выключила. Еще раз  подойдя  к
окну и убедившись, что в квартире генерала изменений не произошло, Ирина
вернулась за стол, приподняла свою рюмку, глядя на черный ломтик, и  вы-
пила.
   Водка обожгла рот, Ирина поспешно  закусила  салатом.  "Надо  вспоми-
нать", -подумала она, но ничего не вспоминалось, кроме твердого холодно-
го лба генерала в гробу. Она почувствовала себя странно. Тишина  в  доме
была необычайная, будто все притихли, отдавая дань памяти покойному  ге-
нералу. Ирина выпила еще и через минуту ощутила  тепло,  разлившееся  по
телу. Она перестала думать о ритуале и вдруг всплакнула, промокая  слезы
бумажной салфеткой. Вспомнился ей красивый голос Григория Степановича, и
сам он - бодрый, веселый, впервые появившийся в окне в то странное утро.
Вспомнился и другой - жалкий, растерянный - на летней кухне, и сухие его
руки, и капли пота, бегущие по лысине...
   Она выпила третью рюмку и почувствовала, что слегка опьянела. "Вот  и
стану теперь, как Маша, - подумала она. - Какая все  же  она  противная!
Почему не пришла?" Ирина зажгла свечу и погасила верхний свет. Горящая в
подсвечнике свеча напомнила ей апрельскую ночь, когда  она  жгла  письма
мужа, а дом в это время летел над городом. Как быстро промелькнуло  вре-
мя! Уже осень... Ирина подошла к старому пианино - подарку  Виктора  Ев-
геньевича, на этом пианино учили мальчика Демилле, -  открыла  крышку  и
уселась за клавиши. Не садилась давно - больше года. Пальцы  сами  собой
взяли первый тихий аккорд "Осенней песни" Чайковского. Ирина играла мед-
ленно, вспоминая, изредка сбивалась, проигрывала  место  сначала.  Слезы
снова закапали у нее из глаз. Любимая вещь Виктора Евгеньевича. Как  хо-
рошо ее играл Женя! Как давно это было...
   Вдруг она услышала посторонний шум, исходивший от окна. Ирина встала,
взяла свечу и подошла к задернутой тюлевой занавеске.
   В комнате Марии Григорьевны горел торшер в  дальнем  углу,  двигались
какие-то фигуры. Она разглядела нескольких человек за столом,  уставлен-
ным бутылками портвейна: две женщины и двое мужчин... Их движения не ос-
тавляли сомнений в том, что они пьяны. В одной из  женщин  Ирина  узнала
Марию Григорьевну. Свет торшера отбрасывал на пол длинные острые тени.
   Внезапно откуда-то сбоку, из-за стены выдвинулась  еще  одна  мужская
фигура, она была совсем близко от окна. Ирине показалось, что лицо  зна-
комо. Она всматривалась в окно, приподняв свечу. Лицо  внезапно  искази-
лось гримасой ужаса - и в этот миг Ирина узнала мужа. Он стоял прямо пе-
ред нею, вцепившись руками в подоконник, - небритый, с непривычными уса-
ми, исхудавший - и смотрел на нее, оцепенев от страха.  Пьяные,  остано-
вившиеся на ней глаза Евгения Викторовича были белы. Вдруг он закрыл ли-
цо руками, издав короткий хриплый звук, и провалился в темноту. Тени  за
столиком качнулись, судя по всему, они звали Демилле к себе. Потом  одна
из фигур пьяно махнула рукой: Бог с ним...
   Ирина, похолодев, нашла в себе силы загасить свечу пальцами  -  ожога
не почувствовала. Еще несколько секунд, словно каменная,  она  стояла  у
окна, слыша редкие и крупные удары сердца. Она уже ничего не видела  пе-
ред собой, кроме мелких ячеек занавески. Как? Ее муж? У Марии? Она ниче-
го не могла понять.
   Бежать туда? Вот он, нашелся! Нет, только не это.
   Она вернулась на диван, села. Потом налила себе еще водки, выпила од-
ним глотком.
   Померещилось?
   Ирина заставила себя вновь подойти к окну. У  Марии  Григорьевны  уже
никого не было. Лишь горел торшер, да тени от бутылок наискось пересека-
ли комнату.
   Нет, не померещилось... Было.
   Глава 36
   ОФИЦИАНТ
   За мгновение до пробуждения Демилле вспомнил: сегодня первое  сентяб-
ря. Шлепая босыми ногами по полу, прошел вдоль Бродвея, который в утрен-
нем свете выглядел грубо и жалко, вышел на лестничную площадку и  взгля-
нул в широкое, от пола, окно. По мокрой улице шли нарядные дети под зон-
тиками - белые переднички, отглаженные синие костюмчики - с  цветами,  с
мамашами... Отчетливо представил себе Ирину с Егоркой, которые тоже сей-
час впервые идут в школу по какой-то улице в этом городе дождливым  сен-
тябрьским утром. Город вдруг представился ему бесконечным,  как  Вселен-
ная; он чуть не заплакал от злости и бессилия, вернулся к смятой постели
и с отвращением принялся одеваться.
   Настроение было испорчено с утра. Чтобы как-то его поправить, Евгений
Викторович, не забыв нацепить темные очки, вышел из "стекляшки" и побрел
по проспекту. У метро внезапно купил букет длинных, как пики,  гладиолу-
сов и, чувствуя себя с букетом уже увереннее, зашагал к ближайшей школе,
откуда доносилась бодрящая музыка.
   Опытный глаз Вениамина определил, что пора выходить на
   Смешавшись с толпой родителей, он прослушал  торжественную  церемонию
первого звонка и, когда первоклашки, взявшись за руки, стали  входить  в
здание школы, преподнес букет пожилой учительнице, которую выбрал  зара-
нее в толпе педагогов. Старуха растроганно поблагодарила.
   Он пошел наугад, свернул с проспекта и попал на тихую зеленую улочку,
окруженную невысокими домами. Дождь прекратился. Пройдя несколько домов,
Демилле оказался у металлической решетки высотою метра два,  ограждавшей
заросший кустами сирени двор с песочницами, грибками и  качающимися  ло-
шадками из железных прутьев. Двор полон был ребятишек двух-, трехлетнего
возраста; в стороне на скамейке сидела тучная воспитательница, подставив
солнцу рыхлое лицо. По виду - обычный детсад, но что-то в детях  показа-
лось Демилле странным. Он приостановился и стал глядеть  на  них  сквозь
решетку. Внезапно понял: пальтишки на  детях  одинаковые,  точнее,  двух
сортов - зеленые, чем-то напоминавшие  солдатские  шинели,  и  в  желтую
крупную клетку. Заметив стоящего у забора человека, дети один за  другим
выпрямились и стали смотреть на Демилле, будто чего-то  ожидая.  Евгений
Викторович смутился и потупил глаза. Воспитательница тоже  заметила  Де-
милле и подошла вперевалку.
   - Вам кого нужно?
   - Нет, мне никого... Просто я остановился... Почему  они  так  одеты?
-смешался Демилле.
   - Дом малютки у нас, - строго сказала женщина.
   - Что это? - вздрогнул Демилле, как от предчувствия.
   - Брошенные. Мамаши от них отказались, - объяснила она равнодушно.
   Дети уже все оторвались от игр и застыли  во  дворе,  как  солдатики,
подняв лица. Евгений Викторович в растерянности обвел их глазами  и,  не
выдержав, отступил на шаг, повернулся и побежал прочь, будто  преследуе-
мый их взглядами. В горле стоял комок, мысли прыгали. Он увидел  гастро-
ном, вбежал в него и, обведя невидящим взглядом витрины, остановился  на
кондитерском отделе. Уже предчувствуя прекраснодушную никчемность своего
поступка, выбил в кассе килограмм шоколадных конфет, самых дорогих, и  с
большим кульком в руках вышел из магазина.
   Обратно к решетке продвигался  медленно,  заставляя  себя  проглотить
проклятый комок в горле. Дети снова играли.  Демилле  подошел  близко  и
притиснул лицо к решетке. Мешали очки. Он с досадою сдернул их. Воспита-
тельница недовольно взглянула на него и подошла, уже с раздражением.
   - Ну? Чего вам?
   - Вот... я хотел... тут конфеты... - шептал  Демилле,  протягивая  ей
кулек сквозь решетку.
   - Запрещено нам, - чуть более мягким тоном сказала она и взяла пакет.
- Детдомовский сами? - уже уважительно  спросила  она,  на  что  Демилле
только закивал головою, стукаясь лбом о холодные прутья. - Ладно  уж.  У
нас им хорошо, вы не подумайте...
   Она обернулась к детям и позвала их. Они, дотоле стоявшие неподвижно,
как застигнутые врасплох  зверьки,  потянулись  к  решетке,  с  надеждою
взглядывая на Демилле.
   - Дядя вас угощает, - сказала  воспитательница,  принимаясь  выдавать
"Трюфели" по одному. - Скажите спасибо дяде.
   Детская толпа затянула тонкими голосами  "спасибо",  и  вдруг  сквозь
этот нестройный хор кто-то сказал: "папа". Теперь они стояли с конфетами
в руках, не разворачивая их, и повторяли: "папа".
   - Это не папа. Это дядя, - наставительно  произнесла  воспитательница
и, оглянувшись на Демилле, шепнула с неудовольствием: - Идите  же.  Чего
стоять? - но Демилле и сам уже, резко повернувшись, пошел назад с бешено
колотящимся сердцем.
   Стиснув зубы, с колом в горле, он дошел до дискотеки, забрался в кла-
довку и только тут разрыдался, как ребенок.
   День провел в апатии, питаясь припасенным кефиром с булкой и не поки-
дая дискотеки. В глазах стояли брошенные дети на  полянке,  как  грибки.
Сел писать письмо Егору: "Егорушка! Поздравляю тебя с началом первого  в
твоей жизни учебного года..."
   К вечеру начался большой сбор. Пришел Серопян, переоделся в смокинг с
бабочкой, явились Зеленцов и Малыгин в одинаковых, с блестками  вечерних
костюмах, начали прибывать гости. Алик кинул Евгению  Викторовичу  свер-
ток:
   - Переоденься.
   Там оказался костюм официанта: бежевые брюки, зеленая куртка,  бабоч-
ка. Демилле вяло запротестовал, но Алик только руками развел:
   - Мы же договорились...
   Демилле с отвращением надел костюм.
   Среди гостей были все, кто помогал, - доставал  материалы,  устраивал
запись музыки, - а также официальные лица из треста, райкома комсомола и
милиции. Демилле снова нацепил темные очки.
   Программа началась в семь часов при полном стечении публики и  внуши-
тельной толпе у входа, сдерживаемой дружинниками. Специально  записанная
Зеленцовым заставка, состоящая из шумов большого города, началась в пол-
ной темноте, и вдруг вспыхнул огнями Бродвей, вызвав  шквал  аплодисмен-
тов. Прожектор высветил лицо Серопяна за стойкой бара.
   - Добро пожаловать, дорогие гости! Дискотека "Ассоль"  начинает  свой
новый сезон!
   И сразу вступил Зеленцов у микрофона, полилась музыка...
   Лидия толкнула Евгения Викторовича острым локтем в бок:
   - Пошевеливайся! Твой ряд у стены.
   Демилле на негнущихся ногах направился к крайнему столику, принял за-
каз, перешел к следующему. Молодые люди кивали  на  него:  "Новенький!".
Девица лет семнадцати спросила:
   - Как тебя зовут?
   - Евгений Викторович, - ответил Демилле,  стараясь  сохранять  досто-
инство.
   - Ой! - прыснула она. - Женечка, значит?
   По столикам пошло гулять: "Женечка... Женечка...". Когда Демилле вер-
нулся к своему ряду с подносом, уставленным закусками, его уже иначе  не
называли.
   - Женечка, к нам, к нам!
   - Я же просил помидорчики, Женечка!
   - Женечка, квикли!
   Лидия на ходу обучала Демилле тонкостям официантского искусства,  кои
состояли в умении так распределить порцию закуски на тарелке, чтобы ни у
кого не оставалось сомнений в честности официанта. Демилле науку не  ус-
воил, продолжая носить полновесные порции, что вскоре было отмечено  по-
сетителями. Этим старался заглушить упреки совести: буду, мол,  работать
официантом, но честно! Любой честный труд почетен.  Уже  гремели  танцы,
трясся пол; Зеленцов трещал у микрофона:
   - А сейчас немного отдохнем под медленный танец композитора  Косма  в
исполнении оркестра Поля Мориа. Танец посвящается нашей постоянной посе-
тительнице Светлане, отмечающей сегодня свое совершеннолетие...  Но  что
это примешивается к звукам волшебной музыки Косма? Что я слышу? Да,  это
звуки поцелуев. Два поцелуя в левом углу, кто больше? Три поцелуя  спра-
ва, а вот наконец засос в центре зала! Красиво жить не запретишь, не так
ли, как говорят французы!
   Демилле мутило.
   В девять часов был объявлен перерыв для коллективного просмотра прог-
раммы "Время". Представители райкома одобрительно закивали. В окнах  не-
боскребов возникли дикторы Центрального телевидения, молодежь потянулась
к стойке, где хозяйничал Серопян, разливая коктейли и кофе. Лидия зазва-
ла Евгения Викторовича на кухню, плеснула в стакан коньяка:
   - С почином!
   - Ты, Лидия, обхаживай его, обхаживай, - одобрительно кивнула Варвара
Никифоровна. - Мужчина в цвете. И н